– Более или менее понятно, когда после суда уничтожают очевидно вредные вещи, например, наркотики. Но что общего между ними и фигурками несчастных лягушек?
Алексей Кузнецов
– Давайте разбираться, чтобы не запутаться. Наркотики – вещество, свободный оборот которого запрещается, поэтому они и не могут быть «возвращены законному владельцу». Действительно, наркотики могут быть уничтожены по решению суда, но совершенно не обязательно: они могут быть использованы и «в мирных целях». Имеется постановление Правительства РФ от 18 июня 1999 года №647, которое устанавливает, что наркотические средства, психотропные вещества и их прекурсоры, а также инструменты и оборудование, конфискованные или изъятые из незаконного оборота, передаются для использования в оперативно-розыскной деятельности, в экспертной деятельности, в научных и учебных целях, в медицинских целях, для промышленной переработки или уничтожения путем трансформации и ресинтеза с последующим их использованием в медицинских целях либо уничтожаются по вступившему в законную силу приговору (постановлению, определению) суда.
И есть целый ряд ведомственных инструкций, которые довольно подробно описывают, как всё это происходит. В 2011 г. появились изменения в законодательстве, позволяющие уничтожать партию наркотиков еще до суда с оставлением небольшого образца для исследования.
Что же касается «лягушек Егора Жукова», то с симпатичной и совершенно безвредной фигуркой ситуация иная: суд принял решение на основании п.3 части 3 статьи 81 Уголовно-процессуального кодекса, гласящего, что «предметы, не представляющие ценности и не истребованные стороной, подлежат уничтожению, а в случае ходатайства заинтересованных лиц или учреждений могут быть переданы им», то есть речь идет практически о бесхозном, никому не нужном имуществе.
С учетом того, что немалое число людей «по душе», а то и «по службе» сейчас из кожи вон лезут ради поиска всяческих нравственных несовершенств Егора Жукова, не удивлюсь, если мы с вами станем свидетелями попыток обвинить его в том, что он бросил их на произвол судьбы.
Так вот – в данном случае суд, т.е. государство в конечном итоге, само проявило инициативу и решило, что земноводные не представляют никакой ценности.
Уверен, что ни Егору, ни его адвокатам в голову не приходило, что вещь, принадлежащая конкретному владельцу и не являющаяся ни орудием преступления (в отличие от видеокамеры и ноутбука, которые защита специально просила вернуть), ни запрещенным предметом (напомню, что фигурка понадобилась обвинению для «привязывания» роликов, изготовленных Жуковым, к его квартире; как говорят специалисты, «следствие закреплялось», т.е. «закрепляло доказательства»), может быть сочтена не представляющей ценности.
Надеюсь, что в апелляции прозвучит и эта часть приговора, и лягушачье трио вернется на привычное место.
– Как и когда появилась подобная практика?
– Трудно сказать. Видимо, все-таки в советское время. В дореволюционном Уставе уголовного судопроизводства похожих норм не встречается. Там говорится о возврате вещей, «добытых через преступное деяние», их хозяину, «хотя бы он и не предъявлял никакого иска». В другом нормативном акте есть разъяснение, что «не подлежащие возвращению по принадлежности вещественные по делу доказательства, как то: орудия преступления, фотографические и иные снимки, предметы со следами преступлений и т. п., если таковые представляют научный интерес, препровождаются, по вступлению приговора в законную силу, в кабинет научно-судебной экспертизы для хранения в его музее». Очевидно, законодатель исходил из того, что вещдоки, не являющиеся ни объектом преступления, ни его орудием, возвращаются владельцу.
А вот советское правосудие уже возлагает решение судьбы вещдоков на суд, и в циркуляре Наркомюста РСФСР № 98 от 8 октября 1922 г. мы уже встречаем нечто знакомое: «Вещественные доказательства и другие хранящиеся по делу предметы, признанные постановлением суда подлежащими уничтожению, уничтожаются или особой комиссией, или через соответствующие иные органы других ведомств (военные, милиция, Наркомздрав), под наблюдением специально командированных представителей органа, сделавшего постановление об уничтожении, причем о состоявшемся уничтожении делается отметка в деле».
– В обвинениях, предъявленных Кокорину и Мамаеву, двум футболистам, которые избили чиновника Пака и сели в тюрьму, фигурировал вещдок – стул. Его тоже надо было уничтожить, и вокруг этого шли споры. Адвокат недоумевал, зачем «ликвидировать предмет мебели, который и дальше можно использовать по прямому назначению». Такое ощущение, что уничтожение вещдоков нужно, чтобы все вдоволь посмеялись. А какой в этом реальный смысл?
– Насколько я понимаю, здесь ситуация другая. Стул принадлежал кафе, которое, по словам адвоката Игоря Бушманова, на него никаких прав не заявило. В этом случае, видимо, вполне оправдано то самое «не представляет ценности и не истребовано стороной». Правда, я не понимаю, почему суд в данном случае не руководствовался пунктом 6 той же ст.81 УПК: «остальные предметы передаются законным владельцам, а при неустановлении последних переходят в собственность государства». Понятно, что обращать в собственность государства «стул б/у» суд не захотел, но почему просто не вернуть его «Кофемании»?
– Как это можно проконтролировать? Кто будет следить за приведением в исполнение, за «казнью» лягушек?
– Если лягушачью семейку все-таки не удастся спасти и вернуть законному владельцу (почти уверен, что удастся), то судьба их окажется в руках специальной комиссии в составе одного из судей и двух сотрудников аппарата суда. Об уничтожении будет составлен акт и сделана соответствующая запись в журнале учета вещественных доказательств. Общественный контроль не предусмотрен.
– Бывает ли, что вещдоки исчезают без всякого решения суда, потому что следователи имеют над ними полную власть? Например, исчезают записи с видеокамер наблюдения, и кто-то высокопоставленный оказывается не виноват.
– В знаменитом «деле Магнитского» записи с камер исчезли «по инструкции» – она гласит, что данные хранятся 30 суток, а потом уничтожаются. Как можно объяснить, что следствие не приняло мер к тому, чтобы «зафиксировать доказательства»? Наверное, есть какие-то иные объяснения, хотя напрашивается, разумеется, стремление «органов» скрыть действия своих коллег из ФСИН.
Вещдоки исчезают или приходят в негодность, это случается. Установить, произошло ли это по чьему-то умыслу, как правило, невозможно.
Например, в нашумевшем деле известного самбиста Расула Мирзаева (в августе 2011 г. после словесной перепалки у ночного клуба он ударил молодого человека, который при падении ударился затылком и через некоторое время скончался) диск с камеры видеонаблюдения у ночного клуба оказался испорчен: на нем появились многочисленные сколы и трещины и его воспроизведение стало невозможным. Адвокат обвиняемого полагала, что речь идет об умышленной порче, однако вполне возможно, что произошло это просто вследствие небрежной транспортировки. С диска еще до повреждения были сделаны копии и покадровая распечатка, и на процессе данное происшествие не сказалось.
Бывает и так, что вещдоки теряют. В феврале все того же 2011 года сотрудник патрульно-постовой службы, назначенный ответственным за хранение 251 грамма гашиша, потерял (по его утверждению) пакет: якобы он не смог быстро найти сотрудника, у которого хранился ключ от камеры хранения вещдоков, и вынужден был носить гашиш с собой, и где-то обронил. В результате дело о незаконном сбыте наркотиков «развалилось». Сотрудника уволили из органов МВД и отдали под суд, но тот не стал его привлекать к уголовной ответственности «в связи с деятельным раскаянием».
Иногда удается доказать злой умысел. В 2006 году сотрудник Псковской областной прокуратуры присвоил 141 800 долларов США, являвшихся вещественным доказательством по делу о контрабанде, и был приговорен к лишению свободы сроком на 3 с половиной года.
– Может ли быть, что в качестве вещдока может быть уничтожен весь тираж книги? Были ли прецеденты?
– Мне известно несколько таких случаев. Прецедентом, насколько я могу судить, стало уничтожение в 2006 году по решению Кировского районного суда Екатеринбурга тиражей книги Фила Джексона «Клубная культура», выпущенной издательством «У-Фактория», и книги Адама Парфрея «Культура Апокалипсиса» издательства «Ультра.Культура» знаменитого поэта и переводчика Ильи Кормильцева, автора многих текстов группы «Наутилус Помпилиус». Эти книги были признаны пропагандой наркотиков. Однако в данном случае то, что тираж был вещественным доказательством – не главное, главное – что само издание книг было сочтено преступным.
Вопиющим стало, на мой взгляд, решение Выборгского городского суда в 2017 году о признании экстремистским материалом тиража Библии, изданной «свидетелями Иеговы», задержанного таможней в 2015 году. Эксперт не привела ни одной цитаты, которую можно было бы квалифицировать как экстремизм, а решение состоялось на том основании, что сама «церковь свидетелей Иеговы» запрещена в России как экстремистская организация. При этом в России с 2015 года действует норма о запрете на признание экстремистскими священных текстов мировых религий. Статья 3.1 в нынешней редакции Закона о противодействии экстремистской деятельности гласит: «Библия, Коран, Танах и Ганджур, их содержание и цитаты из них не могут быть признаны экстремистскими материалами». Однако Выборгский суд отказался считать иеговистский вариант Библией.