Филокалия

Отец Рафаил, сын великого румынского философа Константина Нойки, родился в 1942 году. Его мать, англичанка по происхождению, была крещена в англиканской церкви, но на протяжении сорока лет, прожитых в Румынии, пела в хорах разных православных храмов. Тем не менее, по словам самого отца Рафаила, его мать не постигла глубокого смысла Православия. Его дед тоже пел в хоре кафедрального собора в Ковентри, но спустя годы отошел от веры, что было не редкостью в смутное время конца девятнадцатого века. Перед кончиной он все же вернулся к вере и умер примиренным с Богом. Таким образом, отец Рафаил получил в семье поверхностное христианское воспитание — дела веры сводились лишь к посещению храма на Пасху, “чтобы поставить свечку”, как вспоминал сам отец Рафаил. В возрасте тринадцати лет он вместе с матерью и сестрой отправляется в Англию, чтобы получить хорошее образование. Возраст исканий проявлялся у отца Рафаила и в его духовной жизни. Сначала он приходит в англиканскую церковь, но, как вспоминает он сам, атмосфера там была очень бедная, холодная, даже утомительная, — не в том смысле, что хотелось зевать в храме, а потому, что эта атмосфера ничем тебя не питала. Затем он приходит к пятидесятникам, потом — в Армию спасения. Дольше всего он задерживается у баптистов (полтора года). В протестантизме особенно противоречивым отцу Рафаилу показалось учение о Святом Причастии. И однажды он почувствовал, как свет в своей душе, желание вернуться в Православие. Промыслом Божиим он встречается с отцом Софронием (Сахаровым), духовным наставником монастыря в Эссексе, который советует ему закончить образование. Возвращение к Православию произошло в 1961 году. В 1965 году в эссекском монастыре он был пострижен в монашество отцом Софронием. Монашество явилось ответом на вопросы, которые он задавал себе с детства. Блуждания в протестантизме отец Рафаил считает промыслительным Божиим деланием о нем, потому что “если бы я не пережил Православия как обращенный, возможно, никогда не смог бы рассмотреть его блистательной красоты, ощутить Православие как воистину единственную правду истории”.

Отец Рафаил возвращается в Румынию в 1993 году, спустя 38 лет, с кратким визитом, выступая с лекциями на различных студенческих конференциях в разных уголках страны. А с 1993 года отец Рафаил поселяется в затворе в западных Карпатах. На протяжении последних лет отец Рафаил издает переводы поучений преподобного Силуана Афонского и книги архимандрита Софрония.

“Филокалические встречи” — это беседы, в которых участвует отец Рафаил в Бухарестском университете. Для нас обычно переводить Филокалию как ‘добротолюбие’, но отец Рафаил понимает этот термин более буквально как ‘любовь к красоте’. Однако было бы неверным считать, что Филокалия в его понимании — это что-то вроде “православ­ной эстетики”; скорее это некое особое рассмотрение Православия.

Введение

Слово священника Василия

На протяжении нескольких последних дней мы слышим слова: Филокалия, филокалические вечера (встречи), филокалическая литература. Простите меня те, кто знает о Филокалии больше, чем я, для остальных напомню, что Филокалия — это любовь к прекрасному. Но что это может означать, если филокалические тексты были написаны монахами, пустынниками, что такой текст может быть трактатом или учебником по искусству? Это действительно искусство, но искусство, отражающее не красоту этого мира, не тварную красоту, а искусство спасения, совершенства. И таким образом, Филокалия является тем, что через молитву и созерцание дает нам познать Высшую Божественную красоту; это не только было написано отцами-пус­тынниками, но, говоря словами отца Ефрема Ватопедского, который недавно был здесь, скажем, что это “университет пустыни говорит нам — университету академическому”.

Возможно, вы спросите, почему филокалические встречи проводятся в большой аудитории университета Бухареста? Потому что отцы Филокалии помогали и помогают нам понимать самое важное, самое главное для достижения Бога. Я обращаюсь к отцу Рафаилу; мы осмелились обеспокоить Вас, помолились Богу, не знаю как, хорошо ли, достаточно ли мы молились, чтобы в этот вечер мы собрались здесь, и да поможет нам Бог. Хочу сказать, что мы много молились, чтобы Господь вложил в Ваше сердце и ум то, что следует сказать нам. Мы все ждем Вашего слова.

Отец Рафаил. Спасибо Вам, отче, и всем тем, кто молился о нашей встрече. Я надеюсь, что Господь в этот вечер даст мне действительно нужное слово. Слова, которыми начал беседу отец Василий, в точности совпадают с тем, как хотел начать этот вечер я.

Филокалию я не рассматриваю как книгу. Книга с таким названием, скажем, говорит нам о Филокалии. Я еще не дошел до точного определения Филокалии. Возможно, это какое-то движение, даже точнее сказать — это Церковная культура, — та культура, которая единственная имеет право называться Культурой. Все, что мы созидаем, можно назвать культурой, но Филокалия, по словам Отцов, взращивает в нас то, что не от этого мира, а от Мира Вечного. Этот мир преходящ, вся древняя мудрость говорит, что человек странник на земле. И я хочу теперь сказать, что не только странник. Чем мы были во чреве матери, тем мы являемся снова здесь, на земле. Смысл нашего существования на земле, если бы мы могли понять это, не является ничем иным, нежели тем, что мы трагически называем смертью. Но смерти для человека нет, и, как говорил наш духовный отец, и не может быть. Человек не может умереть.

Но здесь мы, возможно, касаемся другой темы: что есть жизнь и что есть смерть? Смотрите, Филокалия — это Культура Жизни. Все, что мы обретаем в этой жизни, заканчивается могилой. Филокалия начинается с могилы, для чего мы и готовимся.

Филокалия на русский язык переводится иногда как любовь к добру, добротолюбие. Ошибки нет, по-гречески это означает и добро, и красоту. Но я более склоняюсь к слову красота по множеству мотивов, и это скорей всего первичный смысл греческого перевода; kalТj переводится и как красота, и как доброта, но первосмысл сохраняется в слове красота.

Еще один повод и больше даже, чем повод, по которому я больше склоняюсь к смыслу “красивый” — одно переживание, которое оправдывает эту мою приверженность; это момент, который я пережил со своим духовником отцом Софронием.

В одном из своих писем отец Софроний говорил, что все двери этого мира всегда были для него закрыты. В один из вечеров я находился с отцом Софронием, и он, будучи в подобном душевном состоянии, в конце концов спросил: “За что меня ненавидят люди? Ведь я был не более чем человек, любящий красоту?”. (Отец Софроний в молодости был художником-портретистом, он выставлялся в лучших галереях Парижа в 20-х годах). И говорит: “Я человек, который любил красоту. Вначале красоту видимую, а затем и красоту, которую невозможно увидеть плотскими очами”. Вот о чем говорит культура, которую мы называем Филокалия.

Что есть красота? Вспоминаю псалом 132 из 18-й кафизмы: Как хорошо и как приятно жить братьям вместе, — псалом, часто востребованный в монашеской жизни, где мы пытаемся жить как братья вместе для Господа. Но аналитически речь идет не только о братском пребывании, но о братстве, которое ведет к тому единению, когда ныне живущие и жившие до нас, и те, которые придут после нас, будут одним человеком. Так же, как Господь, Три Лица в Одном на личностном уровне неслитно и нераздельно, так и мы не будем своеобразной кашей под названием человечество. Как личность — и ты, и ты, и ты не можешь быть смешан с кем-либо другим, а на уровне творения мы будем одним человеком. И к этому дана Божия Заповедь о любви. Любовь к Богу — первая заповедь, любовь к ближнему — вторая, которая распространяется и на врагов.

Филокалия в конце концов является культурой любви к врагам, той любви, которая есть то самое Божественное качество, что делает нас вечными. Мы должны научиться тому, что есть любовь, и не путать ее… многое в нашем сознании перемешано, в итоге многое, что мы называем любовью — это суррогаты той или иной формы. Так научимся от Бога тому, что значит любовь. И это учение называется Филокалия.

Может быть, достаточно теории. Я хочу вернуться к рассказу об отце Софронии, который был одним из последнего поколения отцов-филокалистов вместе со многими другими, например, старцем Иосифом Афонским. Сознание его было в том, что он “человек, который любил красоту”. И, думаю, именно это неожиданно объясняет, что значит Филокалия. Это любовь к красоте; если мы будем следовать этой мысли, и следовать в Боге, мы окажемся на правильном пути.

Сейчас я бы хотел рассказать вам одну или две истории, которые не вымышлены, а реально произошли. Хочу этим показать вам, что есть настоящая красота. Хотел бы добавить, что для нас понятия красоты и эстетики часто смешиваются. В правильном понимании Церковной культуры красота является составляющей частью Истины. Если что-либо некрасиво, оно и обманчиво. Если слово, которым мы выражаем Божественное, не красиво, значит, оно ложно. И если все, что мы имеем в Церкви, не красиво, и притом красотой особенного, литургического свойства, оно не может рассказать нам об Истинном Боге.

Хочу показать вам пример красоты.

В нашем монастыре в Англии была одна пожилая монахиня-немка, которая приняла Православие во время второй мировой войны и в старости стала монахиней в нашем монастыре. И вначале, особенно в 60–70-е годы, я много беседовал с ней о разном. Однажды она рассказала историю, случившуюся в Берлине во время войны.

Выли сирены. На город шли бомбардировщики. В квартире на третьем этаже жила со своим сыном больная женщина. Она не могла ходить. Когда началась бомбежка, она сказала: “Сын, спускайся в бомбоубежище. Я прожила свою жизнь. Если что-нибудь, не дай, Бог, со мной случится, моя жизнь продолжится в тебе”. Сын отказался. Она настаивала. Тогда он ответил: “Я останусь. Или мы вместе выживем, или вместе погибнем”. При этом он решительно сел.

Во время этого налета бомба упала в основание дома — убежище и дом были разрушены. Люди, которые находились в бомбоубежище, погибли. Уцелел только угол здания, где на обломках плиты находилась кровать, на которой сидели мать с сыном. Когда закончилась тревога, появились пожарные, которые спасли их.

Мне хочется сказать, что это не может быть совпадением, потому что там, где жива любовь, такая, которую отцы-пустын­ники называют филокалической, любовь личностная (мать думала о сыне, а сын о матери, думая не эгоистично, не с позиции, что мать больна, а я молод, каждый думал о другом) — это не что иное, как следование Божией заповеди. Божественная энергия, работающая в человеке, любовь жертвенная, любовь личностная — речь идет о личности: или вместе будем жить, или умрем. Не по каким-либо практическим мотивам, а для ипостасной личности, которая выражается в любви. Мне хочется сказать, что там, где существует такая любовь, смерть невозможна. Между нами говоря, если бы Господь решил взять их с этой земли страданий, — это бы тоже означало жизнь для них обоих, может быть, для того, чтобы показать нам, что жизнь является не только тем биологическим состоянием, в котором мы пребываем; жизнь для нас — это то, что начинается после могилы.

Думаю, что Господь много раз оставлял нам подобные примеры в этом мире, чтобы мы понимали, чтобы мы нашими телесными очами и земным пониманием проникли в невидимое, неплотское, вечное. Опять мне хочется сказать — это не совпадение. Там, где существует любовь, там нет места смерти и она бессильна. Я где-то прочел и записал для себя: крепости падут, силы разрушатся, вся наша уверенность, как облако, исчезнет, горы рассыпятся и всякая защита будет напрасна, но там, где Господь найдет подобную любовь, — победит вечность. Любовь сильнее смерти.

Теперь хочу вам рассказать историю из православной жизни, которая поможет понять, что такое Филокалия.

Отец Софроний на Горе Афон познакомился с одним монахом, обладающим глубокой молитвой. Это был русский старец, выходец из крестьянской семьи. Он рассказал отцу Софронию эту историю.

Он был младшим ребенком в очень бедной многодетной крестьянской семье, много болел в детстве. Отец умер, когда он был еще мал, старший сын стал за главного. Мальчик хотел уйти в монастырь, но старший просил его остаться, считая, что его не примут в монастырь. Он говорил: в монастыре нужно много работать, а ты слаб, оставайся с нами. Но вскоре семья так обеднела, что мать, отчаявшись, взяла ребенка на руки и принесла в храм. Там перед иконой Божией Матери она просила Ее взять сына под свою опеку, так как у нее самой нет сил и возможностей содержать его. Она сказала: “Возьми его, теперь он Твой сын, возьми его под Твою защиту”. Спешу добавить, что она не оставила там ребенка. С этой молитвой она принесла его назад домой, и этой же ночью мальчик увидел во сне женщину, блистающую светом и славой. Он знал, что она императрица и его мама. Она дает ему что-то завернутое в платок и говорит: “Отнеси это императору”. Мальчик берет этот платок и идет в большой, длинный, богато убранный зал, в конце которого он видит трон, на котором восседает император, окруженный слугами, солдатами. Увидев себя, простого крестьянского мальчика в таком окружении, он испугался и от страха пал ниц. Император приказывает поднять мальчика и просит показать, что он держит в руке, завернутое в платок. Слуги подымают мальчика, принимают из его рук сверток и разворачивают его. “Два сокрушенных сердца”, — говорят они. Тогда император поднимается и говорит: “Теперь ты мой сын”. Ребенок проснулся. С того дня мальчик больше не болел. Он вырос и стал впоследствии монахом, обладающим даром глубокой молитвы.

Именно этого монаха знал отец Софроний. Это не мелодрама, не сказка и не басня, хотя звучит намного красивее, чем наши сказки. Это истина, это наш Господь.

Я слышал множество подобных историй, иногда биографичных, которые показывают, Кто наш Господь. Кто Этот, Которого мы называем Господом кающихся? Кто Этот, Который не отвергает смиренное и сокрушенное сердце? Кто Этот, Который хочет Своими заповедями сделать нас не только образом, но и подобием Божиим? Кто Этот наш Бог, Который создал и нас богами, потому что мы уже боги, но мы еще должны стать богами?

Заповеди Господни, заповеди Ветхого Завета призывали к этому. Заповеди даны не для морального совершенствования. Заповедь для нас есть становление в бытии. Что есть бытие и каково оно? Бытие не есть что, бытие есть Кто. Это Сам Господь Бог.

Как мы становимся богами? Во всех языческих религиях существуют мифы, в которых человек стремится стать богом и не может. И не только в мифах, но и в нашей истории, где Адам не Гласом Божиим призван познать добро и зло и стать как бог, и поэтому он пал. В мифах и языческих религиях боги ревнивы к своей божественности. А наш Господь говорит нам устами Иоанна Крестителя, что Царствие Божие силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (см. Мф 11:12). Что это, Господь нас благословляет стать Прометеями? Прометей хотел взять божественность силой, украсть божественный огонь. Боги наказали Прометея в вечности, а наш Господь вдохновляет нас сделать это. Но каким образом? Сам Господь показывает нам путь к обожению. Наш Господь не только не ревнует нас к Своей Божественности, но Сам показывает нам путь и ошибку. Здесь не идет речь о Прометее и других языческих героях. Я говорю о нашем праотце Адаме, который пошел путем “люби­теля”. Бог нам показывает путь “профессионала” для того, чтобы нам стать такими, как Он. Господь Своим Божественным авторитетом говорит нам, и что говорит? Заповеди Божии являются тем путем, который приводит к богоподобию.

Что такое заповеди? На первый взгляд, заповедь для нас аналогична приказу (как в армии). Однако трудно поверить, что такое определение соответствует заповедям, данным Богом, Который Сам есть Любовь. Я всю свою жизнь стремился к пониманию смысла Заповеди как таковой. Как может Господь, Который человеколюбив, Который из любви к человеку пожертвовал Собой для того, чтобы жил Адам (Адамом являемся мы все и каждый в отдельности лично), — как может Такой Господь давать такие заповеди? Я не верил, что Господь может заповедовать то, что я понимал под заповедями.

Я понял две вещи. Псалом 95 говорит: Все боги народов — идолы, а Господь небеса сотворил. И большего авторитета, чем сказанное нам нашим Богом, не существует. И для нас это означает заповедь.

И другая вещь, которая помогла мне открыть нечто в понимании заповеди для нас — это английское присловье. Я его часто слышал в Англии, и оно достойно внесения в Филокалию, хотя не является изречением святых Отцов.

Было два друга, у которых было общее дело. Один просит другого:

— Можешь мне помочь в чем-то?

— Малейшее твое желание — для меня заповедь.

С нашей, человеческой стороны, — это именно и есть то отношение истинных Адамов, с которыми мы встречаемся в Слове Божием. Дай нам Господь понять, что самое малое желание Бога нашего в любви, с которой Он нам это преподносит, и в любви, с которой мы должны принять эту любовь — для нас является Заповедью.

Но если в Ветхом Завете заповеди даются в виде “делать или не делать”, “выполнять или не выполнять”, то Христос говорит по-другому: “Блаженны те…” и дает нам 9 блаженств. Это заповедь? Да, это заповедь от Бога, потому что Слово Его является авторитетом в последней инстанции. Или говорит: Вы слышали, что сказано древним (Мф 5:21). И далее говорит: А Я говорю вам (Мф 5:22) и показывает нам новое измерение того, что может показаться морализованной заповедью. И эти слова “а Я говорю вам” не звучат как заповедь (не так нам приказывает сержант в армии), но они — заповедь для нас, если мы любим Господа. Если нет, то мы отрекаемся от заповеди, и Господь дает нам право отречься от Него. Такое отношение Господа есть риск для человека сбиться с истинного пути, так как Господь позволяет человеку быть свободным.

Мы сами должны возжелать нашего спасения, мы должны просить этого у Бога. Если мы хотим стать богами, то должны быть свободными, то есть свободными в желаниях, в выборе. Но у нас нет тех сил, которые дают нам полную свободу. Мы ничего не можем делать. И святой апостол Павел воздыхает: Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю (Рим 7:19) и Итак я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое (Рим 7:21). Сила, которой мы не обладаем, потому что небытие еще живет в нас. Таким образом, сила, позволяющая нам, еще находящимся в небытии, войти в бытие, приходит к нам от Бога. Мы просим эту силу, и можем просить самыми простыми словами. Нет необходимости ни в акафистах, ни в канонах, ни в прочих молитвах, если ты говоришь: Господи, обрати взор Свой на меня, никчемного. Я не хочу быть таким, но у меня нет сил быть другим, и я даже не могу возжелать быть другим. Подай мне силы желать большего.

И таким образом я могу стать другим и иным. Не потому, что могу, а потому, что хочу. И у меня есть молитва, которую Господь принимает, потому что когда Господь заповедал смотрите, не презирайте ни одного из малых сих (Мф 18:10), Он тем самым подтвердил, что и Он не презирает ни одного из этих малых, меня в частности. И тогда Господь может услышать мою молитву: я таков, и не могу желать быть другим, но хочу все же по Твоему Слову. Так начинается путь спасения.

Господь не только принимает наши молитвы. Что есть Таинства Церкви, начиная с Таинства Крещения? Все это энергии, посредством которых мы можем достигнуть недостижимого. И в связи с тем, что это недостижимо, хочу обратить ваше внимание на один момент, который мы переживаем в своей жизни.

Когда мы думаем о том, что мы называем христианскими добродетелями, часто мы впадаем в отчаяние о самих себе. Они кажутся тяжелыми для нас. Как я могу смириться, как смогу я полюбить своих врагов? Все это мне кажется невозможным. Но я говорил и говорю сейчас, что это не тяжело и не невозможно. Это невозможно в совершенстве, и это мы чувствуем как трудность, как невозможность — “достигну ли я когда-нибудь этого”. Ты не достигнешь этого никогда, это первая часть фразы “Держи свой ум во аде и не отчаивайся”, и следует другая часть, что мы от нашего Господа ждем не меньше, чем невозможного. И то, что не может произойти никогда, — произойдет. В ком? В тебе! В том, который меня сейчас слушает, и я добавлю — дай Бог! И молитва моя как поддержка для тебя, для всех вас, а ваши молитвы — для меня.

Почему это невозможно, почему в нас живет этот страх, что мы не сможем достичь совершенства? Невозможно потому, что заповедь Божия есть открытие жизни Господа. Но я же не бог! Да, мы являемся богами — но потенциально. Еще мы несем на себе груз нашего небытия, но не только небытия. Как сказано в псалме 115, всякий человек ложь, мы несем на себе груз лжи. А что есть ложь? Ложь — это грех, в который мы впали еще от Адама, и добавили еще и своего. Мы носим на себе это небытие, которое не дает нам силы подняться к Божественному, к вечному. Несем мы также и груз своих грехов. Но Слово Божие — это открытие Божественной Жизни. Как можем мы понести такую жизнь? Как можем мы освободиться от тяжести грехов и смерти? Как мы можем подняться до уровня филокалической жизни?

Я хочу вновь сослаться на отца Софрония. Его вечным воплем было: “Господи, Ты видишь, что заповедь Твою люблю, но нет ей места во мне, сердце мое не может вместить слово Твое, так как оно Божественно. Прииди Ты Сам и вселись в мое сердце, сделай во мне то, что нравится Тебе”.

Хочу вам сказать, что молитва, подобная этой, есть начало, через которое человек становится истиной. Это истина человека. Существование наше на земле есть небытие. Но даже в этом небытии уже можно взывать к Богу, своему Создателю. И Господь Своей Божественной Силой совершает в нас то, что не по силам человеку.

Все повествование Филокалии является рядом бесчисленных примеров, через которые Господь смог спасти и обожествить человека в любых ситуациях. Один из самых прекрасных примеров — Мария Египетская. Из александрийской блудницы Господь возвел ее к святости. Образ ее жизни в молитве, можно сказать, молитве отчаяния (но не греховного отчаяния, а того, что отец Софроний называл “святым отчаянием”), был своеобразной энергией, которая готова преодолеть любые препятствия, чтобы достичь желаемого. И она, Мария Египетская, вместо греха стала искать Бога. Она ушла в пустыню, где Господь направлял ее жизнь. Она была там в одиночестве, и только Господь был ее наставником. Но я хотел бы показать, какого рода святой она стала.

Святой Зосима обнаружил ее, он был единственным, кто видел ее в пустыне. Это был святой, который с детства был в монастыре, пережил все тяготы жизни, да еще и сам обременял себя другими подвигами для достижения совершенства. И, наверное, святой Зосима был как тот молодой человек из Евангелия, который спрашивал у Господа, чего ему не хватает для полного совершенства. Святой Зосима, будучи уже 50 лет монахом, думает: неужели есть на земле человек, способный научить меня тому, чего я не познал бы, могу ли я сделать что-либо, чего я не сделал до сих пор? У святого Зосимы это не гордый помысел, потому что он был воистину велик, и приходили из дальних стран познакомиться с ним. Это у него было чувство собственного несовершенства, и скорей всего для него это был вопрос не гордости, а смирения. Потому что он чувствовал, что, несмотря на все его совершенство, что-то самое важное отсутствует. И это действительно не гордость, потому что результатом его молитвы было явление ему ангела, который сказал ему: “Зосима, воистину твоя жизнь чудесна. Но чтобы узнать, что путь к совершенству намного длинней пути, пройденного тобой, иди в пустыню”. И обратите внимание на слова ангела: он называет Зосиму уже совершенным, но показывает, что путь к совершенству намного длинней, чем путь, который он прошел с детства до сих пор. Он следует в монастырь, и когда его спрашивают, кто он, он по причине своей известности промолчал и ответил, что явился сюда для своего спасения. Старец монастыря, увидев его смирение и достоинство, принял его. В этом монастыре был обычай в начале Великого поста просить прощения друг у друга и уходить в пустыню до Страстной седмицы, когда все возвращались и встречали Пасху вместе. И каждый совершенствовался в пустыне в одиночестве, лишь перед взором Господа. Пошел и Зосима в пустыню и встречает там Марию Египтянку. Своей святостью Мария обращает его в пыль. Эта бывшая блудница из Александрии, которая теперь в молитве подымается на два локтя над землей, что она говорит ему? Она исповедует свою жизнь. Но насколько ужасна ее исповедь, настолько прекрасно то, что мы видим теперь в святой Марии. Святой Зосима смирился зело, и преклоняет колена перед ней. Прочтите этот рассказ.

Кто же показал этому самому знаменитому и совершенному в те времена старцу тот путь, который оказался намного длинней его собственного пути? Александрийская блудница. Это и есть божественные филокалические истории, и мы имеем множество подобных примеров, которыми Господь говорит нам: “Держи свой ум во аде и не отчаивайся”.

И вы должны знать, что Господь не запрещает нам отчаиваться. Он говорит, что нет необходимости отчаиваться. У Господа достаточно сил, чтобы вывести нас из любого ада. Христос до своего сошествия во ад сказал Своим ученикам: Мужайтесь: Я победил мир (Ин 16:33), и не только имеет силу вывести нас, но любовь Его желает этого. Любовь Его не может оставить нас в аду. Достаточно нам не отчаиваться и надеяться на милость Божию. Достаточно нам положиться на волю Божию в самые тяжелые безнадежные моменты. В этом смысле я и предлагаю вам снова вспомнить фразу преподобного Силуана: “Держи свой ум во аде и не отчаивайся”.

“Держать ум во аде” — это значит быть реалистом, знать, каков ты. “Но не отчаивайся” — не думай, что Господь оставит тебя там. Любовь Господа не может не слышать тебя, если ты Его молишь. Не может Господь тебя оставить, если ты надеешься на Него, потому что Господь благ. Это сказано для вершин отчаяния. А постольку, поскольку у нас нет подобного чувства отчаяния, мы должны продолжать держать ум в аду, осуждать себя за свои грехи, исповедоваться и делать все то, что Господь оставил нам для спасения. Все вышеперечисленное является филокалической культурой.

Извините, что у меня все разбросано и нет систематичности. Но так, возможно, и лучше принимать то, что дает Господь, потому что систематизация несет на себе печать смертности. Живое слово изливается по-другому.

Кульминация Филокалии — это фраза, данная Господом преподобному Силуану: “Держи свой ум во аде и не отчаивайся”. Не существует красоты более совершенной, чем эта любовь Господа, которая не оставляет человека, каким бы грешным он ни был, как бы далек ни был от Господа. Даже больше. Сам Господь делает все для спасения человека. Сам Христос взял на Себя то самое проклятие смерти, которое принес Адам через непослушание и отпадение от Бога.

Со Христом говорил он в райском саду, Христа он отрекся, вместо того, чтобы исповедаться Ему, Тому, Который обнаружил его состояние. Бог спросил: “Адам, где ты”? И тот ответил: “Я был гол и спрятался от Тебя, потому что устыдился”. И тут Господь, поняв, что сам Адам не в состоянии покаяться, Сам исповедует его. В переводе с греческого, “кто тебе возвестил, что ты гол? Не ел ли ты с дерева?”. Адам должен был ответить, как учит Святая Церковь, — согрешил, беззаконовал пред Тобой — слова из Покаянного канона Андрея Критского. Адам не покаялся, что согрешил, а сказал, что это сделала жена, которую “Ты мне дал”. В конечном итоге он обвинил Бога. Не сознаемся ли мы все себе в подобном поведении?

Если бы мы сказали подобные слова своему отцу по крови, то скорей всего получили бы пару пощечин, и спать нас отправили бы голодными. Но что делает Господь? Молчит! Не Тот ли Самый это Господь, Который молчит сейчас перед Своим созданием, человеком, и будет молчать перед Пилатом? Это Тот же Самый Господь и та же самая любовь. И молчит перед Адамом, и не оправдывается перед ним, как бы говоря: “Я, Господь, грешен”. Тогда Господь берет ответственность на Себя и пытается говорить с женщиной. Женщина поддерживает мужчину. И я хочу сказать, что если бы Адам тогда покаялся… ведь сколькие из нас чувствовали, уходя с исповеди, хоть один раз в жизни, ощущение легкости и полета. Если хотя бы Ева покаялась и стала бы для Адама тем, кем стала через 5000 лет Матерь Божия, тогда бы она, Ева, действительно стала бы матерь жизни, и Адам спасся бы через нее. Или бы Адам покаялся и исповедал свой грех, он бы не оказался на этой земле, а остался бы в раю в ощущении этого полета. И если Адам обвинил Господа, как будто бы он прав, а Бог нет, то Господь возвестил Адаму, каковы последствия человеческой “правоты” и Божией “греховно­сти”. В любом случае, когда один прав, а другой виноват, результатом будет разрыв. Результатом стало изгнание Адама из рая, это было следствием его отказа от Господа. Адам наследовал проклятие смерти, из которого он уже не мог возвратиться к Богу.

Пять тысяч лет Господь ждал, пока на земле появилась чистая и совершенная душа, которую Он вселил в женское существо, чтобы через эту женщину воплотиться и чтобы взять на Себя то же проклятие, которому подпал Адам.

Ни один из сынов Адама, нося на себе печать смерти, не мог возродиться в первоначальное состояние. Это сделал Иисус Христос, второй Адам — как называет его апостол Павел — Своей Кровью, Своей Жертвой и Своим молчанием перед Пилатом, Своей молитвой в Гефсиманском саду, в которой Он излил Свою любовь к человечеству. Совершенный Человек стал Новым Адамом, явив совершенство и силу молитвы, посредством которой был спасен Адам, наш праотец, живший за 5000 лет до Христа, и все, кто жил до нас, мы, и те, кто будет жить после нас. Молитва Господа в Гефсиманском саду есть та самая энергия, которая существует во Вселенной и спасает всех до последнего. И после этой молитвы — любовь к тому, который отрекся от Него, как и каждый из нас отрекался от Него, телесная жертва на Кресте, Его душа, спустившаяся в ад и победившая его. Как говорит святитель Иоанн Златоуст, “ад ошибся, принял тело и наткнулся на Господа”.

Но Господь победил ад как человек с помощью Божией Силы. Мы можем сказать себе “я не могу этого сделать, я не бог”. Нет, но через молитву могу снискать Божию Силу, и ад моего бессилия побеждается Силой Божией, которую получаю через молитву и Святые Таинства Церкви. Под Таинствами Церкви можно понимать не только те семь Таинств, но и Тайны, которые имеют место в диалоге между Богом и твоей душой.

Не это ли филокалическая любовь к красоте, любовь к врагам, ко всем тем, кто отрекся от Него и собирался отречься, к тем, которые собирались с ненавистью распять Его, к тем, кто истязал Его тело и пролил Его кровь! И что делает Господь с этим самым Телом? Христос говорит: “Берите и ешьте, это Тело Мое, которое за вас преломляется во оставление грехов”. Какой же грех? Всего лишь распятие на кресте. “Пейте все, это Кровь Моя Нового Завета, которая за вас и за многих изливается”. Какой грех? Люди хотели пролить кровь Христа.

А разве может существовать Филокалийная Любовь более красивая, чем эта? Я вам задаю вопрос: с Таким Господом, Который в качестве спасения использует саму смерть, на которую и мы Его обрекаем, кто может погибнуть? Может ли вообще существовать погибель? И скажу, что можно ответить — нет. Гибель для человека не может существовать. В таком любящем Господе гибели быть не может. Можно сказать, что наше спасение гарантировано.

Но вот однажды один молодой человек спросил о такой гарантии: можно ли выбрать путь, где существует гарантия спасения? В первый момент я не знал, что ему ответить. Я подумал и сказал, что человек есть нечто намного большее, чем то, что может быть ограничено обыденным понятием гарантии. Гарантировать что-то в том смысле, в котором мы обычно это понимаем, означает уменьшать человека до какого-то предмета, скажем, объекта. Это спасение, подаваемое всесильным и любящим Господом, не может существовать в форме такой гарантии.

Какова тайна, о которой я говорю? Тайна великая и страшная для нас — это реальная свобода человека. Человек может в конце концов отказаться от Господа, создавшего нас по Своему образу и подобию, как мы поем в погребальном чине (образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений). И если я являюсь образом неизреченной Его Славы, то Господь не может быть чем-либо, что укладывается в понятие гарантии, не может быть чем-то ограниченным.

Господь желал бы, чтобы человек все смиренно принимал от Бога. Если Господь заповедал нам, дорогие, смирение, поймите — это для того, чтобы Он, Всесильный Господь, мог бы позволить Себе смириться перед нами. Ведь Иисус Христос говорит: Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам (Ин 13:13–15). Не это ли смирение является филокалическим?

А Божие смирение?! Когда Он творит человека Адама, настолько истинный образ и подобие творит Господь, что перед свободой Адама Сам Всесильный отступает. Страшно для человека, что Этот Господь, к Которому часто взываешь, а Его будто нет, взываешь, как в пустыне, и не слышит тебя, — Этот Господь, Который создал человека образом и подобием Божиим, — до конца сотворил его образом и подобием. И Он Сам уважает в человеке эти черты схожести с Собой.

Свобода, которой обладает человек, ведет мою мысль вот к чему: если погибель еще возможна человеку — она напрямую связана с этой свободой Божиего творения, которую уважает Всесильный Господь и от которой мы можем отказаться. И часто в истории мы видим отвержение Господа, вплоть до того, когда Господь говорит: Если бы Я не сотворил между ними дел, каких никто другой не делал, то не имели бы греха; а теперь и видели, и возненавидели и Меня и Отца Моего (Ин 15:24). Заметьте, Господь произносит это страшное слово “теперь”. В нашей свободе этих вещей мы должны избегать.

Филокалическая культура состоит в том, как мы должны использовать свою свободу, — ко спасению. Ведь если имеем силу в своей свободе отвергнуть или принять Господа Всесильного, тем более имеем силу стать подобными Всесильному, Который является Заповедью для нас, Заповедью стать такими, как Он.

И еще о свободе, по поводу этого диалога между Богом и человеком… Я говорил о заповедях Божиих, заметьте, что я назвал их именно Заповедями, потому что это, с одной стороны, высший авторитет, это Сам Господь, Который к нам обращается; с другой стороны, если бы мы жили так, как в том английском присловье, любовь наша не могла бы ничего другого, как принять самое малое желание нашего Бога как заповедь. Если желаешь чего-то, Господи, — это заповедь для меня.

Когда ангел приходит к Божией Матери и говорит ей: “Ты будешь Той, от Которой родится Сын Божий и станет Сыном Человеческим через Тебя…” — я перефразировал, вы знаете, о чем я говорю, — Божия Матерь внимательно изучает, ангел ли это или искушение Ей, и, убедившись, что это ангел Божий, отвечает: Се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему (Лк 1:38).

Вот Ее реакция — если это от Господа, то слово Господа для меня заповедь. В завершение хотел бы коснуться еще одного аспекта относительно заповедей Божиих. Я сказал, что заповедь Божия — это откровение о Божественной Жизни. Господь говорил: Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих… (Мф 18:10), значит, и Господь не презирает никого из малых сих. Господь говорит Не судите, значит, и Он не судит. И Господь говорит: Ибо Я пришел не судить мир, но спасти мир (Ин 12:47).

Мне хочется сказать, что в духе подобной филокалической Любви Божией, разумеется, Он может судить нас. Но Господь не мирской судья, мы говорим о непредвзятом Судье в наших молитвах. То есть мы не можем дать Ему взятку, потому что Он знает все, Он может все, и мы ни в чем не можем Его обмануть.

Братья и сестры, не обманывайтесь, выкуп уже заплачен, выкуп — это Судья, кровь Его — это плата, которой Он Сам Себя обманывает в любви Своей к нам, для нашего же спасения. Именно поэтому грешно отречься от такого Бога.

Хотел бы сказать еще одну вещь о грехе. Не нужно понимать грех объективно, то есть предметно, как какое-то несовершенство или как нарушение какого-то соглашения. Грех для христианского сознания всегда является ранением Любви. Если Господь не любил бы нас, все, что бы мы ни делали, не было бы грехом, самое большее — это было бы несовершенством.

Но возвращусь к заповеди Божией, Заповеди, через которую Господь желает сделать нас полностью подобными Ему. Простите, вернусь к своим предыдущим словам. Когда Господь сотворил человека и сказал: Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему (Быт 1:26)… Две вещи: образ и подобие… Образ — нечто, что запечатлено в нашей природе, это разница между человеком и другими животными, иначе, биологически мы были бы такими же животными, может, чуть культурнее. Но истинная разница между человеком и животным в том, что человек носит на себе образ Божий, который проявляется по-разному. Самым очевидным, возможно, является человеческий рационализм. И важно, что именно этот образ имеет в себе тот потенциал, которого нет у животных, то есть потенциал обожения. Обожение — это достижение этого сходства, как говорил отец Софроний, то есть вся Филокалия до полного сходства. Человек становится через заповеди Господни богом, схожим со своим Создателем до идентичности. Отец Софроний имел дерзость это говорить.

Понятно, что человек всегда остается творением, а Господь нетварен. Это момент, который человек никогда не сможет разделить с Господом, мы никогда не станем нетварными. Это Божественное состояние не принадлежит нам. Но сотворенные, как говорил отец Софроний, мы становимся подобны Безначальному, потому что Жизнь, которая живет в спасенном человеке, — Божественная Жизнь, которая не только не имеет конца, но и начала. Именно до этих пор мы становимся идентичны Богу, и хотя мы творения — становимся как нетварные.

Все это через заповеди Божии. В конце концов, что такое Божия заповедь, что такое Слово Божие, открывающее мне саму Его Божественную Жизнь, саму Его Божественную Вечность? И не только открывает мне, но открывает, чтобы поделиться со мной, чтобы в общении со мной помочь мне стать таким, как Он, до полного сходства. Я говорю вам, чем являются Божии заповеди — это исповедь Бога Адаму. И надеюсь, что, поняв это, вы будете переживать свою исповедь чуть глубже, по-другому.

Человек исповедуется Господу. Что я могу исповедать Господу? Что я могу открыть Господу, кроме того, что Он уже знает? Для меня исповедь — это в большей мере осознание того, что я есть. Но когда исповедуюсь Господу, не могу исповедать ничего другого, кроме ненависти, и это то, что принимает Господь. Когда же Господь исповедует мне Свою Предвечную Славу, несказанную Славу, образ которой ношу и подобием которой должен стать, — это и есть Филокалия.

Поймите, почему я говорю, что Филокалия — единственное достойное термина “культура”. Вот что достойно того, чтобы мы развивали это в себе. Все остальное заканчивается могилой.

Вот я вспомнил об одном каменщике, с которым много лет работал вместе в монастыре в Англии. Человек очень простой, но с особенной душой, однажды он рассказал о своем разговоре с подсобником. Подсобник был молодым человеком своего времени, тяготеющим к благам и богатствам мира сего. Видя, как искусно и добросовестно выполняет работу его старший товарищ, парень говорит: “Слушай, Боб, ты мог бы зарабатывать намного больше денег, чем сейчас, будучи каменщиком”. Тот же ответил: “Я не хочу быть самым богатым человеком на кладбище”.

И снова скажу, что всякая другая культура заканчивается кладбищем. Хочешь быть самым культурным и великим человеком на кладбище? Самым богатым, имеющим самое впечатляющее надгробие? Вспомните притчу о богатом и Лазаре. Бедный Лазарь, просящий у дверей богача, и богатый, окруженный всеми благами мира. Важно, что Господь не называет богача по имени, а бедного зовет Лазарем. Почему для Бога важно это имя? Этот бедняк был нищ, телесно болен, но в сердце своем имел Господа, и Господь заботился о нем. А что далее? Умер Лазарь, и ангелы, заметьте, первыми здесь упоминаются ангелы, вознесли его на лоно Авраамово, куда попадали все праведные, потому что рай еще не был завоеван. И Авраам, который в вере своей предвидел окончательное спасение, стал утешением праведных после смерти. Ангелы возносят Лазаря на лоно Авраамово для утешения до Воскресения Христова.

И продолжает Господь притчу, говоря: Умер и богач, и похоронили его (Лк 16:22). Первое слово — похоронили. Почему? Этим он занимался всю жизнь, жил тщеславно и погребен был очень торжественно, чтобы быть самым-самым на кладбище.

Филокалия для нас — это культура, где началом является могила. Вот что я сейчас скажу касательно современных технологий баллистики: говорил мне один человек в Англии, что человек подобен ракете, имеющей три стадии. Одна часть ракеты выходит из атмосферы, другая пересекает пространство, а третья приземляется где-то на Луне или Марсе. Любопытное сравнение с тем, что создано Господом.

Но человек никогда не выйдет из образа Божьего творения. Человек таков же. Выйдя из небытия, человек по зову Божьему вселяется во чрево матери для путешествия в течение девяти месяцев, во время которых совершенствуется. Час за часом прибавляются новые клетки, затем в течение 7–9 месяцев плод созревает (многие рождаются в семимесячном возрасте, но лучше еще два месяца оставаться во чреве для полного созревания). Затем человек умирает для жизни во чреве матери и переходит в неизвестный ему мир. Он входит в эту долину плача с рыданием, а мать — в болезни родов. И все-таки, несмотря на боли и страдания, рождение — это всегда радость. Ведь и Христос говорит: Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир (Ин 16:21).

Человек проходит через смерть, потому что не может остаться во чреве матери, чтобы жить там дальше, — но хотел бы. И почему бы и не хотеть? Там нам было хорошо, нас кормили бесплатно и мы не оплачивали жилье, не было головной боли о необходимости обучаться и переживать напряжение экзаменов. Почему мы не остались там? Потому что если бы остались, то умерла бы мать, и мы тоже.

То же самое происходит, когда человеческая мысль и его жизнь дефилокализуется, то есть когда человеческая мысль остается здесь, в этом мире, заканчивающемся могилой и кладбищем. Что-то умирает в таком человеке, и Церковь-Мать, которая ведет нас к Вечности, в какой-то мере умирает в нем.

Возвращусь к тому самому нашему первому рождению в этот мир. Мы переходим от тьмы к свету, от бессознательного состоянию к осознанному. Мы более осознаем свою жизнь, чем во чреве матери, переходим из водной среды к воздуху. Переходим от одиночества, потому что даже если бы мы были близнецами, делили чрево матери с братом или сестрой, — сколько бы мы могли с ними общаться? И переходим к свету этой жизни, к общению. Здесь у нас могут быть друзья. Вот сейчас нас здесь несколько сот человек, и мы не можем в полной мере делиться своими переживаниями, надеждами, разочарованиями. То же происходит и в смерти. Переходим от этого света к другому, рядом с которым наше солнце становится тьмой, переходим от воздуха в дух. Что мы делаем с воздухом? Мы его вдыхаем. А слово вдыхаем, происходит от слова дух. В смерти мы переходим в дух; в каком-то смысле это то же действие, как и тогда, когда жидкость заменяется воздухом, которым дышим. Сейчас же мы не дышим, а уже находимся в духе, являемся духом. Тело наше по Воскресении будет одухотворено. Переходим от жизни, где можно разделить общение с другом, двумя, десятью, но когда уже десять…

Вот еще одна английская поговорка: двое — это компания; трое — уже толпа. Более трех — это уже избыток. Вот вас здесь много сейчас, знаю, что многие хотели бы лично познакомиться со мной, многие из вас просили моего личного благословения по дороге сюда. И я с каждым из вас хотел бы познакомиться, но я один в наших земных условиях, а вас несколько сот. И я прошу, не ищите меня, оставьте меня в моем земном уединении, оставьте мне это уединение, где мой долг — молиться и служить, сколько положит мне Господь.

В этом году я был перегружен визитами, это было выше моих сил, и, может быть, не будучи перегруженным, я смогу чаще выходить и видеться с вами. Но о чем я хотел сказать параллельно моей жалобе? При превышении какого-то определенного числа уже нет общения. Вот мы не можем общаться друг с другом сейчас по-другому, как только таким образом, так как нас здесь несколько сот. А в Вечности будет не так; в Вечности мы будем не толпой, а Единым Человеком. Как это будет, я не знаю, но мы знаем это догматически. Потому что Господь в трех Лицах является Единосущным, и мы — множество, толпа, будем одним Адамом. Вот что важно.

Поймите, мы переходим со смертью от одного света к другому, окончательному, Божественному, вечному, образом которого является наше солнце, причем образом очень слабым. Так и общение. Там мы будем обладать полным общением, исчерпывающим в сравнении с общением сейчас, которое, конечно, больше, чем во чреве матери.

Сознание… Какое сознание мы имели во чреве матери в сравнении с настоящим? Каким сознанием мы будем обладать тогда? И вот отец Софроний в книге “Старец Силуан” говорит где-то: “Что мы назовем духовной жизнью? Назовем сверхсознательное”. Он не удовлетворен этим термином и продолжает объяснять. Но меня это поразило потому, что это перефразирование термина из психологии — подсознательное. Существует в нас что-то подсознательное, которое становится все более осознанным в этой жизни. (Между прочим, в этом роль исповеди, когда мы осознаем. Увидеть… Осознать — значит увидеть, увидеть умом, а это тоже зрение). И переходим от осознания к тому, что наш филокалический отец Софроний называет сверхсознательным по отношению к тому, что мы называем сознательным в нашем мире.

Таким образом, человек подобен ракете в трех стадиях. Первая стадия — оплодотворение в смысле прихода в этот мир. Вторая стадия происходит сейчас и тоже является оплодотворением, но духовным, а не телесным, то есть не механическим, когда автоматично, момент за моментом, минута за минутой появляются новые клетки. Сейчас наше оплодотворение — это диа­лог, иногда скрытый для нас самих, иногда сознательный, с Богом, который мы должны делать все более осознанным. Столь­ко раз, сколько Господь, Дух Господень, Сам или через святых и ангелов предлагает нам что-либо, и моя душа любит и желает Его — это равнозначно новой клетке для будущей жизни. Если эта работа происходит сознательно, тогда появляется та культура, которую я называю Филокалия, и тогда появляется молитва, о которой святой Павел говорит: Ибо мы не знаем, о чем молиться (Рим 8:26). Дух Божий помогает нам тайными воздыханиями, когда мы, может, сами не знаем, что у нас болит и что необходимо.

Наш Творец знает, чего мы хотим, как мать понимает свое новорожденное дитя. Меня часто удивляло, когда я наблюдал молодых мам с ребенком на руках. Ребенок играл и в какой-то момент начинал плакать. Мать говорила: ясно, он голоден, и уходила кормить его. Вскоре ребенок вновь плакал, а мать говорила: видно, у него что-то болит. Она переворачивает малыша, и он успокаивается. Затем, когда он снова плачет, мать говорит: а, он капризничает. О мать, откуда ты можешь это знать? Сейчас, когда я стал духовником, я лучше понимаю мать, потому что сам в каком-то смысле стал матерью. Господь дает матери интуицию для понимания, так как ребенок ничего другого, кроме плача, не скажет — и мать знает, что делать. Ей нет необходимости получать от ребенка философские наставления к действию.

Господь, Который все создал, изобрел мать, Он более мать, чем кто-либо. И наши тайные воздыхания, и не только воздыхания слышит Господь, слагает их у Себя и отвечает нам. Филокалия в том, чтобы мы обладали этими тайными сознательными воздыханиями, осознавая их все более и более. И я бы этим закончил.

Я говорил вначале, что все службы, которые нам дала наша Церковь: каноны, акафисты, молебны — все прекрасны, и вершина нашей культуры — литургия, где мы встречаемся с Самим Господом, с Самим Христом в виде Тела и Крови, которые мы принесли в жертву и которые Он нам преподает, чтобы нам избавиться от греха принесения Его в жертву.

Все молитвы достойны, но в ракурсе Филокалии я хотел бы предложить вам самую простую молитву, которая может и должна стать нашим постоянным состоянием. Когда я сказал подобную фразу на одной встрече с молодежью в Англии, одна женщина спросила: но как же мне молиться, я не знаю, как мне молиться? И мне пришел этот ответ, который говорю и вам. Я сказал: так скажи об этом Господу и возьми от Него молитву. Не знаешь, как молиться? Скажи Господу: не знаю, как молиться, Ты Сам мне об этом скажи. И на этом примере продолжайте и вы.

Вчера я говорил кому-то о разнице между молитвой и ропотом. В роптании мы оставляем Господа вовне, а если бы роптали, не говоря, почему так или эдак, — это была бы уже молитва. Может, Господь умиротворит твое болящее сердце, из-за которого ты ропщешь и грешишь, и тогда ты сможешь сказать Господу: спасибо, Господи, прости, что роптал тогда, но благодарю, что умиротворил меня. И действуйте так. Нет, пожалуй, я закончу другим.

Вот что еще хотел я рассказать вам в этот вечер. В одном слове, которое говорил отец Софроний в монастыре, он рассказывал об одной вещи, о которой и раньше много раз повествовал. Он был признателен Господу, что познал последний период Церкви, то есть Великую Молитву в пустыне.

Встретив преподобного Силуана, он вошел в то, что называется молитвой за весь мир, которая не является лишь фразой “Господи, спаси весь мир”, но это состояние, в которое человек входит по мере своих возможностей и переживает то, что переживает Христос в Гефсимании. Он носит в своей молитве боль всего человечества от Адама до тех, кто будет после Непризнанного, Которого возжелали преподобные Силуан, Софроний, Иосиф, Макарий Великий. Телесно они Его не познали, и мы не познаем никогда. Мы находимся в миру, о котором молились Силуан и Софроний и все неупомянутые отцы-филокалисты. Мы часть этого мира, и родились в окружении энергий этих молитв, которые тоже часть этого мира… Но возвратимся к молитве за весь мир.

Отец Софроний очень напряженно переживал эту молитву, живя семь лет в пустыне в одной из пещер Афона во время второй мировой войны. Ему уже была знакома трагедия первой мировой войны, когда он был молодым художником; сейчас же это был духовно созревший монах. Сейчас его молитва была возжигаема отчаянием и болью мира, которые он знал и носил в своей пустыне. И рассказывал он нам еще много подробностей о своей молитве за мир во время войны.

Сейчас же отец Софроний благодарил Господа, что познал это и участвовал в этом последнем периоде Великой Молитвы Церкви, что Господь дал ему познать последние моменты филокалического периода Церкви. И я хотел бы передать вам эти его слова, потому что эти мысли отец Софроний высказывал и раньше, но никогда в подобной форме. Меня потряс и поразил этот взгляд.

История Церкви разделяется, насколько мы знаем, на три периода. Первый — период мученичества, который заканчивается Константином Великим. От Константина до последних отцов-филокалистов, которых я перечислил выше, — второй, филокалический период, то есть Великая Культура Адама, Великая Церковная Культура. Третий период, в котором находимся мы сейчас, — период конца, эсхатологический период.

В эпоху, в которой мы живем, мы уже не можем ожидать внешних проявлений филокалической культуры. Мир, где мы живем, не позволяет нам осуществить эту культуру в ее земных условиях. Но суть культуры остается. Может, и для этого я рассказал вам о той простой молитве.

Относительно сегодняшней реальности, если вы не можете овладеть постоянной Иисусовой молитвой, можно идти другим путем. В любой момент, где бы ты ни был, что бы с тобой ни случилось — ты можешь сказать: “Господи!”. И будь уверен, что Господь не только слышит, но и принимает. Но пойми, что хочешь сказать более, чем ты сам понимаешь. Хотел бы предложить вам и это как элемент филокалической культуры.

Самым важным для нас должно оставаться призывание Господа — призывание Его Имени в любой форме, в любых условиях, даже в мелочах. Увидев трамвай, скажи: “Господи, дай мне на него успеть”; а сев в него, скажи: “Господи, спасибо”. Не забывай благодарить Господа. Один отец говорил, что в минуту, когда человек благодарит Господа за дар, это становится его даром. Например, в один из дней ты почувствовал любовь к ближнему более, чем когда-либо; поблагодари Господа, и останешься с этой любовью. Если Господь, как мы сказали вначале, в молитве к Духу Святому “везде Сый и вся исполняяй”, то насколько далеко от нас сейчас этот Господь? И если “везде Сый и вся исполняяй”, то давайте воспользуемся.

Чтобы повидать своего духовника, нужно прийти к нему или хотя бы позвонить. С Богом это ни к чему. Падая, не дай, Бог, с крыши, можешь сказать, не долетев до тротуара, “Господи” — и, возможно, останешься цел. Как в одной истории, возможно, реальной, когда один человек упал с небоскреба в Америке. Пока он летел на землю, проезжал грузовик с матрацами, и он спасся. И даже если это неправдивая история, она типична для того, кто молится. Этим, вероятно, закончим сегодняшний вечер.

И когда вы говорите “Господи”, вспоминая обо мне, я признателен, что вспоминаете меня. И даже если не называете моего имени, я тоже в числе тех, о ком вы молитесь. Я ношу боли, которые вы носите, а значит, молитесь и за меня, даже если не делаете это осознанно. Я же сознательно прошу оставить мне мое уединение, чтобы я мог поминать вас по имени или нет, как могу, как знаю, и да даст нам Господь, как говорил отец Клеопа, встретиться у ворот Рая. Потому что после этой встречи уже не будет никакого расставания. Там не будет ни боли, ни грусти, ни сожаления, как сказано в Апокалипсисе: Се, творю все новое (Откр 21:5). И то новое, что творит Господь, — вечно, потому что Его Царство вечное, и там да окажемся. Хочу добавить, так как не обладаю такой верой, как отец Клеопа: “Встретимся у ворот Рая, но по райскую сторону”.

Вопросы

1. Каковы искушения для начинающего исихаста, практикующего такой образ жизни?

Если под словом исихаст подразумевается кто-то, живущий в одиночестве, то, может, самое большое искушение — это то, что известно каждому человеку, что называется тоской одиночества. Все наши психологические представления в реальности являются душевным состоянием; если мы переживаем на психологическом уровне, то еще не ясно наше душевное состояние. Что случается при этой тоске? — Человек страдает тем, что филокалические отцы называют греческим ўkhd…a. Я переведу это как ‘не­радение’, ‘беззаботность’, ‘небрежение’ (a — ‘не’, khd…a ‘за­бота’). Отец Софроний объяснял этот термин так: это отсутствие заботы есть отсутствие ощущения вечного, и тогда без Бога, без надежды эта жизнь может стать настолько пустой, настолько страшно утомительной, что искушение может довести до самоубийства. Это нерадение, как его переживали пустынники, говорил отец Софроний, доходило до того, что казалось, солнце не передвигается по небу, а остановилось давно и никогда не сдвинется больше, что время остановилось. Филокалисты говорят, что ўkhd…a переводится по-разному, как скука, лень, праздность — но это состояние, когда нет ничего устрашающего, что бы тебя потрясло. Это — ничто, которое может привести к самоубийству.

Подобное состояние очень распространено в наши дни, и не только в пустынях. Из-за страданий нашей жизни человек пренебрегает ею. Если хотите, это состояние самоубийцы: “К чему вся эта жизнь?”. Если человек сознательно считает, что родился только чтобы познать смерть, и ничего другого нет, вечность — только вымысел, Бог — абстракция, то, может, это самое большое искушение. Но, конечно, есть и другие искушения, и особенно в таком состоянии, когда исихаст не имеет достаточно опыта, чтобы переживать те самые слова (помните: Держи ум во аде и не отчаивайся); возможно, что подвижник не выдержит пустыни и с ним может случиться все что угодно.

Также из-за нашей неподготовленности возникают образы. Мы не замечаем, как много переживаем в воображении. Говорит человек: “Мне пришла мысль”. Подумайте, что значит “мне пришла мысль”, откуда, что есть эта мысль, которая пришла вам? Отец Софроний говорил: “Каждый помысел есть дух”. И у нас есть мысли, и они являются духом. Но наши мысли чаще всего — это наши мнения, ощущения, что-то поверхностное. А когда приходит к тебе помысел, идея, иногда видение — это дух.

Если дух — Господь или от Господа — это Дух Животворящий. А если приходящая мысль приводит тебя в отчаяние, вызывает неверие или расшатывает твои основы, вызывает панику, ощущение безысходности, мрака — это мысль от духа, чуждого Богу, от духа-убийцы. И если хотите — филокалический тест: духовная расшифровка, различение духов, происходит таким образом: смотри не на то, что предлагает помысел, а каково его действие на твою душу. Мы не привыкли к этому. К нам приходит мысль, и мы привыкли с детства, так нас учили, продумывать в своих мыслях все, что нам приходит. Если мы поймем, — а мы поймем однажды, — сколько дьявольских мыслей мы передумывали в свое время, то поразимся, как еще Господу удалось сохранить нам жизнь. Потому что все из того, что мы продумывали в своих мыслях, не зная природы помысла, но продумывая материю мысли, которая если является дьявольской, то обязательно безнадежна и смертельна, — гибельно, и когда мы увидим, что Господь сохранил нас, то наверняка поразимся. Часть филокалической культуры, которая может быть наиважнейшей, — духовность: это не анализ материи помыслов, а познание через молитву происхождения помысла. Сейчас я отвлекся от вопроса, но мне хотелось очень сказать вам и об этом.

Важно знать происхождение помысла, потому что мысль от Господа приносит какой-то мир, даже если эта мысль тебя осуждает, она подает мир или какую-то надежду, что-то к твоему спасению. Если обнаруживаете помыслы сомнительные, которые мучают вас, вызывают панику, особенно если духовники обнаруживают их в молитве — не следует “беседовать” с ними, пренебрежительно отвергайте их. Мир тьмы не должен быть миром устрашающим нас, потому что Господь всесилен. Это мир, с которым у нас нет ничего общего, а должно быть лишь полное пренебрежение им.

2. Святые Отцы, особенно святитель Игнатий Брянчанинов, говорят нам, что в наши дни исихазм не имеет уже той духовной силы. Если исихаст не имеет своего старца рядом, то как он может исправиться тогда, когда пал, и как может понять, что это случилось с ним? Вы считаете, что в наши дни можно говорить об исихазме? Разве сегодняшний исихаст переживает с той же силой Божьи откровения и восходит к христианскому бытию первых веков?

Отвечу вам снова в смысле держи ум во аде и не отчаивайся. Первая часть — держи ум во аде… — нет, уже невозможна. Если времена Брянчанинова — это период не более 50 лет после расцвета исихазма, то мы уже имеем 150 лет греховности, две мировые войны (отец Софроний называл их мировыми братоубийствами). Отец Софроний говорил, что после первой мировой войны был взят с земли мир и отчаяние окутало всю землю, исчезло чувство спокойствия в мире. В то время ему было 18 лет, он не был ребенком и осознавал жизнь. Когда он услышал слова преподобного Силуана держи ум твой во аде и не отчаивайся, то почувствовал со всей силой, что это слово Божие, данное для нашего мира, пребывающего в отчаянии.

Он бежал из России во Францию и там, по его словам, познакомился с Францией, празднующей победу после войны. И отчаяние, которое отмечала эта празднующая Франция, было потрясающим. После второй мировой войны атмосфера в мире была еще хуже, и он часто повторял: “Если случится третья мировая война, — сама вера будет невозможна”. И случилась перестройка, а война, которая готовилась, не пришла, но в какой-то мере мы находимся в мировой войне, начиная со времени второй мировой войны и до сего дня. Я говорил, что постсовременный мир не предоставляет нам материальных условий для продолжения филокалической культуры. Я мог бы еще сказать многое, но подытожу словами: Держите ум во аде. Почему держите? Это реальность. Не нужно пробовать увидеть по-другому, надеяться на идеал — это наша реальность. Но и не отчаивайтесь. Другие пути, другое спасение, очень парадоксальное, даст Господь сегодня.

Я так понимаю, если Господь позволяет миру, сколь он ни трагичен, становиться еще более трагичным, — значит, Господь еще спасает, человек может спастись. Христос сказал (я перефразирую): Тогда, когда мир не сможет уже спастись, тогда закончится история (см. Мк 13 и Мф 24). Можно сказать, что тогда ни одна душа не спасется, и не потому, что Господь не может спасти. Но предвижу условия, в которых человек будет настолько заблокирован (вам, которые знакомы с компьютером, это понятно), что у Господа не будет доступа к нам. Господь говорит, а человек уже не понимает — увидите это, читая Апокалипсис. Но у Господа всегда есть спасение и столько времени, сколько есть возможность к нему… Знайте, что далее спасение парадоксально. Я просматривал много писем, в которых увидел достаточно спасения в отчаявшихся душах, но не могу даже ответить вам, а лишь молюсь: “Господи, да будет достаточно для этих душ и для всех, кто страдает, подобно им”.

Нет нужды в отчаянии… Когда-то кому-то я говорил: “Бог не победит мир”, и, когда этот человек начал уже паниковать, я продолжил: “Он уже победил его”. Победил парадоксальным образом, и эти пути, как я иногда предвижу (конечно же, мысленно, так как я не провидец), — особенны. Господь творит великие дела в нашем мире, может, более великие, чем когда-либо. Почему? В мире, где грех не только позволяется, но проповедуется, свобода доведена до любых крайностей, иногда демонических, — в этом мире свободы и мы обладаем свободой идти к Господу даже далее, чем наши отцы. Говорю это на основании Апокалипсиса: Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще (Откр 22:11) .

Слово Божие дает свободу и греху, и правде. Если всесильное Божие Слово дает свободу правде, значит, спасение еще возможно, но в условиях более парадоксальных, по пророчествам Отцов, — более великих. Пророчества IV–VI веков говорят: “Что будут делать те, кто придет после нас?”. И говорят Отцы: “Те, кто придет в конце, будут более великие, чем мы и чем те из наших, которые воскрешали мертвых”. И это именно потому, что условия более тяжелые. Заметил я из своей жизни, что когда все идет хорошо, тебе комфортно и удобно, — Господь уже не существует для тебя. Все идет как по маслу, и значит, разберемся и без Бога. Когда же условия настолько трагичны, что ничего не остается кроме возгласа “Господи!” и отчаянной надежды что, может, Кто-то там, наверху, услышит меня, — тогда начинает проявляться Сила Божия.

Одна православная монахиня из Бейрута рассказывала мне, что во время войны с Саддамом Хусейном, в ночь Пасхи в Бейруте шли бои, и не было уверенности, что будет возможно служить. Православные решили служить в ночь Пасхи, хотя в любой момент могли бомбить. Но все обошлось, и отслужили Пасху в надежде Воскресения и в страхе от возможной бомбежки. Но никогда она не переживала подобного чувства Воскресения, как в ту ночь. Повторюсь, в самые тяжелые минуты начинаешь жить более совершенно и чувствовать присутствие Бога, Которого, как раньше казалось, не существует.

3. Сегодня телевизор — один из главных элементов нашей жизни и общества. Почти каждый из нас проводит ежедневно у телевизора от нескольких минут до нескольких часов. Как вы посоветуете относиться к ТВ? Как оно может повлиять на нашу духовную жизнь, как можно объяснить его устрашающее притягательное действие на людей? Можно ли говорить о магическом эффекте воображения, о проникновении из реального мира в потусторонний?

Да, возможно, и это так и есть. В 1955 году, когда я уехал в Англию с матерью, которая, будучи англичанкой, репатриировалась, в Румынии не было телевизоров, лишь слышали о чем-то таком. И когда я увидел их в витринах магазинов в Англии, мать объяснила мне, что это телевизор. Мои первые контакты с телевизором — я пережил действие гипнотической силы. Был период, когда программ было мало и телевизоры были черно-белые, и, как говорил наш отец, было только две программы — включить и выключить, в сравнении с богатством, которое у вас сегодня. И в те часы, когда телевизор был мне доступен, не было передач, интересных для меня. Все было очень скучно и утомительно, но глаз оторвать я не мог. И тогда я решил, что у меня никогда в жизни не будет телевизора. Сейчас я понимаю, что, может, это мне Господь вложил тогда, потому что я знал свою слабость.

Не существует наркотика, зависимость от которого можно преодолеть. Тогда у меня появился даже некий святой страх перед телевизором. Конечно, это то, что я бы всем советовал, но я не ставлю себе такой цели. Где заметно это влияние? С тех пор, как телевизор вошел в свои права, я замечаю, что родители теряют контроль над детьми. Дети более воспитываются тем, что слышат по телевизору, чем тем, что говорят родители, потому что побеждает видимое, но в то же время виртуальное переживание.

В нашей Церкви переживание происходит в службах и молитвах, келейных и общих, в литургии. И там нет зрителей, как в театре, здесь ты сослужитель и сомолитвенник со священником и с остальными, если только правильно переживать эту культуру. Телевизор заменяет все эти вещи и предлагает нам так или иначе виртуальную реальность. Что я имею в виду, говоря “так или иначе”? Это или фильм, который в сущности — представление, виртуальность, а не реальность, лишь имитация реальности, или даже, когда это новости или другое, то одно дело — видеть на экране, другое — быть там. Так что к этому добавлю и компьютер, и весь этот новый мир, который несет с собой электроника — виртуальный мир, который все более и более отрывает нас от реальности.

Это одна из причин, по которой мы не можем переживать молитву и реальность, потому что мы постоянно находимся в своем воображении, в вымыслах, начиная с детства — в разных формах виртуальности. И Господа если не видим, привыкаем Его воспринимать на виртуальном уровне, не верим уже в Него — и это все является составным смыслом первой части слов держи ум во аде. Я лично всю эту электронику сейчас, после опыта всей жизни, нахожу ужасной вещью.

Но очевидно, что все эти вещи являются лишь средством, которое может использоваться и во благо. Надо признать, что есть хорошие программы на телевидении, являющиеся воспитательными, возвышающими, которые в полной мере могли бы использоваться во благо, но реальность нашего мира такова, что они все же более используются во зло. Здесь даже не знаю, что может быть спасением. Скорее — возвращение к молитве, о которой я говорил вам. Когда видите все то, что вам предлагается, повторяйте иногда “Господи!”, молитесь за заблуждающихся, молитесь, чтобы Господь защитил вас. Скажу более: любой опыт, который мы получаем через книги, телевидение или наш жизненный опыт, будь он негативный или позитивный, — при нашем приближении к Богу может становиться положительным, использоваться во благо (это является составной частью смысла фразы не отчаивайся).

И как видите, говоря о Марии Египетской (хотя это часто наблюдалось и в филокалический период Церкви, и до и после него), иногда самые великие грешники, каковыми мы их считаем, становятся самыми великими святыми. Господь все видит по-другому. Осознание греха, который ими владеет, часто помогает им продвигаться быстрей и обгонять тех, кто взращивает в себе добрые познания. И здесь парадокс: мы не можем проповедовать распущенный образ жизни как путь спасения, но Господь творит таким образом, что и жизнь блудного сына, если он возвращается к Господу, становится спасением.

Думаю, вы все знакомы с евангельской притчей о блудном сыне. Когда блудный сын возвращается домой, раскаявшись, что растратил имение отца на грехи этого мира, он возвращается обратно к отцовской любви. Кто теперь может убедить его отвергнуться отцовской любви? Какой другой грех может обмануть его и увести из дома отца? У него уже есть этот опыт, и он уже навсегда остается с отцом. Брат же его, который жил с отцом, — здесь мы видим парадокс — ревнует своего блудного брата, который возвратился, для которого отец на радостях заколол тучного тельца (см. Лк 15:11–32). И вот сын, который жил в чистоте и по правде, подвергается неожиданному искушению: зависти. И говорит: “Ты, отец, никогда не дал мне даже козленка, а для него, который истратил имение твое, ты заколол тучного тельца”. И здесь видим, что блудный сын, покаявшись, уже спасен. В спасении же того, кто жил праведно, еще нет уверенности. Но опять скажу: путь блудного сына не является самым спасительным и надежным. Потому что если бы этот путь потерь через покаяние становился бы более верным и надежным, то из всех святых Матерь Божия являлась бы наименьшей, потому что Она жила в наибольшей чистоте и святости, в своей девственности от чрева матери. То есть истинный путь — это путь Божией Матери. Но хочу сказать, что Господь так парадоксально работает в нас, что из опыта нашей жизни видно: часто то, что кажется для нас наихудшим, является делом рук нашего благого Господа. Таким образом и наша жизнь, трагичная как никогда, являет нам обетования большие, чем когда-либо. Желаю, чтобы Господь показал вам через духовников и всеми путями, известными лишь Ему, эту тайну.

А закончу я свой ответ словами, которые имейте всегда как защитный покров от всяких непредвиденных случаев: Держи ум во аде, но и там не отчаивайся, и, хочется сказать: особенно там.

4. Отче, Вы прекрасно говорили об обожествлении, но наша духовная жизнь настолько серая, исполненная нищеты и грязи, что мы даже не являемся порядочными людьми, не говоря уже об обожествлении. Умом стремимся к идеалам, а жизнь остается посредственной. Не потому ли, что христианином быть невозможно, мы принимаем формализм как самый удобный способ, чтобы быть христианином. Каков другой путь?

Отец Софроний часто сетовал о нас, церковных людях, или, как он говорил, Церковь пала до того, что низвела духовность до бездуховной морали. Этим я могу подытожить все то, что раскрывает нам этот вопрос. Мы должны выйти из этой бездуховности. Духовность — это не моральность. Моральность — это самый первый шаг к нашему покаянию. А что нам предлагает Евангелие в своей Благой Вести? Предлагает Жизнь. И если я раньше говорил, что виртуальная жизнь телевидения намного сильней, чем то, что нам предлагается абстрактно, в словах (одно — когда говорят: ты должен быть вот таким, а телевизор дает возможность пережить все по-иному), то мы должны достичь той жизни, в которой вся эта биологическая земная жизнь станет безвкусной для нас. И тогда ясно, что мы все более и более будем стремиться именно к той жизни. Но как достичь этого уровня? Я не вижу ни одного прямого ответа на этот вопрос, все они будут различны.

Посмотрите на нашу эпоху, которая называется Нью Эйдж, — это синоним постмодернизма, но в сознании многих это связывается с религиозными и парарелигиозными феноменами нашей эпохи. Назову вразброс: биоэнергетика, сатанизм, наркомания… Чего ищут эти приверженцы Нью Эйдж? Одно из самых серьезных объяснений, которые я слышал, — поиски развития собственного потенциала, телепатического, биоэнергетического и других. Знайте, что интуиция верна. Попробуйте молиться: “Гос­поди, покажи нам, что есть Церковь”, — особенно мы, священники, духовники. То, чего ищут наши современники в различных духовных практиках и религиях, — это именно то, что хочет дать нам Господь (говоря “именно то”, я подразумеваю суть поисков). Мы часто ищем неверно и не там, где следует.

Знайте, что у слова грех в греческом языке есть два синонима, которые оба означают “промахнуться мимо цели” — Ўmart…a и ўstoc…a. Возможно, самый точный термин, отражающий суть слова грех, — это ошибка; ошибаемся, когда грешим. Мы ищем, мы хотим верного пути, а ищем неверно. Но скажу: молитесь, не искушайтесь именно вы, верующие, те, кто в Церкви, о всех нынешних церковных распрях и о грехах ваших наставников, а молитесь, чтобы Господь просветил нас, простил и очистил нас и нашу Церковь от всего, что недостойно ее святости. Молитесь своими словами, как я вам предложил, и не искушайтесь. А мы, служители Церкви, должны это осознать, должны молить Господа о том, чтобы дал нам правильное понимание.

Знайте, что правильное понимание, осознание — это один из переводов слова православие, ортодоксия. DТxa по-гречески означает не только ‘слава’, но и ‘мнение’, то есть правильное мнение, а если скажем правильное понимание, то это тоже ортодоксия. И все мы должны вернуться к правильному пониманию. Когда говорим: Церковь — Единая, Святая, Соборная и Апостольская, то мы должны вернуться к апостольскому пониманию, а не продолжать этот редукционизм, в который впали. Конечно, моральность важна, но это только первая ступень. И, возможно, суть моего ответа будет: вы, народ Божий, молитесь о нас, о ваших наставниках, и мы должны молиться о вас, поддерживать друг друга, не искушаться друг другом, потому что из всех искушений Господь силен нас вывести. Это, возможно, будет путь, которым мы сможем возродиться к пониманию нашей Церкви. Оставляю Святому Духу преподать вам верный ответ.

5. Отче, Вы сказали, что любая культура, кроме филокалической, заканчивается кладбищем. А каково Ваше мнение о культуре, посвященной Богу?

Когда я говорю культура, у меня нет иллюзий, независимо от того, что мы называем культурой. Что касается людей культуры, — в вашем понимании культуры, — то их произведения заканчиваются кладбищем. Но поскольку люди — образ неизреченной Славы, то многое из того, что они сделали, одни больше, другие меньше, будет составной частью того, что я называю культурой именно филокализма. У всех людей культуры много впечатляющего, неважно, к какой культуре или религии они принадлежат. Потому что нет человека, даже в самом ужасном заблуждении, который бы не отразил в себе хоть что-то от того образа неизреченной Славы, который носит.

Но культура, которая переходит по ту сторону могилы, — это только Церковь, только Филокалия, в полном смысле того, что должно было бы содержать в себе слово культура. И если хотите, бытие любой культуры — это Филокалия. Все, чего ищет любой человек культуры, находит истинный образ и предназначение в Филокалии. Подтемой к теме важности и значения Филокалии была “к чему нас готовит Филокалия (эсхатологическое измерение Филокалии)”. Я не говорил преднамеренно, но все-таки все мое слово было об эсхатологическом измерении; эсхатология — это конец.

А Филокалия начинается тем, что мы называем концом, начинается с кладбища. Все остальное — это человек, который самоопределяется и ищет. И каждый может принести что-то из этого богатства, из того, чем является он сам; ведь лишь Господь судит, что больше, а что меньше. В культуре я вижу две вещи: либо отдаление от Господа, либо ступени к Господу. Я прочувствовал красоту и силу слова в возрасте пяти лет, когда вместе с мамой учил наизусть стихи Еминеску и Георге Кожбука. В жизни я встречал многих, которые пришли к Богу путем различных элементов культуры. Если мы понимаем Церковь как культуру в последней инстанции, как средство бытия вообще всей культуры, то к Церкви будет наше стремление, и все, что мы будем делать в этом мире, будет с особым усердием направлено к достижению того, что дает нам Церковь. То есть жизнь, куда бы тебя ни привела, приведет к взаимоотношениям с людьми. Все их слова, взаимный опыт, положительный и отрицательный, опыт жизни заставит тебя сделать выбор. Это выбор, созидающий человеческий опыт, порождает народную мудрость, мудрость старцев. У самых простых людей встречаешь часто удивительные пословицы. Во всех выражениях своей жизни человек стремится к Богу. Мы должны обладать этим духом созидания, с помощью которого адаптируем условия нашей жизни для вечности. К слову скажу о негативном.

Отец Софроний говорил, что искусители, духи тьмы на любом пути, каким бы ты ни пошел, возвышенным или низменным, не преминут искусить тебя, искушения не избежать. А я хотел произнести стих: Кто есть человек, боящийся Господа? Ему укажет Он путь, который избрать (Пс 24:12). То есть Господь положит человеку на выбранном им пути закон. Что значит закон? Это указатель, узкий путь проб, что ведет к спасению. И в любых жизненных условиях, даже самых греховных, Господь все равно общается с тобой и положит закон на твоем пути, как положил на пути блудного сына, когда привел его обратно к отцовской любви. Я думаю, что в нашей жизни Господь направляет нас, — повернуть ли налево или направо. Слова Господа апостолу Петру: Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел (Ин 21:18) — это начало нашей жизни, когда Господь позволяет взращивать то, что мы хотим. А когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь (Ин 21:18), — то есть прострешь руки твои в молитве¹. Это начало совершенствования человека. Чем быстрее мы поймем, что человек по своему достоинству — это тот, кто простирает руки ко Господу и позволяет Ему вести себя, тем скорее мы достигнем той культуры, началом которой, а не концом является могила.

6. В своей книге “Тайна любви” Павел Евдокимов говорит, что двумя вершинами Фавора является целомудрие в браке и монашеский путь. Как быть с третьей категорией — целибатом вне монашества, есть ли у нее шанс достигнуть одной из этих вершин? Если нет, то что следует делать?

Начну с того, чем закончил сейчас: Ему укажет Он путь, который избрать (Пс 24:12), то есть даст путь спасения. И в добродетели свободы Господь оставляет человеку свободу. Скажу еще: научитесь неформализировать мышление. Да, Евдокимов прав, что это две вершины, но это относительная правда. Все-таки спасение будет иметь столько вершин, сколько людей в мире. Существует множество путей: монашество, брак, целибат вне монашества, но я бы не сводил эти формы к одной форме спасения. Я вижу сходство между семейной и монашеской жизнью. Так, в семейной жизни первичным является физическое самоотречение, принесение себя в дар, труд, приведение новых душ в этот мир, забота о них, об их крове, одежде, еде. Затем дети вырастают, покидают семью, женятся. Что происходит с родителями? Они становятся дедушкой и бабушкой, не способными уже работать физически, но обладают богатством опыта прожитой жизни, которого еще нет у молодых. Вклад стариков — это мудрость, даруемая детям и внукам, которые родятся. А для самих стариков — это уже подготовка к переходу в вечность. В этот второй период жизни старики приближаются к монашескому призванию.

Монах с самого начала в принципе ищет конца, отрекается от мира — более или менее, по мере своих сил и веры. Но начало монашеской жизни — это тоже принесение себя в дар физически. Молодой монах с головой посвящает себя нуждам монастыря — физический труд, многочасовые послушания, благоустройство обители. Старые монахи более замкнуты, они уже физически слабы, но сильнее в деле молитвы. Но хочу сказать: даже если было бы столько вершин, сколько было сотворено людей, спасение одно, так как человеческая природа тоже одна. Отец Софроний говорил: “Господь не дал заповеди и Евангелие для женатых, для монахов, для святых и грешников, но те же заповеди и Евангелие для всех, начиная с Божией Матери и до самого последнего грешника”.

Спасение одно, спасение — это существование, когда находишь смысл своей жизни, хоть временный, но зависимый от вечного. Истинное спасение, истинная культура — это развивать в себе все, что предлагает Церковь, Филокалия в любых жизненных условиях. Не следует замыкаться в формах. Нужно понимать, каков был помысел Господа, когда Он сотворил человека, и каков Его помысел обо мне сейчас? И в этом спасение. В конце концов, столько путей спасения, сколько изберут себе сами люди, лишь бы они оставались с Господом. На любом пути не забывайте о Господе. Когда думаешь о Господе абстрактно, ты далек от Него. Когда говоришь “Господи”, и думаешь о том же, ты уже молишься. Обращайтесь и думайте о Господе во втором лице — возможно, это ответ на многие вопросы.

7. Если любовь двух молодых людей доходит до физической близости, она осуждается Церковью и священниками, которые советуют воздержание до брака. Это практически невозможно в наши дни. По этой причине много молодежи отдаляются от Церкви и духовников, чувствуя себя виновными, хотя они точно знают, что их отношения — действительно любовь, а не страсть. Как быть?

Очень важный вопрос, и следовало с него начать нашу встречу. Поговорим о любви. Первая мысль, которая мне приходит в связи с этим: мы живем в заблуждении, потому что не понимаем Божьего замысла. Первая заповедь — это любовь, чтобы человек любил Бога. Вторая заповедь — любовь. Когда Господа спросили, какая заповедь наибольшая, он ответил: Люби ближнего твоего, как самого себя (Мф 19:19). Любовь как заповедь является Божьим откровением человеку, а именно в этом, в исполнении заповедей — природа человека. Почему? Потому что сказано, что Бог есть Любовь. И ты, человек, как образ неизреченной славы просто не можешь игнорировать это. Даже в грехе человек ищет любовь. Ищет ее в любой форме. В последний вечер на земле Господь сказал Своим ученикам: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга (Ин 13:34). И от себя добавлю: поймете, как возлюбил вас, когда увидите на кресте. Вот она какова должна быть, любовь.

Следует понимать, братья, что есть любовь, а что — грех. Все, что осуждает Церковь или на что указывает нам Господь через Церковь как на грех, является грехом. Непонимание любви есть Ўmart…a, ўstoc…a — непопадание в цель. Отсюда заблуждение помыслов.

Возьмем слово секс. Насчет этого слова мы все заблуждаемся. Обычно это слово привлекает наши мысли к определенным органам и к удовольствию, получаемому от них. В правильном понимании слово секс связано с генетикой, зачатием. Вот как слово влияет на помысел человека и несет в себе энергию того духа, от которого исходит. Надо быть внимательным к своему лексикону, он является порождением помысла. Итак, вернемся к понятию секс. Очевидно, что тот, кто будет в сексе зачат по образу и подобию Божию, зачат как образ неизреченной славы, должен быть зачат в любви. Следовательно, плотские желания, человеческая сексуальность на телесном уровне отражают что-то, что называется любовью.

Господь творит образ и подобие Свое — нас, людей — в любви, по любви и для любви. Даже и после падения наша генетика, сексуальность отражает в себе что-то от истинной любви — нежное слово, ласки, поцелуи, объятия, познание любимого. Ни удовольствие, ни плотские желания сами по себе не являются грехом, грехом же они становятся тогда, когда все изъято из контекста, использовано ошибочно. Грех — в той тьме, когда мы несерьезно подходим ко всему процессу творения, забываем о величии, красоте Цели — о зачатии. И не имея целостности видения, нисходим лишь к удовольствию, а ведь и его сотворил Господь. Вся наша жизнь отмечена этим редукционизмом, развитым сегодня до предела. Мы любовь понимаем в другом духе, не так, как замыслил Господь, когда решил создать человека Своим образом и подобием, мужчину и женщину. Войти снова в замысел Божий — значит выйти из греха. Это не значит, что таким образом сексуальность обесценивается, наоборот, познается ее истинная ценность, и она будет служить нам, а не мы ей. Это будет путь добродетели.

Я сказал, что удовольствие как часть любви не может быть грехом. Но может стать грехом из-за нашего неверного духовного развития. Потому что грех имеет множество лиц. Для ребенка игра в кубики не грех. Но если взрослый человек продолжает играть в кубики, его госпитализируют. Так и грех. На каком-то уровне нашего духовного развития грех не является грехом. Совокупление не грех, если Господь создал его. Но оно становится грехом, когда человек переходит в другое, более содержательное состояние, называемое любовью. Вырванное из контекста любви совокупление есть грех. В супружестве зачатие должно происходить не просто в любви, но в истинной любви, которая не закончится разводом через две недели или через десять лет, но соединит любящих до смерти. Любовь выражается, отражается в телесных желаниях и движениях. Поэтому последнее должно восприниматься всерьез, на должном уровне и в определенных рамках. И тогда мы начнем выходить из состояния греха.

Чего ищет человек? Любви. Христос дал нам заповеди, они есть слово Божие, сказанное Адаму. И Христос заповедует нам любить ближнего, как самого себя. Итак, Бог заповедует нам любить любого, не конкретизируя, кто это, — мальчик или девочка, старик или юноша, так как любовь универсальна. Добавим слово Христа из Евангелия от Матфея: А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Мф 5:24). Что хочет этим сказать Христос? Он показывает, что природа наша по сути иная, чем прелюбодейное восприятие мужчины или женщины. Что есть прелюбодеяние? Дух Святой да научит нас. Так поступайте и вы, молитесь и просите Его, когда одолеют помыслы и искушения. Возносите молитвы ко Господу, и это будет вашим первым шагом. Господь показывает нам, что мужчина и женщина могут воспринимать друг друга без прелюбодеяния. Как? — Научи Ты нас, Господи, но это возможно, и Господь показал нам это.

Если женщина столь притягательна в глазах мужчины, столь прекрасна (а женщина прекрасно знает о силе своей красоты, вот и порноиндустрия культивирует эту ее красоту), — не думаете ли вы, что Господь ошибочно сотворил ее таким образом? Если мужчина притягателен для женщины, не думаете ли вы, что Господь выдумал это телесное притяжение, чтоб потом уличить нас в телесном грехе? Господь не защищает женщину от моей греховности, а меня не защищает от моего греха. Не думаете ли вы, что в аду не для кого разжигать огонь, так как нет грешников? Слова Господа не запреты. Если б Господь хотел запретить что-то, то человек не смог бы этого достичь. Если бы Адаму действительно запрещен был плод, он не смог бы вкусить его. Господь посоветовал. Как отец, он не столько запрещает, сколько советует не что делать, а чего нам желать. Достойно желать. Необходимо понять замысел Божий: что есть эта красота, это притяжение и как пережить их без греха. Господь сотворил женщину прекрасной не для того, чтобы я прелюбодействовал. Господь да научит нас. Я думаю, что если мы войдем в эту тайну спасения, мужчины намного больше будут ценить женщин, а женщины — мужчин, и что важно — в отсутствие всякого греховного подтекста.

Как человек 60-ти лет, видевший и другие времена, должен сказать, что я шокирован современной сексуальной распущенностью, которая повсеместно сегодня пропагандируется. Пожилые люди, конечно, поддержат меня, а молодежь, родившаяся после 60-х годов, просто не может себе представить другого мира. Считаю, что современная распущенность, — не что иное, как недостаток любви. Человек по образу и подобию Божию только в любви может жить. И если он ее не находит, он будет искать любого суррогата, не отдавая себе отчета, вплоть до самоубийства. Хочу вернуться к сути вопроса касательно осуждения Церковью телесной любви. Скажу лишь вам, юноши и девушки, не забывайте о Господе, когда приближаетесь друг к другу. И думаю, что Господь даст вам вкусить во сто крат больше взаимной сладости в чистоте. Это то, что мы должны заново открыть для себя, — что есть человек в замысле Божием, с какой целью сотворил Господь все эти вещи. Моя молитва всегда о том, чтобы достичь правильного, ортодоксального понимания красоты любви.

8. Вы говорили об эсхатологии, мы переживаем апокалипсис. Правда ли, что новый паспорт со штрихкодом является печатью зверя? Как нам избежать этого?

Да, мы живем в эсхатологический период. То, что во времена моей молодости было нереально, сейчас становится воплощенным в жизнь. В шестидесятых годах никто не говорил об апокалипсисе, а сейчас это актуально. Не знаю, как можно избежать этого, кроме как через молитву ко Господу. Возложим нашу надежду не на формулы и технологии, а на милость Божью. Отец Софроний часто говорил, что это самый надежный путь — быть в полнейшей незащищенности, но уверенным в милости Господа, Которого призываем. А не пребывать в волнении по поводу паспортов. Как сказал Христос, итак отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу (Мф 22:21). Если условия и порядки этой жизни требуют иметь этот паспорт, то подчинимся, — ведь Апокалипсис не говорит не брать паспортов. Там говорится о том, чтобы не принять печати на чело и на правую руку, на ту руку, которой осеняем себя крестом. А если при получении паспортов от нас не требуют отречения от Христа, то нет опасности в его получении. Если же когда-то этот паспорт будет поводом к отречению от Христа, тогда откажитесь от его получения. И молите Господа о помощи в эти дни, потому что, мне кажется, они уже близко.

Но знайте, что в знаменательные великие моменты истории Господь будет использовать Божественные великие средства, какие — не знаю. Но полагаем надежду о Господе. Это самый верный путь.

Перевод с румынского
протоиерея В. Шинкаря, Т. Авдеевой, О. Ковериной