«Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в раи же с разбойником, и на престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом, вся исполняя неописанный», — в восторге созерцания воскликнул византийский гимнограф-песнопевец. Лик Христов, как начаток нового человечества, новой вселенной, сияет на белом полотне Плащаницы — праздник в честь Феодоровской иконы и праздник в честь Нерукотворенного Образа приходятся на один день. Неописанный — в греческом тексте это не означает «неописуемый».
И, действительно, Христос — это Слово, ставшее плотью, обитавшее с нами (Ин. 1:14) — отчего же Он неописанный? Значит, правы были императоры-иконобрцы, а неправы — святые исповедники и защитники икон, гимнографы и иконописцы, преподобный Феодор Студит, Феофан и Феодор Начертанные и преподобная Кассия, написавшая гимн Великой Субботы, гимн Воскресшему?
Неописанный — буквально по-гречески: это «ἀπερίγραπτος «, «апериграптос» — Тот, вокруг которого нельзя обвести удерживающую окружность, неудержимый.
Да! — неудержимо стремится Он спасти Адама, стремится Он в смертную бездну — до последней черты, чтобы впотьмах найти, нащупать и, отогрев, вынести на свет Свой Божий Адама, и дальше устремляясь с ним в невыразимые божественные выси.
«Смысл, глубина, ни с чем в мире не сравнимая красота этой службы в том, что, совершаемая у гроба и вокруг смерти, она есть созерцание, явление необычайности, новизны этой единственной смерти этого единственного человека. „О Жизнь! Как ты умираешь? Как можешь ты вселиться в гроб?“ Вот вопрос, который задаем мы Христу, лежащему во гробе. И постепенно приходит ответ.
На рыданье, на недоуменье, на отчаяние Своей Матери, всего мира, всего творения Христос отвечает, и этот ответ звучит в потрясающих песнопениях этого дня: „разве ты, разве вы не понимаете, — как бы говорит Христос. — Я имел двух друзей на земле: Адама и Еву. И я пришел к ним и не нашел их на земле, которую Я дал им. И, любя их, Я спустился туда, где они, — во тьму и ужас и безнадежность смерти“. Да, все это выражено, все это сказано, все это поется на языке детей, в образах, символах, как бы сказке. Но как иначе явить, показать потрясающую новизну совершающегося», — писал протопресвитер Александр Шмеман.
Язык иконы — тоже «язык детей и символов», ибо иначе невозможно выразить тайну Боговоплощения, восприять умом ее сияющие алмазные грани… На иконе Младенец шагает вперед, недержимый и неудержимый Богоматерью, чья стройная фигура напоминает очертания церкви. Под ногами Его — очертания мафория, напоминающие чрево земное, великую бездну смертную. От чистого чрева Богоматери пришел Бог на землю, пришел на смерть, родился, чтобы стремиться к смерти — ибо только в смерти Он догонит убежавшего далеко, слишком далеко Адама.
Христос шагает вперед, по водам великой бездны, словно новый Ной, которому не нужен ковчег, чтобы одолеть воды, словно новый Моисей, которому не нужен жезл, чтобы воды рассечь и сотворить стезю между волнами. Се, больше Ноя и Моисея здесь — ибо здесь Сам Господь Бог Ноя и Моисея. И ветер, и море покоряются Ему (Мк. 4:41).
В молчании и удивлении взирает Церковь на это чудо — не она побеждает смерть, но Христос, шагающий в ней. Она в молчании и радостопечалии касается Его риз, причащаясь Его Богочеловечества в тайне Крестной. Все в ней творит Христос, она лишь взирает на чудо.
В службах Страстной Седмицы, рядом с «поющими, вопиющими, взывающими и глаголющими» словами о пригвождении Того, Кто разделил море жезлом Моисея, и о напоении желчью Того, Кто, словно дождь, послал манну страннику и беглецу Израилю, есть такие строки:
Своего Агнца Агница зрящи к заколению влекома,
последоваше Мариа простертыми власы со инеми женами, сия вопиюще:
Камо идеши, Чадо?
Чесо ради скорое течение совершаеши?
Еда другий брак паки есть в Кане Галилейстей,
и тамо ныне тщишися,
да от воды им вино сотвориши?
Иду ли с Тобою Чадо, или паче пожду Тебе?
Даждь Ми слово, Слове, не молча мимоиди Мене,
Чисту соблюди мя:
Ты бо еси Сын и Бог Мой.
Вот к каким строкам Ветхого Завета отсылает поэт-гимнограф ум и молитвенное созерцание внимающих этому в высшей степени драматичному гимну:
«И явился ему [Аврааму] Господь у дубравы Мамре, когда он сидел при входе в шатер, во время зноя дневного. Он возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него. Увидев, он побежал навстречу им от входа в шатер и поклонился до земли, и сказал: Владыка! если я обрел благоволение пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего; и принесут немного воды, и омоют ноги ваши; и отдохните под сим деревом, а я принесу хлеба, и вы подкрепите сердца ваши; потом пойдите; так как вы идете мимо раба вашего. Они сказали: сделай так, как говоришь. (…) И они ели. И сказали ему: где Сарра, жена твоя? Он отвечал: здесь, в шатре. И сказал [один из них]: Я опять буду у тебя в это же время, и будет сын у Сарры, жены твоей. А Сарра слушала у входа в шатер, сзади его. (…) Сарра внутренно рассмеялась, сказав: мне ли, когда я состарилась, иметь сие утешение?» (Быт. 18:3–12)
Где Господь Бог Авраама — Он Самый? (ср. 4 Цар. 2:14) Он, Тот же Самый, что говорил с Авраамом и даровал Сарре сына во исполнение обетования, теперь — опять ради совершенного исполнения Своего обетования, родившись от Дщери Авраама, грядет на Крест. Уже не Елисей будет рвать на себе одежду, но беззаконный первосвященник, осуждая Его на Крест, и совлечен с Него будет хитон, и словно от удара милоти Илииной расступятся воды Иордана.
В давние времена Бог не допустил жертвенной смерти Исаака. Он говори к древним устами пророков, но не выговаривал всех тайн Своих — вернее, единственной Тайны Креста. Теперь же Он «все сказал нам в Сыне» — «toutoon elalesen» (Евр. 1:2). Бог явился во плоти (1 Тим. 3:16). Тайна, начавшаяся в день Благовещения.
Об этом возглас другого, Рождественского, гимна — «таинство странное вижу и преславное». Преславное — буквально — «парадоксальное», и как это точно отражает явление Бога людям во Христе!
«Как там (на горе Мория) словом (Божиим) произведено овча, так в Деве Слово стало плотию. И как овча было привязано в саду, так и Единородный пригвожден ко кресту. Посему-то Исаия взывал, говоря: яко овча на заколение ведеся безгласен (Ис. 53:7). А также Господь сказал Иудеям: Авраам отец ваш вожделевал видети день Мой, и виде и возрадовася; то есть, видел день страдания в образе Исаака на горе святой».
(Преподобный Ефрем Сирин. Слово о Аврааме и Исааке)
Итак — пришел час. Бог Авраамов, Исааков и Иаковль в Иисусе из Назарета странствует ко Кресту. Но Он теперь проходит мимо, минует Матерь Свою — Ей не иметь даже и этого утешения. Он, Сын Ее — Жертва, Он, Бог Ее — и Жрец, и Он уже Ей не принадлежит.
Авраам видел день его, и видел, и возрадовался (Ин. 8:56)- и се, здесь более Авраама и Сарры. Она, Мариам, Матерь Света, Мать Агнца, способна понести более Авраама и Сарры, вместо сына которых заклан был агнец из сада Савек. Ни Авраам, ни Сарра не видели более Исаака. Они, принеся его в жертву, лишились его. Это лишь слабый образ того, как лишается Сына Мариам, Мать Его — и такова вся жизнь Ее — от слов Иисуса в Кане, отдаляющих Ее, до слов Его на Кресте: «Жено, се, сын Твой», — с которыми Он отдает Ее Иоанну.
На браке в Кане Иисус, претворяя воду в водоносах в вино, дает знамение того, что ритуальные омовения прекращаются; в Иерусалиме Он изгоняет из храма торгующих и продающих жертвенных животных — знаменуя то, что пришло время Единственной Жертвы, которой Он скоро станет. На Кресте Он совершает все до конца.
Он не принадлежит Матери, принявшей этот путь в день Благовещения. Не принадлежит Ей — Он идет путем Жертвы, принадлежащей только Богу. Не принадлежит — хотя только Она могла бы идти за Ним, куда бы Он ни пошел — еще до того, как Дух дал силы на это мученикам Его. Она умерла вместе с Ним, как Сарра, умершая от горя в день связания Исаака.
«Я буду с вами так, как Я буду с вами» — так можно перефразировать Имя Божие, открытое пророку Моисею при Неопалимой Купине, Священную Тетраграмму, или «ЯХВЕ» (архим. Ианнуарий (Ивлиев). Только Христос Бог — никто иной! — волен выбирать тот образ, каким Он будет присутствовать — в силе Воскресения Своего, в Крестной слабости крайнего истощания — кенозиса Своего, во множестве других теофаний, которыми полна жизнь и Церкви, и христианина. Никто никогда не может сказать — «вот так, именно так, а не иначе проявит Бог Свое присутствие!» — и не ошибиться. Самая страшная ошибка из этого бесконечного ряда была совершена около двух тысячелетий назад — «мы-то надеялись, что Он избавит Израиль — а Он умер на Кресте!» Эммаусский Путник потратил целый день пути, чтобы разубедить своих косных сердцем друзей в том, что Бог может действовать свободно, неудержимо, так, как действовать может лишь Он…
Церковь взирает на шагающего в смерть Христа, Церковь причащается, возвещая Его смерть, исповедуя Его Воскресение — но Церковь, народ Божий, не может диктовать Богу Живому, как не мог диктовать Ему народ-богоборец, избранный народ, Ветхозаветная Церковь.
«Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в раи же с разбойником, и на престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом, вся исполняя неописанный». Лик Христов, как начаток нового человечества, новой вселенной, сияет на белом полотне Плащаницы — воистину Нерукотворенного Образа, образа, который Христос Бог, «неописанный» — неограниченный ничем — сотворил Сам. Сотворил так, как счел нужным, и как никто из земнородных не смог бы даже и помыслить…
Неизреченнаго и Божественнаго Твоего к человеком смотрения, неописанное Слово Отчее, и образ неписанный, и богописанный победителен, ведуще неложнаго Твоего воплощения, почитаем, того лобызающе.
Затворены Твои исходы,
К востоку зрят Твои врата,
Ты в полноте Твоей свободы
На средоточии Креста.
Темна вода. Затихли ветры.
Остановился мир, нелеп,
Взирать, как просто и как щедро
Ты преломил Себя, как хлеб, —
Никем вовек Неудержимый,
Никем не связан ни на миг…
Весь мир, как сжатая пружина,
Ко Гробу Твоему приник.