Фрагменты из бесед. О духовничестве

Человек жив, человек красив прежде всего связью с Богом. Связь с Богом и общение с Ним — это то, что необходимо человеку как высшему творению Божию. Это изначально: человек был сотворен по образу Божию и по подобию, и у него было полное единение с Богом. Это был полный, настоящий человек.

Как человек потерял эту связь в раю? Диавол внес прежде всего недоверие — а что если Бог не прав, а что плохого в том, что если люди будут есть с дерева познания добра и зла, то они будут, как боги, знать добро и зло? И появилось колебание в душе Евы, засеялось недоверие. А недоверие — это уже отчуждение от Бога, и вследствие этого отчуждения она взяла и ела, потому что поверила этой клевете. И когда дала своему мужу, он тоже ел, и в результате они спрятались от Бога; спрятались в кустах, потому что уже возникло разделение. И Бог воззвал: Адам, где ты? где ты? И люди вместо того, чтобы покаяться, стали отпираться: Ева сказала, что змей менясоблазнил; Адам сказал, что жена, которую Ты дал мне… В конце концов они обвинили Бога в своем же грехе, и в результате получилась трагедия…

Тем самым фактически грех — это разобщение с Богом; именно разобщение с Богом уже ведет к греховным поступкам. Человек, потерявший связь с Богом, с Творцом, с Источником жизни — это духовный труп, он духовно мертв; от этого всё и происходит. И это надо помнить: грех не есть только то, что мы называем поступком, грех, греховный поступок — это следствие разобщенности с Богом.

Восстанавливает связь человека с Богом покаяние, то есть возвращение к Богу, как блудный сын вернулся к отцу. Это и было покаяние, и с этого надо начинать, — и тогда всё встает на свои места.

Когда человек с Богом, то он уже и смотрит на все иначе, у него совесть уже чуткая… Голос Божий в душе — со-весть, то есть совместное знание, но можно сказать и так, что это как бы совещание: человек совещается с этим голосом, что хорошо делать, а что нет. Представьте себе, например, идут два человека по дороге, видят — лежит кошелек с деньгами. Один человек оглядывается: никого нет; — о, как замечательно, сколько я смогу прожить спокойно, сколько денег у меня оказалось… Кладет его в карман и идет дальше. А другой видит и говорит: нет, не я положил, не я буду брать; я не возьму, потому что это будет грех и я потеряю связь с Богом. У одного совесть чуткая, а у другого она молчит и спит. Вот такое отношение к жизни дает чуткость совести. Помните, в Евангелии: мирись с соперником твоим, пока ты на пути… А если ты не примиришься, он тебя отдаст судье, судья — слуге, и посадит тебя в тюрьму, и ты не уйдешь оттуда, пока не расплатишься (ср. Мф 5:25–26). Соперник — это в данном случае совесть, а дорога — это путь жизни.

Необходимо мириться со своей совестью и с Богом, пока мы на пути жизни, что мы и делаем через исповедь, через покаяние; чтобы не оказаться в таком состоянии, когда ты подавляешь голос совести. А человек часто намеренно подавляет, старается заглушить голос совести, чтобы делать по-своему. Результат этого — омертвение духа, духовное бесплодие; ведь когда человек без Бога, он бесплоден духовно. Как бесплодно увядает растение, которое потеряло связь с источником жизни, так и человек.

Надо понять, что не поступок важен, а важно то, что ты отделен от Бога, находишься вне Бога, и заботиться прежде всего о примирении с Ним. Поэтому мы примиряемся, мы просим прощения, и Господь нас снова принимает, — и мы возвращаемся к Богу.

А духовник — это только свидетель, только человек, который только помогает. Он не судья; священник — совсем не судья исповедающегося. Он должен быть помощником на пути, но не более того. Он не должен вторгаться в какие-то области, в которые ему не позволено вторгаться.

…Бог хочет от нас любви, хочет, чтобы мы не теряли любовь. А к любви принудить никого нельзя, любовь — это вещь добровольная, понимаете, это очень важно — добровольная. Потому что можно, скажем, ребенка бить палкой до тех пор, пока он не послушается, или бить до тех пор, пока он не скажет: “я тебя люблю, я тебя слушаюсь”. Но ни любви там не будет, ни послушания, если палкой бьют, то есть насильно: это вещи сугубо свободные. Бог хочет от нас любви в свободе, не из-под палки, а свободной; это главное. Так и в семейных отношениях все зиждется на свободе, и свободное проявление любви — это драгоценный дар в созидании каждодневной жизни.

Ведь можно творить жизнь, понимаете, творить жизнь. Сама жизнь, каждый ее день — это созидание. Когда человек живет с кем-то в семье, это созидание Царства Божия; семья человеческая — это малая ячейка Царства Божия. И устроение ее, созидание взаимных отношений — это каждодневный процесс, это разрешение сложных моментов, каких-то противоречий и споров, которые возникают внутри семьи. Умение рассудительностью и советом все ставить на свои места — не каким-то, знаете ли, приказным раздражением, а именно советом, внутренне созидательным, чтобы не разрушить отношения любви, тепла, доброжелательности между родными, старание созидать образ жизни и климат семьи — вот что важно, потому что Бог хочет, чтобы мы не теряли любовь.

А творение жизни — это всегда созидание красоты, целостности. Это каждый ощущает своим внутренним чувством, — ощущает полноту и тепло отношений любви, которая ничем не разрушима при всех противоречиях, которые разрешаются спокойной рассудительностью, — не гневом, не окриком, не приказом, а именно советом и рассудительностью. Это очень важный момент созидания настоящей жизни как Царства Божия, семьи как ячейки Царства Божия. Бывает только половина семьи, двое, но все равно, даже два человека — это уже тоже процесс созидания взаимной любви; этот процесс доставляет человеку радость и удовлетворение, и получается некая внутренняя полнота, которая способствует духовному росту каждого человека, и при этом он как человек свободен и уважаем. Он свободен — он знает, что он ответственен за свои поступки — сам ответственен, понимаете, не кто-то за него отвечает, а он сам, и это очень важно; никто за него жить не будет. Вот такая свобода, такое ощущение свободы проистекает из взаимного внутреннего доверия друг к другу, из веры в человека.

А верить в человека нужно — в любого, нужно принимать каждого человека, терпеть его. Я это говорю, потому что терпение — это Божественное свойство, и оно присуще нашим русским святым, которым мы сейчас праздновали¹. Это Господне терпение, — вот и апостол Петр в своем Послании говорит, что Господь не медлит Своим судом, но терпит² (см. 2 Пет 3:9), ждет, потому что Он любит. А любовь всему верит, всего надеется <…> никогда не перестает (1 Кор 13:7–8). Вот эта терпеливая, выжидающая любовь Христова свойственна русскому святому: терпение не только в выносливости подвига — а умение терпеть, выносить, бывает, что и все безобразия и ужасы земли, пока не исполнится воля Божия. Умение терпеть человека, грешника, не отвергать, не отворачиваться от него, а каждого человека принимать как крест, вынося его, на своих плечах нести каждого человека до конца.

Про это свойство русской святости, про такую вот терпимость и терпение, было просто сказано к слову, но обратите на это внимание. Русские святые были всегда очень терпеливы и терпимы, какое бы высокое положение они ни занимали. Ведь они никогда не посягают на свободу человека, они всегда верят в него и в своей свободе покрывают любовью его недостатки, грехи, стараются верить в него до конца и нести его до конца, верить в лучшее, что в нем есть. Не отвергать, не отворачиваться от грешника, как бы страшно он ни был грешен. И это качество Божественной любви.

…Бывает, человек осознает, что он грешит, но это вошло в его натуру, он воспринимает этот грех уже как часть себя, хотя совесть ему и подсказывает, как надо бы поступать. И это тоже проявление того, что человек свободен. Хорошо уже и то, что он сознает, — это уже великая вещь, это начало; собственно, начало покаяния — это сознание своего греха. Человек во грехе отделен от Бога, но вот сделать шаг навстречу Богу — тут уже требуется решимость, преподобный Серафим Саровский сетовал, что в русском человеке ослабла решимость ко спасению и к стяжанию Святого Духа, — сетовал и горевал об этом. Поэтому всё дело в свободной решимости. Здесь нельзя заставить, приказать — делай так-то; значит, надо уметь терпеть, проявлять выжидающую любовь. Бывают ближние, которые умеют терпеть и выжидать, — и именно они часто имеют хоть какой-то успех, если проявят терпение, чуткость к человеку слабому, немощному, и способствуют тому, чтобы он проснулся, веря в него. Надо верить, всегда верить до конца, надеяться до конца; не отвергая человека, не переставать верить, что он все-таки когда-то придет к Богу и изменится. Вера — это очень большая сила, поэтому можно только советовать… ведь каждый человек свободен, и каждый из нас слаб и немощен, и вполне понятно, что человеку безумно трудно искоренять грех, тем более если он вошел в привычку, и надо сострадать ему, жалеть его: ведь грех все равно что болезнь, которая может быть застарелой, долгой. И тут все зависит от чуткости и от степени любви, которую мы имеем к человеку: всё покрывать любовью. Умение принять человека какой он есть — великая вещь. Очень трудно бывает принять человека в его грехе, в таком его состоянии, которое, так сказать, не человеческое, а на какой-то уже низшей ступени… принять его, сострадать ему, жалеть его и поддерживать по мере сил своей любовью. Только любовь — и больше ничего, ни осуждения, ни отвержения, но только любовь, которая действует в словах, в поведении, в отношении, — вот задача, вот так можно чему-то помочь. И главное — верить, что в конце концов — не сразу, но все-таки, — все изменится. Вот как Бог в нас верит, так надо верить и в человека.

Бог в нас верит, поэтому Он нас и не уничтожает. Ведь что могло бы быть: если бы Бог не любил человека, человеческий род, Ему ничего не стоило бы его уничтожить. Ведь если бы земной шар сдвинулся на какой-то маленький угол по отношению к Солнцу — все бы сгорело или заледенело, и человеческий род бы погиб, шесть миллиардов людей сразу бы погибло. Бог этого не делает, а мог бы сделать и начать заново творить человека. Но Он этого не делает, потому что Он человека любит.

Был такой момент: потоп, когда Господь видел безнадежность греха человека и уничтожил большинство человечества того времени. Это Он совершил один раз — и сказано, что больше Он этого делать не будет. Он ждет. Он надеется, хоть и знает, что человек отпал от Него, он в падении, но такова Божия любовь — она беспредельна… вот и нам надо стараться так.

Вы спрашиваете, как Господь вразумляет? — Разными способами: Он стучится в сердце через болезни, через кончину близких или через людей, у которых что-то случилось. Вот, Я стоюу двери и стучу (см. Откр 3:20), приду только к тому, кто откроет. Надо помнить, что Господь старается со-действовать всякому добру, но Он никогда не насилует волю, никогда не заставляет действовать, что называется, из-под палки, потому что Он знает, что нельзя любить из-под палки, нельзя слушаться из-под палки; Он ценит только свободу, которую даровал человеку. Вот животные живут инстинктом, вложенным в них (бобры, скажем, плотины строят не потому, что они творцы, а потому, что это заложено в них от Бога как инстинкт), а человек в отличие от животного обладает свободой, и эту свободу Бог уважает, и это надо помнить. Он никогда ее не нарушает, ничего не делает насильно. Он может наказать — но что значит наказать? — вразумить через какие-то обстоятельства жизни. Но какое бы испытание Бог ни послал, все равно решение-то за человеком, воспрянет он или не воспрянет; у него всегда есть выбор вправо или влево. Надо помнить, что любое испытание, которое Бог посылает, — это Божий промысел о человеке, попечение.

Но это и признак долготерпения Божия, которое, может быть, в какой-то момент и кончится, как во времена потопа, когда Господь терпел, терпел, а потом уничтожил большую часть людей, потому что видел, что они безнадежно развратились, это как бы ядовитый корень, тут ничего уже не сделаешь… или как Содом и Гоморра: дошло до того, что пришлось уничтожить их серным дождем, огнем сжечь людей и города. Значит, Бог знает меру Своего долготерпения, но всё равно Он не уничтожает человеческий род и до конца не уничтожит, — надо думать, до Второго пришествия. Терпение Божие действительно велико.

…Сейчас развивается система психологической помощи, но не всегда она полезна. Если психолог неверующий и пациент неверующий — результат может быть страшным; подчас приходится говорить об отрицательном воздействии. Я думаю, что всякое подавление свободы человека недопустимо; недопустимо никаким способом — через слово, через гипноз — воздействовать на волю человека. Это явление недопустимо и в христианстве. Бог дает человеку полную свободу; Бог уважает свободу человека. Какое же право имеет человек подавлять свободу другого? Мне кажется, не имеет. Если человек воспитывает малого ребенка, он, мне кажется, может формировать его — до определенного возраста, до известного предела, тогда, когда это делается просто с целью помочь тому встать на какие-то рельсы, подняться на нравственную высоту… Но вообще подавление воли — вещь очень опасная. Могут быть разъяснительные беседы, может быть ссылка на заповеди Божии, на Священное Писание. А главное, у нас в Церкви есть определенное средство: исповедь, покаяние и причащение Святых Таин; вот к чему надо привести человека. Если психолог настраивает его на покаяние, на исповедь, то это нормально и хорошо. Если он не настраивает на покаяние — это вредно и ненужно, и мне думается — может быть вредно абсолютно. Такое воздействие не может привести к хорошим результатам. Православный психолог должен беседовать так, чтобы настроить человека на покаяние, на пробуждение совести, и это может быть много бесед, они будут длиться, идти постепенно. Вот что реально и правильно, вот что воздействует положительно. Но не иное! Человек должен прибегнуть к лечебным средствам Церкви, придти к покаянию, к сознанию своей греховности. Вот когда он осознает, поймет, что он разлучился с Богом, осознает глубоко, он будет сокрушаться об этом. Когда человек разлучен с Богом, это очень большая беда. Можно давать ему соответственные примеры, пробудить понимание, что он бесплоден духовно. И главное, настраивать на покаяние, на исповедь и примирение с Богом, на восстановление союза с Богом. Вот тогда может быть какой-то толк.

Очень важно привести человека к Богу — вот какова должна быть задача психолога. Пробудить его. И все. Пусть он никаких других задач себе не ставит. Если он достиг того, что его больной осознал, что на нем большой груз грехов, что он отделен от Бога, почувствовал духовный голод, ощутил, что он изгнанник из рая, как Адам, почувствовал неодолимое желание восстановить свой союз с Богом, — тогда психолог на правильном пути, правильно на него воздействует. И пусть тогда он оставит его, предоставит его священнику и таинству покаяния, исповеди. Если он этого добьется — этого достаточно.

…А еще в “православной психологии” встречается смешение душевного и духовного планов, психолог, грубо говоря, начинает “лезть” в аскетику, замещать собой священника… И вот этого делать нельзя. Это, знаете ли, отсутствие всякого смирения, а где нет смирения, там нет ни-че-го; смирение — это самая главная добродетель, это надо просто учесть на будущее. Никакие другие добродетели в очах Божиих цены не имеют, если человек не имеет смирения. Научитесь отМеня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим (Мф 11:29), — говорит Христос. Была и лекция владыки Антония о смирении³, и надо смиряться; а погружаться в такие высокие вещи, как аскетика, как школа воздержания, в систему специальных упражнений — это опасная вещь; можно в такую прелесть впасть — не приведи Бог. Просто может возникнуть гордыня, прелесть и подмена настоящего иллюзией, бесовщиной. Так что это очень опасно. Должно быть очень высокое духовное руководство, доверие к пастырю, который действительно имеет опыт. А в общем плане, мне кажется, если это преподается как дисциплина, то это может быть и страшно.

Каждый человек — единственная, неповторимая личность, и духовник должен смотреть: а как Святой Дух воздействует на данного человека. Он должен очень внимательно присматриваться к воздействию Святого Духа и не мешать этому воздействию, а наоборот, стараться быть в стороне, быть как бы другом Жениха, как сказано об Иоанне Крестителе, то есть тем, кто всё делает, чтобы состоялась встреча Жениха и невесты. Он хранит их союз, встречу; он, когда приводит их в брачную комнату, остается за дверью. Он не вторгается; он свою роль выполнил. Вот таким, мне кажется, должен быть и священник по отношению к тем, кто приходит к нему на исповедь. Он должен помочь донести исповедь до Христа и смотреть, как действует благодать Божия, и, наблюдая это, стараться помочь человеку, но не мешать, а раскрывать действие Святого Духа. Это главная задача. И больше ничего, — никаких вторжений, никаких насилий. Это очень важная, очень тонкая и трудная вещь.

Мне говорили, что в современной православной литературе можно встретить мысль о том, что духовник — это скульптор человеческой души. Мысль эта очень сомнительна, как и всё, что порождает отношение несвободы, и когда этого не понимают, это ужасно. Есть такое понятие аскетики — младостарчество, когда священник думает, что, приняв сан, он уже и старец, и имеет право руководить и вести человека на небо. Это полный абсурд: у него ни опыта нет, ни соответствующих знаний. Он не имеет такого права. Вот и получается младостарчество, и бывает, что при этом оба попадают в яму, потому что это ведет в погибель, а не на небо. Сейчас это, к сожалению, имеет место; бывает с молодыми пастырями, недавно рукоположенными, что они уже мнят себя старцами. Это страшная вещь.

Старец — это явление харизматическое, это, можно сказать, духовный гений, и это не каждому дается, а единицам. Отец Иоанн (Крестьянкин) правильно говорил: “Сейчас нет старцев, но есть опытные старички”… Так что сейчас совершенно нельзя подходить к священникам как к старцам. Руководствуйтесь святоотеческой литературой, своим духовником, и смиренно идите этим путем, — спокойно, без каких-то взрывов, без каких-то особых сверхмощных подвигов, Боже сохрани. Сейчас время скромное, люди святые должны быть в тени, не должны сообщать никаких внешних чудес, а скромно идти исполнять волю Божию на своей должности, смиренно жить по Промыслу Божию и никаких сверхзадач себе не ставить, — вот таков путь сейчас, в наше время. И это очень важное указание старцев.

Но духовник вправе дать оценку самого греха, потому что грех есть грех. Духовник, естественно, помогает человеку его осознать, если тот сам не осознает; называет надлежащим именем грех, который тот совершил. Он должен помочь, для этого он и существует, — но без насилия, а только чтобы человек осознал, разобрался в себе, — вот задача духовника, и больше ничего. А уже вторгаться в свободу человека, в его отношения с Богом духовник не должен; он должен присматриваться, как Господь воздействует — и помогать человеку раскрываться навстречу этому воздействию. Духовник очищает путь, как Иоанн Предтеча, который своей проповедью покаяния очищал путь-дорожку Христу к сердцам человеческим. И каждый духовник должен помогать, очищать путь, расчищать дорожку, — и в этом задача духовника.

Абсолютно неправильное впечатление создает подчас современная духовная литература, будто бы духовник должен оказывать давление. И среди молодых священников встречается, так сказать, императивное руководство: делай так и так, не делай так… Этого нельзя, это очень плохо, так не должно быть. Почитайте у владыки Антония о духовности и духовничестве⁴ и что такое духовник, у него есть специальная замечательная беседа. Духовник — это старший друг; он такой же грешник, но просто он по некоей опытности и по своему сану может помогать, присматриваясь к тому пути, которым идет данный человек, — именно к его индивидуальному пути. Задача духовника — выполнять замысел Божий о человеке, а не свой замысел, и притом о данном человеке, выявить то, что Господь задумал о каждом человеке. Никак нельзя ничего нарушать, вторгаться своей волей, а “это делай”, “это не делай” и так далее — такого не должно быть. Тут должна быть именно большая чуткость и, конечно, любовь. Если есть любовь, она всё определяет и подсказывает. Есть любовь в сердце — она подскажет и нужные слова, и выражения и все прочее. Тогда и у человека появится ответственность за свои поступки, и даже какой-то страх, — добрый страх оскорбить, огорчить, но не духовника, а прежде всего Бога, потому что духовник ведет к Богу, а не к себе. А многие духовники ведут к себе, то есть именно привязывают к себе как к личности, и это очень плохо, этого не должно быть. К Богу нужно привести, ко Христу, все внимание направить на это. Поэтому тому, кто исповедуется, надо помнить, что духовник — это путеводитель ко Христу; Христос здесь главный — и никто другой. Он умер за нас, Он имеет право совершать литургию и другие таинства, — именно только Христос. А священник — это только видимый посредник. Так что это очень большая задача — чуткость и деликатность, деликатность и чуткость по отношению к пасомому, к приходящему. А давление, естественно, исключено, — всякое давление и какие бы то ни было приказы.

Ощущение свободы пасомым не вредно, наоборот, оно должно быть всегда. Выбор пути обязательно остается за человеком; даже ребенок, который только что достиг какого-то возраста, должен чувствовать себя свободным, уважаемым. Он личность, и родители всегда должны воспитывать сознание личности; все воспитание — на этой основе. Говорить с ним, убеждать; не давить, а объяснять, чтобы он чувствовал, что свободен. Вот так и духовнику всегда следует поступать: никогда не давить, не насиловать, чтобы пасомый был свободен. Он только помощник; он может скорбеть с ним вместе, плакать с ним вместе о его грехопадениях, именно сострадать ему. Духовник должен иметь дар сострадательной любви к пасомому грешнику, которому трудно, который не справляется… Такая любовь — это великое дело, трудное, но задача настоящего пастыря — именно быть сострадательным.

К слову сказать, у людей, “привыкших” к несвободе, проявляется сугубое желание быть руководимым, обязательно кроме “рядового” духовника иметь еще и “старца”. Это желание очень нездоровое, более того — ужасное; это уход от всякой ответственности за свою жизнь, за свои поступки, перекладывание своей ответственности на духовника. А в случае неудачи, бывает, духовника и обвиняют.

А вот если человек приходит к священнику, исповедуется у него, но далеко не всегда слушается и только с течением лет постепенно начинает прислушиваться — это вполне нормально. Человек должен понимать целесообразность слов духовника, их соответствие Божиим заповедям. Начинает понимать — тогда начинает и больше прислушиваться, и больше старается исполнить, — но по своей воле, по своему доверию к Богу, а не то что сразу, по приказу, но именно исходя из внутреннего духовного доверия, из убежденности, что в этом есть правда Божия. Человек начинает прислушиваться и старается исполнять, потому что есть доверие, потому что он знает, что его духовник — это проводник Божией воли, а не своей воли. Священника только так можно рассматривать: чем он смиреннее, тем лучше. Если у него нет смирения, это воздействует очень отрицательно, а если у него есть хоть какое-то смирение пред Господом, — он передает это и своему пасомому, тот чувствует это смирение.

По-моему, отец Александр Ветелев⁵ имел какое-то такое смирение, что чувствовалось, даже если просто на него посмотреть; у него был дар сострадательной любви, “дыхание любви”. Удивительный был человек, я его помню, он был другом моего отца.

…Иногда задают вопрос: когда люди “обязаны” слушаться священников, а когда “не обязаны”? Насколько “обязаны” слушаться? Возможно ли непослушание священнику? Послушание священнику — это не слепое подчинение приказу, а всегда осознанное свободное решение пасомого следовать совету священника, основанное на доверии к опыту, мудрости и знаниям священника. Люди не “обязаны” никого слушаться; слушаться можно только по любви и только в свободе. Если есть свой духовник, который знает вас, знает ваши недостатки, вы можете прислушаться к его голосу как к голосу старшего, опытного человека; — просто прислушаться, но свободный выбор всё равно только за вами. Никаких “обязанностей” здесь нет, есть свобода; всегда остается свобода подчиниться или не подчиниться, в том числе даже и своему духовнику. Каждый человек свободен. Христос говорит: кто хочет идти за Мной (Мк 8:34), — кто хочет — это Христос говорит, и эти слова надо помнить, потому что Он не говорит просто идите за Мной (Мф 4:19), — это Он говорил Апостолам, которых Он знал, — а другим людям говорил: если кто хочет, то есть только по свободе. Никакой “обя­занности”, никакого давления, приказа, ничего волевого, ни в коей мере. “Обязанность” здесь — очень плохая вещь и приводит к плохим результатам, а нужно только свободное решение самого человека: вот, предлагают тебе, пожалуйста, выбирай. Тебе предлагают с любовью, а когда есть любовь, она может дать очень много, если духовник любит свое чадо и есть взаимное доверие и любовь. Тогда можно и прислушаться, но не по обязанности, а уже по любви, и это совсем другое дело. Вот, скажем, есть сыновство, есть наемничество, а есть рабство. Рабский страх — это “обязанность”; раб обязан, потому что иначе его накажет хозяин. Наемник повинуется за награду. А сыновство — это по свободе, не по обязательству, а по любви к отцу. Все, что делает сын, он делает только по любви к отцу.

О христианской свободе

В Совете Святой Троицы было сказано: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему (Быт 1:26). Образ Божий в человеке — это Божии качества: разум, свобода, дар творчества; это способность к любви; а богоподобие дано только зачаточно, и это то, что надо взрастить; человек должен уподобляться Богу, становиться пре-подобным.

Задача и подвиг нашей жизни — совершенствоваться, как заповедал Христос: будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф 5:48). Вся христианская нравственность построена на том, чтобы делать так, чтобы человек уподоблялся Богу: в творчестве, в созидании, в самоотдаче, в полной, всецелой любви.

Господь говорит: кто любит Меня, тот заповеди Мои соблюдает⁶; и заповедь новую даю вам: далюбите друг друга, как Я возлюбил вас (см. Ин 13:34). А любовь Божия беспредельна; Христос Свою человеческую жизнь принес в жертву за людей, Он отдал Свою душу; в Нем мы видим пример всецелой любви, как сказано: нетбольше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин 15:13). И мы должны уподобляться Богу в такой любви, с такой же жертвенной самоотдачей относиться к ближнему. Это не значит, что мы физически должны умирать, но каждый день мы должны истощать свою жизнь для ближнего. Каждый из нас — слуга ближнего; забывая себя, мы служим друг другу и через ближних — Богу; всё наше внимание должно быть направлено на то, чтобы сделать для ближнего то, что ему хорошо, что ему нужно именно во спасение; это и есть любовь, самоотдача, забвение себя по слову Христа: Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною (Мф 16:24; Мк 8:34; Лк 9:23); а идти за Мной — это значит уподобляться Христу, Богу.

Но идти свободно, без ропота, туда, куда Господь нас ведет, мы сможем только тогда, когда мы отвергнемсясебя, своего эгоизма, самости, самолюбия, сосредоточенности на себе; это первый шаг. После этого мы и крест свой сможем принять безропотно из рук Божиих как дар Божий. И только приняв свой крест, мы сможем идти за Христом: на страдания ли, на радость, куда бы Он ни повел нас.

Вот, мне кажется, очень ясно выражена суть нашего уподобления Богу в заповеди: любите друг друга, как Я возлюбил вас (Ин 15:12); а Христос возлюбил нас до смерти, и смерти крестной (Флп 2:8), принял страдания, отдал ради нас Свою человеческую жизнь; больше, чем жизнь, отдать невозможно.

Святые мученики первых веков христианства исполняли именно эту заповедь. Они любили Христа так, что перед враждебным миром не доказывали это логически, не приводили доказательств истинности веры; они просто безмолвно отдавали жизнь; как Господь за нас отдал жизнь, так и они отдавали жизнь за Него; и потому удостоились такого прославления, что они всё отдали за Христа, принесли самое дорогое, самый драгоценный дар — свою жизнь; вот уподобление Богу, Христу в Его любви.

Дар любви дан нам потенциально; мы должны развивать его, как талант в притче о талантах (Мф 25:14–30), взращивать его подвигом, проявляя любовь к людям до полной отдачи себя, до отдачи жизни, и таким образом умножая данный нам дар, уподобляться Богу в Его любви.

Именно над этим трудились великие подвижники: ради того, чтобы себя забыть и быть всецело отданным ближнему и Богу; к этому они готовили себя суровым подвигом. Они работали над собой, над тем, чтобы отвергнуться себя, чтобы жить не для себя, а для мира. Перед тем как выйти к людям, нужен подвиг полного самоотречения через пост, через молитву. Когда одержана победа над плотью и плоть не мешает уже ни в чем, когда дух поставлен во главу, восторжествовал полностью, и человек уже свободен от самого себя, от эгоизма, самости, самоутверждения и всего того, что с этим связано, тогда он по благословению выходит и отдает себя людям, помогает им. Это подвиг старчества, подвиг настоящего подвижничества, подвиг пустынничества; и это — уподобление Богу в Его любви к людям, когда человек полностью предает себя на служение людям; мне кажется, и в этом должно быть богоподобие наше.

Так вот, образ Божий в нас — разум, свободная воля, творчество; но как мы употребляем эту данность, это уже зависит от нас. Потому что Самим Богом в нас как потенция, как зачаток заложены дары любви, общения с Богом в молитве, милосердие, чувство сострадания; и нам вменено в обязанность эти дары развивать и умножать. И именно к этому должна быть направлена человеческая свобода. Ведь человек может обратить свою свободу на себя, стать эгоистом: мне дана свобода, и я буду угождать себе; это путь отрицательный. Положительный путь — употреблять свободу по образу Христа Спасителя; самоотречение, отвержение себя в подражание Христу.

Часто люди не очень понимают, в чем же собственно состоит свобода и когда человек бывает действительно свободным.

А Христос нам сказал: Истина сделает вас свободными (Ин 8:32), именно Истина — то, что есть, реальность; и в другом месте Он сказал: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин 14:6). И когда Христос стоял перед Пилатом, Он говорил: Кто от истины, слушает слова Моего (Ин 18:37). Но на вопрос Пилата: Что есть истина? (Ин 18:38), Христос ничего не ответил, потому что вопрос “что?” нельзя ставить; поэтому Христос промолчал. Истина — не “что”, а только Кто; Истина была перед ним.

Так вот, Истина сделает вас свободными. Соблазн первых людей построен на лжи. А ведь всё это повторяется, и это случается с каждым человеком; это не то чтобы когда-то бывшее, это и в нашей жизни будет повторяться. Диавол заставил людей поверить в то, чего на самом деле нет. Помните, в начале книги Бытия змей, то есть диавол, сказал жене: Подлинно ли сказал Бог, не ешьте ни от какого дерева в раю? (Быт 3:1). Она отвечала: мы всё можем есть, кроме плодов с дерева познания добра и зла, чтобы нам не умереть. Тогда змей сказал жене: Нет, не умрете, но <…> будете, как боги, знающие добро и зло (Быт 3:4–5). То есть он сказал таким образом, что Бог не прав и что Бог не хочет, чтобы люди были подобны Ему; и получается, что Бог не то чтобы завидовал человеку, а как будто бы не хотел, чтобы человек стал подобным Богу. А это ложь; и первые люди почувствовали недоверие к Богу и попались на удочку этой лжи.

И узнали они, что они наги <…>и сделали себе опоясания (Быт 3:7) — то есть того единения, которое было в раю, уже не стало. В раю они не видели, что они наги, потому что каждый из них, смотря на другого, видел дивную красоту, и настолько видел себя в другом, что видел в нем “второе я” — Адам в Еве, и Ева в Адаме; такое было единение, как бы одно целое. А когда совершилось грехопадение, они начали видеть себя как особи, то есть — это уже “другой” я. Они ощутили себя отдельно друг от друга, и возникла совершенно другая психология. С ними это случилось потому, что они ослушались Бога.

И первое, что они сделали — спрятались: скрылся Адам и жена его от лица Господа (Быт 3:8), у них появился стыд; а потом возникло самооправдание: Адам стал сваливать все на жену… Так вот, будете, как боги, будете знать добро и зло (см. Быт 3:5); ложь заключалась в том, что обещанная людям божественная свобода оказалась мнимой; человек стал думать, что он свободен, но свобода, построенная на лжи — это рабство, страшное состояние человека, отвернувшегося от Бога… И тогда Бог с горьким, скорбным юмором сказал в недрах Святой Троицы: вот, он “стал одним из Нас”, знающим добро и зло… но как бы он не вкусил от древа жизни, чтобы стать бессмертным⁷. В Писании чувствуется скрытый, горестный юмор у Бога; Бог сказал: как бы он не стал бессмертным; представьте себе: человек в грехе, и вдруг станет вечно жить; поэтому Господь и удалил его из рая, чтобы он не вкусил от древа жизни; чтобы такой, понимаете ли, греховодник, не стал во главе мира. Это приговор Божий в результате ослушания, и человек стал смертен; и тогда уже началась история человечества.

Как говорил кто-то из древних Отцов, на этом же споткнулся сначала и сам диавол⁸; один из первых ангелов, Денница, настолько был пронизан Божественным светом, что почувствовал, что Бог ему как будто бы и не нужен. И он, как бы засмотревшись на себя, сказал: “Бог мне не нужен, зачем? Я поставлю свой престол”. Он подумал, что он может существовать без Бога, то есть возникла ложь, и на этой лжи он споткнулся, и наступила гибель. Он забыл, что этот свет, которым он пронизан – Божественный, Божий свет, не его, не ему присущий.

И этим же путем он соблазнил и человека на ложь. Когда человек поверил в ложь, отвернулся от Бога, тогда ему оставалось только умереть, потому что ложь несет в себе смерть. Надо вдуматься в то, где кроется несвобода. Потому что только в Боге, только если мы верны Богу, если мы живем в Боге, Который есть Истина, — только тогда мы действительно свободны. А грех — это когда мы отворачиваемся от Бога, верим иллюзии, мареву, лжи и начинаем этим жить, подменять реальность ложью. В этом заключается природа всякого греха, начиная с первых людей; отсюда и наступила смерть. Потому что Бог есть жизнь, и если человек отвернулся от Истины и Источника жизни, то ему остается только умереть.

Так что человек, который есть образ Божий, изначально имел дар свободы, и свобода укоренена только в Боге, человек может быть свободен только в единении с Богом. Но обычно с нами случается то, что случилось с первыми людьми: во-первых, недоверие к Богу, потом самооправдание… Мы начинаем думать, что мы ни в чем не будем себе отказывать, будем делать всё, что хотим, дадим свободу своим желаниям, стремлениям, не оглядываясь на Бога, будем сами себе богом, и тогда мы будем свободны.

Об этом нам говорится в притче о блудном сыне (Лк 15:11–32): блудный сын захотел именно свободы. Он не то чтобы не доверял отцу, но ему стало скучно, тесно в родительском доме, он утратил представление об истинной свободе, эту радость единения с Отцом; ему захотелось свободы от отцовской опеки; он перестал чувствовать, что только в доме Отца у него была подлинная свобода, когда он жил в единении с Отцом, — в полном довольстве, единении и любви. Но он не оценил этой любви и этой свободы в любви. И пожелал отделиться от Отца: зачем ему Отец? Так возникло недоверие к Богу и у первых людей: им обещано, что они будут как боги, поэтому Бог им теперь не будет нужен. А блудному сыну стал не нужен Отец; а образ Отца — это Сам Господь; и сын сказал, что хочет быть свободным.

И он захотел жить на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая, по принципу “что хочу, то и делаю”, захотел испытать это “будете как боги, будете знать добро и зло”. Ложь внедрилась в его душу так же, как у первых людей; и он почувствовал вначале как будто свободу, хотя он был уже в рабстве, он попался на удочку лжи. Он попросил у отца свою долю имения — ту долю, которую он должен был получить по смерти отца. И вот, думая только о себе, о том, чтобы жить широко — он сразу представил себе эту широкую жизнь, все удовольствия — он фактически сказал отцу: “Ты мне не нужен как таковой. Но дай мне то, что ты должен будешь дать, когда ты умрешь. Давай договоримся, что ты как будто умер. Ты мне не нужен, мне нужно только то, что ты заработал своим трудом. А я буду делать всё, что захочется”. И отец молча, со скорбью, разделил то наследство, которое сын должен был получить после смерти отца; обратите внимание, что отец ему дал эти средства.

И он, как сказал владыка Антоний, презрительно сбросив с себя деревенскую одежду⁹, оделся в городскую роскошную одежду и отправился в дальнюю страну; там его окружали и женщины, и мужчины… была сплошная широкая жизнь. Но потом его средства истощились и он стал голодать, искать работу. Работу ему никто не давал, и наконец он был вынужден пасти свиней. Это тоже ведь не случайно сказано: пасти свиней; ведь это нечистые животные, и человек, который пасет свиней, это уже общник этих нечистых животных, фактически он становится изгоем общества. И питался он тем, чем питались свиньи. Так в результате своеволия он пришел к тому, к чему пришел первый человек, которому было сказано: со скорбью будешь питаться от нее <земли> во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою (Быт 3:17–18). Но и это кончилось; он стал голодать и дошел до полного предела… и нищий, и оборванный, и у него уже ничего нет; то есть такое полное обнищание, духовный голод, полная погибель. Он это осознал; и только тогда он пришел в себя. И вспомнил, что Отец, несмотря на то, что сын так поступил с ним, любит его.

Понимаете, его спасло то, что он вспомнил, что отец-то его любит; то есть он поверил в любовь отца; и это самое главное. Он вспомнил об отце; и что отец отпустил его, не отогнал, не отверг его с гневом, как мог бы сделать, когда он попросил свою часть имения, а со скорбью, но пошел ему навстречу, отдал ему эту часть со скорбью; то есть он дал ему свободу и средства: пожалуйста, вот. Живи, вкуси той жизни, какой ты захотел. Отец несомненно знал, чем это для его сына может кончиться, поэтому он выходил из дома, смотрел вдаль на дорогу, по которой ушел сын, всматривался, не вернется ли… Ведь отец чувствовал и знал, что этот путь, по которому пошел его сын — это путь гибели, что это не может кончиться хорошо. И отец несмотря на это несомненно в душе верил, хоть это и не говорится в Евангелии, что сын всё-таки образумится. Он верил — и так и случилось: это вера отца уже, любящего отца; любовь-то отца к такому сыну, даже недостойному, не прекратилась.

И вот сын решился, встал и пошел. Самое главное, что сын не просто осознал свое состояние и пришел в отчаяние: это была бы гибель. Сын раскаялся, то есть он почувствовал, что он не прав, что он плохо поступил. Но если бы он на этом остановился, то это никакой пользы ему бы не принесло; наоборот, это его ввело бы в полную погибель. Но он вспомнил об отце — вот что самое главное — вспомнил об отце, о его любви к нему, поверил в эту любовь, в то, что отец его любит. Вот тут начинается разница между раскаянием и покаянием: покаяние начинается с поворота к Отцу; он повернулся лицом к своему отцу, поверив, что отец его любит до сих пор, и есть надежда на эту любовь: если он любит меня, то, конечно, и простит, и примет. Он повернулся лицом к Богу, принял решение, встал и пошел; вот в этом состоит покаяние.

Он почувствовал правду в том, что отец-то его любит. Вот любовь Отца — вот это та правда, истина, которая его окрылила, заставила принять решение. И он, раскаявшись в том, что он сделал, пошел с верой в любовь Отца, и готовил свою исповедь, исповедь покаянную: я согрешил на небо и пред Тобою и недостоин называться Твоим сыном… прими меня в число Твоих работников, наемников. И помните, как подчеркивается, что отец-то ведь ждал его; он вышел к нему навстречу, потому что видел, что идет сын, оборванный, нищий, в лохмотьях, но его сын идет. Отец сжалился, бросился к нему, пал к нему на шею, целовал его; вот это любовь Божия, вот радость покаяния, радость возвращения. Сын стал говорить свою исповедь: я согрешил на небо и пред Тобою, недостоин называться твоим сыном… И тут отец его остановил; обратите на это внимание. Сказать ему, что “я буду Твоим работником” — этого он не дал, потому что никогда в жизни отец не примет его работником, только сыном, недостойным, но сыном всегда, потому что сыновства он не потерял, сыновство осталось. Отец в своей любви не лишил его сыновства; недостойный сын — да!; но не чужой, не раб, не работник. И поэтому отец сам пошел к нему навстречу.

Всё было забыто, всё прошлое было зачеркнуто, абсолютно всё. Вот прощение; вот где правда. Отец не потребовал каких-то специальных извинений, каких-то, знаете, обещаний; ничего не потребовал. А только просто принял. Раз ты пришел, значит, уже всё, ты прочно пришел, ты вернулся. Был мертв — и ожил, пропадал и нашелся. Зачеркнуто всё прошлое — и наступила общая радость. Радость не в том, что сын обещал что-то такое в будущем: я не буду больше того, не буду этого. Он ничего не обещал, а именно вернулся сам, возвратился. Вот в этом всё дело: раз ты вернулся, значит, всё будет уже совершенно по-другому, новая жизнь начинается.

И вот так с любым грешником, который кается. Это очень важно. Любого грешника, который кается, надо именно поддержать, радоваться о нем, что он пришел. Не требовать от него никаких специальных обещаний; а вот ты пришел — и я верю в это. Поверить, что пришел прочно. В притче о блудном сыне любовь отцовская всё покрыла, и Божия любовь всё покрывает; в ней истина, понимаете; отец — это образ Самого Господа. Вот так Он принимает кающегося грешника; покаяние — это возвращение к правде, к истине от лжи, от иллюзии, от марева всего того, в чем человек пребывал там, в дальней стране.

А когда человек живет вне Бога, он во лжи; в том, что несет в себе смерть, тление, гибель, — вот разница, которую надо почувствовать. Человек может быть рабом греха, помните, как говорится, что такой человек раб греха (Ин 8:34, тж. Рим 6:16,17), раб собственных страстей и греха. Потому что человек становится рабом своих страстей, рабом этого “что хочу, то и делаю”… Это совершенно другое состояние, он на крючке находится, он не может выбраться из этого своего лабиринта, хотя думает, что свободен. Любой алкоголик, наркоман, блудник или, скажем, чревоугодник находится в зависимости от своей страсти. Эта зависимость может доходить до клинических состояний, и вот это уже подлинно рабство: рабство греху.

Мне предложили такой вопрос: вот, интеллигентный порядочный человек, неверующий, который не имеет сильных страстей, хорошо работает, всеми уважаем, — он не считает себя рабом греху и обижается на такую формулировку, она его отталкивает. Я как-то с этим просто не встречался. Думаю, мы можем только уважать свободу такого человека, в том смысле, что да — он свободен; но у нас диалога быть не может, потому что у нас совершенно другая платформа. У нас есть вера в будущую жизнь и в то, что мы несем ответственность перед Богом. Понимаете, у нас нет общей платформы, и поэтому не может быть диалога. Можно говорить с человеком, имеющим хоть какую-то веру, и это приобретает совершенно другое значение, не то, что с абсолютно неверующим.

Но неверующий человек опять-таки в плену иллюзии. Он чувствует себя благополучным; он обычно хочет взять всё от жизни сейчас, якобы в свободе взять всё от жизни. И для себя он как будто прав, для своего полностью неверующего сознания. Если я чувствую сейчас желание насладиться радостью жизни — то почему же мне не насладиться? А дальше меня не будет вообще. Это особое сознание. Но ведь у него в практике смерти не было, не было уничтожения, поэтому он не знает, что будет дальше за гробом… если он действительно неверующий искренне, если он действительно верит в то, что после смерти — пустота. И он опять-таки верит в иллюзию, что за гробом ничего вообще нет — это ведь тоже своего рода вера. Значит, если он так верит — пока его что-то не сдвинуло — он этой иллюзией и живет. И он как будто бы прав в своей вере: в том, что он свободен насладиться своими страстями, грехами — а дальше он превращается в ничто. Вы говорите: “неверующий порядочный человек”; да, он действительно может быть порядочным, потому что в нем жива совесть, которую он не сознает как голос Божий, а просто сознает, что так надо сделать, это нужно, я иначе не могу, мои родители так делали, мои бабушки и дедушки так делали, и я порядочный человек. Ему это как бы естественно — в бытовом смысле, в смысле чисто, я бы сказал, практическом; он иначе не может. Он не может воровать, он не может делать какие-то пакостные поступки, потому что в душе у него есть сознание того, как надо делать. Но без веры в Бога это — чисто внешний момент, который не может принести пользы духовной, поскольку со смертью всё кончается; и у него совсем другие критерии: он не хочет ударить лицом в грязь перед другими людьми; понимаете, может быть тщеславие, чисто человеческое: “я порядочный человек, как и многие порядочные люди; не позволю себе хамить, ругаться, поступать пакостно”. Но это его естественное состояние, основанное на происхождении, воспитании, он живет в интеллигентной, культурной среде. Неверующий отвечает перед судом человеческим, и на этом основывает свое поведение, чтобы не осложнять себе жизнь, не нарушать законов, обеспечить себе благополучную, даже может быть и роскошную жизнь здесь, на земле. С таким человеком говорить как будто уже не о чем совершенно. Диалог может быть с верующим человеком; и духовник-то может быть у человека, который стремится к духовной жизни и уже знает что-то о ней; тогда другое дело.

Люди часто представляют себе христианскую свободу в шорах внешних послушаний, внешних предписаний; христианскую жизнь иногда представляют себе как раболепство, подчинение каким-то постоянным правилам, и думают, что в христианстве нет свободы, что нельзя развернуться широко. И ищут свободу; это в каком-то смысле естественно, потому что в нас есть стремление к свободе, и человек — неважно, верующий или неверующий — свободен, это изначально заложено в нем. Только реализация человеческой свободы бывает разная. Неверующий стремится создать земной рай без Бога, таким образом употребить свою свободу. В сущности, вся идеология революций была построена на этом; когда речь шла о свободе, равенстве и братстве — это же всё христианские термины, но ложно понимаемые. И все рассматривалось как рабство, монархия и все прочее, было стремление человека от всего освободить, якобы уничтожить несвободу. Только свободы никакой не получилось; мы знаем, каков результат этой свободы, плоды ее нам известны; она приводит только к большему порабощению.

Это такая свобода, которую искал блудный сын: он хотел свободы и думал, что свободен, то есть он почувствовал свободу удовлетворять все свои страсти и желания; его душа была раскрыта — то есть широкая жизнь, широкие врата… но средства окончились, истощились, потому что он полностью пребывал во лжи, вне Отца, Источника жизни, от Которого он отвернулся. И он почувствовал наконец духовный голод — и вот это его пробудило, он понял, что он нищ, у него ничего нет; осталась только память об Отце, о любви Отца — и поэтому он и вернулся.

Вот так и всякий из нас, если он осознает это, то поймет, что подлинная христианская свобода заключается только в Боге, во Христе, Который сказал: Я есмь Истина. В Боге человек свободен, подлинно свободен, потому что он в Истине.

О христианской ответственности

Свобода человека неразрывно связана с ответственностью. Христианская ответственность — это ответственность в первую очередь за свои отношения с Богом. Она основана на любви — любви к Богу и к себе самому в Боге; не эгоистической любви, но любви к своему внутреннему, сокровенному сердца человеку (см. 1 Пет 3:4), образу Божию, тому замыслу Божию, который есть у Бога о каждом человеке.

Осуществлять этот замысел так, как Бог о нас задумал, и не отклоняться от замысла Божьего о себе — это требует от нас определенной ответственности за свои поступки, слова и дела, потому что Бог — Творец каждого из нас и каждого воспринимает как единственную, неповторимую личность; каждый человек драгоценен для Него и душа человеческая дороже всего мира¹⁰, как говорит Христос. Господь любит нас так, как никто, потому что это любовь к уникальной личности. Но Господь не просто односторонне любит человека, любовь Божия ждет ответа от нас: Бог всегда хочет, чтобы человек отозвался на эту любовь. И в Своей любви Он возбуждает у нас ответственность за всё, что мы делаем, как относимся к жизни и друг к другу. Ответственность христианская — желание именно не огорчить Бога, не обидеть Его; это и есть страх Божий: страх оскорбить Господа грехом, совершить какие-то поступки или произнести слова, которые, мы знаем, Господу не понравятся. Сверять всё с Самим Спасителем, с Евангелием, сверять с волей Божией: что подумает обо мне, о моем поведении Христос? Вот это и есть чувство ответственности за свое поведение из любви к Господу. То есть ответственность рождается из любви к Господу и к себе в Боге.

Здесь не идет речь об эгоистической любви к себе, когда человек, имея какую-то страсть, старается всячески удовлетворить ее и считает, что он себя любит — скажем, мне нравится курить или я люблю выпить и стараюсь так и делать. Подлинная любовь к себе — это любовь к лучшему, что есть в нас, то есть к нашему внутреннему, сокровенному человеку, нашей внутренней сущности, которую мы часто не видим. Часто мы живем вовне, только внешней жизнью, и не заглядываем внутрь себя.

Заглянуть вглубь, остаться с самим собой нам бывает трудно и страшно, поэтому мы как бы проходим мимо себя и живем полностью вне себя. А ведь если мы хотим жить духовной жизнью, то должны воспитывать себя в определенном направлении, — воспитывать в действиях, в словах, в мыслях. Ведь часто мы живем сплеча, что называется: ну ладно мол, ну выругался, сказал неправду, осудил — ну подумаешь, ну и что; вот это ужасно, вот это и есть безответственность.

Но когда мы внимательны к себе, мы воспитываем себя не только по отношению к себе, но и по отношению к замыслу Божию о нас. Надо ставить себе вопрос: а что Господь хочет от нас каждый день, каждый час, что бы Его радовало? Вот это — чувство ответственности по отношению к Богу именно из любви к Нему; мы хотим радовать Его, мы хотим сделать приятное Богу. Любящий человек всегда стремится сделать приятное любимому, доставить ему удовольствие и радость. А это можно сделать только тогда, когда мы очень ответственно относимся к тому, что делаем. Это и есть страх Божий; не рабская боязнь того, что Господь накажет нас, нет!; не этого мы боимся, а боимся Его оскорбить, потому что мы знаем, как Он нас любит: Он нас любит так, что жизнь Свою отдал за каждого из нас. Каждый для Него — это такая драгоценность, которая дороже всего, дороже целого мира. Если мы только представим себе это, то как же нам нужно относиться к Богу, как внимательно нужно проходить каждый день жизненного пути. Вот это и есть чувство страха Божия, христианская ответственность — когда мы действительно живем в Боге и для Бога. Когда мы каждый день спрашиваем Божьего благословения на предстоящий день, а в конце благодарим Господа, потому что мы созданы не для себя, не для личного счастья, а для Бога и для ближнего. Вот это должно быть главным в нашем сознании, и жить надо именно соответственно этому принципу: мы созданы для Бога и своих ближних, которые нам даны в лице родных, друзей, знакомых, которые нас окружают. Отсюда и рождается чувство ответственности.

Мы говорили об ответственности перед Богом; здесь наша ответственность, основанная на любви к Богу, проявляется в молитве, в посещении храма, в постоянной памяти о Боге, в желании быть с Богом; не нарушать по возможности церковного устава, то есть того, что, как мы веруем, установлено Богом; регулярно исповедоваться, причащаться; всё это — ответственность непосредственно по отношению к Нему. Но кроме того мы проявляем ответственность по отношению к Богу в том, что мы любим Бога через человека, в человеке. И это уже ответственность и по отношению к ближнему; если мы проявляем любовь к ближнему, то тем самым полюбим и Бога через него. То есть заповедь о любви к Богу и к человеку двуедина; недаром же Христос говорит, что: наибольшаязаповедь <…> возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф 23:37–39); и это взаимосвязано. Любить ближнего как самого себя — это не так просто. Мы говорили сейчас о любви к себе, к своему внутреннему человеку; и таким же образом мы должны и в ближнем видеть не его ничтожество, а его внутреннюю сущность, внутреннего человека, его образ Божий в нем, его икону любить, часто затемненную, изуродованную грехом, но все равно стараться видеть эту икону и поддерживать человека в добре, в его добром устроении, в его стремлении к добру, во всем содействовать его росту, а не топить человека осуждением, отвержением, ругательством — вот основа ответственности по отношению к человеку.

Отношение к ближнему проявляется в словах, в общении; если ты, будучи верующим христианином, при ближнем позволяешь себе выругаться, вести себя непристойно, то это уже безответственное отношение к ближнему. Ты соблазняешь ближнего; вводишь его в грех осуждения — а это большой грех — или в грех соблазна: а почему я не могу так попробовать? В этом ты виновен перед ближним; ввести человека в грех можно неосторожным словом, поведением, небрежностью: если ты раздражился, то ты согрешил, ты обидел ближнего; можно было без этого обойтись, можно было не раздражаться, не оскорблять человека. Может быть, пожертвовать даже каким-то делом, я бы сказал, кажущимся тебе более важным, и предпочесть отношение к человеку; уважить человека бывает важнее всякого другого дела. То есть важнее соблюсти мир, не раздражиться, не повысить голоса, не обратиться фамильярно, небрежно. Ответственность перед ближним заключается в первую очередь в том, чтобы своим поведением давать пример христианской любви, то есть соответствовать своему мировоззрению, жить по своей вере. Значит, ответственность перед ближним должна быть за каждое слово, за каждый жест.

Бывает, мы проявляем наплевательское отношение к человеку, неуважение, необязательность, не выполняем обещаний. Это ужасная вещь, когда человек обещал — и не выполнил, скажем, работу в срок; так он подводит других людей; лучше вообще не обещать. Когда ты чувствуешь, что у тебя сомнения, успеешь ты или не успеешь, — прямо говори: я не обещаю; буду стараться, приложу силы, но обещать не могу; это уже честность. Тогда другой человек не будет на вас злиться, потому что вы предупредили честно. А если уж ты обещал, значит, уж извини, пожалуйста: ты взвесил все свои обстоятельства, и ты мог сделать; не сделал по лени, по нерадению, и ты виноват. Это очень непорядочно и нехорошо; пунктуальность и педантичность требуется в отношениях с ближним; мне так кажется. Так же, когда люди, как сейчас бывает, опаздывают: если ты опаздываешь — сообщи, если ты не можешь — тем более; это заранее надо сказать; сейчас можно позвонить по телефону; надо сообщать всегда, об этом позаботиться. Даже если кто-то заболел, он все равно должен сообщить. Ведь как, скажем, священник служит? Уж он обязательно должен придти на службу; если у него случился инсульт, даже и тогда кто-то сообщает, что он заболел, но обязательно сообщает; а если не сообщили — вот это безответственность, наплевательство; то есть всегда требуется элементарная ответственность и порядочность. По Патриарху Алексию (Симанскому) можно было проверять часы, это же известно; а опоздать к нему немыслимо было, это скандал, этого нельзя.

Мы еще не сказали об ответственности перед вещами и перед природой — перед материальным миром, вверенным нам Богом. Перед природой мы ответственны: покормить кота или собачку, дать корм канарейкам; и делать это аккуратно. И по отношению к вещам неодушевленным, естественно, есть ответственность, надо их держать в аккуратности, потому что они служат нам, вещи — наши слуги, они на служение нам даны, и надо относиться к ним с любовью. У Патриарха Алексия порядок был идеальный; все вещи, облачения, даже самые старые, были совершенно как новые. Я даже не встречал такой аккуратности, чтобы так относились к вещам; к митрам, облачениям, всем аксессуарам, которые он имел; к своей одежде, к своему телу, — такая чистоплотность; это всем было известно. Его ответственность даже перед вещами была потрясающей. Так вот, в душевную добропорядочность входит и чистота помещения, и аккуратность с вещами, которые у тебя есть, с письменными принадлежностями, словом, со всем, чем ты работаешь. Все это входит в ответственность к самому себе, к своему телу, не только к душе; телесную чистоту соблюдать, не делать ничего во вред своему здоровью — это ведь тоже ответственность. Другое дело, когда человек заболевает; это уже Божья воля.

И чистоплотность тела необходима: тело — храм живущего в нас Духа Божия¹¹. К нему нельзя относиться кое-как, небрежно — не мыться, например; это как раз безответственное отношение к себе — к телу, к душе, к духу, то есть ко всему своему составу, к твоим внутренним силам. Так что к телу должно быть ответственное отношение; и потом уже, конечно, и к предметам, ко всему внешнему. Отношение к своему здоровью тоже входит сюда, но не мнительность; бывают такие люди, которые чуть что — уже готовы только лечиться, лечиться и лечиться. Нужно просто здравое отношение: если заболел — прими меры, зная, что лекарства от Бога, но и результат, выздоровеешь ты или не выздоровеешь, это всё равно от Бога. Но специально во вред своему здоровью, своему телу человек не должен ничего делать: курение, алкоголь, тем более наркотики; и всякие непомерные вещи, когда человек, скажем, знает, что ему нельзя поднимать тяжести, а он поднимает, игнорируя свое здоровье. Это неправильно: здоровье — дар Божий; если оно тебе дано, ты должен его беречь, относиться к нему ответственно. Но не больше того: если нужно пожертвовать своим здоровьем ради ближнего, ты, конечно, пожертвуешь; это вполне естественно, если нужно помочь ближнему. Ты идешь, скажем, спасать замерзающего; забывая себя, ты можешь делать что-либо для ближнего, это одно дело, когда ради другого проявляешь самоотверженность. Но не для себя, не для того, чтобы бравировать своим здоровьем, — вот этого не надо этого делать. Господь знает меру, когда, что и как; поэтому надо довериться Богу в отношении своего здоровья и не совершать вредных действий. Курение, алкоголь, или когда человек поздно ложится — это он явно делает во вред себе; правда, среди людей бывают “совы”, тут уж трудно что-то сделать. Это как медленное самоубийство, когда человек всё делает во вред себе и зная это, все равно продолжает делать.

Чревоугодие — это именно нарушение ответственности по отношению к своему телу, а через это, естественно, и к душе, потому что это страсть или желание удовлетворить свои вкусовые пристрастия, жить этим и мечтой об этом — то, что называется в аскетике гортанобесием; словом, всякое удовлетворение своим страстям, которое неестественно, противоестественно, чрезмерно, ненужно, излишество всякого рода, лакомство — всё это безответственное отношение к своему телу. Отсюда и душе вред наносишь, потому что это грех, нарушение внутренней гармонии.

Но для христианина существенен еще один род ответственности: ответственность перед обществом, перед законом, перед своей страной, перед сотрудниками учреждений, с которыми мы связаны — перед почтой, скажем, перед телефонисткой. Это кажется формальностью: ну подумаешь, ну что такого — опоздал с платой, скажем, за квартиру. Но это ударило по тем чиновникам, которые этим занимаются, с них будут спрашивать головой: что же ты не востребовал и так далее; а потом их могут уволить с работы из-за нашей небрежности — вот ведь это во что упирается, и об этом тоже надо думать; и о тех, с кем ты работаешь в учреждении, если работаешь. Это все не мелочи, к этому нельзя небрежно относиться, так что и здесь должна быть предельная пунктуальность и педантичность даже; это безусловно тоже нравственная категория.

Очень обширен круг тех вещей, перед которыми мы ответственны. Мы отвечаем перед государством, перед теми порядками, в которых мы находимся, перед законом и перед людьми, которые связаны выполнением всех этих правил. Ну, например: если ты в партии, ты ответственен перед партийным уставом, так я понимаю; а если там пункт “борьба с религиозными предрассудками”, так ведь было? Значит, если ты вступил в партию, ты совершил компромисс со своей совестью; если ты не хочешь выполнять этого пункта, значит, ты ответственен перед партией. То есть все равно обязательно есть чувство ответственности. Ты мог бы не вступать в партию, а раз ты вступил, значит, изволь следовать уставу; лучше тогда не вступай. А если ты вступил из своих личных амбиций, а на устав наплевал — так нельзя. И если ты верующий человек, ты совершил фактическое отречение — предательство, или компромисс, или как это называть. Так что все равно ответственность перед законом страны, в которой живешь, остается, законы нужно соблюдать; мне кажется, в этом плане тоже должна быть чистоплотность.

Но если мы поступаем по своей вере, но вопреки каким-то законам государственным, то тут мы имеем право, я думаю. Как сказано у Апостола: должно повиноваться больше Богу, нежели человекам (Деян 5:29); если закон вопреки нашим убеждениям и совести, то мы не можем грешить перед своей совестью и перед Богом. Но к закону надо относиться серьезно: так, мученикам первых веков говорили: вот статуя императора, что тебе стоит, положи ладана, возложи венок, поклонись ей, и ты будешь совершенно свободен; а верь хоть в Христа, хоть в кого хочешь верь. Они отвечали: нет, мы этого делать не будем; император только человек. Если мы будем поклоняться императору, мы отречемся от Христа, мы предадим Христа. И они этого не делали, они шли на мучения, жизнь отдавали — это не просто так. И, конечно, в наши времена были такие вещи, в советское время в период гонений. Были люди, которые отрекались, наверное: писали “неверующий” вместо “верующий” — думали, что это пустяк; а это не пустяк, это отречение. А другие шли на расстрел, в ссылку; вот это и есть проявление ответственности.

В неверующей или просто малоцерковной, или светской среде представление об ответственности часто имеет другое основание: оно чисто внешнее. Человек старается держаться в рамках приличия, этикета, светских обычаев, ради какой-то своей выгоды, чтобы его не изгнали из сообщества уважаемые им люди. Представьте: пришли вы куда-то, допустим, на правительственный банкет, и… высморкались в салфетку; как на вас посмотрят, пригласят ли вас в следующий раз? Вряд ли; вот и всё, и кончена ваша карьера — светская, конечно. И это совсем другая ответственность; здесь нет духовной цели.

А ответственность перед Богом требует иногда того, чтобы мы поступились и светскими обычаями, и какими-то принятыми в обществе отношениями ради чего-то более существенного; поэтому человек, отвечающий перед Богом, не всегда приемлется миром, светским обществом; духом мира сего не приемлется. Внешние интересы — тщеславие, карьера, стяжание денег — ему чужды; и общество, которое живет этими целями, не принимает такого человека, потому что у них разные интересы; его могут уважать за верность своим убеждениям, но он не свой в таком обществе. Дух мира сего от князя мира сего (ср. Ин 14:30), вот это очень надо помнить. А князь мира сего — это диавол, который руководит всей антидуховностью, антилюбовью; и дух мира сего — это дух эгоизма, себялюбия, короче говоря, служения своим страстям. Так вот когда человек живет не по Богу, идет в ногу со всем антидуховным обществом, именно когда он служит всем страстям и угождает себе, его часто начинают уважать, и он приемлется миром: если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир (Ин 15:19), говорит Христос. А тому, кто хочет жить духовной жизнью, бывает в мире нелегко… нелегко в обществе такому человеку, он может быть чужим. Он должен готовиться быть изгнанным, отверженным, вообще забытым; вот это надо помнить. Дух Христов чужд духу мира сего; и Господь говорит нам: будут гнать вас <…> и поведут пред царей и правителей за имя Мое (Лк 21:12), и возненавидят вас (Лк 6:22); Сам Христос сказал, что мир Меня прежде вас возненавидел (Ин 15:18).

Поэтому человек, живущий духовной жизнью, не может быть в единстве с миром; его путь совершенно особый. Вот, есть монастырь; и есть монастырь в миру; то есть в любом случае настоящий подвиг должен быть. Это и есть идеал в том смысле, что человек может жить в кругу своей семьи духовной жизнью. Есть блаженные семьи, настоящие, где есть единство мировоззрения, взглядов на жизнь, и надо дорожить таким вот единством, если оно есть, это великая вещь.

Но бывает, когда близкие люди начинают жалеть человека, это то, про что сказано: враги человеку — домашние его (Мф 10:36); они стараются отвратить его от духовной жизни из саможаления, возбудить у него жалость к себе. Вот, ты не с нами; ты не развлекаешься, не делаешь того, что мы делаем, не ходишь в гости и так далее; начинают преувеличивать, говорят: что ты изнуряешь себя, постишься. Вот так ближние, даже самые близкие люди, могут быть врагами; потому что в семье часто бывает разделение: одни — одного мировоззрения, другие — другого мировоззрения. Это бывает даже внутри христианской, казалось бы, семьи; один человек стремится к активной духовной жизни, а другой, наоборот, плывет по течению, живет как придется: я, мол, верю в душе, мне достаточно. И часто в семье возникает непонимание и разногласия; это очень тяжко бывает, особенно если это между близкими — между мужем и женой, между матерью и дочерью. Один стоит на почве мира сего, а другой на почве духовной; один Богу хочет служить, а другой хочет служить себе и вкусам и обычаям мира сего, быть достойным в глазах людей. И надо знать, что всегда возможно отрицательное и враждебное отношение к духовной жизни, потому что дух мира сего всегда враждебен духу Христову; знать, но не бояться ничего. Даже у священников со своей семьей бывают разногласия такого рода; может быть совершенное отчуждение. Но бояться этого не надо, потому что нам это предсказано Господом. И это в порядке вещей: люди разные, и у них разные духовные дарования или отсутствие этих дарований в какой-то степени, и разная степень их духовной приобщенности. Так что здесь и осуждать нельзя, и вместе с тем нельзя идти на поводу у духа мира сего, вот самое главное. Поэтому христианину — настоящему христианину, конечно, не по названию, а по сущности — бывает трудно жить; трудно, но можно. Только всегда надо помнить, что христианская ответственность — это ответственность особая: непосредственно перед Богом.

Но и верующие, воцерковленные люди, которые живут как будто церковно, часто отвлекаются, то есть стараются обращать внимание на всё внешнее, на скорлупу: нужно поклонов столько-то, молитв столько-то, или боятся оскоромиться в чем-то, забывая о том, что за этим кроется другое; что всё это только средство. Ответственность в этих вещах нужна, и нужна строгость к себе, но это не должно быть на первом месте в нашем сознании. Помните, что это средство; а главное — любовь к Богу; и быть человеком среди людей — вот что самое важное. Задача христианина — быть человеком среди людей, быть человечным; а мы до этого часто не поднимаемся. Мы часто бываем бесчеловечны; то есть мы равнодушно проходим мимо и страдания человеческого, и нужды человеческой. Вот что самое страшное, вот что Господь спросит с нас. Он даже не спросит на Страшном суде, веровал ли ты, и как веровал. Он спросит, был ли ты человеком среди людей, был ли ты человечным, понимаете.

Владыка Антоний Сурожский приводит замечательный пример — жалко, что это не его слова будут — поэтому я могу передать просто вкратце. Один человек решил жить по-христи­ански, то есть выучить заповеди Божии и точно, очень строго их исполнять: накорми голодного, напои жаждущего… и так далее. И вот приходит к нему голодный нищий. Он ему говорит: “Знаешь, ты не заходи, ты испачкаешь здесь пол, стой в дверях”; берет тарелку супа, кусочек хлеба, выносит, и дает ему: “Иди, ешь где-нибудь там за дверью и уходи”. Вот и всё; и этот человек будет считать, что он выполнил заповедь, и будет доволен, что он накормил голодного¹². А другой пример — это конкретные примеры из жизни — человек, очень солидный, наверное строгий, который был учителем русской гимназии в Париже, шел, и на его пути у дороги сидел нищий с шапкой, просил милостыню, как у нас обычно просят, и ему подавали. И вот владыка Антоний, который тогда был мальчиком, шел сзади и увидел, что его учитель останавливается около этого нищего, снимает шляпу… и вдруг этот нищий вскакивает со своего места, обнимает его и целует. Потом Владыка спросил: почему это произошло, что такого ты сделал, что нищий вдруг вскочил и обнял тебя? Тот отвечал: «Ничего; я просто снял шляпу перед ним и сказал: “Прости меня, сейчас у меня нет ничего, у меня нечего тебе подать; прости меня”». И когда спросили у нищего, почему он так поступил, он сказал: “Он во мне человека увидел; он снял шляпу передо мной, извинился”. У него не было денег, чтобы подать; но дороже всех денег именно то, что “он увидел во мне человека”. Вот такого отношения хочет от нас Христос. Понимаете, не формального отношения: накормил, но не увидел человека, то есть даже не посмотрел на человека: дал тарелку супа с хлебушком — и уходи. Вот это формальность. А человечность — это умение действительно в каждом видеть человека. Вот на что надо обратить внимание, вот этого хочет Господь: нашего сердца; дать сердце другому человеку: сыне, дай Мне сердце твое (см. Притч 23:26). Бывают часто неверующие как будто бы люди; но у них в душе совесть всё-таки есть, и они имеют сердце; хотя они могут и в церковь не ходить и не молиться как будто. Но руководствуясь законом совести, вложенным в них, они действуют сообразно ему, и человечно, и по-доброму, и отзывчиво. Вот на что Господь обратит внимание на Страшном суде; а суд-то — это не только в конце, суд — по смерти каждого из нас, частный суд; и ведь всё это наступает, это приближается.

О приходящих креститься

Сейчас много людей, приходящих к вере. Это происходит очень по-разному: путем размышлений, чтения, встреч с людьми или просто личного опыта, как у владыки Антония, который в детстве был совершенно неверующим, начал читать Евангелие и встретился со Христом непосредственно.

Но обычно бывает так, что человек приходит к сознанию, что не может быть пустоты за гробом, приходит к вере в будущую жизнь. То есть сначала появляется вера вообще; дальше возникают вопросы: хорошо, я пришел к вере; но можно на этом остановиться. Есть такое понятие — деисты; их много среди ученых; они признают существование высшего разума, но на этом всё кончается. Да, где-то есть Бог; Он создал мир, но Он теперь не имеет к нему совершенно никакого отношения. Но если человек задумывается дальше, то следующий вопрос, следующий шаг — это желание вступить в какие-то отношения с Богом. Тут возникает вопрос о выборе веры, о выборе религии. И человек думает, изучает, смотрит: есть ислам, иудаизм, буддизм, разные конфессии в христианстве; дальше возникает выбор. И если он, читая Библию, потом Евангелие, узнает о Христе и останавливается на христианстве — как князь Владимир, который из всех вер выбрал наиболее близкую его сердцу, наиболее отвечающую его мечтам, — то встает вопрос: раз я избрал христианство и избрал его не просто абстрактно, но чтобы стать христианином, то теперь я хочу приобщиться Христу, стать Ему ближе. То есть человек может прочитать Евангелие и душой потянуться ко Христу; захотеть стать членом единого богочеловеческого организма, которым является Церковь, и тем самым приобщиться Христу.

К вере обычно приходят независимо от священника; ведь неверующий со священником как правило и не общается, он же не пойдет к священнику, чтобы спорить, доказывать свое неверие, а тот будет доказывать свою веру; это полная бессмыслица, ведь он не на диспут пойдет. Когда у человека нет веры, с ним нельзя говорить ни о чем духовном, это бесполезно, и уровень будет совсем низкий; у отца Андрея Кураева есть сравнение — это все равно, что со слепым говорить об особенностях живописи Рембрандта. А с уверовавшим человеком уже возможен диалог, и вот тут уже возможно общение со священником.

Если человек приходит к желанию креститься, то он, как правило, впервые встречается даже не с духовником еще, а просто со священником, который может его крестить. Сейчас люди часто приходят и по каким-то с нашей точки зрения нелепым соображениям, нелепым даже путем; и тут принцип такой: в крещении человеку никогда нельзя отказывать, мне кажется, потому что надо верить и в силу таинства, потому что здесь уже вступает Господь. Конечно, бывает так, что человек крестится, а потом все это забывается и остается только форма, документ — крестился, и больше ничего, а никакой церковной жизни не возникло, это очень часто бывает так; и люди крещеные разуверяются в религии, разочаровываются, теряют веру; но это уже дальнейший путь человека.

В древности людей к крещению готовили, испытывали их веру; сейчас так, к сожалению, далеко не везде, хотя где-то допускают к крещению людей не сразу, а с какой-то подготовкой; но по большей части не отказывают никому из приходящих; минимальные вопросы задают о вере — и все. Потом говорят — читай Евангелие; то, другое… и так крестят.

Мне кажется, что в наше время, в отличие от древности, не надо отказывать человеку в крещении, если у него хоть какое-то желание, хоть какое-то движение к Богу есть. Но всегда нужно сразу предупреждать, что крещение — это не панацея от зла; это не сделает твою семейную жизнь счастливой, и это не гарантия того, что ты не будешь болеть; это не магический способ избавить тебя от жизненных испытаний, от искушений, — ничего подобного. Нужно предостеречь человека от магического взгляда на Таинство; признак такого взгляда — это когда человек хочет получить какую-то выгоду от Таинства: допустим, крестить ребенка, только чтобы не болел… так же, как, например, чтобы не развалилась семья, я должен паломничество совершать, песочек откуда-то брать, маслице и так далее; или если я хочу избавиться, скажем, от пьянства, то я должен сделать то-то. Это чисто магический подход к Церкви, который сейчас очень распространен, и от магии надо предостеречь, это очень важный вопрос. Вот так я думаю; не надо отказывать человеку, но всегда нужно все-таки его предупредить, просто сказать человеку правду: ты будешь терпеть все, что и любые другие люди; это надо всегда внушать; но отношение у тебя может измениться. Может быть, некоторые разочаруются, скажут: я думал одно, а вышло другое; не знаю. Но все-таки отказывать человеку в крещении не надо. Надо верить в силу Таинства, оно имеет действие и силу.

Надо сказать, что это начало жизни в Боге, что ты становишься другом Божиим; если хочешь подружиться с Богом, то путь к этому есть — только и всего. Но знаешь: человек всегда свободен, и друзья всегда свободны, и это отношения свободы. Ты остаешься свободным нравственно, ты духовно свободен. Господь не деспот, который стремится подчинить тебя своей воле — нет! Ты свободен исполнять волю Божию. И верь в любовь Божию; надо, чтобы человек поверил, что Господь любит нас.

Но имей в виду, если ты хочешь приблизиться к Богу — если ты хочешь опять-таки — то нужно вот то-то и то-то… и больше ничего не говорить. Вот таким образом, мне кажется, надо действовать духовнику, если он встретился с желающим креститься. Отказывать не надо, но предупредить надо. Уж как отреагирует человек, это его дело, это уже его свобода; он может повернуться и уйти, а может остаться и принять крещение.

Новокрещенного надо на первых порах поддерживать; сказать: приходи еще… начни читать Евангелие, а главное — начни молиться. Обращайся к Богу своими словами и испытай, что ты будешь чувствовать.

И здесь духовник должен сразу сказать, что главное — любовь ко Христу, в этом заключается всё. Всё то, что ты видишь в Церкви: и богослужение, и предписания о посте, о молитве, об участии в Таинствах — это ведь не главное. Это никак не цель, не самоцель; это только средство к тому, чтобы полюбить Христа, чтобы соединиться с Ним и достигать Царства Божия. Чтобы новокрещенный не думал, что это нечто магическое, и что обязательно если ты сделаешь то-то и то-то, то тебе будет то-то — нет! Ты всегда свободен; как Бог свободен, так и ты свободен; Бог — Личность, и я — личность. Всегда надо оставлять место свободе; если ты надеешься на Бога, если ты будешь жить по заповедям и если Он захочет, если Господь соблаговолит по милости Своей, то Он тебе поможет. Мы спасаемся милостью Божией, а не своими заслугами. И думать, что если ты будешь то-то и то-то делать, то ты обязательно спасешься — вот от этого избавиться надо. Так фарисей думал — что это его право; а никакого права нет. Царство Божие — не Царство прав, а Царство милости и любви. Только по любви и милости Божией мы можем спасаться, веруя, что Господь нас любит и захочет нас спасти; этой верой мы и живем.

А вот на пути приобщения ко Христу духовник может помочь. У владыки Антония есть очень хороший образ: дикая ветвь прививается к стволу; вот садовник идет и видит росточек, отрезает его; он уже начинает умирать, из него как бы течет жизнь. Но садовник подходит к большому дереву, взрезает кору и прикладывает этот росточек к стволу; росточек прививается к дереву, врастает, и жизнь загорается в нем во всей полноте. И росточек — а это образ человека — не просто ожил, он стал именно до конца живым, приобщившись к источнику жизни, к стволу, который есть образ Христа. Вот так и каждый человек, который еще не крещен, это дикая ветвь, которая прививается к стволу, который есть Христос. И в Таинстве крещения эта дикая веточка прививается к единому стволу, ко Христу. Вот почему, когда человек хочет приобщиться ко Христу, священник ему говорит: если ты хочешь ближе быть ко Христу, единственный путь — принятие крещения. А дальше, после крещения, начинается уже жизнь во Христе; начинается жизнь в Церкви.

И новокрещенный спрашивает: что мне нужно дальше делать? Господь отвечает ему: соблюди Мою волю, Мои заповеди; а заповеди — о любви. Тогда духовник говорит человеку, что главное в христианстве — это не свод правил и предписаний; христианство — это прежде всего любовь ко Христу. Вот это главная мысль, которую духовник должен привить приходящему: любовь ко Христу и больше ничего; вот что нужно. А уже исходя из любви ко Христу ты стараешься соблюдать заповеди, как Он сказал: Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое (Ин 14:23), Мои заповеди; а главная заповедь — о любви: Да любите друг друга, как Я возлюбил вас (Ин 15:12). И человек учится любви к Богу, которая проявляется в первую очередь в любви к человеку; чтобы через каждого человека, в каждом человеке как бы видеть Христа. Духовник ведет человека по этому пути: именно чтобы он полюбил Христа, и духовник помогает ему взрастить эту любовь. Ведь духовник — путеводитель ко Христу; не куда-нибудь… только чтобы не сделать из пасомого такого, знаете, вымуштрованного солдата, который исполняет все правила, а Христа оставляет где-то за бортом, и считает, что эти правила — это и есть всё христианство. Ничего подобного; вот как фарисей — он ведь все исполнял, но не имел никакой любви к Богу, фактически у него была любовь к себе, потому что он себе приписывал всё, и Богу как бы предъявил счет: вот Ты мне должен, потому что я не прелюбодей, я не хищник, не тот, не другой (Лк 18:9–14). Как будто это входной билет в Царство Божие; и он был осужден; потому что любви-то у него не было ни грана, одна гордыня и самость.

Так что главное то, что деятельность духовника по отношению к пасомому должна быть построена именно на любви ко Христу. Но мало сказать: читай Евангелие, посещай службу; важно, ради чего это всё делается. Ведь все это только для того, чтобы в сердце возгреть, взрастить любовь ко Христу. Священник должен не только привести ко Христу, но взращивать в человеке эту любовь Духом Святым. Если ты это делаешь, то ты будешь выполнять правильно свое назначение как духовника. Здесь уже начинается действие Святого Духа на человека, потому что никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым (1 Кор 12:3), так сказано в Священном Писании. И духовник смотрит, мы уже говорили об этом, смотрит на действие Святого Духа на человека, сам стараясь быть в стороне, только присматриваясь и помогая ему; никакого насилия, никаких принудительных действий; просто видеть, как человек идет по своей свободе. Просто надо уметь направить его, направить вовремя, подсказать; может быть, что-то и со строгостью сказать: желательно, чтобы ты так делал; но опять-таки всегда оставляя человеку свободное решение, хотя бы и со строгостью: нужно то-то и то-то, если ты хочешь; но имей в виду, что ты свободен, пожалуйста. Христос сказал: если кто хочет идти за Мной… (Мф 16:24; Мк 8:34; Лк 9:23); так что если ты хочешь, вот как ты должен поступать, — но опять-таки если ты хочешь; то есть во всех случаях не лишать свободы воли, вот что важно.

Человек сам вступает в отношения со Христом, и это самое главное. Духовник видит уже, что человек идет ко Христу, он уверовал в Бога, познакомился с Евангелием, выбрал христианство, выбрал Христа, потому что почувствовал сердцем свою близость ко Христу и хочет сродниться с Ним. Хорошо, ты хочешь сродниться со Христом — но путь к этому вот такой: Таинство крещения. Ты вступаешь в ту область, где Хозяин Христос. Церковь — это мистический духовный богочеловеческий организм, Тело Христово; то, что Христос оставил на земле; Он пребывает в Своей Церкви, как в едином организме.

А вводить в Церковь надо потихонечку; питать жиденьким молочком, немножечко, как ребеночка малого, а не твердой пищей сразу. Надо, чтобы человек радовался о самом крещении, о том, что он стал другом Христа Спасителя, другом Божиим; вот что надо подчеркивать. “Ты начни с небольшого; вот, давай начнем молиться; попробуй, помолись; потом приходи, расскажи, чувствуешь ли ты что-нибудь… Почитай Евангелие; может быть, тебе еще захочется спросить; вот с чего начинай. Ходи понемножечку в храм, хотя бы раз в две недели или в неделю, когда сможешь. Немножко постой, послушай; как ты себя будешь чувствовать?”.

Чтение рекомендовать новокрещенному надо тоже не все. Бывает, что человек только приходит в Церковь и начинает читать Иоанна Лествичника или кого-то еще вместо того, чтобы читать самые простые вещи. Но это нельзя сразу, читать надо начинать постепенно: владыку Антония, скажем; отца Александра Меня “Сын Человеческий” — вот эту книгу пусть новокрещенный почитает, чтобы почувствовать Христа, близость Его Самого, вот самое главное; а предписания об уставе — это вторично.

Ни в коем случае не принуждать его к соблюдению устава; это очень большая опасность, если духовники сразу начинают: вот тебе правило — постись, то, другое, устав соблюдай; большую ошибку можно совершить с человеком. Большая осторожность должна быть, чуткость, внимание. Бывает, что люди крестятся, а потом из-за необходимости соблюдать устав боятся войти в Церковь, между ними и Церковью стоит пост, правило, долгие службы; надо отбивать поклоны, вычитывать какие-то невероятно длинные вещи, правила — и всё это совершенно чуждо их опыту. Сразу налегать на полное правило совершенно не нужно, ни в коей мере. Одну-две молитовки выучить: “Отче наш”, “Богородице Дево, радуйся” хотя бы; “Символ веры” выучить прежде всего, это основа основ, чтобы знать, во что мы веруем. “Принимаешь ты это? — Да, принимаю”. Вот и все, и достаточно, и хватит с тебя. На первых порах обращайся к Богу своими словами, а потом постепенно будешь входить в Церковь и читать молитвы, написанные уже святыми людьми. Надо объяснять, что это их великий опыт, для нас недосягаемый; но кое-что мы можем принять; и задача наша — сделать их молитвы нашими молитвами, чтобы мы сами уже могли молиться их словами. Сделать эти слова своими — это постепенный, очень долгий путь. Человека надо настраивать сначала на самое жиденькое молочко, как младенца, который только ходить начинает: вот, ты еще только начинаешь ходить, ты еще совершенный младенец, тебя надо поддерживать; не всё сразу…

Так же и с постом. Духовник должен сказать: не надо, сейчас не постись, если ты пришел к вере только что, недавно крестился. Пост — это только средство; это тебе поможет, может быть, в будущем овладеть собой, своими страстями, помогает бороться с грехом; но как помощь, как средство, главное не это, главное — плод духовный. Поэтому, мне кажется, не надо заставлять поститься новокрещенного, а то он действительно может свихнуться на этом; это ни к чему, это принесет ему большой вред и может отвратить от Церкви. Бесполезной диеты чтобы не было, это духовно важно; пост имеет духовное значение, это надо подчеркивать. И предостерегать от крайностей, всякие крайности вредны. Особенно на первых порах мне кажется ни в коем случае не нужно; пост как раз надо отложить до более позднего времени созревания в Церкви. Так что насчет поста — это неверно, когда начинают сразу, на этом сорваться очень просто. Тут роль духовника, если он есть, очень важна: надо предостеречь от всего этого. Я имею в виду новокрещенного, а не уже живущего в Церкви человека, тут другой разговор. Но если говорить насчет поста, то опять-таки у каждого свое: состояние здоровья и много других факторов.

А то можно сделать большую ошибку, если случается такое слишком суровое водительство или недосмотр; это не годится. И эта ошибка часто бывает в духовном руководстве. Тут, конечно, новокрещенному очень важно выбрать священника. Ходи, если хочешь, просто посещай; если хочешь иметь себе наставника — это доброе дело, доброе желание, но не сразу, не думай, что тебе нужно идти к первому попавшемуся. Для этого нужно молиться, искать; к одному пойти, к другому, к третьему… если найдешь священника просто, и почувствуешь влечение сердца, почувствуешь, что ты можешь, тебе захотелось этому человеку открыть душу. Простому, сердечному, который тебя примет приветливо, с любовью, который выслушает тебя, и ты почувствуешь желание с ним иметь общение. На этой основе возникает путь обретения духовника. Это не сразу бывает, тут требуется какое-то время, пока ты найдешь, это не так просто найти человека по сердцу. По сердцу — вот это очень важно; а дальше уже от духовника зависит, как и что, от его опыта и мудрости.

И всегда надо помнить, что в руководстве духовника самое главное — направить ко Христу. Любовь ко Христу — вот на это надо устремить всё внимание. Полюбить Христа — но как это сделать; как я могу Его полюбить, как я с Ним встречусь?

Вот поэтому духовник сразу должен говорить: читай Еванге­лие; такое простое, казалось бы, предписание. Человек может сказать: “Я знаю Евангелие на память”. Вот тут объяснять надо, что Евангелие — священная книга, благодатная, это как бы письмо Христово, адресованное к каждому из нас; с его страниц с нами говорит Сам Христос. И читая Евангелие, мы встре­чаемся духовно с Самим Христом Спасителем, вот ведь в чем дело. Но советовать надо не жестко; всегда стараться убедить человека, что нужно каждый день хоть главу слова Божия читать; и чтобы он именно понял, почему. Духовник может посоветовать — не то, чтобы предписать, но просто сказать: “А вот, испытай: попробуй молиться; таким-то образом молись; попробуй каждый день читать Евангелие… Попробуй, это тебя направит ко Христу, зажжет в сердце огонек любви ко Христу. Поэтому я тебе советую вот это делать”. Вот так должен подходить духовник; не так, что “я тебе приказываю — читай, делай, молись”, нет! Но если ты пришел ко мне и хочешь получить что-то, — вот, я тебе советую как добрый советчик; это не моя прихоть, это опыт многих людей, как можно полюбить Христа, встречаясь с Ним через чтение Евангелия, посещая богослужение, участвуя в Таинствах, в личной молитве — церковной, домашней; вот и все наши средства собственно, и вот на что направлено руководство духовника — на любовь ко Христу.

Другого ничего не надо, никаких мудрежей, не требуется заходить в какие-то богословские дебри. Научись в простоте сердца любить Христа, в детской простоте, непредвзятости: будьте как дети (ср. Мф 18:3). Чтобы не осложнять новоначальному путь, чтобы он не почувствовал: “в какие дебри, Боже мой, надо заходить, как это сложно всё, это надо учиться специально, и я не могу того или другого”… Вот этого не должно быть. От духовника человек не должен уходить в таком состоянии. Нет; оказывается, всё очень просто. Полюби Христа; это не сразу тебе может даться. Но ты проси у Него словами: даруй мне любовь к Тебе, научи меня Тебя любить всем сердцем, всем существом. Вот так, чтобы человек и простой мог, и интеллигентный, и ученый — знал, что это касается абсолютно всех — и детей, и взрослых, и ученых, и простых; все равны в этом плане и никаких сложностей, вот что надо понять. Если ты захочешь изучать — это твое дело; ты можешь изучать и философию и историю религий… Но раз ты уже пришел в Церковь, то я как духовник тебе говорю — учись любви ко Христу. Этому надо учиться; к этому надо стремиться и просить, выпрашивать; выдавить это из себя мы не можем; выжать из себя, знаете, из пальца высосать, этого нельзя; это можно только испросить у Бога. “Господи, прости; дай мне любовь к Тебе, согрей мое сердце любовью к Тебе!”. Вот, проси этого у Господа, проси неустанно, проси неотступно, и Он тебе даст, потому что Он Сам говорит: просите, и дано будет вам (Мф 7:7).

Вот что духовник может сказать новопришедшему: я тебе советую, только советую; если ты пришел ко мне, я говорю тебе как старший друг, который этим же путем старается идти: читай Евангелие каждый день, главу, не больше; медленно, не спеша, и почувствуешь в конце концов, что Христос говорит с тобой, ты с Ним встречаешься. А встретившись с Ним, ты и любовью проникнешься к Нему. Вот, мне кажется, таким путем надо идти; а остальное всё уже приложится… Чтобы не озадачивать, не осложнять, не запутывать новоначальному путь к Богу, а наоборот, расчищать, прояснять, чтобы человек видел цель — быть с Богом, жить с Богом, во Христе. Это всё; ничего больше, никаких сверхзадач, никаких сверхподвигов; сухари есть, хлебом и водой питаться — этого Господь не требует от нас; а ты живи, иди царским простым путем, не мудрствуя лукаво. Вот на что должен направлять духовник, потому что он — путеводитель ко Христу. Поэтому истинные духовники — всегда очень простые люди, доступные, любящие; и к такому духовнику пришедший человек тянется сердцем. Преподобные Амвросий Оптинский, Серафим Саровский — вот духовники настоящие; и в наше время были — отец Николай Голубцов¹³, отец Владимир Смирнов¹⁴, отец Александр Ветелев¹⁵ — к ним сердце людей тянулось.

В связи с темой духовничества был поставлен такой вопрос: какую роль в общении с духовником играет самосознание пасомого, сформировавшаяся личность человека? Если человек не сознаёт себя личностью, с ним встречаться весьма трудно. Кто перед тобой — робот, ходячий набор каких-то правил, знаний, сведений? Где же ты сам? Хочется встретиться просто с человеком, с личностью, единственной, неповторимой. Ведь каждый человек, каков бы он ни был, остаётся личностью. В нём это может быть сильно задавлено внешними предписаниями, светскими обычаями, средой, которая его окружает. Он может всегда играть какую-то роль среди людей: с одними он один, с другими он другой; а где же сам человек?

Вот в чём задача; только с “просто человеком” и можно иметь дело. Когда человек не знает себя, когда он с тобой играет определённую роль, хочет под тебя подделаться, чтобы не ударить лицом в грязь перед тобой, чтобы выставить себя в лучшем свете, то это опять-таки игра; нет простоты, не проявляется тот, кто он на самом деле. Поэтому когда он попадает в другую среду, он становится совсем другим, и ты его можешь даже совершенно не узнать; и по рассуждениям, и по взглядам он вдруг оказывается совершенно другим человеком; к третьему он по-третьему подходит, к своим близким и родным — тоже совершенно по-другому. Поэтому естественно, что и по отношению к Богу он тоже может быть неестествен, непрост, а ведь по отношению к Богу человек не может играть роль: Бог видит его насквозь, таким, какой он есть, а не его внешние оболочки. Вот докопаться до его личности, до его сути — это бывает не так просто. Где же сам человек? — Вот в чём вопрос; вот в чём задача.

И только от мудрости духовника, от его опыта, от его духовного зрения зависит, сможет ли он разглядеть в человеке его самого. И вот с этим внутренним ядром, сущностью человека, он может и встречаться, и вести беседу, то есть когда священник знает, что это, наконец, он сам, это его Я.

Как это сделать? Это, мне кажется, в какой-то мере вопрос искусства духовника, искусства очень большого, вопрос его психологичности, умения войти в психику человека, а всю шелуху как-то сбросить с него. Человек, пришедший на исповедь, будет говорить тебе одно, допустим, рассказывать о себе; а ты чувствуешь, что за этим кроется известное лицемерие и какая-то фальшь, неестественность, что это не главное, это то, что скрывает самую его сущность.

Но духовник должен, может быть, задать ему какие-то вопросы, которые помогут ему войти в себя, то есть узнать, что он есть, кто он есть на самом деле. Вот из этих вопросов, лично адресованных человеку, касающихся, скажем, его отношений с родителями или супружеских, отношений с окружающими, духовник поймёт, что же за человек перед ним стоит. И вот когда духовник, так сказать, докопается до его сущности, вот тогда может быть диалог и правильное взаимопонимание.

Духовник особенно должен понять человека; потому что то, что духовник ему говорит, он только тогда услышит, когда будет слышать не его оболочка, не его внешняя, игровая роль, а самая суть, сущность его. Вот к этой сущности и нужно обращаться, до неё нужно докопаться. Это внутренний, сокровенный сердца человек, который у каждого есть; это человек, который часто запрятан под шлаком всевозможных внешних атрибутов и внешних впечатлений, которые как бы нагромождены на нём… Это надо выявить, расчистить, как икону, которая потемнела от времени и утратила свою красоту и блеск. Надо докопаться до сути человека; и оказывается, что там много необыкновенного света и красоты; до них-то надо добраться. По каким-то вопросам, я не знаю каким — Господь подскажет, конечно, что спросить — но это обязательно нужно, потому что духовник должен разговаривать именно с этим внутренним человеком; вот тогда будет толк, и встреча, и общение, и какое-то, может быть, и правильное влияние. Потому что нельзя влиять на ту роль, которую ты играешь передо мной, а только на то, что ты на самом деле есть.

Важна самая внутренняя сущность, внутренний человек; это и есть личность; это тот образ Божий, который в каждом есть, потому что каждый человек — икона Божия, образ Бога Живого. Это ядро человека — со своими чувствами, со своим духовным зрением, ρξ ρβξθμ βθδενθεμ μθπΰ.

Духовник должен заботиться о выявлении, взращивании и воспитании этого духовного внутреннего человека. Поэтому всякая исповедь — это веха воспитания внутреннего человека. То есть духовник работает не над оболочками человека, а над его сущностью, чтобы он познал свою сущность и любил бы быть с самим собой. Потому что очень часто люди не любят быть в себе, не любят быть наедине с собой. И у них возникают отвлечения; например, когда смотрят телевизор в течение целого дня или бесконечно слушают радио. Это именно желание уйти от себя; потому что человеку бывает страшно остаться с самим собой; страшно познать себя: что же он такое собой представляет, оказывается? Не так это просто. Он хочет обязательно уйти вовне куда-то, пойти ли в гости, в театр; развлечься, только чтобы не быть с самим собой. Это страшно; и это бывает у большинства людей, мне кажется; они прикованы к чему-то внешнему, стремятся к развлечениям, лишь бы отвлечься от себя. Потому что быть с самим собой бывает очень тяжко, тем более что греховная пелена страстей, мрак, тьма очень густые бывают, и страшно в этом мраке быть человеку. Оказывается, как страшно! Я думал, что я хороший, а вон какой у меня внутри мрак в душе. И это бывает страшно познать, и поэтому человек уходит от этого, старается уйти, убежать.

А надо наоборот, чтобы человек полюбил быть с самим собой, потому что тогда бывает встреча с Богом: Бог встречается именно с этим внутренним человеком. И внутри нас пребывает Господь, именно во внутреннем нашем человеке; вот в этом-то человеке образ Божий. И задача духовника — как-то раскопать это; это как клад найти, выявить золото из всей внешней руды, отделить и выявить самую сердцевину: вот где я, вот где ты; и радоваться этой находке.

Да, познать себя — это как находка; недаром самопознание — это большая духовная задача. Без самопознания не может быть ни настоящей исповеди, ни покаяния; поэтому наша цель — познать себя самого. Знаете, есть образ змеи, держащей себя за хвост? Это, по-моему, символ самопознания.

И познавая себя, человек как бы снимает слой за слоем; сверху снимает один слой, другой, — всё наносное, это всё надо отбросить; и наконец он добирается до какого-то клада. И до самой сердцевины докапываться — это задача и духовника и, конечно, самого пасомого, но того, кто хочет сам к этому стремиться.

А путь к самопознанию есть: надо прежде всего придти в состояние именно внутреннего покоя. Прикрыть глаза и так побыть, чтобы у нас не было ни одной мысли и ни одного образа; и постараться несколько минут побыть просто в полном молчании; и почувствовать единение с самим собой. Вот, ты сам с собой сейчас; ни мыслей, ни чувств; ничего внешнего, на тебя воздействующего. Вот это первый этап, мне кажется… очень важно, чтобы человек это делал. Этому помогает молитва, конечно, потому что Господь в нас пребывает, Он именно с нашей внутренней сущностью, поэтому если ты будешь молиться, это тоже поможет раскрыть тебя самого.

Но тут нужна твоя искренность к Богу; не славословие бесконечное, повторение каких-то слов, а именно живая молитва, то есть встреча с Богом. Если человек не встретится с собой, то ему трудно встретиться и с Богом. Поэтому — молчание, покой, тишина, сосредоточенность в себе самом… вот что надо полюбить. Современные люди часто не любят этого; а это надо культивировать; мне кажется, ежедневно надо упражняться в этом. И тогда можно почувствовать и Бога, почувствовать Его присутствие. А так мы не чувствуем даже присутствия Божия, мы живём поверхностно, скользим по поверхности, вот что самое страшное, и так вся жизнь может быть скольжением по поверхности; а вглубь никакого движения. А жизнь имеет глубину, глубинное измерение.

В этом смысле очень страшна профессия актёра, потому что человек перевоплощается в совершенно другого и какое-то время живёт жизнью другого человека. В течение целого большого спектакля он живёт уже не сам. А после спектакля актёры обычно чувствуют себя опустошёнными; мне кажется, потому что они уходили от себя, становились другими, были как будто в другой кожуре, в другом одеянии, жили в совершенно другой судьбе. Это могла быть роль праведника или роль человека очень грешного, преступника. А войти в плоть и кровь этого существа, то есть жить его грехом, его падениями в течение целого спектакля — это переживать не так просто.

Вы знаете, святые Отцы в основном довольно отрицательно относились к профессии актёра. Конечно, во время Димитрия Ростовского был особый театр, где представлялись Евангельские события, например, вход Господень во Иерусалим на осляти, но это нечто другое. Но глубоко входить в чужую роль, в роль другого, мне кажется, очень страшно и очень опасно в духовном смысле, потому что человек должен потом когда-то становиться самим собой; а ему это трудно, потому что он выхолощен весь, опустошён, он весь живёт в другом. Это у актёров бывает наиболее ярко выражено. Но и у каждого из нас это бывает; в меньшей степени, но мы всё же бываем актёрами в отношениях с другими людьми.

Вот, я говорю, и я с одним один, с другим другой, с другим третий — вот это лицемерие… Задача духовника непростая, но мудрость и опыт могут подсказать ему; он по каким-то нескольким вопросам, может быть, поймёт, где же сам человек, где его внутренняя сущность — вот это очень важно.

* * *

Сейчас бывает так, что человек “не умеет хотеть”; когда он всю жизнь был задавлен родителями, внешними обязанностями и даже не считает себя вправе хотеть чего-то самостоятельно; это очень серьёзная проблема. Он приходит в Церковь и с трудом начинает освобождаться от этой зависимости, но зрелым отношениям он ещё не научился.

С таким человеком должен быть именно разговор; надо общаться с ним по-дружески, очень постепенно. Он ещё ничего не знает, он только чувствует сердцем, что он встретил Бога, Господь постучался в его сердце — это единственное, что совершилось. Вот это очень важный момент; это начало: “Господь зовёт меня”. Этого человека лучше направить к другому человеку, даже не к книгам. Это может быть просто верующий друг — в семье или среди знакомых — и не обязательно священник. Друг, который мог бы взять его под своё крыло, и через беседы с ним, через разговоры направить на правильный путь.

Сейчас он ещё ничего не знает — пред ним только открылось нечто новое. А куда идти — направо, налево, сюда, туда, он не знает; он ещё не знает даже, чего захотеть… Вот тут должно направить его; важно, чтобы его познакомили с человеком или со священником, именно знающим путь; чтобы было братское отношение.

Ведь и в древности так бывало, наверное: когда язычники, которые не знали Единого истинного Бога, слушали проповедь Апостолов, и эта проповедь была настолько вдохновенна, настолько вдохновлена Богом, что это пронзало сердца людей, и они начинали откликаться, отзываться. Они ещё ничего не знали, но уже шли, и Апостолы наставляли их. Апостолы постепенно испытывали, насколько прочно пришёл человек, определяли какой-то срок перед тем, как крестить его; это так называемая катехизация. Сейчас, к сожалению, это не везде происходит, это трудно из-за изобилия народа; но, по-моему, где-то это есть. Должна быть подготовка к крещению, подготовка к вступлению в Церковь. Беседа с человеком должна быть очень, я бы сказал, сердечной; чтобы он захотел открыться другому, открыть свою душу: что с ним произошло, как Господь постучался.

И друг его может сказать: “да, у меня так же бывало; или немножко по-другому; или — вот у меня было иначе; ведь и я тоже не знал когда-то…”. Может быть, с детства воспитывался в вере; а может быть, было только внешнее, родители в храм водили, и почувствовал себя с Богом только в какой-то определённый момент. Обязательно должен быть человек, который поделится своим собственным опытом. Вот это очень важно, потому что тут обязательно должно быть содружество, помощь, поддержка.

“Ведь Бог постучался в твоё сердце, значит, у тебя уже есть какая-то вера, сознание, что наша земная жизнь временна, что мы готовимся к чему-то…”, — это часть беседы; надо развивать это отношение: “помни, что это большое событие в твоей жизни, что ты уверовал… что ты ощущаешь?” — и человек будет постепенно делиться; возникнет дружеский диалог, без принуждения. То есть личная беседа, встреча очень важна; через встречу с другим человеком помочь адресоваться и к Богу. “Хочешь приближаться к Богу; хочешь врастать в это, развиваться в этом направлении; хочешь становиться нам собратом — сестрой или братом?”. Надо, так сказать, подвести человека к хотению. Такие беседы — одна, другая, третья — помогут человеку раскрыться Богу навстречу.

Человек должен пройти какой-то путь, испытание, испытать себя, прочно ли уверовал; именно сам себя человек должен познать, испытать, почувствовать, чего он действительно хочет. Господь постучался, но отзовусь ли я, открою ли Ему дверь своего сердца? Вот для этого испытания должно пройти какое-то время; и должны быть беседы с человеком. Вот тогда он поймёт, чего он хочет, к чему он должен стремиться и как. Но само решение надо предоставить его внутренней свободе. И он может ещё больше раскрыться, внезапно и самым неожиданным образом — но это всё длительный процесс, процесс творческий.

* * *

Вот человек, пришедший к духовнику, осознаёт, что “хотеть он ещё не умеет”, но уже говорит, что он “хочет хотеть”, — какова роль духовника в таком случае? — очень ответственная и, я бы сказал, очень нелёгкая; потому что духовник должен наблюдать за развитием души этого человека, который ещё только на пути.

Но возможно, он ещё и к духовнику-то не пришел, вот в чём вопрос. В каком-то состоянии это может быть ещё рано; может быть, человек ещё не осознал, что ему нужно вообще придти к духовнику; он ещё только ищет, находится во внутреннем поиске.

Ведь когда он придёт к духовнику, это уже серьёзный шаг, значит, у него есть какая-то решимость, он уже захотел получить наставление, руководство к действию. Пусть какое-то начальное, примитивное, как в первом классе или нулевом, но он хочет начать какие-то действия, направленные к собственному хотению. Если он захотел этого, почувствовал, что сам не может, и ищет помощника — не командира какого-то, именно доброго помощника, друга. Но это не обязательно духовник, это может быть хороший знакомый, хороший человек, которому он доверяет, которого любит чисто по-человечески и чувствует, что тот пришёл к чему-то более серьёзному, тогда он к нему тянется, потому что от него может получить какое-то указание, как действовать. Он будет беседовать — не обязательно со священником, это может быть обыкновенный человек, который может направить на правильный путь.

Друг, который рядом с человеком, с которым тот чувствует себя равным, хотя он ему и старший товарищ, более опытный и знающий, этот друг может подсказать что-то, направить к литературе, рассказать что-то от своего опыта… И тот постепенно может приобщиться к сознанию того, что да, что ты мне говоришь, это хорошо, это правильно, я согласен; но мне хочется чего-то большего, мне хочется получить нечто от Бога.

Тогда друг наконец может сказать: я тебе могу подсказать, как делать, но я ведь не священник, я просто говорю от своего опыта, просто как товарищ. Но я тебе рекомендую пойти к священнику, он может тебе сказать от Бога нечто, что я тебе не могу сказать, потому что он от Бога обладает особой благодатью апостольской власти — и надо объяснить обязательно, что именно в таинстве покаяния, исповеди — благодатью вязать и решить грехи. И постепенно ищущий человек поймёт, что роль священника несколько другая. Священник для него вначале — это что-то очень высокое. Пока ещё до него не дошло, что священник — это человек, который полномочен от Бога, имеет апостольскую благодать, апостольскую власть от Бога вязать и решить грехи; священник имеет духовное право путевождения к Богу.

Вот если он пойдёт к священнику, и будет такое путевождение, то роль священника уже — смотреть, в каком он состоянии. Он может быть на очень ранней стадии… Но главное, чтобы всё-таки была вера, доверие; это первое условие, что человек проникнут доверием, а не просто идёт и ищет какой-то команды, какого-то приказа: делай так-то или эдак… Нет, он не этого ищет! Он ищет, я бы сказал, бережного, дружеского и очень внимательного отношения к своей душе. Он ищет именно такого священника, который может чутко, внимательно выслушать всё, до мельчайших подробностей, весь его путь. И чутко может подсказать: “с этой дорожки не сворачивай, а вот иди немножко влево… или немножко вправо”; то есть именно подсказать так чутко, что человек может через священника увидеть любовь Божию к нему.

Он может ходить к одному, потом к другому, к третьему, четвёртому священнику; и выберет себе такого, который действительно примет его с любовью, с вниманием, которые он почувствует, тогда он остановится на нём и будет ему доверять свою душу на самом раннем пути, и идти постепенно… А священник будет смотреть — а не командовать или приказывать, — просто чутко смотреть и говорить: как ты себя чувствуешь, что у тебя на душе? Расспрашивать будет обязательно; как ты сейчас, в каком состоянии, веруешь ли до конца? Или совсем ещё полу-веришь? И может сказать: да, я тебя не осуждаю за это, ты иди, я тебе дам возможность почитать такую-то книгу; а если хочешь — можешь опытно приобщиться к нашей молитве. Если ты ещё не молишься — ну хорошо, пока нет; но ты побудь в храме хоть немножко, посмотри, почувствуй благодатную атмосферу храма… Не стой ты всю службу, а хотя бы часть побудь. Если священник чуткий, то он всегда подскажет какие-то минимальные ещё вещи; и человеку это будет приятно и радостно…

А бывает так, что и не находят духовника, хотя ищут долго. Но главное, чтобы человек именно хотел хотеть, как кто-то правильно сказал, потому что без хотения нет спасения; оно зависит от нашего желания. А желание рождает решимость.

Так что путь у разных людей бывает очень непростой. И нужно только не оттолкнуть, не заградить, не заслонить… бывает так, что человек идёт к Богу, чего-то хочет, потом раз — заслон… Понимаете, он видит, допустим, что человек верующий, а как-то не по вере живёт в некоторых своих проявлениях. Чувствуется, что говорит одно, а действует по-другому; как фарисеи, которые говорили правильно, а действовали совершенно наоборот.

И задача — чтобы не было заслона на пути, чтобы никто не заграждал путь, наоборот, чтобы расчищали дорожку, помогали идти и указывали — вот иди туда-то, сейчас спокойно иди туда сам, а здесь мы тебя поддержим… Должна быть проявлена любовь к человеку, и это то, чего не хватает у всех нас; вообще на духовном пути часто в наше время очень мало бывает проявлено любви к человеку, к новоначальному, который только что начинает раскрываться. К сожалению, и формальность бывает, и сухость; короче говоря, всё то, из-за чего именно хулится имя Божие у язычников (ср. Рим 2:24), как сказано у Апостола. Вот чтобы такого не было; это страшно, когда люди отвращаются от веры из-за знакомства с подобным верующим, который так ведёт себя… это очень страшно, очень опасно.

Но надо верить в Божий промысел; бывает, хоть один человек, да Господь подскажет. Поэтому мы и молимся друг за друга, поэтому не доверяем себе. И священник не доверяет себе, он всегда молится о том, кто приходит к нему, в молитвах его поминает. Потому что знает, что человеческие силы слабы, и он человек и немощен; саном он облечён, но он немощен и подвержен греху, и сам-то часто спотыкается. Но он сознаёт это; и он облечён саном, поэтому может говорить человеку что-то от Бога, и поэтому он очень ответственно относится к тому, что скажет своему подопечному и тому, кто к нему пришёл хотя бы в первый раз, чтобы не оттолкнуть его. Нужно исключительно бережное отношение, особое, и бывает здесь трудно… Ведь надо почувствовать, что человек действительно искренно чего-то хочет, а не так, как бывает по настроению: нахлынуло — а потом охлаждение… Так что должна быть особая чуткость; но в каждом отдельном случае всё бывает по-разному. Да, очень это трудный путь.

* * *

А бывает, что человек только что приходит к вере, он ещё далёк от Церкви; и чем дальше он от Церкви, тем более внешние вещи его интересуют. Закономерность ли это? Да, именно так; пришедшего может интересовать внешнее, какие-то обрядовые моменты и это совсем не порок. Я знаю это; у меня лично так было. Мы были верующие, естественно, но в детстве меня особенно волновали предметы: кадило, каждение, запах ладана, облачения; даже причастие просто, к которому меня начали водить рано, сам цвет причастия меня привлекал — то есть все атрибуты внешней церковной, обрядовой стороны. Меня как-то радовало это — видеть и воспринимать внешнюю сторону церковной жизни. В этом нет ничего страшного, мне кажется; от внешнего идут к внутреннему, а не от внутреннего к внешнему; это естественно и прекрасно.

Внутри уже что-то совершилось, человек уже как будто уверовал, но вот он пришёл в храм, и его привлекают иконы, мерцание лампадок, красивые облачения, открытие царских врат, торжественные моменты. Если он музыкален, он воспринимает музыку, хоровое пение — во всяком случае эта внешняя сторона может его привлечь и захватить.

Потом он ещё раз захочет придти; и через внешнее постепенно идёт внутреннее; это мне кажется вполне возможным, и это можно приветствовать. Но чтобы человек не застрял на внешнем, надо постепенно раскрывать смысл совершаемого, объяснять — если человек потянулся душой и интересуется: что это значит, как и почему это происходит — надо ему в простой форме отвечать на какие-то вопросы.

Но бывает, как вы говорите, и наоборот: человека отталкивает обрядовая сторона, и он спрашивает: и что же, я всё это должен?.. Но он абсолютно ничего не “должен”. Всё должно идти от глубины сердца. Это убийство — смерть любви, когда человек говорит: я должен, я по долгу делаю добро, я должен любить… Если полюбишь что-то, то ты и будешь делать, без всякого “долга”; а когда по “долгу” — это не то.

Если ты делаешь человеку любое доброе дело “по долгу”, принуждая себя с натугой, то это не имеет никакой цены — ни для тебя, ни для кого. Ты, может быть, и сделаешь; но если с натугой, с чувством: “ах, как мне это тяжело”, — это совсем не то. И это почувствует другой человек. Он может даже не принять подарка, даже обидеться, потому что чувствует, что это не от сердца. Вот что самое главное: чтобы было от сердца, то есть всё исключительно по любви.

Поэтому ни в коем случае ты ничего не “должен”, никаких обрядов. Ты видишь, что люди молятся, кладут поклоны… но это ты не “должен” делать. Ты должен просто присматриваться, прислушиваться; попробуй — и ты сам испытаешь; чтобы человек сам чувствовал, сам испытывал. Вот такое самоиспытание, а не то что тебя принудили к чему-то и ты должен поклоны отбивать и так далее — нет! Этого не должно быть. Ты сам смотри, куда тебя повлечёт твоя душа. И друг, стоящий рядом, всегда направит в нужное русло; скажет, что не это главное, что это всё только внешние вещи.

В отношениях с людьми ведь не скажешь: я люблю кого-то — но мне его не нужно, я не буду с ним встречаться. Нет; ты захочешь к нему пойти, увидеть его; ведь так? Захочешь пожать ему руку, обнять его, поцеловать. Это внешнее проявление твоего внутреннего чувства; то, что мы, живя в теле, здороваемся за руку, обнимаем человека — это внешнее действие и обряд. Если у тебя сейчас нет желания встречаться, общаться — ты ничего не “должен”.

Так же и по отношению к Богу: если появится желание, то ты захочешь придти в храм, почувствовать, что ты к Богу идёшь… И рассказать надо человеку, что такое храм, что это место присутствия Божия, место благодатное. Вот почему люди идут туда, почему они так посещают храм.

Спрашивается, а как же быть, если человек всё делает с натугой, но из-за болезни; а делать всё равно хочется? Но это другое дело. Это благо, если хочется; Господь и хотение принимает. “Господи, я хотел к Тебе придти, но я болен, к сожалению; у меня сил нет сейчас; прости меня… я очень хотел к Тебе придти, но я болею — и скорблю, что я не могу… Просто сейчас не могу, я нездоров, или просто нет сил, я очень устал — но я Тебя люблю, Ты помни, я готов всё делать, но просто у меня нет сил физических или душевных, нет сил сейчас ничего совершить”. Это совсем другое дело, когда человек хочет, но в силу нездоровья, слабости — ничего не может; это не то что просто так….

А Господь смотрит на сердце; Он примет в любом положении. Главное — сказать, что Господь смотрит на сердце человека: сыне, дай Мне сердце твое (см. Притч 23:26); если у тебя сердце исполнено любви к Богу, если ты чувствуешь трепетное состояние любви, то вот это и хорошо, это и нужно. Оно само приходит; это не то что ты должен выдавливать из себя какую-то любовь. Господь Сам даёт: просите, и дано будет вам (Мф 7:7, Лк 11:9).

Если ты почувствовал хоть одну секунду в жизни прикосновение благодати — это уже хорошо. И это тебе на всю жизнь запомнилось — прикосновение благодати Божией в твоей душе. Вот это и помни, это держи в сердце. Потом всё как будто прошло, ушло; ты мог забыть об этом. На самом деле ты просто вспомни, что это было, что это никуда не ушло, что это придёт, и этим живи. Живи тем, что это было. Так по отношению к человеку, так и по отношению к Богу; очень важно воспоминание; живи воспоминанием, если оно есть. А сейчас нет сил, нет возможностей. И Господь никогда не осудит такого человека; и не надо его из-за этого обескураживать.

Для немощных людей, особенно для тех, кто пришёл к вере уже немолодым, обрядовая сторона бывает тяжела. Надо всегда внушать такому человеку: не думай, что в этом всё дело, что в этом вся сущность христианства. Твоё сердце дай Господу, вот самое главное; а чтобы сердце дать Господу, попробуй молиться, молиться тебе не трудно, просто обратись к Господу своими словами, в интимной обстановке, в уединении. Попробуй, обратись к Господу; и посмотри, что будет.

Если в храм пришёл — постой там хоть несколько минут, посиди, потом пойди домой. Но попробуй, посиди немножко, и ты почувствуешь; если тебе хорошо — и хорошо, если нет — уйди, не надо.

Здесь должна быть полная свобода волеизъявления по отношению к Богу, без принуждения; вот что очень важно. Тогда человек скорее откроется Господу, если он к этому уже внутренне направлен, а не оттолкнётся. Это очень важно, не оттолкнуть какими-то своими указаниями, трудностями: как трудно стоять, много народа, как тяжело и душно в храме, слушаешь — и ничего не понимаешь. Вот чтобы не оттолкнуть — просто пусть побудет немножко, закроет глаза, посидит или постоит в стороночке — и достаточно бывает человеку, поначалу особенно. А потом, если он захочет, захочет уже своей волей, он может втянуться постепенно; захотелось ему приобщиться больше — он уже и подольше постоит… Какие-то слова священника до него дойдут, возгласы. Тогда можно объяснить ему, что к чему, напомнить это. И счастлив тот, кто имеет рядом с собой друга, путеводителя, когда это просто обыкновенный человек — сестра, брат, муж, жена; друг, просто знакомый — люди, которые могут помочь; духовник — это уже нечто большее. Но самое важное — проявить любовь к человеку, тогда он скорее откроется и Богу, и людям. Всё основывается на любви, и только в этом суть дела.

* * *

Вот ещё одна проблема современной церковной жизни: человек крестился; прошло немного времени, и он начинает искать себе духовного отца. Духовников сейчас ищут многие, но ведь и священников сейчас стало очень много. Было даже сказано, что сейчас едва ли не считается “приличным” иметь духовного отца. Я этого не знал. Вот конкретный случай из современной церковной практики: люди, недавно крестившиеся, просили священника быть им духовным отцом, а он отказался, сказав, что не берёт “духовных чад”; а были и другие случаи, когда люди просто ждали, не сложатся ли такие отношения сами.

Я думаю, что ждать надо; отношения между священником и тем, кто приходит к нему на исповедь, действительно складываются сами. Просто надо ходить на исповедь — и всё. Сам я просто говорю: если хотите — пожалуйста, приходите на исповедь тогда-то, по таким-то дням — больше ничего. Если человек приходит, бывает, что какое-то время ходит, а потом может перестать; ему не нравится, и всё, и ушёл; или остался — это его воля. Вот и всё. Трудный вопрос, что значит быть “духовным отцом”.

Если человек, который ходит на исповедь к священнику, чувствует себя так, что он может спрашивать совета; если духовник к нему расположен сердцем, чисто по-человечески, то есть возникает какое-то человеческое отношение, он остаётся. Называет ли он себя духовным чадом или не называет — это уже другой вопрос; но он более серьёзно относится к тому, что говорит ему священник. А священник может сказать не совсем приятное, но человек это принимает. Бывает, священник по головке не погладит, и человек от него отходит. А когда человек принимает какие-то более строгие вещи и всё равно остаётся — вот это уже о чём-то говорит. Значит, он действительно может на этом расти. Значит, он может назвать священника, допустим… ну, хоть отцом… тут уж, как говорится, хоть горшком назови, только в печку не ставь.

И тогда могут действительно сложиться такие отношения, только без названия, без этикеток, без вывески; именно вот таким путём, а не то что я “соглашаюсь быть вашим отцом”. Ведь если я соглашаюсь, то это уже отношения на всю жизнь, значит, закрепляю во что бы то ни стало: что бы там ни было, а человек должен. А надо ещё присмотреться — может быть, тебе не понравится; может быть, и мне не понравится что-то. Вот так, как мне кажется, может рождаться отношение духовничества. Не так просто, как вывеска какая-то, как врачебный кабинет: “Дантист такой-то. Рвёт зубы без боли”, — вот такого чтобы не было. Надо, чтобы была постепенность; вопрос этот исключительно деликатный.

Часто духовник приводит к себе, а не ко Христу. Это ошибка, нельзя так делать, чтобы люди шли к тебе как к личности, ради тебя, потому что ты обаятельный человек. Бывает такая ошибка у священников, если на это не обращают внимания. Священник должен очень чётко, даже строго отсекать такие стремления, когда “прилипают” к нему душевно. Но по этому вопросу очень много написано. Бывает, что незамужние женщины могут искать в духовнике восполнения своей “неполно­ценности”, восполнения того, чего у них нет — допустим, нет семьи, нет мужа, и они ищут в духовнике такого человека, который может восполнить этот пробел, и получаются не совсем здоровые отношения. Поэтому из-за таких отношений потом обижаются на духовника, что он прошёл мимо, начинают истерики закатывать: “вы не обратили на меня внимания… вы со мной невнимательны”; бывают нездоровые разговоры. Это не должно иметь места.

Духовник — это руководитель к Богу, только к Богу, только ко Христу. Вот это задача духовника; не к себе приводить, а именно ко Христу. Если этого не будет, то это ложный путь, это может на прелесть навести, душу завести не в ту сторону. Это очень тонкий вопрос, особенно в общении с женским полом. Бывает, возникают нездоровые отношения. Но не обязательно; это просто надо иметь в виду. А бывают явно очень трезвые и хорошие отношения. Так что это вопрос тонкий и деликатный; и роль священника очень ответственна.

* * *

Как складываются отношения со священником, к которому человек приходит на исповедь? Если духовник имеет дело с уверовавшим человеком, даже если он верит ещё в малой степени, это уже значит, что с ним можно говорить: “Я тебе могу указать, куда мы идём, куда мы стремимся, где счастье, где радость жизни… Я такой же человек, как ты, такой же грешник, хотя облечён саном, но я могу тебе помочь, потому что у меня есть какой-то опыт, знания; если ты только хочешь, можешь этим воспользоваться”. Чтобы не чувствовалось, не было такого состояния, что человек пигмей какой-то; чтобы духовник не возвышался над ним: “я вот выше тебя, а ты где-то ещё там…”; нет, духовник такой же человек; должны быть отношения дружбы и равенства, я бы сказал. Духовник должен помнить, что он такой же грешник; это очень важный момент.

Если пасомый почувствовал, что духовник сострадательно относится к нему, знает про себя, что он сам такой же грешник, и не осудит, не отвергнет, то скорее раскроется такому духовнику, потому что он знает, что он такой же, как и ты. Духовник просто к чему-то уже пришёл сейчас, хотя может быть, каким-то другим путём, и он может тебя поддержать, помочь; наконец, просто выслушать.

И бывает, духовник вообще ничего не скажет; пришёл человек исповедоваться и долго рассказывает; а духовник, может быть, одно слово скажет и всё, и сразу даст разрешительную молитву. Просто молча выслушать, этого бывает достаточно. Человек выговорился и в какой-то момент — это очень важно бывает — почувствовал, что здесь присутствует Кто-то третий.

* * *

Люди, которые приходят сейчас в церковь на исповедь, часто бывают душевно изломаны, иногда даже душевно больны, например, в депрессии; спрашивается, как духовник может себя держать с ними? Особенно вначале важно, чтобы духовник был братом и другом, а не командиром. Быть солидарным с человеком; показывать ему, что и я — такой же грешник, что и у меня такие трудности есть — может быть, и большие душевные трудности есть — но я стараюсь; вот что стараюсь делать, так и так. Надо, чтобы духовник показал, что и он старается вместе с пасомым, чтобы тот почувствовал, что он брат, он рядом и такой же человек, как и он, просто облечён саном.

И не нужно настраивать человека на “подвиги”; ведь не в этом дело, не в подвигах. Господь нас спасает не за наши подвиги, а исключительно по Своей милости и любви; вот это следует внушить, вот на это надо надеяться, а не на какие-то свои подвиги: “я не буду есть чего-то…”. Ничего подобного; это совершенно в данном случае тебе не нужно; тебе нужно укрепляться в сознании, что Бог нас любит.

Вот чем окрыляйся: сознанием, что любит нас Господь, что любовь Божия беспредельна, чтобы тебя это поддерживало; а ты старайся так жить, чтобы не оскорбить Бога, Его любви. Это так же, как ты любишь человека и стараешься его не обидеть, сделать ему приятное, чтобы он не оскорбился твоим отношением — небрежным, грубым, неблагодарным.

Всегда надо воспитывать на благодарности к Господу за жизнь, за то, что у тебя есть. Вот так духовник беседует; это не просто сухое перечисление чего-то, это должна быть беседа, я бы сказал, особенно с новопришедшим надо беседовать и всячески его побуждать к любви, потому что главное — это поверить в Божию любовь и стараться отвечать на эту любовь тоже любовью, а не каким-то чисто формальным исполнением чего-то. Надо объяснить, что все заповеди строятся на любви к Богу и к человеку; что ближнего нельзя убивать, ближнего нельзя обкрадывать, ближнему нельзя говорить ложь, клеветать на него и так далее — все эти заповеди строятся на любви к Богу и к человеку, вот что надо внушать: возлюби Бога и ближнего, как самого себя (см. Втор 6:4–5; Лев 19:18; Мк 12:30–31; Иак 2:8; Рим 13:9); не желай другому того, чего себе не желаешь (Деян 15:20,29); это так просто, казалось бы. Вот это и внушать, на этом строить все отношения духовника с новоначальным. Не отпугивать его какими-то жёсткими вещами, а то можно так совсем отпугнуть человека. Или наоборот: он сразу решится, сразу двинется; начнётся такой спортивный интерес: вот, я буду делать то-то и то-то; буду голодать, ничего не есть. Это очень плохая вещь; сорвётся человек обязательно, ничего хорошего не произойдёт. Наоборот: сейчас не надо поститься… ты не постись, ты просто по мере сил и возможностей молись, беседуй с Богом; читай слово Божие, проникайся любовью ко Христу прежде всего. И на этом строй целеустремлённость своей воли, волю устремляй на любовь ко Христу; ты пришёл не ко мне, а ты к Господу пришел, Ему говоришь, Он главный, я только помощник твой…

И всегда вести по такой линии, что каждый человек драгоценен бесконечно; духовник должен с большой любовью отнестись к тому, кто пришёл. Если даже он ещё не справляется, если много делает того, что не нужно — тем более; больше проявить любви, — внимания и любви. Чтобы человек почувствовал душевное, человеческое расположение к духовнику. И на человеческом уровне и говорить, именно на человеческом, не на каком-то очень возвышенном духовном, не нужно этого вначале. Просто человеческий уровень должен быть; и так строить и отношения с духовником, и со своими ближними. Говоря педагогически, на это надо настраивать пасомого.

Человеческое достоинство пасомого надо всячески поддерживать и никогда не унижать, никогда не подавлять, вот что самое главное. Сейчас можно встретить и такое, что человеческое достоинство пришедшего в Церковь подавляется. Я не представляю себе этого. Думаю, что это немыслимая вещь, так не должно быть, человеческое достоинство должно быть, мы же не рабы какие-то; во Христе какое же может быть унижение? Ты не червь, а сын, сын ты Господу, брат и друг! Да, ты грешник, конечно; я грешник, но всё равно я знаю, что я могу исправить свою жизнь. Знаю, что надо стараться исправлять свою жизнь, потому что я люблю Христа, я не хочу Его оскорблять, я хочу жить с Ним в мире. Вот в чём дело; из этого надо исходить.

И духовник не может принуждать к каким-то вещам, он просто друг, брат. Сам Христос говорил ученикам: братья Мои, друзья Мои (см. Ин 15:14–15; Ин 20:17); Он, будучи Богочеловеком, так относился к ним. В Молитве Господней мы говорим Отче наш. Бог-Отец, Отец Небесный, Источник и Начальник всего — наш Отец. И мы являемся Его детьми вместе со Христом; мы Христу братья, мы Его сёстры, и поэтому-то мы говорим именно Отче наш. Вот это надо внушать людям, чтобы люди полюбили Христа; такой должен быть путь руководства, только такой — путеводительство ко Христу.

Апостол Павел говорит: для меня жизнь — Христос (Флп 1:21); уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал 2:20); живу во плоти <…> верою в Сына Божия <…> пострадавшего за меня (Гал 2:20). Это его личная святость; нам можно только учиться у него этой пламенной любви ко Христу. Это я говорю просто как пример; а вообще на этом надо строить свои отношения с духовником. Духовник не должен быть каким-то вообще недосягаемым; он такой же, равный тебе человек; он должен сознавать про себя, что я такой же грешник, но просто хочу ему помочь, поддержать его хочу, потому что я этим путём тоже шёл и иду сейчас; давай будем стараться вместе. Вот когда так поставят вопрос, то совсем другое отношение будет с духовником, человек потянется к нему, потому что знает, что это друг, что это не кто-то недосягаемый, к кому он боится подойти, подходит с трепетом. Он друг, он рядом, как любой друг. А духовник поможет быть в дружбе со Христом, своим Спасителем; духовник укажет, что истинный друг — Сам Господь Иисус Христос. Он ему укажет, что Христос нас всех называет братьями и сёстрами, что мы не рабы Его, а в действительности братья и сёстры. Как мироносицам сказал Господь: иди к братьям Моим и скажи им (Ин 20:17), что Я воскрес¹⁶. А братьям — это ученикам; Он называет их братьями и друзьями Своими; отношение Христа к нам и наше ко Христу вот такое; на это должен настраивать духовник. А если ко Христу такое отношение, то к духовнику тем более, потому что он такой же грешный человек. Христос безгрешен, Он Господь, но Он солидарен с нами, полностью солидарен; а мы идём к Нему, наше стремление — ко Христу, мы должны идти к Нему всю жизнь, полюбить Его и быть во Христе, со Христом всю жизнь. Вот тогда совершается наше личное спасение; а спасение — это жизнь в Боге и с Богом, больше ничего. А грех и погибель — это отделение от Бога, духовная смерть. Жизнь — это Христос: и в Нём, и с Ним. Вот к этому надо стараться вести пасомого, больше ни к чему абсолютно: к жизни во Христе и со Христом. Тогда и выполнена задача духовника.

Публикация А. Петровой