Феликс Разумовский: Время вдумчиво говорить о Солженицыне еще не пришло

Всё нужно делать во благовременье. В том числе и говорить о творчестве Александра Исаевича Солженицына. В данном случае «говорить» — это осмыслять, разбирать, анализировать, а не просто упоминать. Однако, судя по всему, для такого разговора время ещё не пришло. Обсуждать что-либо всерьёз во время скандала немыслимо, в лучшем случае — бесполезно. Атмосфера говорения и спора важны не менее его содержания. Когда звучат слова «клевета», «низость», «гнусность тона», «порочные выводы», а если заглянуть в т.н. комментарии, то и «сытый бугай», и прочее тому подобное, — впору припомнить мудрое правило о том, что есть «время говорить и время молчать».

И тут дело, конечно, не в Солженицыне, дело в нас самих. В нашем затянувшемся кризисе идентичности. Это мы никак не можем определиться, что мы наследуем, какую Россию, что берем от советской эпохи, что готовы преодолевать, что хотим возрождать из того, что было в исторической России? С этим полномасштабным кризисом идентичности мы не можем справиться вот уже многие годы. Отсюда всплески эмоций, комплексы, нетерпимость тона, почти истерика.

Мы находимся в крайней степени интеллектуального одичания и душевного разброда. Наш культурный багаж лежит под спудом, и мы имеем о нём весьма смутное представление. Национальная катастрофа парализовала нашу творческую энергию и волю. Между тем, Солженицын предвидел этот обвал и предупреждал о нём, вспомним хотя бы его «Письмо вождям Советского Союза», написанное осенью 1973 года. Почти за 20 лет до катастрофы! В ком ещё из его современников мы видим этот несомненный пророческий дар? И живое «национальное чувство» — настолько живое и сильное, что «безнациональной» советской элите не остаётся ничего иного, как выслушать мнение писателя о «мирной эволюции режима».

Я убеждён, что как только мы избавимся от своей застаревшей беспочвенности (или, как говорил Солженицын, «безнациональности»), нам сразу понадобятся и его мысли, и его проза… И его заблуждения. Которые, разумеется, были у Солженицына, как у всякого великого русского писателя.