РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
На прощание он вручил нам по иконке — приложившись губами к каждой:
— Это Николай Чудотворец. Писана по моему эскизу. Такая же в космос отправилась.
Эверест завален трупами
Протянул с нежностью. В одной руке Чудотворец держал парусник, в другой — покоренный Конюховым мыс Горн.
В его старой книжке всякий год отмечен событием: «1953. Первый раз услышал запах сена. 1971. Первый раз меня хотели убить. 1977. Первый раз один ночевал в тайге. 1982. Первый раз рисовал обнаженную натуру…»
О Конюхове толкуют разное. Мы шли к нему, вооружившись цитатами. Среди них — реплика знаменитого яхтсмена Виктора Языкова: «Федор — личность уникальная, небеса ему прощали отсутствие профессионализма. Это можно объяснить только одним: он блаженный. Не надо его копировать».
Вспоминать ее не стали — попав под обаяние Федора Филипповича. И вы бы попали. И вы бы забыли все скверное. У Конюхова прозрачные глаза. Говорят, люди с такими никогда не врут.
Его мастерская неподалеку от Павелецкого вокзала примыкает к часовенке. Бронзовые флотоводцы у входа. Андреевский флаг прямо на дереве. Таблички с именами погибших путешественников.
Сам Конюхов, который в декабре 2010-го был рукоположен в священники, встретил нас в рясе с могучим крестом. В комнатке живописный хаос — рюкзаки, иконы, недописанные картины. Чертежи яхт.
Говорил он, как никто, — будто в масло окуная каждое слово. «Лежить», «идуть», «знають». «Квартирка», «колбаска», «опасненько». Режиссер Кэмерон, опередивший с погружением на дно Марианской впадины, — для него «Камерун». Мальдивы — «Мальвины». И ничего с этим не поделать. Всё у Конюхова как-то по-особенному.
В минувший понедельник 60-летний Федор Конюхов улетел покорять Эверест, на который впервые взошел двадцать лет назад.
* * *
— Так как вас называть — отец Федор? Федор Филиппович?
— Федор Филиппович. Если фотографировать будете — рясу сниму. Не надо расписывать, что я священник. Мы занимаемся путешествиями. Спортом. Правильно?
— Ну да.
— Если б вы были из православной газеты — пришлось бы у Владыки брать разрешение на интервью. А что касается экспедиций — тут я никого не спрашиваю.
— Вы отправляетесь на Эверест. И, кажется, года два в России не появитесь?
— Может, два. Может, больше. Вся моя жизнь — сегодня приехал, завтра уехал. Я уж позабыл, как выглядит Красная площадь! На днях вспоминал — какая же она? Лет десять там не был.
— А в Мавзолее?
— Еще пионером, в 60-е.
— Недавно вы медкомиссию проходили. Никаких неожиданностей?
— Пока нет. Дай Бог. А то могли бы на Эверест не пустить. Он больных не прощает. Китайцы требуют справку у всех, кто старше шестидесяти.
— Вы как-то обмолвились, что каждый день пробегаете 54 километра.
— Времени нет столько бегать. Ежедневная у меня лишь молитва. Но когда бегу — укладываюсь в 7 часов 10 минут. Это не сильно быстро. Так, рысцой.
— Много людей вашего возраста покорили Эверест?
— Человека три. Я там впервые побывал в 1992 году. Поднимался со стороны Непала, Гималаев. А теперь пойду со стороны Тибета. Меня часто спрашивают: «Зачем тебе это? Какие цели, задачи?»
— Что отвечаете?
— Да просто люблю я Эверест! Соскучился по нему. Двадцать лет назад я был спортсменом, а сейчас все иначе. Нравится — иду. Не нравится — я бы не пошел. Такой возраст, что подчиняюсь одному Господу Богу. Телевизор у меня не выключается — смотрю день и ночь документальные фильмы про Эверест.
— Настраиваетесь?
— Да. Вот этот фильм про команду новозеландского гида Рассела Брайса. Он мой ровесник, 11 восхождений на Эверест.
— Дальше какие планы?
— В сентябре на верблюдах пересеку пустыню Гоби с востока на запад. Две с половиной тысячи километров за восемьдесят пять дней. Будет у нас с товарищем из Южной Кореи шесть верблюдов. На двух — мы, еще четыре с поклажей. В апреле 2013-го отправлюсь на собаках к Северному полюсу.
— Масштабно.
— После этого, надеюсь, за три месяца пройдем всю Гренландию с севера на юг. Так делал великий японский путешественник Наоми Уэмура. А осенью на весельной лодке поплыву через Тихий океан.
— Десять лет назад на весельной лодке вы пересекли Атлантический океан. В чем разница?
— Прежде лодка была семь метров, сейчас — десять. Атлантический маршрут три тысячи миль, Тихий океан — восемь тысяч. Тогда управился за сорок шесть дней, в Тихом буду плыть сто шестьдесят. Если не отыщется генеральный спонсор, лодка пойдет на частные средства моих друзей из Челябинской области.
— Что за друзья?
— Путешественники-любители. Романтики. А экспедицию на Эверест финансирует Современный гуманитарный университет, там замечательный ректор. 76 лет, геолог по образованию. Сам подняться уже не может — так решил меня поддержать. Деньги даются под научную программу — им интересно, как будет себя чувствовать мое сердце. Обвесят датчиками, и вся информация автоматически начнет поступать в университетскую лабораторию.
— В чем коварство Эвереста?
— Все горы коварные. Эверест нужно уважать. Как в Святом Писании: «Если ты находишься здесь телом, но не находишься духом — сие бесполезно». Когда забивал крючья в эту гору — до меня дошло: надо созреть духовно, чтоб молотком по нему стучать. Чтоб у тебя было право вбивать крюк в Эверест.
— Эверест — он живой?
— Конечно. Весь мир живой. Раньше мне, молодому, было сложно путешествовать. Слишком много тщеславия. С трудом переносил одиночество. Попробуйте провести сто дней без общения. Или двести, как в первых моих кругосветках. Не было ничего тяжелее одиночества! А сегодня я понял: нету на земном шаре одиночества. На Земле все живое. Тот же океан — в нем киты. Горы живые. Пустыня. В пустыне с тобой Господь Бог. И святые, которым молишься.
— Мы-то думали, вы после ста дней одиночества с веслом начинаете разговаривать.
— Никогда такого со мной не было. Я с детства верующий, чувствую Божье присутствие. Что ж мне с веслом говорить? Это вопрос настроя. Если б меня забросили в океан неизвестно на сколько — крыша и впрямь могла поехать.
— Как настраиваться?
— Я всегда настраивался на большее. Вот сооружали мне первую весельную лодку — я готовился к ста дням в океане. Хоть было предчувствие, что управлюсь дней за семьдесят. А пробыл сорок шесть. С яхтой точно так же. Я же знаю — земной шар крутится, в нем двадцать семь тысяч миль. За двести дней закрою круг и вернусь к людям. Всё!
— Вы писали в дневниках, что временами подкрадывалось безумие.
— Бывало. Но борешься, уходишь от безумия… Дневники — вещь откровенная, потому и написал.
— А водочку вы пьете?
— Не-е, она горькая. Мне бы что-нибудь сладенькое — шампанское, вино. В экспедиции обычно беру коньяк, разведенный со спиртом, и добавляю мед — чтоб послаще было. А сейчас обязательно в дьюти-фри куплю по бутылке коньяка и виски. В Катманду опасненько — грязь кругом, антисанитария. Перед завтраком непременно стопочку употребить надо. Я и в Эфиопии так делал.
— Если высоко в горах накатить — наверное, со стопки унесет?
— Там уже никто не пьет. Даже воду еле-еле в себя вливаешь. А она противная-препротивная, тебя выворачивает. Про еду на такой высоте и говорить нечего. Кислорода не хватает — и организм отказывается принимать пищу. Она не усваивается — камнем лежит. Поэтому, когда идешь на последний штурм, возьмешь с собой конфетку про запас, и всё. Я вообще-то человек закаленный, неприхотливый. Когда в 1989-м шли к Северному полюсу и закончились продукты, снег кушал! Убеждал себя, что есть в нем какие-то питательные вещества. Опять же все от настроя зависит. По молодости я и морскую воду пил.
— Фу, какая гадость.
— Так полезная! Витамины! От одной и той же пищи, как и от дистиллированной воды, устаешь. Хочется разнообразия. В долгом путешествии глоток-другой морской воды не повредит. Можно и в суп добавить.
* * *
— Говорят, на Эвересте много трупов.
— Он ими завален. Тела не разлагаются — превращаются в мумии, усыхают от солнца. Лежат почерневшие. На Эвересте тепла нет, летом минус 20, зимой — минус 40. Никаких мух.
— Что ж тела не снимают?
— Это так сложно — вы не представляете! Необходима специальная экспедиция, колоссальные деньги. Человек сам едва поднимается — а еще кого-то тащить на себе?
— Вы опытный. Сразу понимаете, из-за чего этот альпинист погиб?
— На Эвересте гибнут из-за сердца. Дыхалка, отек легких.
— Срывается мало кто?
— Да, срывы — редкость. Такой маршрут, что идут профессионалы. В какой-то момент начинается то, что альпинисты называют «зоной смерти». На высоте восемь — восемь с половиной тысяч метров не знаешь, как поведет себя организм. Пойдешь раньше времени, не акклиматизировавшись, — плохо. Пересидишь — тоже плохо.
— Как правильно?
— Больше двух суток на высоте находиться не стоит. Единицы выдерживают около четырех. Я, кстати, встречался с нашей альпинисткой, вернувшейся с Эвереста. Фамилию называть не буду. Спросил: «Почему бы тебе не стать первой женщиной в России, поднявшейся на 14 восьмитысячников?» Она усмехнулась: «Федор, я раз поднялась — и некоторых друзей в записной книжке уже смутно помню. А через 14 восхождений перестану узнавать мужа и детей…»
— Шутила?
— Нет. При недостатке кислорода клетки головного мозга отмирают. А на восьми тысячах метров и выше с кислородом беда. Голова немножечко «плывет», и проблемы с памятью после Эвереста — обычная история.
— Вы тоже на себе почувствовали?
— Разумеется. Постепенно все восстанавливается — но не до конца. Имена помнишь, а вот стишки какие-то забываются напрочь. Вообще на Эвересте очень тяжелый воздух. Невкусный. Идешь на яхте в океане или на лыжах к полюсу — хоть Северному, хоть Южному — и дышишь полной грудью! Воздух свежий, чистый! А в горах пахнет смертью. Не буквально, конечно — при подобной температуре трупный запах исключен. Просто обстановка такая, мертвых вокруг много…
— На ваших глазах люди гибли?
— Не раз. Часовенку рядом с мастерской я построил в память о моих погибших друзьях — моряках, альпинистах, путешественниках. Там перечислены тридцать две фамилии. Я всегда молюсь за них, за тех, кто отправляется в новые экспедиции. Все в руках Бога. К примеру, стоим вдвоем, между нами меньше метра. Вдруг с обрыва летит камень, который оба не видим. Он попадает в товарища — и тот умирает. А у меня ни царапины. Думаешь: «Почему он, а не ты? Чем я лучше? Ничем! Наоборот, он красивее, моложе, сильнее, детишек у него больше…» Как погиб Валера Кондратко? На Чукотке после экспедиции зашел последним в самолет, закрыл дверь и сел на ближайшее кресло. «Кукурузник» перегрузили так, что он рухнул сразу после взлета. Хвостом ударился о лед. Ни летчики, ни остальные пассажиры не пострадали. А Валере ручка от двери вошла в висок.
— Судьба.
— Человек был удивительный! О космосе мечтал. Готовился в отряде космонавтов… Или Саша Рыбаков. Та экспедиция к Северному полюсу складывалась мучительно. Авиация не поддерживала, все тащили на себе. Наступил день, когда еда кончились. Тогда впервые по-настоящему ощутил, что такое голод. Вот и кушал снег. А организм Саши не выдержал. Он умер у меня на руках. Я обнял его, замерзающего, пытался как-то согреть. Но был уставший, сморило. Просыпаюсь — Саша мертвый.
— Экспедицию прервали?
— Нет. Пошли дальше. И дошли! А тело забрал самолет… Или взять наше восхождение на Эверест с Женей Виноградским в 1992-м. Поднялись на восемь тысяч метров — погода испортилась. Спустились обратно. Через неделю новый подъем. А за это время там все наши палатки ветром унесло. Ставить новые не было сил. Экспедиция оказалась на грани срыва. Но тут разглядели единственную палатку, которая чудом уцелела. Когда забрались в нее, поняли причину «чуда».
— И что за причина?
— Палатка принадлежала испанскому альпинисту. Он умер — и так прижал телом, что ветер сорвать ее не мог. В этой палатке провели восемь часов. Облокотились на труп — и вспоминали всю свою жизнь, гадали, удастся ли вернуться домой. Периодически толкали друг друга в бок: «Не спи!» Спать нельзя — велик риск не проснуться. При подъеме на Эверест считается, что погибает каждый третий. Говорю Жене: «Может, этот испанец и есть третий — который уже погиб за нас?» Наверное, так и было. Все прошло удачно. И 11 мая 1992 года в 13.15 мы стояли на вершине.
— Был на Эвересте хоть один священник?
— Не знаю. Владыка Иосиф, мой начальник, спросил: «Там будут твои чада?» Да, отвечаю. «Значит, и ты должен идти. У подножия Эвереста их благословлять. А раз они идут на вершину — и ты отправляйся наверх». В моем роду много священников. Я сам учился в духовной семинарии и мечтал священником стать. Думал, годам к 50 это произойдет, но оттягивал, оттягивал — и стал в 58.
— В декабре вам исполнилось 60. Верите?
— Не верю! Кажется, что мне лет под триста!
— ???
— Смотрю, что успел за эти годы, — ну разве к шестидесяти столько можно? Не вмещается! И как-то запало мне в голову число триста. Вот оно подходящее.
— Пенсию оформили?
— Да, как положено. В метро бесплатно прохожу. Пенсия моя — 6355 рублей.
— Что-то маловато.
— Мне дополнительные «московские» не платят. Я же в двух институтах на полставки работаю, профессор. В транспортной академии преподаю безопасность судового мореплавания. Если уволюсь — буду тысяч девять получать.
— По Москве на метро передвигаетесь?
— Да, так удобнее. Хотя машина есть.
— Какая?
— Патриотичная. УАЗ-«Патриот». Дают знакомые из дилерской компании. Через два года возвращаю. Но сам за рулем редко. Меня и в Москве-то почти не бывает.
* * *
— Когда-то вы планировали на 2012 год погружение на дно Марианской впадины. Но кое-кто вас опередил.
— Я за Камеруна порадовался…
— За Джеймса Кэмерона, режиссера?
— Ну да, Камеруна. Нестандартный такой человек. На батискаф ушло семь лет и семь миллионов долларов. Адекватная сумма. Это в России предела нет — если б затеяли проект, начали бы со ста миллионов… Я сидел и думал: наш бы Бондарчук не погрузился. А Камерун и за собственные деньги построил бы.
— После «Аватара»-то Кэмерон что угодно построит.
— И у нас могли бы построить. Что такое — семь миллионов? А батискаф его, по-моему, из угле-пластика. Легкий, маленький. На торпеду похож.
— Вы «Аватар» смотрели?
— Да. Мне как художнику нравится. Я все фильмы смотрю глазами художника. Сюжет не имеет значения — мне интересно, как поставлено. Какая картинка. Как смонтировано. Какие краски. Вот гляжу на Пикассо — меня не все трогает. Или Николай Рерих.
— Что Рерих?
— Очень люблю его как художника, писателя, путешественника. Но философия Николая Константиновича меня не трогает.
— Так ваша затея с Марианской впадиной жива? Или после Кэмерона и не хочется?
— А для меня не важно сделать что-то первым. В Марианской впадине побывало пока три человека. Вот было бы здорово, если б Камерун на Луну полетел! Уверен, осилил бы. Причем полетел бы именно частным образом — как сделал это с Марианской впадиной. Я вам вот что хочу сказать. В 70-80-х годах одиночек всерьез не воспринимали. Твердили, такой человек не вписывается в наш образ жизни. Или его в психушку стоит забрать. Все изменил Уэмура.
— Как?
— В 1978-м открыл эру одиночек. Доказал: одиночка способен делать то, что не сделаешь командой. Один поднялся на Эверест, один шел к Северному полюсу. Весь мир ему поражался. Но долго никто не решался повторить. Только в 1986-м француз Жан-Луи Этьенн один добрался до Северного полюса. А в 1990-м пошел уже я.
— Легенд про вас много. Кто-то считает, — вы небогатый человек. Кто-то думает, что Федор Конюхов — миллионер.
— Я очень богатый! Я позволяю себе то, что мало какой миллионер позволит. Это огромное богатство. Сижу и думаю — через несколько дней увижу Эверест! Потом пойду на собаках по пути Уэмуры, моего милого учителя и идеала! Дальше поплыву через весь Тихий океан! Сидел у меня как-то один губернатор, миллиардер. Камерун по сравнению с ним — ничто. Что-то говорил: «Мы тоже будем спускаться…» А я вижу — никуда, дорогой мой, спускаться ты не будешь. Деньги тебя захлестнули, семь миллионов на мечту не отдашь.
— Жалко вам таких людей?
— Да. Думаю: так всю жизнь и проболтается. Вот был у меня Зеленин, бывший тверской губернатор. Олигарх. В то время мог построить яхту, о которой я мечтаю, — чтоб обойти вокруг света за восемьдесят дней, поставить мировой рекорд. Сделать Россию океанской державой. Речь шла всего-навсего о 10 миллионах евро.
— При чем здесь Зеленин?
— Он тогда был президентом федерации парусного спорта. Не сделали. Сейчас он и не президент федерации, и не губернатор. А Камерун сделал! Как не уважать такого человека?! Вот вы, ребята, наведываетесь к олигархам наверняка чаще меня. Наведываетесь?
— Случается.
— В домах на Рублевке нет счастья. И не может быть. Богатство — это скука. Я за этих людей молюсь. Как в Священном Писании сказано: «Молитесь за обижающих, проклинающих и ненавидящих вас». Меня не обижают и не проклинают. Так что за них тем более надо молиться.
— Вы ведь брали в напарники богатых людей — на коммерческой основе.
— Есть такое. Но это друзья. Вот стоит у меня яхта в Австралии, она прошла Антарктиду. Понятно, нужно перегонять в Европу и ремонтировать.
— Дорого?
— 130 тысяч долларов. Так я собрал друзей из среднего бизнеса, восемь человек скинулись по 15 тысяч. Поплыли, вместе прошли мыс Горн. И один сказал мне: «Я так счастлив — все это увидел! А до этого был на Мальвинах…»
— Мальдивах.
— Да. Был на Мальвинах с женой. Я засмеялся. Он кивнул: «Правильно, Федор, смеешься. Две недели мы отдыхали, те же деньги потратили, и все время в ссорах…»
— Смешно.
— А иначе на Мальвинах нельзя. Чтоб с женой две недели — и не ссориться. Человек от безделья начинает маяться. А мои экспедиции недорогие. Выйдем на улицу — стоят такие джипы! Они побольше, чем весельная лодка стоят! А что такое — джип? Ударили его разок, разбили — и всё. Нету джипа.
— Золотые слова. Вы однажды сказали, что из каждой экспедиции возвращаетесь с долгами.
— Экспедиция не может быть без долгов. Например, академия платит китайцам за мое восхождение. Но туда приеду, и начнется — фонарики, батарейки, продукты… Никакой зарплаты от спонсора мне не надо. Это грех — за Эверест получать премии или медали. Сам Эверест или мыс Горн — уже награда. Так и накапливаются долги.
— Загранпаспорт меняете ежегодно?
— Вот это смешная история. У меня недавно сорвалась любопытная экспедиция в Индию. Собирались проехать через дом Рериха, лже-могилу Иисуса Христа в Кашмире. Возвращается паспорт из индийского посольства — всем открыли визу, кроме меня. Нет, говорят, места, куда ставить. Паспорт еще годен, а страницы все использованы. Парни улетели, я остался.
* * *
— Со спонсорами вы работаете виртуозно. Отказы редки.
— А я вас научу. В 70-х зашел в рыбный порт Находки. Что-то просил на экспедицию. Передо мной другой проситель. Директор его спрашивает: «Ты на чем приехал? Какая машина?» — «Японская» — «А у меня советская. И еще должен тебе помогать. Вон Федор денег хочет — так пешком явился…»
— Разумно.
— Я это запомнил. Если просишь деньги на экспедицию — не стоит выделяться. Да и посмотрите — вокруг меня разве роскошь? Я живу не ради своего блага — ради экспедиций. Ради мечты. Ради идей. Без этого не смогу. Для чего тогда жить? Чтоб иметь машинку, квартирку, колбаску, пивцо? Одну и ту же работу с девяти до шести? Господи, какая скука! Я всегда живу будущим. Будущей экспедицией, будущей встречей с друзьями. Будущими картинами. Книгами. Планами. Прошлым жить не люблю: «А вот помнишь… А вот было…» Мне это уже не интересно. Ну было и было. Лучше подумать о том, что впереди. Мне даже картины больше всего нравятся те, которые еще не нарисовал. Но они созданы у меня в голове. Нарисовал — значит, высказал себя. А тут ходишь, размышляешь, предвкушаешь, в любую секунду можешь что-то поменять. Так же и с экспедициями.
— У вас семья, детишки. От жены упреков не слышите?
— Никогда! Разве что перед очередной экспедицией скажет: «Плохо, что ты снова надолго уезжаешь». Ирина — доктор наук, профессор. С голоду мы все-таки не умираем. Я в двух местах преподаю, пишу картины, плюс пенсия. А особняк мне ни к чему, из любого подвала могу сделать мастерскую. У меня прежде и был подвал, хоро-о-шенький…
— Почему распался ваш первый брак?
— Люба с 90-х годов живет в Америке. Городок Беллингхэм — побратим Находки. Она тоже художник, у нее своя галерея. Вышла замуж за богатого человека. В те годы многие уезжали за границу. И мне предлагали остаться в США, Австралии. Однако я себя вне России не представляю. Сами посудите — ну какой из меня американец? Или австралиец? К тому же охватывает жуть от одной мысли, что умру за границей. Не знаю, задумывается ли об этом моя первая жена? А мне действительно страшно, что снесут на погост в чужих краях. Пусть буду на паперти сидеть — но на родной земле. Где жили мои предки, люди верующие, православные. Я совсем не против других религий. Не человек их создавал — так, видимо, угодно Богу. Потому что была бы на свете одна-единственная религия — люди пошли бы вразнос!
— Вы полагаете?
— Конечно! Не было бы сдерживающих факторов. Представьте — стали бы все христианами. Да мы бы так распоясались! А чтоб этого не случилось, Господь и болезни посылает. Ох, что без них люди творили бы! Ели бы все подряд, дрались бы, воевали… А болезни усмиряют нас в своих грешных желаниях.
— Мощи Андрея Первозванного и сейчас с вами?
— Они всегда со мной. Вот здесь, внутри креста. Крест, между прочим, особый — Николая Конюхова. Брата моего деда, он был священником. В 1918 году большевики замучили его до смерти. Сперва на морозе обливали водой, а после пустили пулю в лоб. Крест сорвали — наверное, думали, в мощевике какие-нибудь ценности спрятаны. Родственники сохранили — и мне передали. Видите, раньше большие кресты носили — нынче делают поменьше. Священники жаловались — дескать, тяжело носить. Прежде почему-то этого не боялись, не тянул крест…
— Вас трудно представить без бороды. Когда в последний раз ее сбривали?
— Лет в 25. Требовалась новая фотография в паспорт. А при советской власти для этого обязательно приходилось сбривать бороду. В семейном архиве сохранился снимок — годовалый Оскар, и я без бороды. Сын смеется: «Хоть увидел, какой у тебя подбородок».
— Самый известный человек, который покупал вашу картину?
— Боб Хоук, премьер-министр Австралии. Тут вопрос в чем — мои картины покупают обычно коллекционеры. А коллекционер знает искусство, он не переплатит. Ты много попросишь — он посмеется: «Говори-говори, да не заговаривайся…»
— Премьер к вам сюда приезжал?
— У меня были выставки в Австралии.
— Что выбрал?
— Графика, северная работа. Или склон Эвереста, не помню… Давным-давно на выставке в Канаде подошел ко мне один из вице-президентов компании «Макдональдс»: «Картины мне нравятся, но хотелось бы посмотреть ваши наброски. Дорожная тетрадь сохранилась?»
— И?..
— Был у меня дневничок с набросками. Вот он, глядите. Папиросная бумага. Купил в Катманду, на Эверест с ним забирался. Увидел яка — нарисовал. Вот описываю, как мост переходим, градус такой-то… Канадец листал-листал, потом воодушевился: «Покупаю!» И так мне жалко стало этот альбомчик, что не продал. Даже торговаться не пожелал. Да и сколько за него дал бы? 500 долларов, 800?
— Рекорд — за сколько ушла ваша картина?
— 7-8 тысяч евро. Последнюю работу выставили на аукционе за полторы тысячи долларов, а продали — за 90 тысяч рублей. На эти деньги я приобрел снаряжение для Эвереста. Как раз хватило.
— Что за картина?
— Гора Аконкагуа. Человека, далекого от искусства, мои картины не тронут. Его интересует другое. Например, эту картину начал писать у подножия Аконкагуа, потом ее везли погонщики мулов. Она вся потрепанная. Рамы нет. Нужна такая картина человеку с Рублевки?
— Обижаетесь, если не хотят вашу экспедицию финансировать?
— Никогда! Сын подтвердит. Значит, что-то мы неправильно делаем, если людям неинтересно. Мертвый проект — и двигать его бесполезно.
— Восемьдесят дней вокруг света под парусом — проект не мертвый?
— Не удается пока яхту построить. Выходит, страна не созрела. Как и с Марианской впадиной. Вот мои французские друзья на тримаране обошли вокруг света за сорок дней — я радуюсь за человечество. Как Уэмура говорил о самом себе — «расширяю планку человеческих возможностей». Я шел к Полюсу — ох, как мне было тяжело. Упаду, сил никаких, надо мной небо все в звездах — и думаю: «А Уэмура тринадцать лет назад дошел. Он был первый, и снаряжение хуже…» Встаю и шагаю дальше.
— Небо в звездах. Как романтично.
— Помню, в 50-е запустят спутник в космос — а бабушка моя восклицает: «О, масло полетело». По радио передали — масло на орбиту вывели. Проверяли, что с ним станется. И бабушка решила: раз в магазинах его нет — в космосе будут выращивать. Недавно об этом вспоминал.
— Был повод?
— Шел на яхте вокруг света. У меня GPS, лежу, изучаю свои координаты — и думаю: «Э-э, бабушка, не права ты была. Правильно мы делали, что масло в космос запускали». За счет космоса я и с Эвереста буду по спутниковому телефону разговаривать.
— Где самые красивые закаты?
— Очень красивые в пустыне, полярных льдах, Антарктиде… На том же Эвересте. Часто было желание, как у художника, — остановить мгновение. Да и в Москве красивые — но мы этого не видим, заняты другим. В первых кругосветках мне закаты пропускать было никак нельзя.
— Почему?
— Только по ним погоду предсказывал на следующий день. Как солнце сядет — такая и будет. До сих пор по привычке смотрю, проверяю тот прогноз погоды, который мне прислали.
* * *
— С сомалийскими пиратами сталкивались?
— Бывало. Первый раз — когда с Сейшельских островов перегоняли яхту Вадима Цыганова, мужа и продюсера певицы Виктории. Сопровождал нас военный корабль, плюс на борту было три морских пехотинца с оружием. Но пираты, которые сейчас фактически весь Индийский океан держат в страхе, все равно попытались взять яхту на абордаж.
— Как это происходит?
— Военный корабль не может идти прямо рядом с нами. Двигатель греется. У нас-то скорость 5-6 узлов, у него — в два раза больше. Поэтому он обгонит миль на десять, поворачивает, возвращается. Так кругами и ходил. Причем до Омана нам никак не могли перекинуть на борт пехотинцев — были сплошные шторма. Пересадили, когда зашли в порт на ремонт. У них с собой автоматы, ручной пулемет и «мухи» — гранатометы. И вот, в два часа ночи командир корабля по рации сообщает: «Федор, видишь пять точек на локаторе? К вам приближаются». А у меня локатор маленький. Присмотрелись — действительно. По одну сторону с ревом несутся три катера, по другую — два. А корабль, как назло, далеко-о-о. Но оттуда начали стрелять трассирующими пулями — чтоб привлечь внимание пиратов.
— А пехотинцы?
— Они тоже палили из пулемета и гранатомета. Но закон запрещает им сразу стрелять в людей. Даже в пиратов. Сначала нужны предупредительные выстрелы. Вот они и долбили поверх голов. Правда, делали это с такой яростью, что за пару минут всю палубу завалило гильзами.
— Пираты отвечали огнем?
— Воздержались. Увидев, что на них огрызаются, развернулись и ушли. Второй раз видел их в Эфиопии, которая граничит с Сомали. Мы шли по пустыне на верблюдах в сопровождении шестнадцати вооруженных человек. Среди них двое — из охраны эфиопского президента. Мужички там простые, если что — тут же бьют на поражение. Никаких предупредительных выстрелов. Поэтому сомалийцы соваться к нам быстро раздумали.
— Животные вас атаковали часто?
— Не без этого. Тяжелее всего пришлось в 2009-м, когда в Монголии укусил клещ.
— Энцефалит?
— Еще хуже — боррелиозный. Целый месяц лечился. Был на грани. Но снова обошлось.
— Кирсан Илюмжинов рассказывал нам, как встречал инопланетян. Вы — не встречали?
— Думаю, Илюмжинов действительно их видел. Но он буддист. А я — православный. Считаю, все, что нас окружает, создано Богом. Включая НЛО и прочие явления, которые пока не разгаданы. Ничего, придет время — все узнаем. Вот лет двести назад люди понятия не имели, что такое молния…
— Из последнего — что поразило вас?
— В 2010-м патриарх эфиопский отвез меня в уникальный храм. Он без крыши — но ни одна капля дождя туда не попадает. Триста километров от Аддис-Абебы, горная долина. Стоит с XIII века, а прежде на этом же месте были другие храмы, самый древний — еще до нашей эры. Вот как объяснить? За стеной льет как из ведра, а внутри — сухо. То ли место намоленное, то ли изначально по какой-то причине осадков там никогда не бывает. Люди увидели — и решили именно на том участке земли построить храм. Где грань этого чуда? Впрочем, много рассуждать на такие темы ни к чему.
— Почему?
— Люди по-разному воспринимают. Вот Илюмжинов решил рассказать откровенно о контакте с инопланетянами — а некоторые смеются. Хотя, уверен, кто-то об этом даже больше знает — но молчит.
— Вы же знакомы с бывшим президентом Калмыкии?
— Да, встречались во время экспедиции на верблюдах по Великому шелковому пути. Прилетаем в Элисту, нам говорят: «В четыре утра — на прием к Илюмжинову». Я подумал — ослышался. Уточняю: «В четыре часа дня?» — «Нет-нет, утра».
— Оригинально.
— Ладно, в гостинице завели будильники, приехали, — а в приемной полно народа! Ждут Кирсана Николаевича. Нас увидел, проводил к себе, чаем напоил. Рассказывал: «В восемь утра прилетит самолет — и отправлюсь в Англию». Оказывается, для него это стандартный график. Мог всю ночь людей принимать, а утром куда-то улететь. Думаю: «Когда ж он спит?!»
— По словам Илюмжинова, четырех часов сна ему хватает. А вам?
— Не всегда. Хотя тоже сплю мало. Ложусь не раньше двенадцати. С двух до четырех просыпаюсь, чтобы помолиться. Дома к этому давно привыкли. Потом прикорну, а часов с шести — уже на ногах.
Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ