Николай II прервал традицию русских государей, когда император скрывает все «человеческое» и предстает перед поданными недоступным чиновником. В его фотографиях — личная жизнь, личный взгляд на окружающую действительность.
2 февраля, день отречения, всегда кажется какой-то нелепостью. Как будто нет возможности уже держать линию фронта, как будто фронт прорван, и тем самым уничтожено единое командование – команды перестают доходить, сигналы перестают работать, и катастрофа происходит просто потому, что важнейшие узлы машины сломаны.
Но именно в этой перспективе катастрофы открывается, что последний Император был вовсе не слабой, а весьма цельной личностью. Что он именно создавал продуманную политику там, где никто не хотел слушать ни о какой политике, а только хотели, чтобы война поскорее кончилась. Непременно победить – это не политическая задача, а исключительно техническая – как еще возможна мобилизация для победы, как еще действовать на пределе сил.
Николай II вовсе не был мечтателем и далеким от жизни фланером среди профессиональных цепких и расчетливых политиков. Он был скорее парадоксальным конституционалистом, которому претил разгул сословных интересов.
Любая модернизация – всегда уничтожение границ между сословиями, открытие карьерных возможностей перед широким кругом лиц. В Российской Империи дума не стала представителем налогоплательщиков, права которых и становятся общественной нормой. Напротив, она делилась по сословному признаку, и выдвигала принципы и программы, выгодные отдельным сословиям. Каждая новая дума отличалась от предыдущей Это было не созидание общества, а постоянная насмешка над ним. Невзирая на издержки, каждая группа отстаивала свое узкое понимание текущих проблем – и создавала представление о политике исключительно как о получении сиюминутной выгоды.
Фотографии Николая II – всегда фоторепортаж, выпуск вечерней газеты, предназначенной для самых близких людей. Взгляд его – взгляд почти фельетониста, который отмечает что-то остроумное – любовь к кинокомедиям у императора, поэтому, не свидетельство легкомыслия, а наоборот, предельной серьезности в работе с личным, интимным содержанием души.
Государь резко порвал с прежней ситуацией, когда император скрывает все «человеческое», все личные планы и замыслы, и стремится вести себя «как император». Александр II скрывал свою личную жизнь, Александр III не искал друзей, но пытался предстать иногда как самый неприступный из неприступных чиновников.
Николай ΙΙ, вооружившись легким «Кодаком», фотографировал примеры достойного отношения к жизни. Унижение достоинства человека всегда было бичом старой России: по сути дела, каждое сословие и каждая группа привыкала прощать пороки себе и не прощать их другим – работала кошмарная механика отрицательного отбора. Поэтому и гнев на устройство общества никогда не приводил к действительному планированию решений, к лучшему пониманию связи между непохожими событиями, к исправлению пороков судебной системы.
Напротив, злоба направлялась на конкретных лиц, хотя ни одно лицо точно не знало ни о чьих планах, ни могло догадаться, что будет завтра, какие будут распоряжения, или как заставят действовать обстоятельства. От самого низа до самого верха бюрократическая система Империи работала не как система выработки опыта, не как система, способная адаптироваться к новым решениям. Напротив, сложилась система, быстро забывающая о приобретенном опыте, существующая в ситуации истерики, стресса и чрезвычайного положения.
Император как раз стремился преодолеть это беспамятство при принятии решений, научиться помнить самому и научить помнить других. Он был одним из первых мастеров панорамной съемки: по сути дела, перед нами попытка заставить оглядеться, оглянуться на себя. Мысленно программируется новое отношение к российской действительности: не покорение пространств, а самое внимательное вписывание себя в уже готовую сцену мира. Именно на такой сцене, в таком пространстве, политические намерения, гражданские желания, стремления исправить и улучшить положение дел в России становятся наиболее видными.
Достоинство, которое стремился запечатлеть император, следуя своему «хобби», меньше всего напоминало парадные портреты, фрунт и выправку. Не просто заснять человека в приватной обстановке – это может каждый, но дать ему задышать полной грудью, передать именно дыхание жизни, а не угнетение случайными обстоятельствами – вот общий смысл этих фотографий. Не просто дать дышать, но дать дышать вольно, понимая, сколь здоровым становится это вольное дыхание.
Перед нами именно не позы, а позиции. Мы привыкли к тому, что на фотографиях все позируют, если не по собственному желанию, но по велению фотографа. Либо сам снимаемый начинает перед камерой вести себя неестественно, либо сами условия съемки таковы, что мы получаем один ракурс, а не достойное течение одной жизни. Но император, снимая для себя, снимая частную жизнь для собственного альбома, в который, может быть, только он и заглянет, неожиданно превращал позу в позицию. Пусть публика в Царском Селе – это несколько человек, но это уже публичность, и позиция каждого, кто оказался в поле объектива, очень много значит.
Это именно позиция в шахматной игре, которая может принести победу – но важно то, что сама игра идет по ясным и понятным правилам. Такую позицию имеют друзья тогда, когда они дали хороший совет, и поэтому чувствуют, что сама их природа стала «достойной». Такая позиция была и в лучших достижения стиля «модерн» начала века: имеется в виду не просто рекламное украшательство шехтелевского типа, но отчаяние новой промышленной готики, за которым стоит именно попытка природы оглянуться на себя, попытка хаоса заворожить себя и убаюкать.
Позиция – всегда некоторое испытание, требующее оставаться спокойным при неурядицах, сохранять ясность зрения тогда, когда кругом взбаламученное море. Российское общество тогда не научилась этому великому уроку фотографии – обращать внимание на собственное зрение, на то, что значимы не только отдельные вещи, не только что-то прекрасное и возмутительное, но и свет, и тени. Что обстоятельства связаны не отношениями власти и подчинения, а отношениями логичности и нелогичности, и абсурд в одном месте может быть распутан достойным публичным его обсуждением в другом. Страна окунулась в пучину бессмысленности, которую и приняли за большую политику – хотя ничего политического, никакой «дружбы» и никакой «борьбы по правилам» здесь не было.
Увы, школы видения, которая и может только стать школой политического, не хватило на большую страну, ни русского Голливуда, ни русских фотогалерей создать не успели – времени не хватило.
Читайте также: