С 2011 года я живу в Вене и делаю две вещи. Я учу журналистов и дипломатов тому, как использовать СМИ для политического анализа. И организую семинары по международным новостям для профессиональных журналистов. Что я могу им предложить нового? Мои слушатели говорят на нескольких языках, много читают, всесторонне образованы, но если у них нет возможности часто путешествовать, то не хватает правильного понимания того, что происходит в странах, о которых они пишут. Я предоставляю им контекст, приглашая в качестве спикеров людей, которые живут в этой стране.
Мирьяна Томич
Вот вам пример. Большинство крупных СМИ в США не поддерживало Дональда Трампа, когда он баллотировался в президенты. Потому что большинство журналистов с восточного или западного побережья США не имеет представления о том, чем живут люди в центре страны, что занимает умы тех, кто находится за пределами их информационного пузыря.
Похожая ситуация была с Brexit. BBC, «мама и папа» мирового телерадиовещания, не сумело предвидеть результатов референдума. И это свидетельствует о низком уровне журналистики: корреспонденты BBC так и не съездили и не поговорили с людьми за пределами Лондона. Когда я жила в Белграде, то не могла получить из СМИ представления о том, что происходит в ста километрах от столицы.
Как читателю отличить правдивый текст от выдумки
Представим себе заметку на русском языке о любой стране. Первое, что мы должны спросить: кто ее написал? Он находится в том месте, о котором пишет? Или копипастит то, что появляется на лентах информационных агентств? А может быть, и вовсе предлагает собственное, ни на чем не основанное мнение? Каковы его источники?
Например, я семь дней пробыла в России, в Москве и Санкт-Петербурге, посещала достопримечательности в центре и успела рассмотреть, путешествуя на скоростном поезде, все, что между этими городами. Вы бы надо мной смеялись, если бы я решила, что смогу теперь авторитетно рассказывать о России. Так и любые туристы, не знающие языка и местного контекста, не могут давать картину происходящего в стране.
Есть простой критерий, чтобы отличить плохой репортаж: если журналист цитирует таксистов и официантов, значит, он нигде не был и ни с кем по-настоящему не разговаривал.
Да, мы можем пользоваться материалами социальных сетей. Но у меня большие вопросы к такому источнику, и не потому, что я начала работу задолго до эпохи твиттера и ютуба. Даже в случае таких «сырых» источников надо понимать контекст.
В 2012 году в Египте были массовые антиправительственные выступления. Тогдашний президент Хосни Мубарак собрался выступить на главной площади Каира, и в Австрии примерно 30 каналов готовы были транслировать эту речь на немецком, английском и французском языках в переводе с арабского. Но вот президент заговорил, и я осознала, что ничего не понимаю, поскольку для понимания нужно было знать, как сами египтяне воспринимают эту речь, что эти слова значат для них. Похожим образом обстоят дела с блогерами и активистами. Необходимо знать, какая у них аудитория: нацелен ли он на своих сограждан или на более широкий круг зрителей. Ведь если он вещает для локальной группы, мы его, скорее всего, тоже не поймем.
Приведу пример образцовой журналистской работы. Это статья The New York Times о трех женщинах, которые работали кем-то вроде полицейских в «Исламском государстве» (террористическая организация, запрещенная в РФ. — Прим. ред.) и наказывали других женщин, не выполнявших правила этого государства. Потом они сбежали в турецкую деревню, спрятавшись от преследования, но согласились поговорить с журналистами. И статья представляла собой большой репортаж, для которого нужно было:
- Иметь превосходную сеть контактов.
- Говорить с этими женщинами без переводчика.
- Знать ситуацию на месте.
Сейчас очень популярна концепция конструктивной журналистики — ее предложили впервые в Дании, — которая предполагает, что вместо того, чтобы разоблачать какое-то явление, говоря, насколько оно ужасно, мы поддерживаем тех людей, которые с тем или иным отрицательным явлением борются. При этом хороший репортаж не должен ни от какой идеологии зависеть. Например, редакция The Economist придерживается либеральных экономических взглядов, но даже если вы этих взглядов не разделяете, вы все равно можете читать этот журнал: там очень четко разделено, где новостной репортаж, а где мнение экспертов. Смешивать то и другое — признак плохой журналистской работы.
Чем флаг республиканцев отличается от флага ЛГБТ
Знать историю страны, о которой вы пишете, — значит знать и национальную «мифологию». В 2012 году Испания была одной из стран, которые поддержали нападение США на Ирак в 2003-м. И я присоединилась к антивоенной демонстрации в Мадриде, в которой участвовало около миллиона человек. На нее вышли и испанские республиканцы со своими красно-золотисто-фиолетовыми флагами. В итальянских СМИ я с удивлением увидела заголовки типа «Все организации геев выступили против войны», то есть они приняли республиканский флаг за флаг ЛГБТ. Это тоже от незнания контекста. В Испании с флагами ходят носители крайне правых взглядов, а левые предпочитают вообще без флагов обходиться, поскольку не поддерживают монархию.
Одни и те же слова в различных национальных контекстах могут означать разные вещи. Я не очень часто слышу слово «патриотизм» в Западной Европе, но очень часто — в странах центральной и восточной. «Национализм» в Испании имеет негативные коннотации, поскольку есть регионы — Каталония, Страна Басков, которые хотят отделиться, а в Латинской Америке — позитивные, оно означает, что вы боретесь за независимость своей страны от США. По-разному воспринимается слово «коррупция».
В Испании или в Австрии вы можете прожить жизнь и ни разу никому не заплатить взятку, но зато некоторые министры очень коррумпированы. А в Сербии коррупция начинается буквально у вашего порога. Другой пример. Согласно социологическим исследованиям, в Сербии и в России больше 90 % респондентов считают, что государство должно защищать культурные традиции. Во Франции таких людей 56 %. Более того, для Западной Европы «традиция» — это нечто консервативное, тянущее нас в прошлое, мешающее развиваться. По-разному трактуется слово «доверие». В Норвегии доверяют всем государственным институтам, а в Восточной Европе — своей семье, своему ближнему кругу.
У медиа разных стран разные ценности. В сербских СМИ принято восхищаться теми, у кого много денег. А в Le Monde или в El Pais вы не встретите такого преклонения перед материальным. В Западной и Восточной Европе по-разному относятся к женщине. В Испании, скажем, есть специальный суд, который рассматривает преступления против женщин. Ничего подобного в той же Сербии, конечно, нет. Для Западной Европы не важна религия, зато в Польше Церковь присутствует повсеместно, похожая ситуация в Сербии и в России. Для шведа, чтобы считаться шведом, самое главное — это уважение к месту жительства и уважение к закону, культурные традиции и происхождение вторичны. В той же Польше, наверное, все наоборот.
Почему репортажам из зон военных действий не всегда надо верить
Двадцать лет назад те люди, которых отправляли освещать военные действия, были штатными репортерами, получавшими высокую зарплату и имевшими очень дорогую страховку. Сейчас из-за экономического кризиса этим занимаются в основном фрилансеры, им нужно свои репортажи продавать различным изданиям, чтобы как-то зарабатывать. Получается, что на войну едут журналисты, которые плохо подготовлены и не очень представляют, что это такое. Самый яркий пример — Сирия. С 2012-го по 2015 год, до начала российской операции, там не было настоящих репортеров. Многие местные жители, сирийцы, рискуя жизнью, пытались собрать информацию и рассказать о том, что там происходит. Картина в целом складывалась мозаичная, поскольку не было стороннего взгляда и не было людей, которые не только бы добывали информацию, но упорядочивали ее и как-то поясняли.
Я освещала войну только с места событий. Когда начинается перестрелка, вам очень сложно понять, что происходит и кто стреляет, если вы находитесь в месте огневой дуэли. Ведь и вы, и люди вокруг думают о том, чтобы выжить (кстати, идеальный возраст для военного журналиста между 30 и 40 годами: до 30 тебе кажется, что ты не умрешь, а после 40 ты уже не так быстро бегаешь).
Читателя раздражают те, кто пытается анализировать, получить общую картинку, не находясь в горячей точке. Это краткосрочное мышление, которое живет только текущими событиями и надеется на то, что конфликт скоро будет разрешен. Но у международной общественности свое видение ситуации, ее мышление скорее долгосрочное. У тех, кто освещает международные переговоры по поводу военных конфликтов, более оптимистичный, позитивный взгляд на вещи, но чаще всего нет военного опыта за спиной. И только самые крупные профессиональные СМИ имеют возможность послать на освещение таких международных конференций журналистов с военным опытом, чтобы сравнить две картинки — ситуацию на земле и видение больших мировых игроков. И такие репортажи особенно ценны.
Когда мы слышим: «На такой-то конференции воюющие стороны пришли к соглашению», это не означает, что военные действия действительно прекратились. И когда заканчивается поток новостей о войне — тоже.
Послевоенный период освещать тяжелее. Например, в Сараеве, столице Боснии, которая долгое время находилась в блокаде, ни у кого не болели зубы, поскольку все опасались за свою жизнь. Только когда закончилась острая фаза конфликта, физиологические и психологические проблемы «догнали» и жителей Сараева. Это справедливо как для отдельных людей, так и для целых сообществ. Журналисты уходят, а страдание остается. Редакция того или иного издания может принять решение послать журналиста на войну, потому что у их страны есть интересы в этом регионе и в этом конфликте. Всем интересна война в Сирии, потому что там нефть. И никому не интересен конфликт в Йемене, хотя это одна из самых больших трагедий нашего времени.
Еще один аспект. Для военного журналиста история страны важна в практическом плане — она позволяет понять, как тебя воспринимают местные жители. Я работала в Югославии на испанское издание, а Испания находится от Югославии в 3000 километров. В сербском языке даже есть выражение «Это для меня как испанская деревня», то есть что-то далекое и непонятное. Но мне это давало преимущество: солдаты на передовой, пьяные, с оружием, не имели никакого представления об Испании и потому нейтрально ко мне относились. Передо мной открывались многие двери. Будь я немцем, мне было бы гораздо тяжелее: не потому что немецкие журналисты плохие, а потому что с немцами у сербов исторические счеты.
Идеальный журналист едет на войну, прекрасно понимая контекст происходящего, владея языком, на котором говорит большинство местных жителей, и разбираясь в особенностях логистики, потому что на войне все работает очень плохо. В последнем очень помогают так называемые «фиксеры», местные жители, которые хорошо знают, как добраться из одного пункта в другой, и, главное, могут рассказать о ситуации «на земле».
Как распознать фейк
Когда вы открываете интернет, вам кажется, что существует очень много источников новостей. На самом деле их всего несколько. Крупных агентств, которые освещают ситуацию в более чем ста странах, всего три: Reuters, Agence France-Presse, Associated Press. Меньший охват имеет испанское агентство EFE. Есть агентства, у которых только один собственный корреспондент. А есть такие, которые просто копипастят информацию из других источников. Так же обстоит дело с печатными или онлайн-изданиями. Поэтому нужно задаваться вопросом: сколько у того или иного СМИ корреспондентов? Этим определяется доверие к данному органу.
В западных странах озабочены потоком сомнительных новостей от российских компаний Russia Today и Sputnik, однако в тех странах, где средствам массовой информации доверяют, эти информагентства не особенно популярны. В Финляндии подразделение Sputnik было вынуждено свернуть работу. Зато в Сербии у него около 40 собкоров. Не то чтобы они все время врут, но в их сообщениях много манипулятивного. С другой стороны, есть СМИ вроде Τhe Guardian, которые всегда доступны онлайн (за The New York Times надо платить) и которые пользуются таким доверием, что малейшая ошибка отражается в информационном пространстве, стократно усиливаясь, поскольку многие журналисты начинают свой день с чтения этого издания. Я не думаю, что The Guardian специально манипулирует, просто у них достаточно мало корреспондентов.
Есть два соблазна: плыть в общем потоке и говорить то, что все говорят, или поддаться паранойе, что везде вещают RT и Sputnik и все нас обманывают.
Кстати, последние имеют влияние на западную прессу еще и вот по какой причине. Когда есть какая-то большая общественная проблема, вроде выступлений «желтых жилетов» во Франции, пресса не обращает на нее должного внимания, поскольку, не будем себя обманывать, журналисты — это элитарная часть общества. И RT в этом усмотрела свой шанс: дать голос тому, кому не дали высказаться СМИ, то есть участникам демонстраций.
Сейчас в профессиональной среде не используется термин fake, поскольку вам еще нужно доказать, что у меня было намерение ввести вас в заблуждение. Это ошибка, но не фейк, который является сознательной дезинформацией. Наступает время deep fakes. И это нечто особенное. Это манипулятивные видео — например, прямые включения с места, — на которых я вижу говорящего человека, но в его уста вкладывается совершенно другой текст. Это связано с развитием искусственного интеллекта. Думаю, через несколько лет это может очень сильно распространиться. И на этом уровне нам опять-таки понадобится профессионал, способный объяснить, что происходит, способный предоставить контекст.
Вопросы аудитории
— По индексу свободы прессы Россия и Мексика находятся примерно на одинаковых позициях: Россия на 149-м, Мексика — на 144-м. Вы не очень хорошо знаете ситуацию в России, но, может, на примере Мексики поясните, почему та или иная страна оказывается на таком низком месте?
— Дело в том, что эти страны находятся внизу по совершенно разным причинам. Если в России речь идет скорее о давлении со стороны власти, то в Мексике о политике федерального правительства можно говорить все что угодно, в этом отношении там полная свобода. Проблема в другом: очень много мексиканских журналистов, которые отваживаются писать о проблеме наркотиков, гибнет от рук наркокартелей. Эти преступления плохо расследуются, поскольку местная полиция и чиновники связаны с наркобаронами. Кроме того, очень большая разница между Мехико, заповедником относительной свободы СМИ, и остальной Мексикой. А в зачет указанного рейтинга скорее идут СМИ, которые читает, слушает и смотрит большинство населения.
Мирьяна Томич
— Вы говорите об объективности конкретного журналиста, конкретной статьи. Но ведь мнение журналиста зависит от редакционной политики, а редакционная политика — от того, кто финансирует медиа, разве нет?
— В каждой стране по-разному. Например, в Великобритании граждане, у которых есть телевизор, платят за вещание. Идея в том, чтобы иметь источник информации, независимый от правительства. The Guardian — это кооператив, и они придерживаются леволиберальной идеологии. Я не знаю, кому принадлежат The Financial Times, но философия этого издания: «может быть, мы не будем самыми первыми, но мы не станем выдавать непроверенных фактов». Это очень дорогая газета, но одна из немногих, что получает прибыль. Газету читают лидеры бизнеса, и они знают, что получают проверенную информацию. Во Франции Le Monde — частично кооперативная, частично принадлежит отдельным владельцам, но это не так важно, поскольку в силу долгой демократической традиции владельцы не вмешиваются в политику газеты. В менее демократичных странах владельцы считают, что СМИ — это средства продвижения их экономических интересов. Например, на Украине в 2011 году (я принимала участие в исследовательской миссии) мне говорили, что человек считается богатым, если у него есть молодая жена, часы «Ролекс» и собственный телеканал. Поэтому когда говорят «так везде», это самооправдание: в разных странах медиа в разной степени независимы.
Мирьяна Томич (Mirjana Tomić) родилась в Белграде, бывшей Югославии, живет и работает в Вене. Имеет степень бакалавра политических наук (Брандейский университет, штат Массачусетс, США), диплом магистра в области международных отношений (Университет Джона Хопкинса, SAIS, Болонья, Италия) и степень магистра политических наук (El Colegio de México, Мехико, Мексика). Она консультант по коммуникациям, журналистка и тренер, в настоящее время — сотрудница Форума по журналистике и медиа (Forum Journalismus and Medien Wien, FJUM), самой эффективной в Австрии организации по проведению тренингов и семинаров для профессиональных журналистов. Мирьяна Томич также сотрудничает с Венской дипломатической академией, общественной телерадиокомпанией Австрии (ORF) и Фондом Фридриха Эберта в Вене. Организует региональные и международные семинары по освещению международных отношений.
Фото — Тимур Галимов
Перевод — Ольга Кравцова