Фрагменты из приходских бесед. Беседы о Литургии

1.

Все праздники церковного круга лишены смысла, если нет Пасхи, потому что если Христос не воскрес, то все остальные события церковного круга, Евангельской истории могут быть только историческими, но никак не вечными, и другого отношения к ним, кроме назидательного и культурного, быть не может.

А мы говорим, что каждый христианский праздник принадлежит вечности именно потому, что Пасха духовно его наполняет. Вечность присутствует в нашем времени, и мы становимся реальными соучастниками, присутствующими на этом празднике.

То же самое можно сказать о Литургии, которая не относится к богослужениям обычного богослужебного круга, а стоит особняком, — над всеми известными нам богослужениями. Если не существует Литургии, то вообще бессмысленно совершать какие-либо службы, потому что вместе с отсутствием Литургии признается и отсутствие Церкви как таковой.

Священномученик Ириней Лионский сказал так: “Там, где есть истинная Евхаристия, там есть и апостольская Церковь”. Поэтому разговор о Евхаристии будет у нас идти параллельно с разговором о Церкви, о том, что такое Церковь, и как Церковь и Евхаристия (то есть Божественная Литургия) связаны друг с другом.

Когда мы читаем Символ веры, мы говорим, что веруем во Единую Соборную и Апостольскую Церковь. Очень важно осмыслить, что наравне со своей верой в Бога мы исповедуем свою веру в Церковь¹.

Церковь для христиан — это не только место, где люди общаются с Богом (потому что с Богом можно общаться дома, на воздухе, где угодно), а Церковь — это Тело Христово, как об этом говорит апостол Павел. Он объясняет, что Христос есть Глава, а мы, каждый из нас — Его члены. Глава, отчлененная от тела, не может быть живым организмом, а когда говорится, что это действительно тело живое, то понимается, что это некий организм, который соединяет человеческое и Божественное. Этот богочеловеческий организм неразделим; Церковь — это то таинственное собрание людей, где происходит общение человека с Богом и Бога с человеком, и где это общение делает Бога с человеком единым организмом — богочеловеческим организмом.

И тогда становится понятным, что невозможно просто присутствие человека в Церкви, просто исполнение каких-то внешних правил, знание каких-то догматов, но это есть жизненный путь, который называется для православного человека верой.

Вера — это такое понятие, которое трудно определить во всей совокупности человеческой жизни. Христос сказал — Я есмь путь и истина и жизнь. То же самое можно сказать и о Церкви. Церковь есть путь, Церковь есть истина, Церковь есть жизнь, то есть это жизнь в совокупности, жизнь человека в вере, и в этом смысл христианской веры².

Наконец, мы исповедуем, что не просто верим в то, что Бог есть, что Бог — Личность, что Он мир сотворил и что есть какие-то отношения между человеком и Богом, есть правила, которые нужно исполнять, а потом будет посмертное воздаяние. Все это, собственно, представляет примитивные религиозные воззрения любых народов и не является смыслом нашей христианской веры. Но наша вера заключается в том, что человек спасается в вечной жизни, соединившись с Богом, и его жизнь вечная и есть пребывание в Боге, соединение с Ним и обожение, когда человек сам становится богом. Вот смысл веры христианской, говоря грубо, не украшая определение богословскими понятиями.

Бог стал человеком, принял на Себя человеческую природу, чтобы дать человеку возможность приобщения к природе Божественной. Спасение и вечная жизнь заключаются в том, что человек познает Бога. Вот так Христос говорит: Сие есть жизнь вечная единого истинного Бога… А познать Бога в христианстве — это не значит прочитать о Боге какие-то книги, узнать какие-то догматы; это значит Ему приобщиться. Это так же, как человек узнает человека, соединяясь с ним в любви, в семейной жизни, в дружбе, когда человек другому человеку открывается, когда эти люди становятся близкими друг другу, родными, едиными. Собственно, познание Бога в глубине своей — это проникновение человека в Бога и Бога в человека.

Здесь надо оговориться, что для человека богопознание всегда будет невозможным до конца, потому что Бог по Своей природе неограничен, бесконечен, вечен и абсолютен, а человек по своей природе сотворен, и поэтому его приобщение к Богу не касается Божественной сущности, к которой человек приобщиться не сможет никогда, а приобщается он к Божественным энергиям. Бог стал человеком во всей Своей полноте, а человек становится Сыном Божиим по дару благодати, но эта благодать все равно делает его богочеловеком.

Собственно, суть и место Церкви в нашей жизни в том и заключаются, что никаким другим образом человек не способен достигнуть Бога. Поэтому Христос основал на земле Свою Церковь как Свое Тело, через которое человек и получает эту способность и благодать, богопознание и богоприобщенность.

2.

Самая главная цель наших бесед состоит в том, чтобы выяснить, насколько духовная жизнь христианина связана с Евхаристией. Возможно ли жить духовной жизнью вне Евхаристии или причащаясь время от времени, или поставив для себя вопрос о причащении как вопрос своего личного дела и принятия благодати только лично для себя?

Чтобы решить эти вопросы, нам необходимо обратиться к тому, чем была Евхаристия для ранней христианской Церкви, в каком состоянии находится сейчас наше богослужение и насколько каждый из нас понимает, что значит для нас быть участниками Божественной Литургии.

Если мы откроем Деяния святых Апостолов, то в первых же главах этой книги мы столкнемся с описанием Евхаристии. Апостолы собирались по домам вместе с первыми христианами для того, чтобы преломлять хлеб. Апостольская Церковь уже тогда отделила себя как Церковь от иерусалимского храма. Богослужение в иерусалимском храме продолжалось, потому что первые христиане были традиционными иудеями и ходили в иерусалимский храм до его разрушения императором Титом, и ветхое богослужение все-таки было соборным, связующим для христианской общины. Они не отделяли себя от всего народа, который тогда еще имел возможность оставаться народом Божиим, до конца еще себя не определил. Но тем не менее центр общения христиан переносится именно в собрание по домам общинами вместе с Апостолами, и Апостол во время такого собрания говорил им о Христе, о том наследии, которое Он им оставил.

Из чего состояло это собрание? Евангелия тогда не было, но ненаписанный Новый Завет был уже частью Священного Предания, предания о том, что Апостолы передавали о Христе, Которого они видели, слышали, Которого осязали своими руками, как об этом говорит Иоанн Богослов. И этот опыт своего богообщения они передавали новообращенным. Мы знаем, что после проповеди апостола Петра крестилось 3 тысячи человек, потом 5 тысяч человек (без женщин и детей). Это же очень много по тем временам, 3 тысячи человек, это население города, и большого города. И Апостолов тогда было не 12; 500 человек назывались Апостолами, теми, кто принял Духа Святаго в день Пятидесятницы. И когда эти люди говорили о Христе, это было Евангелие, это была благая весть, это было то, что потом было записано четырьмя Евангелистами и канонизировано Церковью как наша богослужебная книга.

После этого Апостол раскрывал ветхозаветные пророчества, которые действительно подтверждали его слова, удостоверяя, что каждое дело, которое совершил Иисус, имеет предречение и пророчество в Ветхом Завете.

После этого читались послания Апостолов уже основанным им общинам (мы говорим сейчас не о первых годах, но о первых десятилетиях, когда Апостолы, проповедуя Евангелие, пошли по всей земле, когда они основали общины во многих городах, крупных полисах того времени, которые стали самостоятельными автокефальными Церквами).

И только после того как вся община была напитана словом Божиим, должно было явиться иное Слово, Слово воплощенное. До сих пор мы называем первую часть Литургии, Литургию оглашенных, Литургией Слова. Но словом называется не только словесное выражение мысли или информации. Словом назван Сам Бог.

Тогда Апостол брал принесенные хлеб и вино и в воспоминание Тайной вечери совершалась евхаристия, благодарение. Он читал благодарственную молитву Богу за все благодеяния, которые Господь ниспослал миру, и прежде всего за те благодеяния, которые совершились на глазах этих Апостолов: как Бог воплотился, как Он стал человеком, ходил по земле; как Бог взял на Себя грехи всего мира, пошел на крест и искупил Своим страданием все человечество, как Он воскрес и вознесся на небеса и уже во втором Страшном Своем пришествии приходит на землю и спасает человечество. То есть это благодарение апостольское всегда заключалось в вечность, в вечное воспоминание того, что совершилось, что есть и что будет. И вспоминая все это, Апостол просил Духа Святого прийти в общину святых, освятить хлеб и вино и сделать их истинным Телом и Кровью Христовыми.

И тогда все причащались тому же Слову, но уже не произнесенному, а воплощенному. И все становились этим Словом. И поэтому в Деяниях святых Апостолов так и сказано: и Слово Божие росло. Это о Церкви говорится. В Деяниях святых Апостолов сказано, что Церковь — это Слово Божие; это единственное место в Священном Писании, где Церковь вот так удивительным образом определяется. Потому что все становились Словом Божиим, и это Слово Божие не просто росло, — выходя из этого евхаристического собрания, каждый христианин был Словом Божиим, обращенным к миру. Поэтому Церковь стала называться Апостольской.

3.

Поговорим о том, как сложилась проскомидия. Проскомидия с греческого переводится как ‘приношение’.

В общине святых Апостолов у каждого христианина было внутреннее движение, которое можно назвать словом приношение, — приношение как движение души, как смысл собрания, как нечто, объединяющее всех людей воедино. Это приношение заключалось в том, что все всё считали общим. Это очень важный признак Церкви, церковной общины: во-первых, как особенно подчеркивалось в книге Деяний святых Апостолов, у всех людей было общее сердце; во-вторых — никто не почитал ничего своим; и в-третьих — все всё приносили, чтобы это послужило для блага всех.

В шестой главе Деяний святых Апостолов говорится об избрании семи диаконов и об их рукоположении на особое служение, на раздаяние потребностей. А затем описывается история об Анании и Сапфире, которая у некоторых людей вызывает недоумение. Вспомним эту историю.

Пришли два человека, которые вошли в новый мир христианской жизни, но совместно решили утаить от денег за проданную землю и принести только часть. И когда Анания принес деньги к ногам Апостолов, Петр сказал ему: Почему вы вложили в сердце свое солгать Духу Святому? Ведь разве это все не ваше было? И после этих слов Анания упал бездыханный. А когда пришла Сапфира, Апостол и ее спросил: За такую ли цену вы продали землю? Она сказала, — да, за такую. Тогда он ее укорил и сказал: Сейчас выносят твоего мужа, и тебя вынесут. И она тоже умерла. Страшной такой, неожиданной смертью…

Это место в Деяниях святых Апостолов как-то ужасает… Как же так, ведь если эту ситуацию рассмотреть с нашей современной прагматической точки зрения, они же принесли деньги в Церковь, никто их не заставлял, эти деньги были их собственными. Так за что же их так страшно наказывать?

Это очень серьезный вопрос. На самом деле его необходимо осознать для того, чтобы и нам всем от этой болезни исцелиться, потому что современное состояние нашей Церкви и нашей с вами общины очень похоже на состояние души Анании и Сапфиры.

Анания и Сапфира пришли в общину, где все общее, — общее сердце, общая жизнь, где Христос царствует. Пришли не за тем, чтобы отдать себя, а чтобы получить эту благость, оставаясь прежними, оставаясь со своей корыстью.

Так и мы приносим Богу нечто “от своего”, а все остальное почитаем своим. И никогда мы этого Богу не отдадим. Сделаем вид, что мы здесь абсолютно все свои, и будем пользоваться всем богатством благодати Христовой, как свои, потому что оно подается Богом совершенно даром, — его нельзя купить, его нельзя украсть, его нельзя просто присвоить. Оно Богом подается как дар любви. И когда человек приходит, чтобы этот дар любви украсть, чтоб присвоить ложью дар Духа Святаго, то это есть хула на Духа Святаго. Это есть страшная ложь, которой человек готов исказить все существо Церкви.

Как же удобно в этом мире любви человеку корыстному, человеку лживому, человеку жестокому! Как легко можно сделать управляемым собою этот мир, где все живут по законам любви и доверия! Как легко придти в этот мир любви и доверия, зная, что ты там будешь другим, что в этом мире будешь жить по законам мира сего… Как это страшно, когда в этот мир ты приходишь таким, когда ты приносишь не всего себя, не весь живот свой Христу Богу предаешь, а лишь чуть-чуть от своего.

Этот грех очень страшный. Апостол просто отсекает его, не он даже отсекает, но он просто свидетельствует, что Дух Святой отсекает это из жизни общины, потому что такого в Церкви быть не может. Такой человек вообще в Церковь войти не должен, он будет из нее извергнут Духом Святым.

И вот такое наше современное состояние, состояние людей, приходящих в Церковь, приносящих. Ведь каждый, кто приходит в Церковь, по своему движению к Богу — обязательно приносящий: приносящий что-либо для жизни общины, — свои руки, свое сердце, свой ум, свои средства, чтобы община жила полнокровной, полноценной жизнью.

Именно из этого приношения и сложилась ситуация в апостольской общине, когда раздавали вдовицам, раздавали сиротам, и всем всего хватало. Это был такой “христианский коммунизм”, когда все у всех было общее и все были приносящими, и Святой Дух — раздаятель благодати. И так сложилось служение диаконов: диаконы как низшая ступень священного служения принимали от приносящих людей все, что они приносили в Церковь, и распределяли по всей общине. Из этого же сложилась часть Литургии, которая называлась приношением, проскомидией, когда диакон из всего приношения выбирает для служения, для приношения Богу, лучший хлеб и лучшее вино.

По принципу всей христианской общины все приходящие в Церковь были приносящими. В древних литургических памятниках записано, что нищие и дети-сироты служат в Литургии приношением воды, чтобы никто из приходящих не приходил просто так, чтобы никто не приходил брать, а все приходили отдавать. Поэтому самое простое, что может принести человек неимущий, — это вода, чтобы омыть руки и ноги страннику, чтобы эта вода служила для омовения на Литургии. Принеси хотя бы воду, но не приходи пустым…

У Бога ничего нельзя купить. Бог все может только раздавать. А раздавать может только тогда, когда у человека свободны руки, чтобы принять. Когда в руках сумки, они отягощают, не дают возможности все бросить и Богу руки протянуть. Не превращай Церковь в магазин, не приходи, чтобы здесь что-то купить, заказать и отсюда унести, но чтобы принести и уйти отсюда одаренным.

4.

Мы говорили о проскомидии, но вообще-то Литургия начинается не с проскомидии, а с того, что все собираются вместе. Само слово Церковь по-гречески звучит как экклесия, а переводится как собрание.

В 11-й главе Послания к Коринфянам апостол Павел объясняет, что значит собираться на Литургию. И вот, когда он говорит, — Вы собираетесь в Церковь, — это не значит, что мы собираемся, скажем, пойти в церковь или что-то сделать в церкви. Это значит, — когда мы собираемся вместе в храме и становимся Церковью, той самой Церковью, про которую мы говорим, что мы в нее веруем.

Такое собрание людей в таинстве, собственно говоря, и делает людей Церковью. Наше евхаристическое собрание — это наше собрание во Христе, чтобы каждый из нас соединился с Богом, и через Бога по-настоящему глубоко и в вечности соединился друг с другом.

Раньше священник приходил в церковь при полном уже собрании общины. Сейчас, к сожалению, он часто приходит в пустой храм, читает входные молитвы и облачается при полной тишине, и только один человек на клиросе стоит и ждет, чтобы начать читать часы. А священник должен приходить уже в Церковь, в общество людей, которых он будет возглавлять, в общество, которое называется народ Божий. А народ Божий — это такой народ, о котором апостол Петр сказал в своем Первом соборном Послании такие слова: и сами, как живые камни, устрояйте из себя дом духовный…

Обратите внимание на то, как в Библии употребляется слово камень. Диавол предлагает Христу сделать так, чтобы камни стали хлебами. Иоанн Креститель говорит фарисеям, что Бог может и из этих камней сделать чад Авраама. Христос говорит апостолу Петру: Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою. И на богослужении часто звучат слова псалма …камень, которым пренебрегли зиждущии, стал главою угла…

Камнем называются как бы разные явления, но между ними есть связь. В последнем случае камнем называется Сам Христос. И Петру Господь говорит — ты камень. А Петр говорит — вы, как живые камни…

Смотрите, какая удивительная вещь. Диавол предлагает Богу, чтобы камни сделались хлебами, а диавол всегда предлагает такой соблазн, который по сути своей является подменой и обманом, но очень похожим на правду. Ведь Господь на самом деле делает из камней хлебы. Это мы — камни, из которых Он может создать детей Авраама, и когда мы причащаемся Тела и Крови Христовых, мы становимся сопричастными хлебу жизни, соединяемся с ним и становимся живыми камнями.

Забегая вперед скажу, что читая молитву эпиклезы и призывая Духа Святаго, Который должен освятить лежащую на престоле просфору, чтобы она стала Телом Христовым, священник произносит такие слова: Низпошли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие Дары сия. Он просит, чтобы Господь освятил не только Дары, но все собрание.

Господь делает нас живыми камнями, и мы, подобно строителям, занимаемся Божественным домостроительством. Мы строим Церковь, духовный дом Божий из себя самих. То есть каждый из нас кладет себя, свою духовную жизнь в основание Церкви. Церковь строится на основании прихода всех людей и желания быть Телом Христовым, быть этими живыми камнями.

Апостол Петр говорит: Вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди взятые в удел <…> некогда не народ, а ныне народ Божий. О чем это говорит? О том, что все, кто собрался в Церковь, кто стал этими живыми камнями, — особенный народ, народ Божий, который в себе несет признаки царства и признаки священства, потому что Сам Господь, Который делает нас Своим Телом, — Царь и земной, и небесный, и первосвященник. Поэтому каждый, кто приходит на Литургию, знает он об этом или не знает, хочет он этого или не хочет, приходит для того, чтобы в этой Литургии сослужить священнику как один из священства.

Есть мир, отдаленный от Церкви, не освященный, а есть мир Церковный. Так вот, в мире Церкви все — священники. Первая священная степень, в которую посвящается человек во время крещения и миропомазания, это — мирянин, и к ней принадлежит каждый православный христианин.

5.

Итак, люди, приходящие в церковь, это народ Божий, царственное священство, которые собираются, чтобы стать Церковью. Мы приходим в храм, чтобы совершать богослужения, чтобы всем вместе молитвой своей сослужить священнику.

Что такое богослужение? — Это когда мы приходим в храм, чтобы служить Богу. Но если мы вдумаемся в это слово, то заметим, что вообще-то трудно сказать, кто кому служит. Слово Бого-служение, как и многие слова, которые мы употребляем в Церкви, имеет как бы двойной смысл.

На богослужении происходит то, что Господь совершил на Тайной вечери. Он собрал Своих учеников, препоясался полотенцем и стал им ноги умывать. Вот образ Богослужения — Бог служит Своим ученикам. Когда мы собираемся в храм, Господь всем нам ноги умывает.

Мы приходим на исповедь. Кто кому служит на этом богослужении? Господь нам умывает ноги. Мы приходим на Божественную Литургию. Кто кому служит? Господь отдает нам Свое Тело и Свою Кровь. Он совершает Свое богослужение по отношению к нам. И так во всем, что совершается в храме. Когда мы говорим, что совершается богослужение, мы видим, что совершается оно с горней стороны. Мир горний служит нам, а Господь его возглавляет. Всех приходящих в храм Господь принимает и для нас совершает богослужение как первосвященник.

То же самое происходит во всех таинствах, в молитве, — везде заложен этот образ омовения наших ног, и это и есть настоящее Богослужение.

Но омыв ноги Своим ученикам, Господь сказал им: “Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам”. И тогда встает вопрос о том, что же такое богослужение для нас. И если мы правильно видим образ, который дал нам Господь, мы понимаем, что наше богослужение совершается тогда, когда мы служим ближнему своему и когда мы по-настоящему и глубоко исполняем перед Богом Его заповеди.

А как еще мы можем послужить Богу? Что Богу в принципе может быть от нас нужно? Наши свечи? Наши деньги? Наши записочки? Наши молитвы? Посты? — Понятно, что ничего этого Богу не нужно. А Богу нужна только любовь, сердечная, глубокая любовь. Проявление этой любви и есть наше богослужение, когда каждый служит Богу тем даром, в котором он призван.

В этом заключена тайна богослужения. Так оно становится смыслом нашей жизни, и тогда все, что бы человек ни делал, вся жизнь его — это служение Богу и продолжение Божественной Литургии.

Соединение богослужения и благодарения, когда Господь служит нам, а мы Ему, и есть Божественная Литургия, общее дело Божие и народа Божиего, соединяющее человека и Бога и в этом соединении осуществляющее Церковь как богочеловеческий организм. Тогда Церковь становится действительно вселенским событием, Церковью кафолической и всепобеждающей.

6.

Теперь начнем разговор непосредственно о чинопоследовании Божественной Литургии.

Вхождение священника в храм сопровождается определенными входными молитвами, которые он, еще не облаченный, читает перед Царскими вратами, благоговейно испрашивая у Бога силы на служение. Самая главная молитва звучит так: “Господи, низпосли руку Твою с высоты святаго жилища Твоего и укрепи меня в предлежащую службу сию. Да неосужденно предстану страшному престолу Твоему и бескровное священнодействие совершу. Яко Твои есть сила и слава во веки веков. Аминь”. После этого священник испрашивает прощения у тех, кто находится в храме в этот момент, заходит в алтарь с чтением псалма: “Вниду в дом Твой…”, делает земные поклоны перед престолом и облачается.

Облачения диакона, священника и епископа во многом похожи. В облачение диакона входит стихарь, орарь и поручи. В облачение священника входит почти то же самое, но прибавляются еще епитрахиль (которая в общем-то произошла из ораря, если сложить его вдвое), пояс и фелонь.

Все эти детали облачения пришли к нам из Византии и имеют символическое значение. Когда священник надевает священнические одежды, он читает молитвы, в которых раскрывается смысл этой одежды.

Священнический стихарь обычно называют подризник. Он выглядит как белая рубаха и означает целомудрие и чистоту — те одежды, в которых Господь ждет нас на Свой брачный пир.

Поручи надеваются в знак того, что не своими силами, не своими руками, не своей какой-то властью, не своим разумом даже совершается богослужение, а силой Божией и Его милостью.

Диаконский орарь назван по латинскому глаголу orare, что значит ‘молиться’; этим орарем диакон призывает всех к молитве. Орарь диакона символизирует как бы ангельские крылья за спиной. Обратите внимание, на иконах ангелы изображаются в диаконских одеждах, в стихаре и в ораре, крест-накрест перевязанном. Ангелы непрестанно молятся, непрестанно славословят Бога, и диаконское молитвенное служение носит характер служения ангельских чинов.

В облачение священника вместо диаконского ораря входит епитрахиль. Епитрахиль похожа на ярмо. Апостол Павел в одном из своих Посланий говорит: Не заграждай рта у вола молотящего... Епитрахиль выражает готовность священника тянуть свою лямку, подобно запряженному волу, она все время напоминает, куда он “впрягся”. Без епитрахили не совершается ни одна служба.

Наконец, священник облачается в фелонь, или ризу, которая символизирует славу Божию, покрывающую все недостатки человеческие, все его немощи и внутренние изъяны³.

В облачение епископа тоже входят стихарь, епитрахиль, пояс и поручи. Саккос, заменяющий фелонь, похож на диаконский стихарь, только более широкий и короткий. Он имеет то же значение, что и фелонь для священника. Омофор означает заблудшую овцу, напоминая, что епископское служение состоит в том, чтобы каждую заблудшую овцу привести к своему Спасителю. Посох в руке епископа говорит о непрестанном странствовании Церкви, которая не имеет на земле пристанища, но всегда находится в странствии в Царствие Небесное, потому что только там истинная родина, только там наше отечество⁴.

А митра, которая возлагается на главу епископа, означает терновый венец Христа, потому что Церковь, в которой правит епископ, по словам Святейшего Патриарха Алексия I, — это Тело Христово всегда ломимое, всегда подвергаемое осмеянию, оплеванию и распятию.

7.

Изначально священники не имели специальных одежд, но постепенно они начинали получать некоторые внешние знаки отличия от других членов Церкви, и только со временем эти одежды приобрели свое значение.

Так и любая другая присутствующая в храме символика для нас, православных христиан, очень важна, но не абсолютна. Мы должны понимать ее временный исторический характер и смысл. Так, если на священнике в данный момент нет облачения, от этого он не перестает быть священником. В тюрьмах и лагерях священники не имели облачений и все же совершали Таинства.

В древности символом называлась глиняная или деревянная печать, которая разламывалась на две части, когда расставались два близких человека, и каждый хранил свою часть в знак верности и единства. Таким образом, символ был знаком того, что реально соединяет, делает людей едиными.

Сейчас под словом символ часто понимают изображение чего-то, что реально отсутствует, и он играет некую искусственную, чуть ли не театральную роль. Например, в некоторых книгах по литургике написано, что во время малого входа священник “изо­бражает” шествие Христа на проповедь. Так поздняя символика, пытаясь объяснить Литургию, часто скорее замутняет смысл происходящего, нежели объясняет его. Происходит как бы профанация того священного, трепетного и таинственного, что словами объяснить невозможно, что может быть только явлением силы и Духа.

На самом же деле никто ничего не изображает. Литургия не призвана изображать. Литургия призвана являть. Настоящий литургический символ — это то, что именно являет реальность и присутствие, а отнюдь не замещает собой отсутствие.

Символ присутствует в Литургии как знак неизъяснимого, но реального, потому что слова оказываются недостаточными для того, чтобы явить реальность происходящего. Символ помогает, как помогает притча. И любая настоящая церковная символика — это явление того, что реально присутствует. Так, если бы икона была символом, замещающим Христа, она тут же стала бы идолом.

Свое символическое значение имеют и богослужебные сосуды. Дискос обозначает Небо, на него возлагается Агнец, Владыка Неба. Звездица символизирует вифлеемскую звезду. Копием римского воина Спаситель был прободен на Кресте, на Литургии это острый нож, которым вырезается Агнец и вынимают частицы из просфор.

Главная большая просфора называется Агнец, то есть ягненок. В богослужении словом агнец обозначается жертва. В течение всей ветхозаветной истории ягненок был всегда самой главной и самой чистой жертвой за грехи людей. Для еврейского народа принесение в жертву ягненочка как бы давало знание того, что ты согрешил, совершил зло в этом мире, а страдает за тебя этот невинный, совершенно чистый и непорочный ягненок, который по характеру своему является символом чистоты и кротости, беззлобия и беззащитности. В Священном Писании под именем Агнца понимается пришествие в мир Спасителя. И поэтому, когда Иоанн Креститель на Иордане видит воплотившегося Сына Божия, он показывает на Него и говорит, — Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грехи мира. Поэтому эта просфора и называется Агнцем, предназначенным для жертвоприношения.

Вторая просфора предназначена для воспоминания о Божией Матери, третья называется девятичинной и предназначена для воспоминания всех святых, четвертая — для воспоминания живых, а пятая — для воспоминания усопших.

Подобная атрибутика появилась не сразу. В древние времена чина проскомидии в том виде, который мы имеем сейчас, еще не было, он сложился где-то к концу первого тысячелетия. В Деяниях святых Апостолов проскомидию называют преломленим хлеба. Когда Литургия совершалась Апостолами или в катакомбах в условиях гонений, для совершения проскомидии было только два богослужебных сосуда — чаша и дискос, на котором раскладывалось преломленное Тело Христово. И с этого дискоса верные брали Тело и вместе отпивали от Чаши, то есть причащались так, как сейчас причащаются священники в алтаре.

Позже, когда во времена Константина Церковь умножилась, появились приходские храмы и стало тяжело преломлять хлеб на очень большое количество причастников. Тогда (это было во времена Иоанна Златоустого) появились копие и лжица, а позже и другие принадлежности.

В богослужении ничто не может существовать само по себе. Эти вещи появились для удобства богослужения, но войдя в него, должны были стать его участниками, служащими для более полного раскрытия смысла происходящего.

Это станет для нас особенно понятным, когда мы будем говорить о том, как велика, просто космична, по своему символическому значению проскомидия.

8.

И вот священник встает перед жертвенником и начинает совершать проскомидию. Он делает поклоны и целует священные сосуды, читая тропарь Великой Пятницы, который звучит только на службах Страстной седмицы. Тем самым начало проскомидии является как бы вхождением в искупительную жертву Христову, страдания Господа нашего Иисуса Христа.

После возгласа Благословен Бог наш…, когда в храме читаются часы, священник готовит вещество для Божественной Литургии.

Копием он вырезает квадратную часть печати агничной просфоры (эта часть и называется Агнец) и поставляет ее на дискос. Агнец свидетельствует о воплощении Господа нашего Иисуса Христа, о том, что Сын Божий стал Сыном человеческим.

На дискосе изображается икона Рождества Христова. Этот праздник обычно представляется очень веселым, радостным, почти детским, но на самом деле он по своей сути глубоко трагичен. Все то, что мы встречаем в Рождестве, мы встретим во время Страстной седмицы. Вифлеемская пещера и гроб Господень — это в общем-то одно и то же. Пелены, которыми Младенец повивается в яслях Марией, это та плащаница, которой Он будет повит Иосифом и Никодимом, и миро, которое приносят Ему волхвы, будет использовано для помазания Его после снятия с креста. А песнопения Великого поста и Страстной седмицы будут все время возвращать нас к тому месту, где родился Спаситель, потому что Он родился не для того, чтобы жить, а для того, чтобы умереть за наши грехи.

Дискос изображает одновременно и вифлеемскую пещеру, и гроб Господень. Когда мы совершаем проскомидию, мы осознаем Рождество и Воплощение Христа как связанные с Его крестной смертью. Поэтому на проскомидии вместе с воплощением происходит как бы и распятие Христово. Священник крестообразно надрезает просфору со словами: Жрется Агнец Божий, вземляй на Себя грехи всего мира, за мирский живот и спасение. Завершая эту часть священнодействия, священник копием пронзает просфору с правой стороны, в том месте, где на печати написано имя Иисус, со словами: Един от воинов ребра Его копием прободе. И выливает в чашу вино, смешанное с водой: И абие изыде кровь и вода и видено есть свидетельство и истина есть свидетельство Его. Таким образом готовится само вещество для Божественной Литургии.

После того, как Агнец приготовлен для дальнейшего священнодействия, священник вынимает частичку из богородичной просфоры и кладет на дискос справа от Агнца. Потом из девятичинной просфоры последовательно вынимает девять частичек в память служения святых: в память Иоанна Крестителя, пророков, святых Апостолов, святителей, мучеников, преподобных, исцелителей и бессребренников, праведных Иоакима и Анны, а также в память святых, в честь которых освящен храм, память которых совершается в этот день, а также поминает им лично чтимых святых, просветителей нашей земли — Мефодия и Кирилла, князя Владимира и великой княгини Ольги. Последняя частичка вынимается в память того из святителей, кто написал Литургию, — Василия Великого или Иоанна Златоустого.

Поминовение святых во время проскомидии имеет очень большое значение, — мы ко всем святым обращаемся, и все святые становятся рядом с нами.

Эта часть проскомидии напоминает собой деисусный чин иконостаса. Впереди Спаситель, с одной стороны Матерь Божия, с другой стороны — все святые в своем общении и близости со Христом в молитве за Церковь, которые молят Его как Судию Милосердного о помиловании всех предстоящих в храме.

А потом священник берет просфору заздравную, вынимает из нее частичку в память Святейших патриархов, епископов и всех православных христиан и молится за наше отечество. А потом берет просфорку за упокоение и, вынимая частичку, молится о тех, кто создал храм, о всех прежде почивших православных патриархах и почивших из прихода святого храма сего.

И наконец, священник читает молитвы за наши приношения, то есть записки, которые мы подаем за ящик. И в этой проскомидии участвует своим священнодействием, — я хочу это подчеркнуть: священнодействием, — каждый человек. Наше приношение состоит не просто в том, что мы подали записочку и денежку заплатили. Как священник священнодействует во время проскомидии, так и мы в этот момент принимаем участие в проскомидийном священнодействии как приносящие эти имена и нашу молитву за них.

За каждое имя из просфорки вынимают частичку, и вот рядом со Христом, с Агнцем Божиим, взявшим на Себя грехи мира, с Матерью Божией, со всей небесной Церковью, вырастает большая гора, можно сказать — толпа, частичек, которых часто так много, что они собой все вокруг Спасителя своего покрывают, и Матерь Божию, и все другие частички. Рядом со Христом на этом дискосе оказываются болящие, скорбящие, заблудшие и отпавшие, которые сами, может быть, ко Христу придти не могут, но которых мы приносим, как те четверо принесли расслабленного и положили его пред ноги Спасителя. Мы приносим на этот дискос, который являет собой уже соединенную, земную и небесную, Церковь Божию, всех наших близких, — и живых и усопших, и верных и отпавших, и заблудших и болящих, страждущих и заключенных, тех даже, кто по жизни далеко ушел от Христа, предал Его, забыл о Нем. Нет другой такой сильной молитвы у Церкви кроме молитвы Литургии, которая могла бы вот так реализовать, объять собой все наши прошения. (Поэтому по моему глубочайшему убеждению молебны, которые служатся после Литургии, — бессмысленное дело, и служить их по большому счету не надо. Все, что мы можем у Бога попросить, на Литургии совершается).

Священник заканчивает проскомидию каждением. Как волхвы принесли золото, ладан и смирну, так приносится кадило к этому приношению. Священник кадит звездицу, которая изображает собой вифлеемскую звезду и крест, и кладет сверху на дискос, покрывая его крестом как орудием нашего спасения. Затем он последовательно кадит три покровца и покрывает ими проскомидию, как покрыт пеленами Младенец Христос, или как Спаситель покрыт плащаницей. Христос — во гробе, как во время Великой Субботы.

Проскомидия теперь являет собой великое таинство седьмого дня, когда Господь почил от дел Своих, ту субботу благословенную, после которой мы — в предчувствии воскресения Христова, спасения и открытия жизни будущего века. И поэтому после того, как священник покадил проскомидию, он подходит к Царским вратам и открывает завесу Царских врат, как знак пришествия и спасения.

9.

Проскомидия напоминает нам Великую Субботу и ожидание воскресения Христова. А воскресение Христово свидетельствует о всеобщем нашем воскресении и жизни будущего века.

Проскомидия заканчивается как бы ожиданием. Господь лежит во гробе. Священник кадит храм. Во время каждения алтаря он читает пасхальный тропарь. Это очень важный момент для осознания пасхального смысла Литургии как таинства восьмого дня. Он подчеркивает, что проскомидия и начало Литургии как бы соответствуют нашей жизни на земле и вхождению в Царствие Небесное.

По прошествии субботы мы встречаем воскресшего Христа. Это зафиксировано в нашем праздновании Пасхи. Собственно, пасхальная служба есть некое внешнее осуществление нашего литургического торжества. В первые века Литургия совершалась в начале нового дня, на рассвете с субботы на воскресенье, — в момент воскресения Христова. И переход от проскомидии к Литургии — это как прошествие субботы, седьмого дня, конец миробытия, в котором мы сейчас пребываем.

Литургия начинается с того, что священник и диакон молятся и совершают поклоны перед престолом. Священник читает молитву Царю Небесный…, а затем ангельское славословие Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение, потому что служение, которое ему предстоит совершить, это служение ангельское, и человеку передается, как бы перепоручается ангельская функция. В Литургии участвует вся Церковь, особенным образом являя в этом свое единство. И понимая свою человеческую немощь, священник произносит: Господи, устне мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою.

Имеет смысл вспомнить, что единственным настоящим совершителем Литургии может быть только епископ, как и было в раннехристианской Церкви. Когда появились приходские храмы, священники стали совершать Литургию по благословению епископа, который в виде своего благословения посылал каждому антиминс. Без антиминса священник служить Литургию не может ни при каких обстоятельствах, он — помощник епископа, сослужитель его. А сослужители священника — все остальные прихожане.

В ходе совершения этих молитв диакон подходит к священнику и, беря благословение, говорит такие слова: Время сотворити Господеви, владыко благослови.

По-русски это означает — сейчас наступает время работать Господу. Все, что можно сделать по человеческим силам, для Литургии сделано. Человеческие дары принесены, приготовлены, вино и хлеб стоят на жертвеннике. И теперь настало время, когда будет трудиться Господь, когда Он вступает в Свои права и будет совершать священнодействие.

Диакон берет благословение со словами: Помолись о мне, владыко святый, и помяни мя, владыко святый и выходит из алтаря, произнося про себя: Господи, устне мои отверзеши…

Заканчиваются молитвы, священник стоит перед престолом, на нем лежит сложенный антиминс. Он поднимает над антиминсом Евангелие и молится про себя, уже своими словами, о своем недостоинстве и просит помощи Божией.

В это время диакон у Царских врат возглашает: Благослови, владыко. И священник отвечает: Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

В следующий раз мы поймем, почему именно такой возглас звучит на Литургии, потому что будем говорить о Евхаристии как Таинстве Царства.

10.

Литургия начинается с возгласа: Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Это особенное возглашение; по-настоящему оно свойственно только Литургии и присутствует еще только в таинстве крещения и таинстве брака, которые в свое время входили в состав Божественной Литургии.

Надо сразу понять, что возвещая благословение Царствия Небесного мы возвещаем Второе Пришествие, мы погружаемся в такое состояние, когда Царствие Небесное — грядет.

Господь начинает Свою проповедь со слов: “Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное”. Ранняя Церковь очень хорошо жила этим замечательным эсхатологическим ощущением. Читая молитву Господню, Отче наш, мы возвещаем приближение Царствия Небесного, потому что говорим — Да приидет Царствие Твое. Мы взыскуем Второе Пришествие Христово, мы его ждем, к нему стремимся и к нему себя готовим. И кончается Священное Писание тем же самым ожиданием Царства Небесного — Ей, гряду скоро! Ей, гряди, Господи Иисусе!

Сама Божественная Литургия есть концентрация не только нашего ожидания Царствия Божиего, но и само пришествие Царствия Божиего в силе.

Возвещая начало Литургии, мы возвещаем, что Царствие Небесное уже пришло, предстало перед нами, и мы готовы в него войти. Непостижимым вневременным образом оно вторгается в наш временной мир, и Церковь, в которой мы находимся, изымается из этого времени, законы этого мира перестают действовать, как законы смерти, и люди, участвующие в Литургии, становятся как бы победителями смерти и времени. Небо спускается на землю, и храм Божий становится Небом на земле.

Мы призываем Царство таким образом, чтобы прежде всего оно совершилось в нас самих. Господь говорит в Евангелии, что не придет Царство Божие приметным образом, но Царство Божие внутри нас. Мы пришли в храм еще земными, неся в себе пыль этого мира, отношения этого мира, но законы Царствия Небесного побеждают все земные законы, и в какой-то момент мы на самом деле должны все их оставить и придти в храм немножечко другими, готовыми это Царствие Небесное принять, уже сейчас приобщиться жизни будущего века.

Образ Царствия Небесного Господь изложил нам в Своих притчах. Особенно замечательна притча о званных на брачный пир, которая всегда читается в одно из воскресений перед Рождеством, когда мы вспоминаем святых праотцев. Господь всех призывает, потому что в доме Отца Моего, — говорит Хрис­тос, — обителей много, всем это Царство Небесное уготовано. Мы знаем учение нашей Церкви, что у Бога есть только одно предопределение о каждом человеке, — чтобы все люди спаслись и никто не погиб. Придите, благословенные, — сказал Христос, — наследуйте Царство, уготованное вам от века.

А огнь и геенна уготованы сатане. И если человек идет не в Царствие Небесное, то не потому, что геенна и ад уготованы человеку, а потому, что человек волей своей избирает идти за сатаной, идти за бесами, за этими страшными носителями зла, с которыми человек оказывается совершенно одинаков по своим стре­м­­лениям, по своим страстям, по тому, что он вносит в этот мир.

И вот Господь призывает нас в Царствие Небесное подобно тому, как Он в притче призывает званных, но войти в него можно только с правильным внутренним устроением. Вспомните человека, пришедшего не в брачной одежде, которая говорит об устроении души. А пришел он не в брачной одежде, потому что дары Царствия Небесного, радость и законы Царствия Небесного его не интересовали (а в Царствии Небесном только один закон, это закон любви), а надо было ему взять свое и для себя. И вот такой человек, который свою душу не приготовил для брачного пира, не может быть его участником.

Вместе с Царствием Небесным возглашается еще и Страшный суд, ведь Второе Пришествие Христово всегда ассоциируется со Страшным судом.

Когда мы заходим в храм, где есть иконостас, в котором центральным рядом всегда является деисусный чин, где Господь изображен на херувимском престоле, мы сразу как бы предстаем перед Судией. А рядом с Ним — Матерь Божия, Иоанн Креститель, святые Апостолы, вся Церковь Небесная предстоит перед Христом и умоляет Его (деисус и означает умоление), чтобы этот Страшный суд был судом величайшего милосердия.

Страшный суд и является прежде всего судом величайшего милосердия, потому что каждому по милосердию недостойно подается брачная одежда. И весь суд состоит только в том, что если ты взял эту брачную одежду, то ты приходишь на этот брачный пир и в нем пребываешь, а если не взял, то ты осудил себя. Суд состоит в том, что Свет пришел в мир, но люди больше возлюбили тьму.

И поэтому, когда Литургия начинается с этих слов, — Благословенно Царство… для нас они звучат и радостно, потому что мы ищем Царствия Небесного, мы ждем и взыскуем его, и грозно, потому что мы недостойны Царствия Небесного и часто приходим не в брачной одежде.

Для нас это каждый раз как суд, как проверка своего внутреннего мира, — имеем ли мы в себе Царствие Небесное? Готовы ли мы к этому Царствию Небесному приблизиться, или нас страшит Второе Пришествие Христово, и мы боимся, что доживем до такого времени, когда действительно окажемся его реальными свидетелями и участниками. Действительно ли мы этого ждем, или для нас это только привычная фраза, фразеологическое выражение, за которым мы давно перестали улавливать исконный смысл? Действительно ли для нас Второе Пришествие Христово — праздник, исполнение всех благих, то есть всего нашего внутреннего желания?

Исходя из этого и продолжается все остальное наше следование Литургии. Вот Царствие Небесное возглашается, а потом начинается наше участие и принятие законов Царствия Небеснаго, мы начинаем молиться об этом Царствии Небесном.

11.

Ектения — общеизвестный фрагмент Литургии, который встречается и во всех других богослужениях. Первая ектения, которая звучит в храме, называется великой, или мирной ектенией. И первое условие с которого начинается доступ наших душ в Царство Небесное, заключается в том, что человек должен стяжать дух мирен.

Диакон или священник, который произносит ектению, прежде всего возглашает: Миром Господу помолимся.

Слово “миром” не означает, что мы молимся все сообща, но значит — в состоянии мира. Это первое условие, с которым человек приходит на Литургию, — он должен быть в мире. Он должен быть в мире с Богом, он должен быть в мире с самим собой, он должен быть в мире с ближними. Не зря Евангелие говорит нам о том, что если ты идешь приносить свою жертву Богу, а с кем-то не примирился, то оставь жертву на дороге, иди сначала примирись, и только после этого приходи к жертвеннику.

Мы должны быть в мире, если действительно ищем Царства Небесного. Иначе невозможно, потому что сказано в Евангелии: блаженны миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся.

В современном контексте слово “миротворец” для нас звучит немножечко иначе, чем в Евангельском. Сейчас словом миротворец называется человек в белой каске с автоматом, а Евангельское слово вовсе не означает человека, примиряющего путем компромиссов враждующие стороны. Миротворцы — это люди, умеющие творить в себе этот мир, который на самом деле дается человеку огромным трудом, но который и сам выстраивает человека.

Прежде всего нам надо уметь созидать мир внутри себя. Надо понимать, что этот мир Божий, превосходящий всякий разум, действительно существует вне этого мира, потому что в церковнославянском языке — это два разных слова, и они понимаются по-разному. Мир, в котором мы живем, и мир, который мы имеем в душе, — это разные понятия.

Миротворец — это тот, кто умеет стяжать дух мирен, о котором говорил преподобный Серафим Саровский: “Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся”. Это первое условие, через которое Царство Небесное входит в человека. Человек, который в мире пребывает, это тот, который победил себя, победил этот мир, победил диавола. Ведь диавол — это как раз то существо, которое не дает нам быть в мире, которое постоянно этот мир разрушает.

Стяжать дух мирен — это вообще-то цель христианской жизни. Пребывать в мире — это одно из самых благодатных состояний, к которому стремится человеческая душа.

Такое мирное устроение, его построение и созидание и является миротворчеством. Человек, который умеет хранить, оберегать этот мир внутри себя, тем самым создает его и вокруг себя, приносит его в храм.

А затем, после этого возгласа — Миром Господу помолимся, — мы начинаем молиться о вещах вроде бы понятных, но которые важно осмыслить. Великая, или мирная ектения на самом деле является великой, а по своим прошениям — вселенской. Она обнимает все прошения земные и небесные, и материальное устроение, и нашу духовность.

Первое прошение — о свышнем мире и спасении душ наших.

Когда мы пытаемся создать в себе некий мир, некое мирное устроение, мы должны понимать, что этот мир может быть только сходящим с небес. Он не может соответствовать только законам мира, в котором мы живем, по которым мы строим свои отношения друг с другом, часто достигая мира или какого-то состояния удобства и комфорта лукавством, лицемерием или какими-то другими земными вещами. Сейчас очень популярны такие вещи, как система Карнеги⁵, некие уловки, позволяющие обмануть самого себя и сделать вид, что ты в мире, что хорош и имеешь возможность наладить правильные отношения с другими людьми.

Но на самом деле это дается не иначе, как только миром, который свыше сходит к человеку, и поэтому мы молимся о свышнем мире, о том мире, который действительно Господь посылает.

Апостолы собрались после воскресения Христа за затворенными дверями. Христос воскрес, а у них мира нет. Они собрались, как раньше собирались, но без Христа. Двери закрыты, окна закрыты — страха ради иудейского. И к ним является воскресший Спаситель, и первое, что Он делает, это говорит, — Мир вам. Он подает Свой мир в эти сердца, полные страха этого мира.

А ведь это были Апостолы, ученики, которые знали Христа лучше, больше, чем другие. Но вот Христос воскрес, а они сидят за закрытыми дверями страха ради иудейского. Как это на нас похоже. Мы ли не знаем, что Христос воскрес, мы ли не знаем, что Господь не оставит нас, нам ли не известно через Евангелие, через Церковь, через предание нашей Церкви огромное количество явлений силы Божией в мире? Мы знаем, что Господь с нами, и все равно страха ради иудейского закрываемся, прячемся, нет у нас мира.

Этот мир подает нам только Господь, а мы можем его принять или отвергнуть, можем сохранить или растерять, умножить в себе или расточить его безумно. И в самом начале Литургии мы молимся, чтобы этот мир стал спасением наших душ, — О Свышнем мире и спасении душ наших Господу помолимся.

Дальше мы молимся и обо всех: о мире всего мира, о благостоянии Святых Божиих Церквей и соединении всех. Видите, сколько раз звучит слово мир в этой мирной ектенье, — мир, который мы призываем в свои души, мир, который мы призываем на весь мир, на душу каждого человека.

Следующее прошение: О святем храме сем и с верою, благоговением и страхом Божиим входящих в онь Господу помолимся.

В нем есть два слова, определяющие неисчерпаемые понятия в духовной жизни — благоговение и страх Божий.

Благоговение. Вот сейчас пост идет. Мы говеем, а можно — благоговеть. Понимаете, какой смысл сразу приобретает наш пост? Ведь можно не просто поститься, но этот пост провести в состоянии очень высокого духовного настроя, в состоянии мира, приобщенности к Царствию Небесному. Это будет благоговение.

Тогда понятно, зачем человек постится. Не для того, чтобы при окончании поста тут же о нем забыть и с радостью и удовольствием пуститься во все то, от чего нас этот пост спасал. Я молился — теперь могу не молиться, я постился, теперь могу не поститься, что-то делал, теперь могу этого не делать, теперь я могу отдохнуть от поста. Так часто бывает, когда мы ощущаем пост как обузу. А если бы пост был для нас таким благоговением, то он бы вошел в нашу жизнь как ее составляющая, как ее неотъемлемая часть.

Святой Иоанн Кассиан Римлянин пишет, что если пост не становится состоянием нашей жизни, если он кончается для нас — и мы возвращаемся в то место, с которого мы этот пост начали, если мы не становимся после поста другими людьми, то этот пост был проведен бесполезно, он был не нужен. Если вступив в пост, мы вышли из него такими же, если пост нас никак не изменил, мы только хуже себе сделали.

Очень часто благоговение в человеке рождается через пост, через такое несение поста, которое порождает некий навык духовной жизни. Авва Дорофей в своей замечательной книге пишет, что самое главное в духовной жизни — это навык⁶. Есть навык ко злу, а есть навык к добру. Если человек сумеет воспитать в себе навык к добру, то этот навык превратится в нем в добродетель. А что такое добродетель? Это когда человек всегда одинаковый. Если он милосердный, то он милосерден каждую секунду своей жизни, у него это состояние не проходит. Добрый человек всегда добрый, его нельзя разозлить. Если этот человек целомудренный, чистый, то он не осквернится ни зрением, ни слухом. У нас этого нет. Мы хорошие время от времени, мы только иногда способны на хорошие поступки, — только оттого, что в нас нет навыка. А вот пост рождает некий навык. Этот навык делает человека благоговейным.

О страхе Божием надо говорить отдельно, это понятие требует очень серьезного духовного рассмотрения. Опять сошлюсь на авву Дорофея, третье поучение в его книге — о страхе Божием. Это одна из самых блестящих бесед в его книге⁷.

В этом прошении звучит еще одно хорошее слово — благостояние, — это стояние в добре, стояние в правде Божией. Церковь — некий нерушимый столп, который является свидетельством о правде Божией для каждого человека. Но эта правда Божия свидетельствуется всему миру не только через догматы, не только через Предание, не только через писания святых Отцов, не только через морально-этическое учение. Правда Божия свидетельствуется прежде всего через нас. Этот мир не читает святых Отцов, он не знает догматов Церкви, он сейчас почти не знаком с Евангелием. Но этот мир встречает нас.

Благое стояние Святых Божиих Церквей — это стояние каждого из нас в этом благе, это свидетельство правды Божией миру. Мы можем свидетельствовать о том, что Церковь — это столп и утверждение истины, что Церковь — хранительница истины Духа Святаго, только своей жизнью, только своей приобщенностью. Невозможно этому миру объяснить, что мы-то плохие, зато там другие есть хорошие. Нас не поймут, нас так никто не воспринимает. Ты — это Церковь, какой ты — по тебе я сужу о всех остальных. И вот мы молимся об этом благом стоянии, чтобы мы не пошатнулись, чтобы мы устояли до конца.

И еще мы молимся о соединении всех. Церковь действительно — соборная, и не потому только, что она основывает свое учение на Вселенских Соборах, что она рассеяна по всей вселенной, а потому что Церковь действительно всех соединяет. Чем ближе мы подходим к Богу, тем ближе становимся друг другу. Так Господь собирает нас вместе — делая шаг к Богу, мы делаем шаг друг к другу, это закон духовной жизни. В этом смысл нашего служения Литургии, в этом смысл существования Церкви, потому что Церковь должна всех собрать у Христа и сделать всех едиными. Да будут все едины, — говорит Господь в своей первосвященнической молитве, — якоже и мы с Тобой, Отче.

Следующая молитва — о Святейшем Патриархе, архиепископе или епископе, о тех, кто руководит нашей церковной общиной, кто, как пастырь добрый, предстоит перед Христом за все словесные овцы. Для нас важно понять, какая это величайшая ответственность — быть ходатаем перед Богом за народ Божий, будучи человеком, облеченным и немощами, и грехами, встать перед Богом за весь Божий народ. Так Моисей молился Богу, когда вел свой народ через пустыню египетскую, — народ жестоковыйный, непослушный и неверный, который все время предавал Бога и предавал Моисея, все время бунтовал, несмотря на все милости, которые Господь посылал в пустыне. В какой-то момент Моисей даже стал кричать Богу: “Господи, ну разве я этот народ породил? Разве он мой? Почему же мне такая тяжелая ноша досталась?”.

А Господь укреплял Моисея в этом пути и сделал его ходатаем за этот народ. По молитве Моисея Он прощал его страшные грехи, посылал манну с неба, камень в мед превращал, потому что Моисей носил этот народ в своем сердце, как мать носит ребенка.

Вот что это такое — стояние епископа, стояние патриарха за свой народ. Патриарх может умолить Бога о помиловании всех нас, несмотря на всю нашу немощь. Патриарх может дерзновенно просить у Бога наказать кого-то, что-то запретить. Не зря в принятой на архиерейском соборе социальной доктрине Церкви прозвучало это дерзновенное архиерейское слово о том, что Церковь может призвать, например, свой народ к неповиновению государству, если государство совершает прямые беззакония.

Поэтому мы молимся за нашего Патриарха как ходатая за каждого из нас. А также молимся о всем священстве, диаконстве, о всем причте и о всех людях.

Потом мы молимся о богохранимой стране нашей, властех и воинстве ея. Прошение о воинстве и о народе, конечно, видоизменяется с течением времени. Но тем не менее оно заповедано нам еще апостолом Павлом в 13-й главе Послания к Римлянам, где он призывает нас молиться о государстве и о властях. Это часто смущает людей, особенно когда власти ведут себя оскорбительно по отношению к Церкви, когда Церковь находится в поругании. Но стоит вспомнить: апостол Павел говорил это римлянам, когда царем был Нерон, которого считали антихристом и от которого пострадал он сам. И несмотря на то, что власть была явно безбожная, Апостол призывает молиться за тех, кто стоит у власти. Так же молилась Русь во времена татаро-монгольского нашествия, поминая в своих молитвах Золотую Орду.

Дальше прошения достаточно понятные. О граде сем… О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их — то есть в этот момент мы молимся о всем мире, который нуждается в заступничестве.

О благорастворении воздухов… Когда мы молимся о благорастворении воздухов, мы молимся не о хорошей погоде, как перевел это место на русский язык один известный священник. Мы молимся о гармонии человека и природы, человека и Бога, о той гармонии, которая ставит природу на службу человеку.

Мир был сотворен так, чтобы человеку было в нем очень удобно и приятно жить. Мир не противник человеку, наоборот, он его слуга. Когда Господь поручил человеку этот мир, чтобы он его благоукрашал и заботился о нем, всякое движение воздухов было обязательно благорастворенным, потому что природа была подчинена законам Божественной правды и человеческой любви. Все, что ни ниспосылалось природой, ниспосылалось исключительно на благо человека. И поэтому мне кажется, что слова о благорастворении воздухов надо понимать как прошение о восстановлении настоящих связей между человеком и природой, о том, чтобы природа, эти “воздухи”, приносили благо человеку. Погода в нашем понимании может быть плохой, но она принесет некую пользу, свой правильный плод, она будет находиться в некоем правильном устроении в отношении человечества и природы.

Когда человек приходит в мир со своей злобой, он разрушает эту изначальную гармонию, и природа настраивается против человека. А когда человек приходит в этот мир с любовью и живет в гармонии с Богом, тогда и сама природа становится на свое место. Мы часто, читая жития святых, обнаруживаем в них, что когда человек находится в гармонии с Богом, то и окружающая его природа восстанавливает свою гармоничность.

Умилительны такие истории из жизни святых, когда, например, львица приходит в келью отшельника, тащит его за полу рясы в свое логово, потому что ее дети поранены. И отшельник выдирает из лап львят занозы, лечит их, маслицем мажет, потому что львица, бессловесная тварь, почувствовала в нем эту гармонию. Определенный закон устроения мира есть и в животных, они знают, что их хозяин — человек.

Таких случаев в житиях святых описано очень много. Например, преподобный Герасим Иорданский воспитал льва, и лев водил осла на водопой, а когда преподобный Герасим умер, лег на его могилу и умер… Лев, который вырыл могилу Марии Египетской… Серафим Саровский и медведь… Но это не говорит о каком-то сверхъестественном даре, а о том, что человек пришел в гармонию с Богом.

В одной из своих проповедей митрополит Антоний приводит цитату из кого-то из ранних отцов Церкви о том, что Богу не нужны наши добрые дела, не нужны наши подвиги, а нужна только гармония между нами и Им. Потому что если мы с Ним в гармонии, то мы не можем быть злыми, все наши дела будут добрыми, другими они никогда не станут. Самое главное — достигнуть этой внутренней гармонии, то есть единства между человеком и Богом.

А Литургия — это и есть, собственно говоря, то духовное пространство, в котором это единство нам подается как величайший дар.

О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды… О самих себе молимся. Ведь у каждого человека есть, что у Бога попросить. Ничего зазорного нет в том, чтобы просить у Бога, — просить избавления от всякой нужды и скорби, от гнева, который нас раздирает. Надо просто просить в простоте сердца то, чего у тебя нет. И Господь обязательно тебе это подаст.

Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим. Это последнее прошение соединяет нас с Церковью Небесной. Мы все вместе с Богородицей, со всеми святыми, друг с другом сами себя и всех отдаем Богу, и всю нашу жизнь мы отдаем Богу как дар и приношение, как нашу проскомидию.

12.

Сразу после великой ектеньи начинают петься антифоны. Во время простых повседневных служб поются будничные, или вседневные антифоны. На воскресной службе, на которой мы с вами чаще всего присутствуем, и в дни некоторых праздников поются антифоны воскресные, или изобразительные. Праздничные антифоны поются только на Господские праздники (такие как Рождество, Преображение и т. д.) и на Сретение Господне, которое является как бы средним праздником между Господскими и Богородичными.

Антифоны поются попеременно двумя хорами. По правилу в храме должно существовать два клироса, правый и левый, и пение должно быть антифонным, то есть попеременным, двухклиросным. В Греции, например, и сейчас пение всегда антифонное. Даже если в храме присутствует только двое певчих, они все равно будут петь антифонами, — один из них будет стоять на одном клиросе, а второй на другом.

Исторически антифонное пение происходит из римской церкви и, постепенно распространяясь, окончательно утверждается во времена Иоанна Златоуста.

Антифоны возникли из крестных ходов, когда из разных приходов крестные ходы стекались к одному храму, в котором в этот день был престольный праздник или другое значительное событие. Во время шествия пелись праздничные песнопения, восхваляющие праздник или святых мучеников, во имя которых совершалось богослужение. Когда они сходились вместе у места, где праздновалось событие, то совершали свои песнопения попеременно. Антифоны — это были гимны шествия, гимны сбора, гимны подготовки.

Воскресных антифонов три: псалом 102, псалом 145 и Блаженны. Их разделяют малые ектеньи. Во время антифонов священник находится в алтаре и читает священнические тайные молитвы.

Раньше тайные молитвы читались вслух, никакой тайны в них нет. Но где-то уже с шестого века их начинают читать тихо в алтаре, в чем проявляется некое внешнее разделение тех, кто священнодействует у престола, и тех, кто священнодействует как народ Божий. По мнению многих людей, священнодействие таким образом редуцируется и ослабляется. К сожалению, мы сейчас во многом несем на себе плоды этой редукции, оглушения самого богослужения, потому что в сознании многих людей священник совершает Литургию, священник молится, а все остальные только присутствуют при этом. Но это не так, — все молитвы, которые читаются во время Божественной Литургии, произносятся от лица всех собравшихся в храме. Каждому из нас очень важно эти молитвы знать, понимать их и ими молиться. А сами песнопения, которые поются на клиросе, антифоны и ектеньи, не заменяют эти священнические молитвы, но являются их продолжением.

Первый антифон представляет 102 псалом: Благослови, душе моя, Господа…

Во время первого антифона читается молитва: Господи Боже наш, Егоже держава несказанна и слава непостижима, Егоже милость безмерна и человеколюбие неизреченно! Сам, Владыко, по благоутробию Твоему, призри на ны и на святый храм сей и сотвори с нами и молящимися с нами богатыя милости Твоя и щедроты Твоя.

Перед вторым антифоном звучит малая ектения и произносится тайная молитва второго антифона:

Господи Боже наш! Спаси люди Твоя и благослови достояние Твое, исполнение Церкви Твоея сохрани, освяти любящие благолепие дому Твоего; Ты тех воспрослави Божественною Твоею силою и не остави нас, уповающих на Тя.

Слово исполнение обозначает полноту. Священник молится о сохранении полноты Церкви, чтобы эта полнота Царствия Небесного, которая всеми обладает, реально присутствовала в каждом человеке.

Второй антифон состоит из 145-го псалма — Хвали, душе моя, Господа… и из догматического песнопения: Единородный Сыне и Слове Божий…, выражающего догмат Церкви о Боге в Троице и о вочеловечении, Рождестве и принятии на Себя человеческой природы Сына Божия, Который единосущен Отцу и Святому Духу. Это песнопение сочинил византийский царь Юстиниан, причисленный к лику святых за свое благочестие.

Не случайно выбран именно этот псалом, в нем есть глубокий литургический смысл. К сожалению, он поется не целиком, а только избранные его стихи, в число которых не входят такие важные строки — Господь на небеси уготовал престол Свой и Царство Его всеми обладает, которые непосредственно относятся к нашему стоянию на Литургии и являются выражением того возгласа, которым она начинается. Царство, которое входит в наши сердца и в нашу жизнь, обладает всеми, и никто не лишний в этом Царстве. Это пророчество царя Давида — очень литургическое, ведь Литургия — это жертва за жизнь всего мира, это действительно пришествие Царства Небесного в силе, которое всеми обладает и которым каждый может обладать.

После пения второго антифона отверзаются царские врата и поется третий антифон, который состоит из заповедей Блаженства. Тайная молитва третьего антифона звучит так: Иже общия сия и согласныя даровавый нам молитвы, Иже и двема или трем, согласующимся о имени Твоем, прощение подати обещавый. Сам и ныне раб Твоих прошения к полезному исполни, подая нам в настоящем веце познание Твоея истины и в будущем живот вечный даруя.

Во время третьего антифона совершается малый вход, который называется еще входом с Евангелием. Он также сложился из крестных ходов. Когда все собирались у храма, он был еще закрыт. Народ встречал патриарха или епископа, и малый вход был входом епископа в церковь. Сейчас этот вход скорее похож на выход, потому что из алтаря выходят через северные врата, а потом входят в центральные царские врата. А раньше это был сам вход в храм, движение самой Церкви. В древней Церкви Евангелие хранилось в особой сокровищнице, и именно перед входом в храм оно износилась из храмовой хранительницы, поэтому шествие с Евангелием в древней Церкви было особенным, значительным действием.

Эти древние традиции наша Церковь сохранила в архиерейском служении (при входе архиерея в храм износится Евангелие для благословения, архиерей облачается в священные одежды именно во время пения антифонов, и тогда же он читает входные молитвы). И это правильно, потому что, как мы знаем, именно архиерей является исключительным служителем Божественной Литургии.

Человек, который читает Псалтирь регулярно, очень легко воспринимает богослужение, потому что практически вся вечерня и утреня, и всенощное бдение, и во многом Литургия состоят из пения Псалтири. Очень многие песнопения, даже стихиры, которые поются в честь святых, составлены на основе псалмов. Поэтому для нашей церковной культуры необходимо очень хорошо знать Псалтирь.

Наше знание чинопоследования Божественной Литургии, в том числе антифонов, очень важно для полноценного участия в Литургии. Возможность просто стоять в храме и тихонечко подпевать клиросу или петь безмолвно внутри себя, прекрасно зная, что происходит в храме и что стоит за этими словами, является нашим участием в общей литургической молитве, в той самой молитве, которую читает священник, находясь в алтаре.

13.

Малый вход заканчивается пением Трисвятого.

Происхождение этой молитвы отражено в Священном Предании. Мы помним видение пророка Исаии, когда ему явился Ветхий денми, сидящий на херувимском престоле, то есть Бог в образе старца, и ангелы, которые окружали Бога, воспевали: свят, свят, свят Господь Саваоф, полны небеса и земля славы Твоей. Ангельское пение было трисвятым — свят, свят, свят. Увидев Бога, Исаия сказал: Горе мне, я человек, у которого нечистые уста. Тогда ангел с углем горящим в клещах коснулся уст пророка Исаии и очистил его уста, а Исаия изрек: Се прикоснулся устам моим и очистил беззаконие мое и уста мои очистил. Вот таково древнее знание Церкви о воспевании Бога трисвятым гласом херувимов и серафимов.

И в Константинополе было чудо, явленное одному отроку, который во время землетрясения был восхищен на небеса. Ему тоже было дано увидеть и услышать ангельское пение, — Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный… Когда он пришел в себя и поведал об этом епископу, то было решено пройти по стенам города с пением Трисвятого, только к нему было добавлено Помилуй нас. После этого крестного хода землетрясение умирилось и город был спасен. Именно в этом виде Трисвятая песня вводится в служение.

Это церковное предание, а документально пение Трисвятого впервые зафиксировано после первого заседания Халкидонского собора, когда отцы собора вышли из храма под пение Трисвятого.

Надо сказать, что в храме не всегда звучит Трисвятая песнь, иногда поются другие песнопения, которые заменяют собой Трисвятое. Это праздничные дни, в которые поется Елице во Христа креститеся… Эти песнопения поются во время Рождества, Крещения, на Пасху и на Троицу. В древней Церкви эти дни были праздниками рождения во Христе новых членов, которые приходили к крещению после долгого пути катехизации, который для многих составлял десятилетия.

Когда мы говорили о молитве на каждении перед проскомидией, мы в первый раз встретились с тем, что литургическое служение приравнивается и превозносится до ангельского служения. Теперь нам снова напоминается о том, что наше служение — ангельское. Со входом нашим входу святых ангелов быти, сослужащих нам и сославословящих Твою благость… — читает священник в тайной молитве во время малого входа.

Это знание, что сейчас Церковь небесная и Церковь земная соединяются в едином служении, постоянно подчеркивается во время Евхаристии, особенно во время служения Литургии Преждеосвященных Даров, когда поется Ныне силы небесные с нами невидимо служат.

И вот наше славословие трисвятым гласом, которое воспеваем мы, грешные люди, принимается Господом как славословие ангельское, потому что каждый, вошедший в служение Литургии, находится в Царствии Небесном. Мы возгласили — Благословенно Царство, провозвестили Царство Божие, пришедшее в силе, — и вот все законы Царства Небесного действуют, совершенно реально соприсутствуют с нами. И поэтому если мы славословим Бога в Царствии Небесном, то мы никак по-другому не можем Его славословить, но только как ангелы и вместе с ангелами, теми же самыми словами и тем же самым гласом.

Наша Трисвятая песнь во время Литургии — это уже наше райское предстояние, это уже свидетельство определенной совершенности. Нельзя сказать, что мы спасены, как это воспринимают, скажем протестанты, — но в каком-то смысле это действительно так, потому что это спасение принадлежит нам, и войти в него, принять его зависит только от нас. Так евангельскому юноше было предложено, — иди за Мной, возьми это Царство Небесное, оно тебе принадлежит. А мы можем так же, как он, отвернуться и уйти скорбя.

Это реальность, и для нас она всегда является определенным судом. Идем мы за Христом или отстраненно остаемся на своем месте как зрители, воспринимая все, что происходит вокруг нас, как нас не касающееся, как нам не принадлежащее. И поэтому эта Литургическая часть, которую мы называем Литургией Слова, уже вполне реальна для нас как присутствие Царства Небесного.

Начинается ангельское славословие; мы воспеваем Творца именно потому, что сейчас будет читаться Евангелие, очень скоро будет Его явление. Царство Божие придет в силе, будет звучать в храме как Слово Божие, Которым мир сотворен, Слово Божие, Которое действительно стало плотью, обитало среди нас, полное благодати и истины. Когда это пришествие Евангельского слова ожидается Церковью, оно воспевается ангельским гласом. Поэтому Трисвятая песнь, которая поется при внесении Евангелия в храм, еще раз каждого из нас ставит перед реальностью нашего присутствия в Царствии Небесном, нашего принятия или непринятия Царства Небесного, следования за Христом или не следования за Христом. Реально происходит то же самое, что происходило две тысячи лет назад. Приходит Христос и начинает учить. Он начинает возвещать Свое Слово, вокруг Него собираются очень многие люди, и Христос начинает говорить, как Он в синагоге в Капернауме говорил о хлебе, сшедшим с небес. И многие люди слушают эти слова и говорят, — Кто может это слышать, такие странные слова? И уходят. И не остаются вместе с этим Словом. И не принимают Его. Потому что Оно не вмещается в людей. А другие говорят, — Ну куда же нам, Господи, идти, Ты имеешь глагол вечной жизни. И остаются вместе с Ним, несмотря на свое недостоинство, свою ущербность, даже свое внутреннее непонимание.

Так происходит всякий раз, когда служится Литургия, когда Христос предстает перед нами как Свое Слово, а мы Его ожидаем, мы Ему воспеваем Трисвятую песнь, это ангельское славословие, которое дано нам как уже реальным участникам Царства Небесного.

После Трисвятого в храме бывает чтение Апостола. Эта часть Литургии Слова очень древняя; древняя Литургия тоже состояла из двух частей, из Литургии Слова и Литургии верных. В общине христиан, собранных для воспоминания о Тайной вечери в первые века христианства, когда были Апостолы или их ученики, епископы, ими поставленные, прежде всего возвещалась Благая Весть; приходил Апостол. Если мы откроем книгу Деяния святых Апостолов, то увидим, как апостол Павел приходит в синагогу или приходит в иудейскую общину и начинает по Писаниям доказывать, что Иисус есть Христос. Приводит отрывки из Ветхого Завета, из пророчеств о Мессии, тем самым показывая, что то, что говорится в Ветхом Завете, то, что говорится в Священном Писании, сбылось именно на Иисусе, Который был распят и воскрес.

Это была самая главная часть благовестия Апостолов, которые сначала приходили к иудеям, а потом уже и к язычникам. Но проповедь начиналась с иудейской общины, которым было известно Священное Писание.

Отрывки этой проповеди зафиксированы в прокимнах. Прокимен, который возглашается после Трисвятого перед чтением Деяний или Посланий святых Апостолов, это отрывки ветхозаветных пророчеств, прежде всего, конечно же, отрывки Псалтири царя и пророка Давида, в которых наиболее очевидно и часто встречаются пророчества о Христе. Раньше, конечно же, эти псалмы и отрывки из Священного Писания зачитывались полностью: псалмы, в которых есть указание о пришествии Христа, полностью приводились и пропевались перед чтением других, уже новозаветных текстов. Со временем они сократились до двух строчек, одна из которых обычно — начальная строчка псалма, а другая взята из середины.

Само ветхозаветное пророчество заняло место в вечерне, где мы до сих пор с ним встречаемся при службе Великим праздникам, когда читаются так называемые паремии, то есть отрывки из Ветхого Завета, из Священного Писания, посвященные памяти Пресвятой Богородицы и Великим праздникам Господским, таким как Крещение или Рождество, или другим праздникам, или памяти святых. Выбираются отрывки из Священного Писания, соответствующие по духу и по смыслу празднуемому событию.

Все это некие отголоски той древней службы, той древней Литургии, в которой чтение Священного Писания и особенно Ветхого Завета занимало очень большое место и имело очень важное основание. До сих пор так называемые избранные псалмы пропеваются нами во время величания во время утрени, когда этот псалом, в котором звучит величание празднику или святому, разбивается на строчки; хор провозглашает строчку из избранного псалма, посвященного празднику, и как рефрен поет потом величание. Священник в это время совершает каждение всего храма.

Так вот, воскресные прокимны, прокимны Литургические по своей природе, по своему происхождению связаны с ветхозаветными пророчествами, с чтением Псалтири во время богослужения.

Надо сказать, что в западной римской евхаристии, мессе, это сохранилось более полно. Там псалом до сих пор перед чтением Евангелия прочитывается полностью, и он как бы является настоящим прокимном предвозвестником следующего чтения Нового Завета.

Потом Апостол, приходивший в общину, возвещал о Самом Христе, возвещал учение Христово, то, что потом стало Евангелием. Ведь Евангелие сначала было устным, оно не сразу было записано. Евангелие было прежде всего Священным Преданием Церкви и только потом стало Священным Писанием. Спустя несколько десятилетий Апостолы зафиксировали свою устную проповедь письменно. Каждый Апостол нес Евангелие, которое было либо его личным опытом общения со Христом, либо пережитым им слышанием тех людей, которые видели и слышали Христа. Вот, пишет Иоанн Богослов в одном из соборных посланий: то, что видели наши глаза, то что слышали наши уши, то, что мы осязали своими руками, — это мы и возвещаем вам.

И, конечно же, место Евангелия — это место самого Апостола, прочитывающего это Евангелие. Сейчас место Апостола занимает его послание, то есть само послание апостольское, этот вот Апостол, — вот присутствие Апостола в Церкви. Апостольская Церковь живет апостольской проповедью, которая исходит из общины святых Апостолов, и поэтому когда мы слышим послание святого Апостола — это место, которое в Литургии занимает сам апостол Христов.

Апостолы писали Церквам. То, что мы знаем как послания Апостолов, это их письма, самые обыкновенные письма близким людям, знакомым общинам. Таких посланий много написали апостол Павел, апостол Петр, апостол Иоанн Богослов, апостол Иаков, апостол Иуда. Все они сложились в канон новозаветного Священного Писания. А это были письма, которые Апостолы писали из ссылки, из путешествий, с места своей проповеди. И эти письма община, которая уже не имела возможности лицом к лицу общаться со своим учителем и со своим епископом, прочитывала по-сыновнему и с большой любовью и очень внимательно к этому относилась, а потом передавала это письмо соседнему храму, соседней общине. И так эти письма становились доступными всем христианам, и их мы и сейчас читаем и слышим. Они как бы встали перед Евангелием, между пророчествами Ветхого Завета о Христе и исполнением этих пророчеств в самом Евангелии. Апостольское чтение стоит как раз посередине, как сам Апостол, пришедший в общину христиан, возвещающий людям спасение, которое Господь принес в мир. Вот поэтому во время чтения апостольского чтецом священник или диакон совершает каждение алтаря и каждение того, кто читает Апостол, а потом всех остальных.

Священник во время чтения Апостола сидит, как равноапостольный, как тот, кто теперь в общине знаменует собой присутствие самого Апостола. Он является продолжателем апостольского служения, продолжателем апостольского дела. Он в общине сейчас, как Апостол, который ведет людей ко Христу, и возвещает людям правду Божию, как это делал Апостол.

Вот смысл чтения Апостольского и потом Евангельского.

После того, как Апостол прочитан, чтец возглашает Аллилуиа, это относится уже к чтению Евангелия; это прокимен перед чтением Евангелия.

14.

Итак, после Трисвятого в храме происходит чтение Апостола, за которым следуют прокимны, отрывки ветхозаветных пророчеств, прежде всего Псалтири. В западной римской мессе псалом перед чтением Евангелия прочитывается полностью. В православной Церкви ветхозаветное пророчество полностью читается на вечерне при службе великим праздникам, — это так называемые паремии, то есть отрывки из Ветхого Завета, посвященные Пресвятой Богородице, великим праздникам Господским или памяти святых. Выбираются отрывки из Священного Писания, соответствующие по духу и по смыслу празднуемому событию. Так называемые избранные псалмы также пропеваются нами во время величания на утрене, — хор провозглашает строчку из избранного псалма, посвященного празднику, и потом как рефрен поет величание. Все это отголоски той древней Литургии, на которой чтение Священного Писания и особенно Ветхого Завета занимало очень большое место.

Но центральное место в Литургии Слова, конечно, занимает само Евангелие. Можно даже сказать, что эта часть Литургии посвящена Евангелию, и все, что происходит на ней, является некоей подготовкой к тому, чтобы Евангелие было явлено и прочтено.

В Литургии Слова, которая называется еще и Литургией оглашенных, есть даже некая самостоятельная жизнь и завершенность, она является как бы самостоятельной частью службы, потому что для оглашенных она заканчивается именно чтением Евангелия, после которого по правилам древней Церкви они должны покинуть храм.

Это действительно — Литургия, это явление, которое имеет очень большое значение для каждого, пребывающего в храме в этот момент.

То Евангелие, которые мы сейчас читаем, было написано в период приблизительно с 60 года до 110–115 года, то есть в течение нескольких десятилетий Евангелие было только Священным Преданием, которое Апостолы передавали устно. И все же это было Евангелие, это было слово Божие, и неважно, было ли оно записано в книгу или нет. Но тем не менее Евангелие как Священное Писание достаточно рано появилось в жизни Церкви как явление Слова Божия, и отношение к нему было исключительно серьезным.

На Пасху мы слышим слова Евангелия от Иоанна: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Очень часто в Священном Писании, у святых Отцов Иисус Христос, Сын Божий, называется Словом Божиим, Божественным Логосом. И когда мы открываем первую книгу Библии, книгу Бытия, по структуре она начинается очень похоже на первые строки Евангелия от Иоанна: Вначале сотворил Бог… То есть о вхождении в сотворение, о вхождении в новую жизнь говорится очень похоже на начало Евангелия. Затем в Библии описывается, как происходит творение: и сказал Бог, да будет свет… Бог изрекает Свое Слово, и весь мир творится через Слово Божие. Об этом написано в пророчестве у царя-пророка Давида: Словом Господним небеса утвердишася и духом уст Его вся сила их.

Мир, если можно так сказать, словесен, он действительно через Слово принимает свое бытие. Слово Божие настолько всесильно и всемогуще, что через вторую ипостась Святой Троицы весь мир из небытия приходит в свое бытие.

В Послании к Евреям апостол Павел так определяет Слово Божие: Слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные. И нет твари, сокровенной от Него, но все обнажено и открыто перед очами Его: Ему дадим отчет (Евр 4:12–13).

И вот Слово стало плотью. Господь явился в мир как воплощенное Слово. И принес в этот мир Свое Слово, которое мы теперь имеем в Евангелии. Это слово отождествимо с Самим Словом Божиим, с Самим Христом. Оно онтологично Ему Самому. Сам Господь пребывает в Евангелии. Это Слово действительно живо и действенно.

Евангелие — это не просто напечатанные определенным шрифтом буквы, выстроенные в строчки, разделенные на стихи, на главы и несущие некую информацию, как мы привыкли относиться к книге. Это совсем не то, потому что никогда написанное автором не отождествимо с ним, даже если это автобиография. Никогда сотворенное человеком — написанное в книге, изображенное на картине или воплощенное в музыке — не может быть самим исполнителем, самим автором, самим творцом.

А вот Евангелие оставлено нам Богом как чудо пребывания Бога в Своем Слове. На это указывают даже некоторые моменты самого богослужения. Например, во время архиерейского богослужения архиерей снимает с себя омофор и митру, знаки своего первосвященства, знаки того, что он возглавляет Литургию, как Христос возглавлял Тайную вечерю. Он уходит в сторону, потому что сейчас Господь Сам присутствует и Сам говорит.

Когда на всенощной выносят Евангелие, мы прикладываемся к нему вместо иконы воскресения Христова, потому что это Слово Божие, воплощенное и воскресшее. Евангелию кадит священник, Евангелие мы целуем, когда Господь прощает нам грехи на исповеди. Евангелие в общем-то являет собой икону, образ Божий. И когда мы говорим о чтении Евангелия во время Божественной Литургии, о месте его в жизни христианина, оно может быть правильно определено как явление в этот момент Слова Божия, как присутствие на Литургии Самого Христа.

15.

Существует такое мнение, что если бы вдруг Евангелие как книга исчезло, то его можно было бы полностью восстановить по писаниям ранних Отцов христианства, — настолько точно и полно они его цитируют. И вот что удивительно и замечательно: Церковь в то время распространялась как благовестие того Евангелия, которого никто на столе не имел, ежедневно не читал, а может быть, и в руках никогда не держал.

Книга была одной из самых колоссальных ценностей античного мира, и даже не все богатые люди могли иметь книги в своем доме. В течение веков многим христианам только в храме во время богослужения была дана возможность приобщиться Слова Божия, узнать его, чтобы потом им жить, за него страдать и его воплощать в своей жизни.

Евангелие — это знамя Церкви, ее духовное сокровище. Внесение Евангелия в храм являлось как бы вхождением в храм вместе со Христом, а само звучание Евангелия — кульминацией Литургии Слова. Можно сказать, что это было действительно причащением Самому Христу, — Слово Божие звучит, и ты его воспринимаешь, соединяешься с ним, оно проходит в тебя, как меч обоюдоострый, и судит твои помышления и намерения сердечные.

Поэтому неудивительно, что в житиях святых встречаются такие истории, как, например, с Антонием Великим, который пришел в церковь, услышал воскресное Евангельское чтение про богатого юношу, вышел из храма, раздал свое имение и ушел в пустыню. Он понял, что эти слова Господь говорит ему, приобщился Слову Божию и на всю жизнь стал другим. И это не единственный случай, Церковь так жила и живет, конечно, по сей день.

Когда Евангелие звучит в храме, то по благодатной силе воздействия это совершенно то же самое, как если бы мы жили две тысячи лет назад где-нибудь в Галилее, и Сам Христос нам бы это говорил, потому что это действие — литургическое. Это то же самое Слово, Которое сотворило мир. Этим Словом воскрешались мертвые, слепые прозревали, глухие становились слышащими, хромые начинали ходить, а прокаженные очищались. Ничего не изменилось, потому что Христос вовеки Тот же, и слово Его не может с веками оглушиться, обесцениться, потерять свою силу.

Церковь потому и Церковь, потому она и святая, что каждое мгновение своего существования она тождественна сама себе. То, что в ней происходит, происходит так же, как это было всегда. Христос учит, и Слово Его может все победить. От нас зависит, как мы его слышим, как мы его принимаем, живем им и как мы готовимся к слышанию Слова Божия.

Вы представьте, как Церковь готовилась слышать Слово Божие, скажем, в III веке? Очевидно, что не так, как мы сейчас. Мы почему-то во время Литургии думаем, что можно подождать, пока начнется самое главное, — Великий вход, евхаристия, причащение, тогда уж мы начнем молиться. Но все уже давно началось. Когда священник провозглашает Благословенно Царство, это Царство уже грядет.

Для оглашенных чтение Евангелия — это самое главное, потому что остальное им пока еще недоступно. Они еще не родились во Христе, но Слово Божие их уже преображает.

Но даже когда оно звучало из уст Самого Господа, люди воспринимали его по-разному. Семь тысяч человек уходили в пустыню, все бросив и забыв взять с собой еду, чтобы только слышать Слово Божие. И Господь питал их в пустыне. Он говорит им о хлебе, который сошел с небес, а некоторые ждали, что Он хлеб им будет давать, и люди от Него уходили. Какие странные слова, — говорили они, — кто может это слышать? Но Апостолы сказали, — Господи, куда нам идти, ведь Ты имеешь глаголы вечной жизни. Вот эти глаголы вечной жизни и есть Евангелие.

Слово Божие на Литургии — это несомненно настоящее Богоявление. Но узнать Христа, услышать Его должны мы. Это этап приобщения Христу, через который мы должны прийти к приобщению Его Тела и Крови.

Чтение Евангелия в храме — это всегда для нас реальность встречи с Богом. Что с нами происходит в этот момент? Как мы живем этим Словом потом? Какими мы уходим после слышания Евангелия? Это всегда для нас вопрос и всегда суд.

16.

Заканчивается Литургия Слова ектенией об оглашенных.

До революции оглашенных не было, а сейчас они опять появились в нашей Церкви. Снова есть кого просвещать, есть кого крестить, кому проповедовать. Сегодня огромное количество людей приходит к крещению без оглашения, а это ненормально. Подготовка людей к крещению и молитва о них Церкви совершенно необходимы.

Институт оглашения, или катехизации, сохранялся в Церкви довольно долго. Катехизации подвергались все люди, желавшие принять крещение, причем не только из языческих, но и из христианских семей. Особенно характерно для этого состояние Церкви в IV–VI веках, когда Римская империя стала практически христианской. И хотя внутри Церкви были, конечно, разделения, и арианская ересь, и монофизитство, но все-таки это была уже христианская империя.

В то время было принято, чтобы крещение принимал уже взрослый сложившийся человек, а детей практически не крестили. (Но крещение младенцев существовало всегда, с самого начала. Те протестанты, которые не крестят своих детей до зрелого возраста, например, баптисты, неправы, утверждая, что в древней Церкви детей не крестили). Такая традиция сложилась в христианском мире, потому что было очень благоговейное отношение к таинству крещения и к вступлению в Церковь. Кроме того, она шла от самой идеи катехизации, потому что язычников христиане принимали в Церковь только после очень серьезной подготовки. Но когда Церковь претерпевала гонения, настоящих условий для оглашения не было, и практически очень многие язычники приходили в Церковь, проходя только очень небольшую подготовку. Уверовали во Христа? Сердцем веруешь во Христа? И уже крестились, потому что в условиях гонения вся остальная жизнь была проверкой этого крещения, исповеданием Христа.

Когда времена гонений прошли, в Церковь вошло большое количество язычников, и она несколько оскудела в своей вере. Так, монашество явилось некоей формой протеста против оскудения благочестия. Тогда и оглашение приняло другие формы.

Начали создаваться огласительные училища; первые училища для подготовки к крещению были созданы в Александрии, а первыми учителями были Климент Александрийский, а потом его ученик Ориген. Занятия с крещаемыми часто проходили в течение нескольких лет. Период оглашения обычно составлял от сорока дней до трех лет. Крещение происходило отнюдь не каждый день, в основном — перед Пасхой, в Великую субботу, что было очень символично: крещение воспринималось как крещение в смерть Христову. На крещении читается Послание апостола Павла к Римлянам: Братья, елицы во Христа крестихомся, в смерть Его крестихомся, спогребохомся убо Ему крещением в смерть, да якоже воста Христос от мертвых славою Отчею, тако и мы во обновлении жизни ходити начнем (Рим 6:3–4), — и для каждого крещаемого была совершенно очевидна реальность спогребения со Христом, умирание ветхого человека и воскресение его в обновленной жизни, жизни, дарованной Христу. Поэтому-то в эти дни и сохранились такие особенности богослужения, как пение вместо трисвятого — елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся. Заметьте, что это песнопение поется только несколько раз в году: на Рождество, на Крещение, на Пасху и на праздник Святой Троицы — в те самые дни, когда по обычаю Церкви и совершалось крещение оглашенных.

Но во времена, о которых я говорю, оглашение стало не просто нормой для подготовки к крещению, но очень долгим периодом даже в христианских очень благочестивых семьях. Равноапостольный царь Константин Великий принял крещение только на смертном одре. Это парадоксально, конечно, но, открывая первый Вселенский собор, провозглашая христианскую империю, он не был еще христианином, но только оглашенным. Он так долго не мог принять крещение, потому что чувствовал за собой очень много грехов человеческих: он же был воином, наказывал преступников, проливал кровь. Он не мог внутренне решить: как человек, который принимает крещение, обязуясь жить по Евангелию, может совместить в себе правителя, который обязан казнить преступников и вести войны?

Интересен случай и с таким великим святым, как святитель Амвросий Медиоланский. Когда надо было поставить епископа в городе Медиолане (современный Милан), выбор благочестивых христиан пал на Амвросия. Он воспитывался в христианской семье, его сестра была монахиней, возглавляла общину девственниц, бабка была христианской мученицей, а сам он до сорока лет был не крещен. Когда его выбрали епископом, он за четыре дня прошел все степени своего посвящения: в первый день его крестили, во второй рукоположили в диаконы, в третий — в священники, а в четвертый день он в одежде крещаемого принимал посвящение в епископы, потому что по древней традиции человек в течение девяти дней носил белые крещальные одежды.

Я уже не говорю о таких замечательных людях, как святители Василий Великий, Григорий Богослов, у которого отец был епископом, Иоанн Златоуст, которые приняли крещение не ранее 30 лет. Этим событиям не дается оценка — правильно ли это или неправильно, но заметьте, каков плод такого крещения — если человек крестился, то он уже не возвращался вспять. Крещение воспринималось, может быть, как для монаха постриг — другой уже человек, другой жизнью живет, он от мира отрекся и полностью посвятил себя Христу. Благодать крещения настолько обновляла человека, что тот становился человеком совершенно святой жизни.

Смысл крещения тогда для многих был более очевиден, чем для современного человека. Потом это, к сожалению, ушло из жизни христианского общества. В последние века стало принято крестить только младенцев. Катехизацию, то есть оглашение, Церковь возложила на восприемников, то есть на крестных родителей, которые, по мнению Церкви, и должны были воспитать ребенка христианином, и брали на себя такую ответственность перед Богом. Как оказалось, крестные со своей задачей не вполне справились, потому что, как сказано у Лескова, Русь была крещена, но не просвещена.

В современном обществе мы видим много крещеных людей, для которых крещение осталось совершенно формальным актом. Крестившись, они не приняли возможность спасения в Церкви, не обратились к Богу, не стали жить полной духовной жизнью, жизнью церковной.

Обычно людьми движет традиция — раз мы живем в православной стране, раз мы сами были крещены, то надо традиционно и детишек покрестить, а вдруг они не будут болеть. Это инстинктивный, чисто языческий повод, чтобы от чего-то детей уберечь, но сам смысл крещения для многих неизвестен. Не только у нас в России, но и в Греции, в Румынии, в Болгарии крещение превратилось в некий внешний обряд, когда люди не чувствуют важности и ответственности за произнесенные Богу обеты.

И сейчас настало время для нашей Церкви вернуться к древней практике оглашения. Это очень важный период. А вдруг, узнав, что от него требуют, человек испугается и не захочет креститься? Многие сейчас обратились к Богу и хотят креститься, но в какого Бога уверовали, почему хотят креститься, часто объяснить не могут, а принятие крещения и вступление в Церковь — часто два совершенно не связанных между собой явления. Креститься для них — это как бы заключить с Богом какой-то определенный договор: я крестился, — значит, теперь Бог мне будет помогать, но Церковь здесь ни при чем, я Бога имею у себя в душе.

Если вам предлагают стать крестным, это очень большая ответственность. Та связь, которая заключается между крестником и его восприемником, обязательно будет сохранена в будущей жизни, и конечно, Господь с нас спросит, где наши крестники, почему они не в Церкви, почему мы ничего для них не сделали. Крестным вменяется в обязанность молиться за своих крестников, но не только молиться, а постоянно участвовать в их воцерковлении.

В ответ на предложение быть крестным можно сказать: давайте все делать всерьез, я стану крестным, но только при одном условии, — если вы, родители, пройдете катехизацию. Следует дать им прочитать Евангелие, после этого им надо сказать, что христианин не просто верует в Христа, а своей жизнью Его исповедует. Жить духовной жизнью невозможно без Церкви, поэтому родителям необходимо сходить в Церковь, исповедоваться и причаститься Святых Христовых Таин. Если они не венчаны, то должны повенчаться. Если они готовы пройти такую небольшую катехизацию, начать ходить в Церковь, тогда соглашайтесь быть крестным. А если нет, то никогда не соглашайтесь.

Ну и, конечно, взрослый человек, который сегодня хочет принять крещение, должен пройти катехизацию, хотя это не во всех храмах есть, хотя Святейший Патриарх практически на каждом епархиальном собрании говорит о том, что можно крестить только после подготовки.

Когда заканчивалась ектения об оглашенных, все оглашенные выходили, двери закрывались, в храме оставались только верные.

17.

Сугубая ектения входит в состав каждой службы. По прошениям она схожа с мирной, но той обычно служба начинается, а сугубой заканчивается. Сугубая ектения звучит после чтения Евангелия, после Литургии оглашенных, подчеркивая, что некий этап литургического восхождения завершается, начинается новый этап.

Сугубая ектения всеобъемлюща; она с особенной силой обнимает собой все прошения мира, все его нужды, все его горести. Но несмотря на то, что идет прошение о вещах общих, космических, Церковь тем не менее молится о каждом лично.

Если человек участвует в Литургии, если мы говорим, что он одновременно ее сослужитель, то он пришел в храм не просто просить что-то лично для себя, но в этот момент стал Церковью, исполнил себя как член Тела Христова. И поэтому когда совершается Литургия, она обнимает собой каждого человека лично со всеми его нуждами, печалями и тугами. Веровать во святую апостольскую Церковь — значит верить, что она и все твое прошение, всю глубину твоей скорби, твоей радости, твоего горя, твоего благодарения принесла к престолу Божию.

Но люди, которые не видят в Церкви ее всеобъемлющего значения, потом приходят и просят — специально для меня послужите вот по этому конкретному поводу, хотя в самой Литургии уже заключено исполнение всех этих прошений. И в практику нашей Церкви давным-давно вошло служение после Литургии молебнов и панихид. Зачем? Подал ты записку или не подал, раз ты в Церкви стоишь, разве тебя Господь не видит? Разве Он не знает прежде твоего прошения все, что ты хочешь у Него попросить?

И поэтому служить после Литургии молебен просто бессмысленно. Происходит это только оттого, что часть людей, пришедших на службу в храм, участвует в Литургии, а часть — находится во время Литургии. Часть людей — отдается полностью соединению Церкви, а часть переживает немножечко иначе: они пришли, отстояли службу, а уже потом для них начинается самое главное, — сейчас будут просить о его личной конкретной просьбе, о его здоровье, о его путешествии, хотя все это в Литургию входит духовно, потому что приносится жертва, и Он, Спаситель мира, приносит жертву за всех и за вся.

Это так привычно стало, — заканчивается Литургия, священник выходит служить водосвятный молебен. Но вы себе представить не можете, как священнику внутренне тяжело и нелепо служить молебен после Литургии, когда все, что можно, у Бога испросили.

Тогда возникает вопрос: зачем существуют молебны, зачем существуют панихиды? А они существуют как внелитургическое действие. И сейчас нигде, ни в Греции, ни в Болгарии, мы не встретим совершение молебна после Литургии, и в России раньше такой практики не было. Священник приглашался в дом или в какое-то определенное место, и служился молебен по конкретному поводу с конкретными людьми. Например, молебен на ниспослание дождя.

Но если есть нужда молиться о ком-то особенно, например, о болящем, об этом должна молиться вся Церковь, все вместе, а не отдельно священник за отдельно взятого человека. Поэтому существует специальное прошение, которое при необходимости вставляется в сугубую ектению, — и о путешествующих, и о страждущих, и о болящих. И тогда о ком-нибудь одном или, может быть, о двух-трех людях, которые близки сердцу каждого в храме, будет молиться вся Церковь.

18.

После ектении об оглашенных антиминс уже открыт и храм готов для принесения бескровной жертвы. Церковь принесла все свои моления и поминовения, никого не забыла — ни живых, ни умерших, ни оглашенных, — и тогда диакон возглашает, — Изыдите оглашенные, изыдите…, чтобы только верные остались в храме во время Божественной Литургии.

Верные — это евхаристическое слово, которым называют христиан. После ектении об оглашенных звучат две молитвы верных. Начиная с этого момента священнические молитвы в Литургии Иоанна Златоустого и Василия Великого звучат по-разному.

Первую молитву священник читает во время первой малой ектении верных: Благодарим Тя, Господи Боже Сил, сподобившаго нас предстати и ныне святому Твоему Жертвеннику…

Затем сразу же звучит вторая ектения, и священник читает вторую молитву верных: Паки и многажды к Тебе припадаем и Тебе молимся… даси нам неповинное и неосужденное предстояние святаго Твоего Жертвенника. … неповинно и неосужденно причаститися Святых Твоих Таин, и Небеснаго Твоего Царствия сподобитися.

Священник в этой молитве просит, чтобы все люди, которые в это время находятся в храме, без осуждения причащались Святых Христовых Таин. Это значит, что все, кто остался сейчас в храме, действительно готовы причаститься, а иначе эта молитва непонятно о ком читается.

Приходит человек в храм, а причащаться не хочет. Почему? Ведь отлучить нас от причастия может только смертный грех, и больше ничто не может отлучить нас от любви Божией. А не причащаемся потому, что лень нам мешает, — лень прийти вечером на службу, помолиться, потрудиться над собой и примириться со своим ближним, прийти на исповедь.

Так для кого читаются молитвы верных? О верности нам надо задуматься.

Господь говорит в Евангелии, что если ты в малом неверен, то как тебе доверить большое… Эти слова относятся к нашей духовной жизни. Верность только этим, собственно говоря, и измеряется. Нет никакого другого критерия верности, как только верность в малом. Иногда мы думаем, что это малое незаметно, не многоценно. Ну, тут немножко недоделал, там покривил душой, здесь себя пожалел… по мелочи же… Ну, я же не убил, не своровал, по-крупному не предал…

Но великое в нашей жизни встречается исключительно редко, мы все люди мелкие, и вся наша жизнь состоит исключительно из мелких поступков. Великое может совершиться только с тем человеком, который в малом был всегда верен. Авва Дорофей очень часто повторяет, что небрежение в малом рождает в душе человека злой навык, а от злого навыка происходят все его грехи; только небрежение в малом является причиной всех человеческих страстей.

Неверность в малом не дает нам возможности быть по-настоящему христианами. И хочет человек быть христианином, но как-то сразу — заснуть неизвестно кем, а проснуться христианином. Оказывается, это невозможно даже после очень глубокой исповеди, даже после очень больших трудов. Для этого нужно пройти очень длинный духовный путь, который складывается исключительно из верности в малом. Только когда человек приучает себя в малом не лгать, в малом не тщеславиться, в малом не обижаться, не попускать себе даже в малом нарушать пост, сокращать молитвенное правило, опаздывать немножко на службу, — только тогда с человеком может что-то произойти, что-то в нем может измениться. Даже если человека очень сильно тряханет судьба, он может очнуться на какое-то время, но и то не до конца, потому что все это только вспышки.

Так вот, в первой молитве верных говорится о тех людях, которые эту верность стараются хранить. А если они ее хранить не стараются, тогда их верными, то есть христианами, назвать очень трудно.

Принимая святое крещение, каждый из нас давал обеты веры. Христианин называется верным не только потому, что он доверил свою жизнь Богу, но потому что обещал хранить Ему верность. Ради этой верности Бог доверяет человеку Свои Великие Таинства. Эта верность сохраняется человеком как его жизненный путь. Обеты верности произнесены в вечность.

19.

“Мы, таинственно изображающие херувимов и припевающие трисвятую песнь творящей жизнь Троице, оставим сейчас всякую житейскую думу, чтобы поднять Царя всех невидимо копьеносимого чинами ангелов”.

Какие загадочные слова поются за Литургией. Кто может слушать их без трепета? Вдумайтесь. Мы таинственно изображаем херувимов. Не подобным ли изображается подобное? А мы изображаем херувимов…

отец Павел Флоренский

Иже херувимы тайно образующе… Что значат сии таинственные слова? Мы только знаем, что, когда поют Херувимскую, надо замереть. А почему? Зачем? Мне бы хотелось, чтобы вы задавали себе эти вопросы почаще.

Приходя на праздничную службу, почти никто не понимает слов праздничного тропаря, да и многие слова службы остаются непонятными. Так быть не должно. В Церкви есть таинственное, но ничто не является секретным, не предназначенным для тех, кто стоит с другой стороны алтарной перегородки. Получается, что упреки в адрес Православной Церкви, что мы служим на непонятном языке, во многом справедливы, потому что нам самим, оказывается, и не надо, чтобы все было понятно. Если мы этим православным языком не владеем, тогда от него надо отказаться, потому что иначе получается обман, фарисейство. Внешняя форма соблюдена, а внутренне мы в ней не живем.

Почему мы не изменяемся, духовно не растем? По самой простой причине — мы все делаем формально. Надо готовить себя к Литургии, к празднику, чтобы вместе с хором петь величание, тропарь, вместе со всеми петь — Тело Христово приимите.., чтобы это произносилось едиными усты и единым сердцем. Мы же не в театре и не на концерте. Это не для нас поется хором, а нами воспевается. Мы все участники этого таинства великого и пренебесного.

Наше непонимание слов важнейших моментов Литургии очень грустно, и этой грустью я с вами хочу поделиться и призвать сделать нашу молитву осмысленной, не молиться Богу незнакомыми словами, — мы же с Отцом своим разговариваем, — а выяснить для себя, что же значат эти слова.

А значат они вот что: Вы, стоящие в храме, те, кто таинственно изображает собой херувимов, которые воспевают трисвятую песнь, всякое ныне должны отложить попечение. Каждому из нас в этот момент дается возможность стать вместе с херувимами и серафимами. Они воспевают — Свят, Свят, Свят, — и мы вместе с ними в едином ангельском славословии должны так же воспевать трисвятую песнь.

В этом таинстве мы являемся действующими лицами, а не зрителями. Нам не надо знать, что мы видим, а надо знать, что происходит с нами в этот момент, кто мы сейчас. Мы в сослужении ангельском находимся, и это самый важный момент этого сослужения, когда мы должны отложить все житейские заботы, всякое житейское попечение.

А зачем мы должны отложить это попечение? У песни есть продолжение: яко да Царя всех подымем ангельскими невидимо дориносима чинми. Это образ античного или византийского мира, когда победителя-императора поднимали на щит или на помост на руках или на копьях и вносили в триумфальные арки. Таким образом мы должны на себе нести Христа.

Во время пения Херувимской песни совершается Великий вход, когда Царь славы, Христос, идет на Свою победу, на крест, потому что Великий вход — это шествие Христа на Голгофу, се бо Царь царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным (из Херувимской Великой субботы).

Диакон совершает каждение алтаря и собравшихся в храме, читая про себя покаянный Псалом 50, который и каждый может читать про себя в этот момент, потому что высота херувимского призвания каждого из нас ставит душу в состояние глубочайшего осознания собственного недостоинства.

Поэтому и священник перед пением Херувимской отверзает Царские врата, становится перед престолом и читает единственную в Литургии молитву, которая не относится ко всем присутствующим, а только к самому служащему священнику: Никтоже достоин от связавшихся плотскими похотьми, приходить или приближитися или служити Тебе, Царю славы… Она посвящена Самому Господу Иисусу Христу как Архиерею, пред Которым предстоит недостойный священник, и касается лично его, потому что он входит в область очень страшного священнодействия.

Священник испрашивает прощения у всех сослужащих и прихожан, кадит стоящую на жертвеннике проскомидию, берет в руки дискос и чашу и под пение Херувимской выходит на солею. Он несет святую проскомидию, Чашу с вином, которой предстоит стать Кровью Христовой, и дискос с хлебом, который должен соделаться Телом Христовым. На Великом входе совершается особенное поминовение одновременно всей Церкви, потому что как Господь Вседержитель несет весь мир на Своих руках, так и священник, выходящий из алтаря, несет на себе проскомидию как образ мира, Церкви и всей вселенной, за которую приносится жертва Христова.

Великий вход есть образ входа Господня в Иерусалим, — Господь грядет на Свое страдание. Это победа, которая дается Господу через видимое поражение. Это принятие на Себя через любовь и смирение всех грехов мира, чтобы именно этот мир был спасен. Мы таинственно изображаем херувимов, но мы же одновременно является теми, кто распинает Христа, потому что то, что вложил в нас сатана нашей собственной жизнью, оказывается тем самым, чем он принуждает Господа пойти на смерть и на распятие. И поэтому Великий вход для каждого человека — это действительно определенный суд, проверка его собственной жизни, состояния его сопричастности жертве Спасителя, потому что сейчас будет приноситься жертва за каждого из нас и из-за каждого из нас.

Священник заходит в алтарь, поставляет на престол дискос и чашу, снимая с них покровцы, и читает тропарь Великой пятницы Благообразный Иосиф… молитву о снятии Господа со креста, еще раз подчеркивая Голгофский жертвенный характер Великого входа. На престоле Дары снова покрываются воздухом. Когда Дары находились на жертвеннике, это была память о том, что Христос был спеленут, как младенец, а теперь — знак вспоминания о пеленании Его в святую плащаницу. Заканчивая каждение, священник говорит: Ублажи Господи благоволением Твоим Сиона и да созиждутся стены Иерусалимския…

Вы, подобные херувимам, не трепещете ли друг пред другом, но трепещите, трепещите сильнее. Знаете ли тут кто? Царь, Христос, ангельские чины служат ему невидимо… Церковь полна ангелов, и вы все стоите вперемешку с ангелами. Господь тут, разве вы не знаете? Он с нами, как обещал. Неужто теперь не отложим житейское попечение? Неужто не забудем о житейской коре, скрывающей ангела хранителя для каждого из нас? Пусть спадет перед очами эта пелена. Пусть рухнет стена, отделяющая сердце от сердца. О, какое счастье видеть каждому херувима в каждом. О, радость навеки! Всякое ныне житейское отложим попечение. Всякое…

отец Павел Флоренский

20.

Заканчивается Великий вход, закрываются Царские врата, задергивается завеса.

Диакон возглашает призыв — Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы … А затем поется Символ веры. Это очень важный момент для нашего церковного сознания. Мы должны возлюбить друг друга и единомыслием исповедовать нашу веру.

Когда мы поем Символ веры, мы ничего не просим, не каемся в своих грехах, ничего не происходит молитвенного, кроме одного — принесения наших обетов и клятв.

В первый раз мы поем Символ веры, когда принимаем святое крещение. После вопроса священника о нашей вере мы даем нашу первую клятву верности, и после этого читается Символ веры. И каждый раз, когда мы, просыпаясь, читаем Символ веры, мы снова клянемся Богу в верности, в том, что мы будем этот день жить как православные христиане.

Символ веры еще раз нам напоминает, что если мы православные, то православие наше определяется не как констатация факта, а как цель нашей жизни. Оно может нами восприниматься только как путь, по которому мы идем, но еще не как реальность.

Это литургическая клятва, запечатленная самой Литургией, когда мы поем Символ веры все вместе, хором, едиными устами исповедуем нашу веру православную для того, чтобы этой верой жить, чтобы эта вера познавалась по плодам, чтобы по этой вере нас люди узнавали.

Православие — это не просто сборище людей, которые пытаются утверждать свою веру за счет других, которые хотят везде быть первыми и не дают, скажем, бедным католикам открывать свои епархии. Не это является вопросом нашей веры, это и вообще не проблема веры. Вопрос нашей веры — любить друг друга.

Единственное, за что с нас Господь спросит, — не как мы с католиками боролись, не как секты обличали или каким-то образом внешне ограждали нашу веру, — а за то, как мы любили друг друга. Это и есть критерий нашей православности, потому что Бог есть Любовь. Именно Православие, а не холодное знание догматов, не какие-то отстраненные истины о Боге, а совершенно настоящая живая вера дает нам познать Бога как Любовь, а значит, любить друг друга по-настоящему.

И если мы, будучи православными, имея богатство Православия, истинную веру, не любим друг друга и Бога, значит, мы еретики. Можно, оказывается, быть еретиком, внешне находясь в недрах православной веры.

Поэтому и на Литургии возглашается — Возлюбим друг друга, да единомыслием исповедуем Святую Троицу, потому что это одно и то же — любить друг друга и исповедовать Святую Троицу. И если у нас нет любви, то исповедания Святой Троицы у нас тоже нет. И наоборот — если у нас нет правоверия, правомыслия, то и любви настоящей тоже не может быть до конца.

Хотя мы знаем примеры, когда люди, не будучи православными до конца, своим собственным подвигом веры и любви достигали Православия. Это такие люди, как доктор Гааз, доктор Труп, который будучи лютеранином пострадал вместе с царской семьей, приняв на себя всю меру любви, страдания и жертвенности подвига, как православный.

Мы не потому православные, что мы имеем неповрежденными догматы святой веры, а потому, что Господь дал нам возможность через истинное богопознание, не искаженное каким-то человеческим недомыслием или ложью, или гордыней, принять в себя полноту любви. Догматы даны нам только с одной-единственной целью: чтобы мы научились любить.

21.

Мы приступаем непосредственно к Евхаристическому канону. Молитва Евхаристического канона называется словом анафора, что значит ‘возношение’.

Станем добре, станем со страхом, вонмем, Святое Возношение в мире приносити. Это еще не молитва, а призыв, который возглашает диакон. И хор отвечает: Милость мира, Жертву хваления мы готовы приносить. Священник, обращаясь лицом к народу, благословляет, произнося: Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Духа буди со всеми вами. А хор, то есть весь народ, отвечает — И со духом твоим. Когда звучит призыв: Горе имеем сердца, они должны быть устремленными ввысь; и мы отвечаем — Имамы ко Господу, то есть такие сердца у нас и есть сейчас, — устремленные ко Господу.

Молитва анафоры начинается со слов Благодарим Господа. Хор поет Достойно и праведно есть поклонятися Отцу и Сыну и Святому Духу, Троице Единосущней и Нераздельней. Это очень сокращенное содержание начала евхаристической молитвы. А священник начинает молиться в алтаре: Достойно и праведно Тя пети, Тя благословити…

Где-то с конца шестого века молитвы, которые раньше священник произносил вслух, стали недоступны для народа Божия, который молится вне алтаря⁸. И тогда хор, как бы являя собой образ народа Божия, стал петь только некоторые части этой молитвы. Может сложиться впечатление, что священник читает несколько молитв, разделенных возгласами, после которых хор начинает петь определенные песнопения. На самом деле молитва анафоры не прекращаясь продолжается до ектеньи Вся святые помянувше… Хор в этот момент поет, практически повторяя слова молитвы анафоры, давая нам возможность помолиться этой молитвой.

Конечно, это обедняет наше восприятие, но с другой стороны свидетельствует о том, что эта молитва ушла из всенародного молитвенного общения не по прихоти священноначалия, желающего отделить народ от клира, но скорее всего именно потому, что сама духовная жизнь к этому моменту оскудела, и люди не были готовы к такому молитвенному напряжению. К этому времени причащение на Литургии перестало быть для Церкви необходимостью, многие уже не причащались на каждой Литургии, как это было в первые века христианства. И естественно, если звучит священническая молитва, которая пытается всех соединить в единое Тело, а существует достаточно большое количество прихожан, которые не готовы сегодня разделить эту радость со всеми, то и смысл этой общей молитвы пропадает. Поэтому она и переходит в алтарь как особенное служение священства; ведь священники, стоя у престола, причащаются всегда. Хор же поет отдельные элементы Евхаристического канона, который все-таки собирает людей на общую молитву и на общее служение Литургии.

Идеал все более отдаляется от реальности, и со временем это настолько укореняется, что люди воспринимают происходящее как определенный идеал, не зная, что существует нечто высшее, идеал общего служения, общей молитвы и общего приобщения Святых Христовых Таин. Можно ли это изменить, я не знаю, это зависит от самой Церкви, если у народа будет потребность в общем причащении, в постоянном служении Литургии и в общей молитве. Изменения определяются уровнем общецерковного сознания, а не какой-то акцией, потому что в Литургии все очень живо. Как только у людей просыпается внутренняя потребность, сама Церковь обновляется, получает вдруг совсем новую возможность, каждый раз по-новому свидетельствует о Христе и о своей собственной жизни. Если евхаристическая жизнь затухает, то все в Церкви формализуется, становится законническим, уставным, очень внешним, потому что духовная жизнь определяется в человеке прежде всего Литургией и никак иначе. И вся аскетика, и все богословие, вся нравственность, вся жизнь Церкви исходным своим отправным знаком имеют только Божественную Литургию.

Уровень духовной жизни людей определяется тем, как служится Литургия, как люди причащаются, каким образом они живут евхаристической жизнью. Как живет Церковь, так служится Литургия. Потому что такие понятия, как Церковь и Литургия, практически тождественны. Церковь — есть Литургия. Литургия осуществляет собой Церковь.

22.

Итак, первая начальная часть молитвы анафоры: Достойно и праведно Тя пети, Тя благословити, Тя хвалити, Тя благодарити, Тебе поклонятися на всяком месте владычествия Твоего. Ты бо еси Бог неизреченен, недоведом, невидим, непостижим… В этой части молитвы священник исповедует богословие апофатическое, когда человек действительно может сказать о Боге только то, чем Бог не является. Потому что Бог действительно настолько непостижим и недоступен, что человеческое сознание не в силах сказать о Боге ничего такого, что было бы правильным и верным. Вот, скажешь о Боге, что Бог есть Свет, — это будет неверно, скажешь, что Он есть Любовь, это будет неверно, скажешь, что он есть Милость, это тоже будет неверно. Это верно в какой-то маленькой части, в тех понятиях любви, милосердия, света, добра, которые мы своим личным опытом знаем. Но насколько это присутствует в Боге, человек сказать не может. Все, что мы скажем о Боге, будет недостаточным, убогим, не говорящим о Нем практически ничего. О Боге мы можем сказать только, что Он неведом, непостижим, неизвестен нам и неизречен. И с этого мы начинаем свое благодарение. Даже имя, которое Он нам открывает, — Я Сущий — и то мы не знаем, что это значит, потому что жизнь, которую мы имеем, ущербна, она кончается смертью. Жизни-то в нас по-настоящему нет, такой жизни, которая бы была в нас самодовлеющей полнотой бытия. Поэтому даже когда мы говорим, что Он — Сущий, мы не понимаем, что это значит⁹.

…присно Сый, такожде Сый, Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый: молитва Евхаристии прежде всего обращена к первому Лицу Святой Троицы, к Богу Отцу.

Ты от небытия в бытие нас привел еси, и отпадшия возставил еси паки… Воскресение Христово — это новое творение мира, новой твари. Господь сначала нас создал, из небытия в бытие привел. Казалось бы — совершенно непостижимый акт творения, потому что понять это — из небытия в бытие — совершенно невозможно. Мы это даже и не пробуем понять, просто принимаем, как написано. Но когда мы уже существуем, Господь из нас творит заново. Своим воскресением Он новотворит мир, вновь все сотворяет через Церковь Свою. То, что Он из нас делает, — это новое творение, которое гораздо более того, что Он сотворил ранее. По смыслу своему ветхое ушло, а новое только начинается, созидается новая тварь во Христе, и мы ежеминутно являемся участниками этого нового творения в своем постоянном общении с Богом.

…и не отступил еси, вся творя, дондеже нас на Небо возвел еси и Царство Твое даровал еси будущее. Удивительно: в этой молитве мы сталкиваемся с тем, что прошлое, настоящее и будущее становятся как бы единым временем. То есть в этот момент мы говорим так, как будто уже находимся не здесь на земле, а в Царствии Небесном. Мы оттуда Его благодарим за то, что Он не только нас создал, не только спас Своей смертью и воскресением, но и за то, что Он нас возвел на небо и уже даровал Свое будущее Царство.

Мы входим в вечность, которая наступает уже сейчас, мы вступаем в общение с Богом в Царствии Небесном, потому что Он все это уже нам даровал, все это с нами совершилось, нам остается небольшое — это взять. Вопрос, хотим ли мы спастись по-настоящему, означает — хотим ли мы все это взять. Хотим ли мы от Христа Бога принять это спасение, которое Он нам уже даровал? Готовы ли мы до конца протянуть свои руки и принять Его в свою жизнь? Это очень тяжелый дар, такой огромный, не пушинка, — дар вечной жизни, который дается человеку для того, чтобы он сумел принять его как крест, и никак иначе. Безмерна тяжесть дара спасения, под которым человек, взяв его в руки, может согнуться. Но каждая Евхаристия нас к этому призывает. Это самое главное — хотим мы спастись или не хотим? Хотим мы этот дар на себе понести как величайшую тяжесть и одновременно благость своей жизни, или не хотим? Потому что войти в Его Царство Небесное можно только через Церковь, которую Он сотворил, через Его язвы, через ребро пронзенное.

Литургия, в которой мы участвуем, это постоянное прикосновение к язвам Христа в Евхаристии. Так пришел Фома испытать Христа, — мы касаемся Его распятого Тела, влагаем персты свои в Его язвы. Уверение Фомы — это образ принятия евхаристического Христа: Христос так открыл Апостолу Свое Тело, так ему его вручил, как это бывает на каждой Литургии — всегда прикосновением к Его язвам.

О сих всех благодарим Тя, и Единородного Твоего Сына, и Духа Твоего Святаго, о всех, ихже вемы и ихже не вемы, явленных и неявленных благодеяниих, бывших на нас. Благодарим Тя и о службе сей, юже из рук наших прияти изволил еси, аще и предстоят Тебе тысящи Архангелов и тмы Ангелов, Херувими и Серафими, шестокрылатии многоочитии, возвышающиися, пернатии. Мы благодарим еще об этой службе, тоже как о даре, который вдруг Господь принимает от нас, вот от таких, хотя Ему в этот момент поют архангелы и ангелы, херувимы и серафимы… А мы со своей стороны поем Ему ту самую песнь, с которой Господь входил в Иерусалим — Осанна в вышних, благословен Грядый во Имя Господне, — и наше пение соединяется с ангельским.

Вот, Господь грядет в Иерусалим. И мы грядем в Иерусалим, в небесный Иерусалим, через принятие этого дара, через постоянное стремление быть вместе с Ним — в смерти, в воскресении, в Его восхождении на Небо, в Его седении одесную Отца. Это желание спасения по-настоящему — самое главное чувство, которое должно быть в христианине, — хочу спастись! Хочу идти путем спасения. Хочу на себе понести этот тяжеленный громадный дар. Потому что именно через этот дар мы входим в общение с Самим Христом. И этот дар становится тем благим игом и легким бременем, которое Господь вручил каждому из нас.

23.

Священник продолжает евхаристическую молитву: С сими и мы блаженными Силами, Владыко Человеколюбче, вопием и глаголем: Свят еси и Пресвят, Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый… В этой части молитвы происходит самое главное воспоминание таинства Тайной вечери и раскрывается смысл евхаристической Жертвы. Особенно в молитве анафоры Литургии святителя Василия Великого видно, за что приносится евхаристическая Жертва и ради чего происходит умаление Христово. Когда начинается умаление Сына Божиего, или иначе — кенозис, Божественное истощание? Бог Себя ограничивает и умаляет уже в Своем предвечном Совете: Сотворим человека по образу и по подобию Нашему. Как говорят святые Отцы, этот предвечный Совет о сотворении человека уже был Советом о принесении крестной жертвы Сына Божия, о Его воплощении. Когда в молитве святителя Василия Великого говорится об истощании, персть взем от земли, и, образом Твоим, Боже, почет, положил еси в раи сладости… Жертва уже приносится… Бог Себя ограничивает присутствием свободной личности на земле, присутствием Своего образа и подобия, который одарен бессмертием и свободной волей. И ради него совершается великая Жертва. Но не только ради него.

Хотя бо изыти на вольную и приснопамятную и животворящую Свою смерть, в нощь, в нюже предаяше Себе за живот мира… Эта Жертва приносится за жизнь мира. Этой Жертвой объемлется все, что Бог сотворил и что было хорошо весьма. Весь этот мир сотворен только ради человека. Он существует только постольку, поскольку существует человек. Этот мир сотворен, чтобы человеку в нем жилось хорошо и удобно, радостно и счастливо. Богословы говорят, что мир антропоморфен, сориентирован на человека. Он так “по-человечески” сделан, все настолько продумано в этом мире, что человек может в нем жить. И поэтому когда человек согрешает, этот мир искажается, портится, начинает подвергаться тлению. И Царство Небесное, исполнение полноты времен, когда Бог будет всяческая во всем, может наступить только через человека. Почему мы почитаем святые мощи? Казалось бы — какая глупость. В этом, если отстраненно посмотреть, можно найти даже что-то чудовищное, извращенное. А на самом деле в этом залог того, что Бог — во всем. И через обоженного человека мир приобретает совсем другое состояние. Почему мы воду освящаем? Вода — это Н₂О, что в ней такого, в этой воде? Но это — святая вода, потому что она пронизана Божественным присутствием. И эта вода начинает быть чудотворной, целебной, радостной. Как сказано в молитве на водосвятие — вода, скачущая в жизнь вечную. И все это потому, что человеку дарована возможность соединиться с Богом, а через человека этому миру дана возможность быть пронизанным Божеством.

Эта часть евхаристической молитвы заканчивается установительными словами, которые учреждают само таинство Евхаристии, — Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов, — по поводу которых велось много споров.

Во время совершения Тайной вечери Самим Господом нашим Иисусом Христом именно этими словами Господь обычный хлеб и обычное вино соделал Своим Телом и Своею Кровью. Это и послужило очень буквальному их пониманию западной Церковью, и в восточной Церкви долгое время тоже шел спор о том, когда же, собственно говоря, происходит пресуществление Святых Даров, на каких словах, в каком месте Литургии совершается сама тайна преложения хлеба и вина.

В России в течение огромного периода времени богословие почти не развивалось. В связи с нашествием татар, в связи с разрозненностью русской земли духовного образования практически не было; богословское образование могла иметь только западная часть Церкви, которая находилась в Киевской митрополии и сначала была под властью литовских князей, а потом Польши. Митрополит Петр Могила создал в Киеве Духовную академию, которая носила на себе следы католического западного влияния. Юноши-славяне посылались учиться на Запад в римо-католические школы, обучение там имело очень серьезный схоластический характер, и наше богословие до сих пор носит на себе эти следы.

Тогда делалось так — православные юноши принимали униатство, чтобы обучаться в католических школах, а когда возвращались на родину, они каялись в том, что были униатами, снова становились православными и таким образом приносили с собой некую ученость. Многие дисциплины в Киево-Могилян­ской академии преподавались на латыни, переводилось большое количество католической литературы. Другой литературы не было, и преподаватели пытались сделать католическую литературу более или менее православной. Инструмент критики католицизма они брали у протестантов: католическую литературу опровергали протестантской, и считалось, что это и есть Православие. Поэтому очень много было искаженного. Но так как все-таки самые образованные люди были в Киевской митрополии, то после соединения Украины и России и образования единой Церкви под Московским Патриархом самых ученых людей брали для поставления на архиерейские кафедры именно оттуда. Например, одним из таких замечательных архиереев был митрополит Димитрий Ростовский. Но при этом он не был чужд католическому влиянию, был, например, приверженцем католического догмата о непорочном зачатии. Среди прочих возникли споры и о пресуществлении Даров, отголоски которых до сих пор присутствуют в Литургии. И здесь вспоминаются те самые слова, которыми Господь установил Тайную вечерю, само Таинство Евхаристии, когда Он взял чашу на пасхальной трапезе и благословил вино, хлеб взял и, разломив его, благословил, раздал ученикам и сказал слова, которые стали центральными словами воспоминания Литургии: Приидите, ядите…

Католики считают, что именно эти слова являются самыми главными молитвенными словами, как они называют, тайносовершительной формулой, после которой вино и хлеб становятся Телом и Кровью Христовой, и именно на этих словах они благословляют Чашу и Хлеб. В католическом сознании священник является заместителем Христа, и руки священника — как бы руки Христа — осуществляют Евхаристию. Но Христа никто собой заменить не может, да этого и не нужно. Он с нами до скончания века, Он никуда не уходил, Его не надо замещать. Хотя Он и находится со Своим Отцом в Троице Святой и в Царствии Небесном, но Он всегда с нами.

Православная Литургия сама собой, всем своим строем указывает на то, что является главным. В нашем сознании священник не заместитель Христа на Литургии, он — предводитель (предстоятель, то есть стоящий впереди)¹⁰ народа Божиего и больше ничего. Поэтому во время Литургии он не совершает ничего сам, он — предстоятель перед Богом, умоляющий Бога совершить эту тайну. И поэтому когда священник произносит Приидите, ядите…, он вспоминает, как Христос на Тайной вечере, произнося эти слова, оставил нам воспоминание Своего спасительного страдания.

И только после этого совершается одно из самых важных литургических действий: кульминационным моментом евхаристической непрекращающейся молитвы является эпиклеза, что значит призывание Святаго Духа. Для того, чтобы подчеркнуть значение эпиклезы, в Литургию вошло особенное молитвословие, которое не было внесено ни Василием Великим, ни Иоанном Златоустом, а является поздним привнесением именно вследствие этого спора. Это тропарь третьего часа на призывание Святого Духа: Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час Апостолом Твоим низпославый, Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих Ти ся. Тропарь не является частью евхаристической молитвы; он был внесен как еще одно подтверждение, что преложение Святых Даров происходит в момент призывания Святого Духа. Дух Святой совершает это таинство, это Он прелагает вино в Кровь и хлеб в Тело Христовы.

24.

После произнесения установительных слов священник молится: Поминающе убо спасительную сию заповедь и вся, яже о нас бывшая: Крест, Гроб, тридневное Воскресение, на Небеса восхождение, одесную седение, Второе и славное паки пришествие: (и вслух произносит) Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся. То есть священник вспоминает это как уже совершившееся в вечности, он вспоминает даже Второе пришествие. Ведь мы говорили, что Литургия для нас — это уже пребывание в вечности, это приобщение к Царствию Небесному, жизнь будущего века, к которой мы, временные, приобщаемся. В нас соединяются несоединимые и невместимые человеческим сознанием вещи: одновременно прошедшее, настоящее и будущее. Ведь практически мы живем либо в прошедшем, либо в будущем, мечтаем или вспоминаем, а в настоящем мы почти не пребываем. Это практически неуловимое время, раз — и его нет. А Царствие Небесное — это настоящее, и оно с нами происходит как раз на Божественной Литургии. Мы настоящему приобщаемся, мы становимся настоящими благодаря тому, что Господь Сущий, то есть Настоящий в Своем абсолюте, дает нам возможность к этой сущности приобщиться, приобщаясь к Его природе, вкушая Тело и Кровь. И поэтому для нас это воспоминание заключается в том, что раз мы приобщились настоящему, несмотря на то, что мы еще временные, в нас вступила вечность.

Мы опять как бы находимся совсем в другом мире. Так вспоминает человек об опасности, от которой он замечательным образом избавился. Литургия для нас является таким воспоминанием: мы воспоминаем спасительное это таинство, крест, гроб, воскресение, одесную седение и Второе пришествие, как будто находясь уже в Царствии Небесном, где спасенный человек, оглядываясь назад, вспоминает, как проходило это плавание.

И вот священник берет в руки Святые Дары и, вознося их над Святым престолом, возглашает: Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся. Что же приносит священник Твоя от Твоих? Это принесение проскомидии. Вспомните, как на дискосе таинственным и символическим образом изображена вся Церковь, Христос, Агнец, Матерь Божия, святые Апостолы, все святые и все живые и мертвые, окружающие Христа. Дискос как образ самой вселенной и как образ Церкви возносится ко Христу священником: Твое мы Тебе приносим, от тех, кто Тебе принадлежит, за всех и за вся. Литургия и проскомидия совершаются не только в память живых и мертвых, не просто о нашей земле, но за весь мир, за всю вселенную. Мы молимся о вселенной, о галактиках, метагалактиках, черных дырах, о всем, что Господь сотворил.

Мы пришли сюда и все, что могли, Тебе принесли. А все, что у нас есть, обязательно принадлежит Богу. Мы принесли Тебе Твое. Что есть на земле, что не принадлежало бы Богу? Хлеб — это Твое; вода — это Твое; вино — это Твое. Ничего своего у меня нет. Все — Твое. И я — Твой.

Путь Церкви, восходящей ко Христу, это путь крестный. Священник перекрещивает руки, вознося перед молитвой эпиклезы Святые Дары над престолом. Вот путь каждого из нас и всех вместе: принесение себя вместе со всеми за других, от всех и за вся Богу. Это путь восхождения и крестоношения, единственный существующий путь для соединения со Христом, для того, чтобы получить от Бога жизнь вечную.

25.

Этот момент является началом молитвы эпиклезы, кульминационной части молитвы анафоры, в которой совершается призывание Святого Духа на предложенные Дары, хлеб и вино, и преложение их в Тело и Кровь Христовы. Хор поет: Тебе поем, Тебе благословим, а священник читает молитву призывания Духа Святаго на Дары: Еще приносим Ти словесную сию и безкровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем, низпосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие Дары сия. Это очень короткая молитва, которая не слышится нами, потому что в этот момент хор поет Тебе поем…, но в этой величайшей молитве совершается основное прошение всей молитвы эпиклезы, и Святые Дары прелагаются в Тело и Кровь Христовы.

Обратите внимание на эти слова молитвы: мы просим послать Духа Святого на нас и на Дары. Мы просим всех нас сделать Телом Христовым, чтобы все мы, в храме предстоящие, весь народ Божий, вся Церковь стала Телом Христовым, — чтобы хлеб стал Телом Христовым, и чтобы мы стали Телом Христовым. Чтобы все через приобщение Святых Таин стали Церковью. Это благодатное сошествие Духа Святаго не может обойти нас. К величайшему сожалению, третья Ипостась нами практически не знаема, не узнаваема, она не осознается нами в этой жизни. Мы на деле с Духом Святым незнакомы. Мы знаем Иисуса Христа потому, что Он изобразим, — евангельски изобразим, в притчах, в Своем учении, в искупительном подвиге, в Своем Богочеловеческом воплощении. Мы еще как-то можем обращаться к Богу Отцу, потому что Божественное отечество нам понятно. А вот Духа Святаго мы знаем меньше всего. И это очень горько, потому что жизнь христианская — это есть, по слову преподобного Серафима Саровского, стяжание Духа Святаго. Поэтому так важно, чтобы жизнь каждого христианина стремилась к познанию Духа Святаго.

Наша жизнь духовная тем и бедна, что мы Духа Святаго не знаем, хотя третья Ипостась Святой Троицы сейчас должна быть к нам ближе всего: именно Духа Святаго Бог послал в мир в день Святой Пятидесятницы, именно Дух Святой сейчас находится вместе с нами, действует в нас, все открывает и все собой наполняет. Это становится особенно ясно и понятно, когда мы празднуем день Святой Троицы, когда мы читаем удивительные коленопреклоненные молитвы — ектеньи, просьбы Духу Святому, чтобы Он сошел на нас.

Наше утреннее и вечернее правило начинается с обращения к Духу Святому: Царю Небесный… Эта молитва много раз звучит во время богослужения в храме. В ней есть такие слова: Иже везде сый и вся исполняяй. Исполнение — церковнославянское слово, которое часто встречается в богослужении и означает полноту. Дух Святой всё наполняет, а не всё исполняет, все наши заветные желания. И когда мы молимся Святому Духу, мы каждый раз просим, чтобы Дух Святой исполнил Собой нас. Для каждого из нас молитва открывается с этой просьбы — вселиться в нас, и это очень важный первый шаг¹¹. Если мы начинаем с нее, и она нас оживляет, то значит, мы готовы читать следующие молитвы.

С этого вообще все начинается, — мы живем и в Церкви, и в молитве, если Дух Святой действует в нас. Ведь на самом деле, если мы эту молитву прочитаем по-настоящему хорошо, вложим в каждое слово желание того, что в ней дано, то мы исполним все, что заложено во всем правиле. Но если мы, начиная с этой молитвы утреннее правило, ее не осмысливаем, не просим всерьез, то Дух Святой приходит к нам, а вселиться в нас не может, потому что на самом деле мы не очень этого хотели, да, собственно, и не очень этого просили, не уделили должного сердечного чувства и открытости нашей души, не вложили настоящего желания. И вот, первые слова были нами не осмыслены, мы еще на них не проснулись, и все остальные молитвы лишаются всякого смысла. Правило становится формальным, потому что Дух должен был в нас вселиться, а дальше молитва должна была уже двигаться по тому, как Дух Святой в нас действует в нашем правиле. Это всегда легко нами ощущается.

Начиная читать утренние или вечерние молитвы, мы часто не подходим к этому серьезно, не понимаем вообще, с Кем мы разговариваем. А мы разговариваем со Святым Духом, с третьей Ипостасью Святой Троицы. Мы разговариваем с Тем, с Кем мы постоянно встречаемся в Церкви, в Таинствах, Кто отпускает наши грехи на исповеди, с Кем мы соединяемся через Святую Евхаристию, — с Самим Богом. А на Литургии мы прежде всего призываем Духа Святаго на нас снизойти, чтобы мы были способны, восприняв Тело Христово, стать Телом Христовым. Это очень важное для осознания молитвенное слово. Не только приготовленные хлеб и вино, — мы все, участвующие в Литургии, в данный момент — Евхаристия. На каждого из нас сходит благодать Духа Святаго, претворяющая нас в Тело Христово. Мы прежде всего просим Духа Святаго снизойти на нас, чтобы Он претворился и преобразился в Тело Христово через причастие Святых Христовых Таин, которые тоже должны стать Телом и Кровью Христовыми. В этом — еще одно основание каждому участвующему в Литургии причащаться Святых Христовых Таин. Если мы не причащаемся, все литургические молитвы обессмысливаются: мы участвуем в Евхаристии, стоим во время Евхаристического канона, все молятся, чтобы Дух Святой сошел на нас, Господь посылает Духа Своего Святаго, а мы Его не принимаем. Мы пребываем в каком-то странном положении, если просим о дарах, а потом от них просто отворачиваемся. Обессмысливается даже наше приношение, если мы сами себя не принесли.

Мы собрались на Литургию с единственной целью — отдать себя Богу. Не получить от Него что-то, а отдать себя. Вера наша в том и заключается, что чем больше мы себя отдаем, тем более мы становимся способными для принятия Даров, чем менее мы себя отдаем, тем менее мы способны обогатиться тем, что нам дает Господь. И поэтому когда мы приходим на Литургию, мы приходим, чтобы стать Церковью, а Церковь — это собрание христиан, которые пришли, чтобы полностью отдать себя Богу, чтобы получить взамен Самого Бога, чтобы стать Им, чтобы с Ним соединившись, совершенно соединиться друг с другом и войти в Царствие Небесное. И более не для чего, потому что ничего более получить невозможно. Что можно получить больше, чем Бога? Что можно взять еще, кроме Самого Христа? О чем можно думать, кроме Самого Бога, если мы пришли на Литургию? Все остальное Господь обещал нам вручить просто так. Он сказал — взыщите Царства Небесного и правды его, остальное вам приложится.

После этого священник воздевает руки и трижды читает тропарь третьего часа со стихами Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене. Этот тропарь, который, как мы говорили, не входит в евхаристическую молитву, стоит несколько неудачно, он прерывает единую молитву священника, и во многих поместных Церквах его читают в другом месте — до молитвы эпиклезы. И после этого диакон, указывая на Святые Дары, говорит: Благослови, владыко, Святый Хлеб. Священник, продолжая молитву эпиклезы, говорит, указывая на предлежащего Агнца: Сотвори убо Хлеб сей Честное Тело Христа Твоего. (Аминь) Диакон говорит аминь от лица всей Церкви, и всем следовало бы сказать аминь. Потом диакон указывает на потир и говорит: Благослови, владыко, Святую Чашу. Священник произносит: А еже в Чаши сей, честную Кровь Христа Твоего. Диакон, а вместе с ним и все люди, говорят аминь. Диакон указует сначала на дискос, потом на Чашу со словами Благослови, владыко, обоя. И священник, благословляя хлеб и вино, говорит: Преложив Духом Твоим Святым. Диакон и священник делают поклоны перед престолом и трижды говорят аминь.

Таким образом совершается эпиклеза, и это — пик евхаристической молитвы, во время которой и совершается преложение Святых Даров.

Вся евхаристическая молитва обращается к Богу Отцу. Это очень важный духовный момент. К Богу Отцу обращается Церковь, а Церковь — это Тело Христово. Как сказал новопрославленный сербский святой-богослов преподобный Иустин Попович, Церковь — это Господь наш Иисус Христос. Это Богочеловеческий организм. И раз Богочеловек обращается к Богу, то Он обращается к Своему Отцу. И поэтому здесь совершается величайшая тайна, непостижимая, плохо нами осознаваемая, но это величайшее чудо — когда Церковь обращается к Богу, как Сын Божий к Своему Отцу.

И молитва Отче наш, которая будет звучать в конце Литургии, — это та самая молитва, которая равняет Сына Божия и Церковь, ставит их на одну ступень отношения к Богу Отцу. Поэтому когда мы говорим Низпосли Духа Твоего Святаго…, мы все обращаемся к Богу Отцу: сотвори, как мир сотворил, как сказал — Да будет. И здесь совершается это сотворение Тела и Крови Христовых, как некое новотворение мира, потому что Господь творит Духом Святым Тело Своего Единородного Сына.

Священник здесь может только отступить в сторону. Внешне он благословляет это действие своей десницей, но таинство совершается только потому, что Господь слышит Свою Церковь. И мы просим — сотвори убо Хлеб сей честное Тело Христа Твоего… преложив Духом Твоим Святым — потому что Ты сейчас Духа Своего посылаешь, чтобы все это стало Телом и Кровью Христовой.

В этом и заключена самая высшая точка евхаристической молитвы, ее кульминация, которая к величайшему сожалению для многих и многих из нас остается почти незамеченной в Литургии, потому что хор поет Тебе поем…, и мало кто знает, что происходит в алтаре. Получается смещение акцента для людей, которые не знакомы с тайными евхаристическими молитвами, с внутренним их смыслом. Для людей, не знающих тайных молитв, кульминация Литургии — это вспоминательные слова …сие есть Тело Мое… Очень грустно, когда люди, стоящие на Литургии, в самый грандиозный ее момент отсутствуют своим сердцем, своей молитвой. Вся Церковь должна сказать громко — аминь, аминь, аминь, — когда это говорит диакон за всю Церковь. Это аминь — наше принятие того, что творит Господь. Это наше общее дело, которое по-гречески называется Литургия, —наше общее дело не только друг с другом, но общее дело с Богом.

26.

Сразу после молитвы призывания священник молится: Якоже быти причащающимся, во трезвение души, во оставление грехов, в приобщение Святаго Твоего Духа, во исполнение Царствия Небеснаго, в дерзновение еже к Тебе, не в суд или во осуждение. Особенно потрясающе звучит эта молитва в Литургии Василия Великого: Нас же всех, от единаго Хлеба и Чаши причащающихся, соедини друг ко другу во единаго Духа Святаго причастие… И сразу после этого священник молится, ходатайствуя о живых и о мертвых: Еще приносим Ти словесную сию службу о иже в вере почивших праотцех, отцех, патриарсех, пророцех, апостолех, проповедницех, евангелистех, мученицех, исповедницех, воздержницех и о всяком дусе праведнем, в вере скончавшемся.

Молитва, которая началась со слов Достойно есть…, заканчивается здесь колоссальным ходатайством Церкви о всем мире, в которое включены все потребы мира, все люди. Эта молитва Церкви перед Телом и Кровью Христовой — молитва космическая, она обнимает собой всю вселенную. Как распятие Христово совершилось за жизнь всего мира, так и Евхаристия совершается Церковью за весь мир, и за весь мир приносится Церковью ходатайство Богу.

После окончания пения Тебе поем… священник произносит: Изрядно о Пресвятей, Пречистей, Преблагословенней, Славной Владычице нашей Богородице и Приснодеве Марии. Хор начинает петь Достойно есть… В этот момент все должны земно поклониться перед уже пресуществленными Святыми Дарами. И священник продолжает ходатайственную молитву.

Это поминовение — самое важное поминовение во всей Литургии. Здесь идет ходатайство о живых и мертвых, совершается как бы вторая проскомидия. Помните, как во время проскомидии священник перед Агнцем вспоминал всех святых, потом всех живых и всех усопших. Та же молитва повторяется, но уже перед истинными Телом и Кровью Христовыми. Священник молится о вселенной, о всем космосе, и мы снова как бы возвращаемся в проскомидию, в проскомидийное поминовение всех живых и усопших. Такое ощущение, что Литургия разворачивается во всей полноте и снова, как круг вечности, приводит нас к самому началу жертвоприношения, потому что снова вспоминается вся Церковь, как во время проскомидийного чтения, но Церковь уже осуществленная, осуществившая себя как Тело Христово.

27.

Далее идет просительная ектенья Вся святые помянувше, паки и паки миром Господу помолимся… с особыми прошениями. Она готовит каждого участника Литургии к духовному настрою для причащения Святых Христовых Таин, чтобы Бог принял на небесный Свой жертвенник все, что нам даровала благодать Святаго Духа, чтобы мы имели возможность принять этот дар неосужденно. Во время этой ектеньи священник читает молитву: Тебе предлагаем живот наш весь и надежду, Владыко Человеколюбче, и просим, и молим, и мили ся деем: сподоби нас причаститися Небесных Твоих и Страшных Таин, сея священныя и духовныя Трапезы, с чистою совестию, во оставление грехов, в прощение согрешений, во общение Духа Святаго, в наследие Царствия Небеснаго, в дерзновение еже к Тебе, не в суд или во осуждение. И после этого священник просит сподобить нас с дерзновением, неосужденно смети призывати Отца Небесного.

Отче наш… звучит как молитва Евхаристическая, как молитва о том, что Церковь в лице собранных на Литургию — это то человечество, которое должно стать Сыном Божиим. Священномученик Ириней Лионский сказал, что Царство Небесное — это то место, где все человечество становится единородным Сыном Божиим. Об этом многократно говорил митрополит Антоний Сурожский. И вот это человечество, как Сын, поет молитву Отче наш. Эта молитва, как бы ни казалась она понятной, часто употребляемой и известной, гораздо больше того, что мы знаем о молитве. Это единственное, что Господь нам Сам даровал в ответ на просьбу Апостолов научить их молиться.

Почему же существует много других молитв? Но если мы внимательно посмотрим, то все другие являются так или иначе переложением молитвы Отче наш; каждая святоотеческая молитва есть ее интерпретация. На самом деле мы все время молимся одной молитвой, просто потом она представлена в молитвенном правиле разнообразно и более адаптирована к определенным обстоятельствам нашей жизни.

Три составляющих наших молитв — покаяние, благодарение, просьба. А молитва Отче наш в этом смысле — нечто иное, хотя в ней есть просьбы, но просьбы своеобразные, то, чего чаще всего мы не просим. Господня молитва — это указание пути к Богу и мольба о помощи в этом пути. Она концентрирует в себе весь христианский мир: в ней все собрано, раскрыт весь смысл христианской жизни, нашей жизни в Боге.

Молитва начинается с двух простых слов — Отче наш, но они сразу ставят человека в неожиданное для него состояние. Мы, конечно, привыкли считать, что Бог наш Отец. Но одно дело считать, что Бог наш Отец, или знать, что Он Себя называет нашим Отцом, а другое дело — быть в этих отношениях. По большому счету Бога Отцом может назвать только Сын, вторая ипостась Святой Троицы, потому что в существе Святой Троицы Он есть Сын Божий. И поэтому когда Сын Божий дает эту молитву Своим ученикам, тем самым происходит беспредельное возвышение самого человечества. Бог ставит человека рядом с Собой на совершенно один уровень. Сын Божий и мы обращаемся одними и теми же словами к Богу Отцу. Это трудно даже осознать человеку. По какой-то привычке мы говорим, что Бог — наш Отец, Бог есть Любовь, но вот мы возводимся на этот уровень, мы вынуждены обращаться к Богу как к Отцу…

Мы говорим, — Отец наш, а значит, каждый из нас должен быть близок друг другу, желанен друг другу, и друг без друга мы не состоимся как сыновья Божии. Господь изначально создал человечество как Церковь. Нехорошо человеку быть одному, сказал Господь Адаму, — сделаем ему помощника. Когда Господь творит Еву из ребра Адама, это не только образ супружества, но прежде всего образ Церкви. Из Адама изымается некая часть, он становится неполным, но и Ева без Адама не полна. Должна быть плоть едина, тело едино. А единое тело во Христе — это Церковь. Человечество не может быть полным, пока люди не соединятся друг с другом во Христе, пока они друг друга не восполнят собой.

Заповедь “возлюби ближнего своего, как самого себя” раскрывает задачу человечества быть в любви, как в полноте бытия. Нет полноты бытия человеку, который замкнут на себе, который живет эгоизмом, который на себя направляет все свои действия. Он уничтожает себя, не давая полноты ни себе, ни другому. Но полнота, заключенная в слове наш, позволяет всем нам быть Церковью и всем нам быть спасенными. Господь наш Иисус Христос, когда обращается к Отцу, говорит — Отец Мой, и только Он может так сказать, потому что Он — Сын Единородный и Единосущный. А наше сыновство соборное, именно в Церкви мы становимся сынами Божиими, и не по естеству, а по благодати. Благодать сыновства человек не может получить единоличным стремлением к Богу: никаким личным подвигом, никаким личным благочестием. Она соборно преподается только в Церкви. Потому мы и говорим Отец наш, что Он нас всех как Отец собирает в единую Церковь, Тело Сына Своего.

Иже еси на Небесех… Никого на земле не зовите себе отцом, потому что Отец у вас один, Который на небесах (см. Мф 23:9). Чем небесное отцовство отличается от земного? Небесное отцовство безгранично. Земное отцовство всегда ограничено. Оно ограничено по плоти, отец — одному отец, а другому совершенно чужой¹². Духовное отцовство ограничено общиной. Любое земное отцовство до конца не исполнено, оно исполняется только в Боге. И мы к этому отечеству обращаемся как к небесному, бесконечному, все собой покрывающему. Небо служит не знаком отдаленности, а наоборот — небесность нашего Отца служит знаком Его бесконечной к нам приближенности. Небо — это духовное состояние, исполнение всего мира. Небо — это не космические пространства, а пространство духовной жизни. В этом смысле молитва Отче наш, особенно, когда она звучит во время Литургии, исполняется вселенским смыслом.

Да святится Имя Твое… Открывая Свое имя Моисею, Бог сказал только — Я Сущий. Я Тот, Кто есть. В этом открывается познание того, что если что-то и есть настоящее, то это — Сам Бог, а все остальное — относительное, существующее только постольку, поскольку есть Он. Бог — Сущий, но в Своей сущности Он непостижим, никаким образом не может быть до конца описан и определен. Поэтому непознаваемо имя Божие, в котором определена Его сущность, даже то, которое Он открыл людям, — Яхве, или как оно переведено в синодальной Библии — Иегова. В религии Ветхого Завета имя Божие запрещалось произносить. Только раз в году во время принесения пасхальной жертвы, когда священник окроплял кровью Святое Святых, он произносил это слово вслух, а все остальное время оно заменялось аналогиями — Господь, Вседержитель, Саваоф; это имена, которые определяют свойства Божии, а не Его сущность. Таких определений Бога существует множество, но мы не знаем и никогда не узнаем Бога по имени. Оно является тайной, — имя Божие, о котором мы просим, чтобы оно святилось.

Но вот, в Своей последней первосвященнической молитве на Тайной вечери Иисус Христос говорит такие слова: Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира (Ин 17:6). Что же это за имя, которое Христос открыл людям? Это — Отец. Потому что, как говорит Христос, все Твое — Мое, и все Мое — Твое, и Мы — Едины. 17-я глава Евангелия от Иоанна по своей глубине раскрывает многие тайны отношения человека и Бога. Познание имени Божиего — это познание Самого Бога, и имя, которое Господь открыл человеку, дает нам такую возможность, — Бог познается через Своего Сына. Но познание Бога заключается не в знании о Нем, не в количестве богословских понятий, не в вычислении каких-то истин. Познание заключается в соединении с Ним.

Первое соединение со Христом, которое дарует нам Господь, это святое крещение, в котором существует молитва на наречение имени. Какое же имя нарекают человеку? Еще до крещения человек приходит в храм, или приносят младенца, и первое, что делает священник, это читает молитву на наречение имени: Да будет Имя Твое неотреченно на нем. Ему имя Божие нарекается, никакого другого. С этого момента человек становится христианином, сыном Божиим, уподобляется Христу в богосыновстве. Христос не боится нам так доверять Свое имя, не боится, что мы Его именем потом будем всю свою жизнь подписываться. Это уже потом человеку дают имя в честь святого, но это не имеет принципиального значения, а является неким дополнением к тому, что он получает в наречении Божественного имени, имени христианина. Теперь он уже не просто человек, телесное существо, скопление действующих в нем биологических процессов, которые мы называем жизнью. Человек входит в род Христов, и с этого момента он на себе несет имя Божие.

И вот мы молимся, — Да святится Имя Твое, но каким образом мы можем восславить имя Божие? Не кричать же все время — Слава имени Твоему! Не можем мы большими буквами имя Божие написать, чтобы все видели свет и святость, исходящие от него. Господь говорит — Тако да просвятится свет ваш перед человеки, чтобы люди видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего, Который на небесах. Исходя из этого мы понимаем, что святость Божественного имени может быть осуществлена только теми, кто Его Божественное имя носит в себе.

Человек призван к обожению во Христе, это наша самая главная цель — вхождение в меру Христа. В этом смысле слова Да святится Имя Твое говорят о цели нашего спасения, о богоуподоблении и обожении. Только в Боге может человек стать человеком. Преподобный Иустин Попович говорит, что вне Христа человек — это недочеловек, подчеловек, внечеловек и мимочеловек¹³. И только во Христе возможно, чтобы имя Божие просветило человека так, что в человеке человек узнает Бога.

Мы молимся именно о том, чтобы, когда мы живем с этим именем, с кем-то встречаемся, действуем в этом мире, нас бы сразу узнавали. Так должно быть, так прежде узнавали настоящих христиан. Когда они где-то появлялись, что-то делали и говорили, сразу было понятно — христианин. Когда действует Господь, мы же узнаем Его, — вот, Господь посетил, помог. Так же должны узнавать и тех, кто носит Его имя. Поэтому, когда мы произносим, — Да святится Имя Твое, мы просим, чтобы это Имя в нас святилось. Идет человек по улице, а у него на лбу написано — христианин. У него в глазах светится, что он христианин. Он начинает с кем-то говорить, что-то делать, и все понимают — это христианин. Все, что он ни делает, это есть проявление его Божественного имени. А по другому никак я себе не представляю, как оно может святиться. Не можем мы сделать, чтобы имя Божие святилось помимо нас.

Да приидет Царствие Твое…

В этих словах мы призываем второе пришествие и Страшный суд. Но эта молитва исключительно Евхаристическая, потому что, призывая второе пришествие, мы призываем Христа, призываем победу над злом, над антихристом. Мы призываем Его придти, потому что мы Ему верны и готовы Его встретить. В евхаристической молитве христиан первых веков звучали такие слова — да прейдет образ мира сего, то есть, — Господи, пускай поскорее закончится этот видимый мир и наступит Твое Царство. Хотя они прекрасно знали, что это сопряжено с пришествием антихриста, с гонением на христиан, с внешними разрушениями, но совершенно этого не боялись, наоборот, желали, чтобы поскорее всякое зло, искажающее мир, исчезло, и правда Божия воцарилась в каждом человеке.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Когда мы обращаемся к Богу с этой молитвой, мы, конечно же, испрашиваем себе то, что почитаем необходимым для жизни в обычном житейском представлении. На другие языки, такие как английский или французский, хлеб насущный переводится как хлеб ежедневный, что предполагает совершенно бытовой смысл этого прошения. Когда мы просим у Бога нашу жизнь земную не оставить без Своего попечения, подать нам хлеб, которым мы кормимся, то под этим хлебом мы понимаем всю совокупность необходимого нам для жизни. В Своей Нагорной проповеди Господь говорит, чтобы мы не заботились о том, что нам есть, или что нам пить, или во что нам одеться, потому что всего этого ищут язычники, а Бог питает и птиц полевых. И мы, как бы с упованием и надеждой на то, что Господь нас напитает, просим, чтобы именно из Его руки нам подавалась пища на каждый день, чтобы мы никогда не были обойдены Его заботой.

В шестой главе Евангелия от Иоанна Господь говорит о Себе как о Хлебе, сшедшем с небес, и о том, что кто будет этим Хлебом жить, тот никогда не увидит смерти. Потому что это, — говорит Господь, — плоть Моя, и тот, кто не будет вкушать Мою плоть, тот не будет иметь жизни вечной. И когда мы говорим об этом, мы уже совершенно иначе представляем прошение в молитве Отче наш. В ней заключено не только прошение земных благ, обычных необходимых вещей для нашей жизни. Ее глубокий смысл раскрывается в словах Священного Писания — не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих; и не только словом, исходящим из уст Божиих, но и Словом, которое есть Сам Бог, воплотившееся Слово.

В греческом языке для обозначения понятия насущный употребляют слово ШperoЪsioj, которое означает одновременно и ‘насущный, необходимый для существования’, и ‘пребывающий над всякой сущностью, сверхсущностный’. И все святые Отцы толкуют это прошение в глубоко духовном и евхаристическом смысле. Не случайно молитва Господня поется на Литургии перед причащением Святых Христовых Таин — в ней заключено прошение именно евхаристическое. Хлеба жизни мы просим в этой молитве. И когда мы просим этого Хлеба, когда мы просим, чтобы Господь Сам стал источником нашей жизни, это прошение становится очень ответственным, потому что когда человек просит в пищу Самого Бога, просит, чтобы Сам Господь Себя ему отдавал до конца, человек должен понимать, что прошение это — двухстороннее. Ведь невозможно просить у Бога насущный хлеб и при этом ничего не делать своими руками. В ответ на просьбу о земном хлебе человек отдает свой обычный ежедневный труд, естественный для человека, исполняя заповедь, которую Господь дал при изгнании из рая: в поте лица своего будешь добывать хлеб свой. Мы просим Господа напитать нас земной пищей, а добываем ее сами. Но когда мы просим нам послать хлеб небесный, надо тоже понимать, что недостаточно просто попросить — вот дай! В ответ на это прошение мы тоже должны иметь настоящее желание и себя Богу отдать. Если хотите — отдать, как жертву.

Я приведу пример, не очень корректный, но немного проясняющий сущность происходящего. Языческая вера, языческие требы и жертвоприношения есть некое патологическое искажение настоящей духовной жизни. Всякая патология — это такая крайность сознания, когда все проявляется в искаженном виде. Самая крайняя патология языческого религиозного представления — это приношения языческим идолам в жертву своих детей, чтобы идолы ими питались. Это страшное, дикое искажение религиозной жизни, но искажается как правило то, что есть настоящее и истинное. А в настоящем, в сущности истинной веры есть жертва, принесение себя в жертву Богу.

Не случайно во время служб святым мученикам встречаются интересные образы. В апреле мы отмечали память священномученика Антипы Пергамского. В посвященном ему богослужении поется, что он был испечен сладким хлебом для Бога¹⁴. Суть этого поэтического образа в том, что если мы просим Бога дать Себя нам в пищу, если мы в молитве Отче наш просим хлеба сверхсущностного, то наш ответ на это прошение — готовность принести себя в некое всесожжение Богу. Эта готовность выражается в молитве — И весь живот наш Христу Богу предадим.

Знаком того, что мы этого желаем, является истинное желание причащаться, готовить себя к причащению каждую Литургию. Человек, который не ищет этого, не ищет в принципе ничего. Господня молитва обессмысливается для человека, который не стремится и не жаждет причащения Святых Христовых Таин как хлеба жизни. Хлеб наш насущный… Евхаристическое глубокое прошение. Мы еще раз просим самого главного для себя: причаститься святых Христовых Таин. Еще раз мы просим у Бога, чтобы Он нам подал сейчас, на сей день, на этой Литургии, Свое Тело и Свою Пречистую Кровь. Я хлеб, сшедший с небес, кто будет есть его, не узрит смерти во веки. И поэтому, когда мы просим у Бога этот хлеб, и Он нам Его дает, то мы не можем от него отвернуться. Это Он говорит нам — Со страхом Божиим и верою приступите. Мы не приступаем, мы не причащаемся. Это очень часто является образом нашей жизни, когда Господь для нашей духовной жизни посылает нам огромное количество Своих духовных даров, их надо принять, но принять их можно только через подвиг, а по-другому никак нельзя. И вот Господь нас все время зовет — Приступите! Возьмите! А мы стоим рядом и не берем, потому что чтобы взять, надо Бога назвать Отцом и надо стремиться стать Ему сыном.

И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим. Здесь тоже двойное прошение, как практически и в каждом стихе молитвы Отче наш. Прости нам так, как мы прощаем других. Прости нам долги наши в той самой степени, в какой мы сможем оставлять долги нашим должникам. Или, переворачивая смысл этой молитвы: не прощай, потому что мы не прощаем своих должников. Или — прости нас ровно настолько, насколько и мы можем простить.

Это императивное прощение, которое является одновременно и осуждением самих себя. И произнести его не всегда легко, не всегда просто и безответственно, потому что всякий раз, как мы это просим, мы проводим очень жирную черту под своей жизнью, ограничиваем сразу все свое состояние души. Мы можем исполнять посты, читать утренние и вечерние правила, делать добрые дела, вообще жить полнотой духовной жизни, стремиться всячески Богу угодить во всем, в помощи ближним, но как только мы произносим это прошение и оказываемся неспособными кому-то что-то простить, то тут же зачеркиваем этим прошением все, что мы сделали. Все обессмысливается, все сразу в прах повергается, — все что мы сделали доброго, думая получить себе за это какое-то вознаграждение и покрыть тем самым какие-то свои грехи. Я понимаю, что грешен, но могу сделать что-то доброе, и это доброе вдруг покроет какое-то мое согрешение. И оказывается, что это бессмысленно, потому что единственное, что может покрыть наши прегрешения, это не совокупность добрых дел или количество пожертвований или молитв, но только одно: как мы умеем прощать; как мы умеем жить этим прощением, хотя бы готовностью к прощению. Потому что простить на самом деле нелегко. И очень часто человек и готов простить какие-то вещи, рад бы простить, а не может, потому что это возвращается в помыслах, возвращается с каждым днем. Один раз положил в своем сердце — я прощу, и сказал, — Господи, я прощаю, но при первом же случае все это возвращается как непрощение, как неотдача этого долга, как постоянное желание еще раз востребовать с другого. Это очень сложный духовный путь. И здесь Господь, как всегда, милосерд. Он часто принимает не результат прощения, но сам путь прощения как уже нечто совершившееся, принимает само намерение, само движение по этому пути, пока еще безрезультатное. Главное — не отступать. Ведь если человек сначала попросил Хлеба, а потом понимает, что он не заслуживает прощения, потому что сам никого простить не может, то как он потом к Чаше подойдет? Для нас самое главное — простить и быть прощенным, и это единственное условие причащения, которое нам ставит Господь через молитву Отче наш. Нет никаких других препятствий к причащению Святых Христовых Таин, кроме этого одного — не захотеть простить и быть прощенным.

28.

После того как пропевается молитва Отче наш, которая является последним Евхаристическим прошением, священник читает главоприклоненную молитву: Мир всем. Главы ваша Господеви приклоните, дает благословение верным, все преклоняют свои головы, и священник в алтаре молится: Благодарим Тя, Царю Невидимый… В этой молитве священник просит о земном, чтобы Господь послал по нужде каждого человека, — плавающим сплавай, путешествующим спутешествуй, недугующия исцели… Все собравшиеся о своих нуждах уже не могут думать, они думают о Боге, а священник ходатайствует, чтобы к этому поиску Царства Небесного и правды его все остальное приложилось….

Молитва заканчивается возгласом Благодатию и щедротами… В этот момент обычно принято закрывать завесу Царских врат. Священник в этот момент тайно молится перед Святыми Дарами. Он читает молитву на преломление Хлеба и принятие Евхаристии: Вонми, Господи Иисусе Христе, Боже наш, от святаго жилища Твоего и от Престола славы Царствия Твоего и прииди во еже освятити нас… Диакон, стоя перед святыми вратами, крестообразно препоясуется орарем, и священник с диаконом трижды тайно произносят: Боже, очисти мя, грешнаго, и помилуй мя. Когда диакон видит, как священник простирает свои руки к Агнцу, он говорит Вонмем, то есть будем предельно внимательны. А священник берет в руки Святого Агнца, возносит его высоко над дискосом, и говорит Святая святым.

Святая святым — возглас в конце Литургии, прежде чем каждый из нас подойдет к Чаше. Церковь провозглашает, что сейчас Святая будет преподано святым, то есть каждому из нас. Каждого присутствующего в храме Господь призывает к святости, и с другой стороны Господь видит в каждом присутствующем эту святость и каждого считает уже святым. Ведь только святым может быть преподано Тело и Кровь Христовы, только святым можно общаться с Богом и не быть истребленными Божественным пламенем, только святым открывается вход в Царствие Небесное. А во время Евхаристии в храме как раз и происходит раскрытие небесных врат, присутствие Царствия Небесного, пришедшего в силе, но на земле.

В своих посланиях христианам святой апостол Павел обращается к ним со словом святые. Это говорит о том, что христиане — это те святые, настоящие святые, которые живут в мире. Во всем нашем богослужении всегда указывается на то, что святость — это принадлежность каждого христианина, каким бы он ни был, кем бы он ни был, какого бы он ни был возраста, пола, звания, Церковь называет его святым, — ведь в Царствии Небесном присутствуют только святые, там никого другого нет. Поэтому когда мы хороним своих близких, мы поем им Со святыми упокой… А нам часто кажется, что святость — совершенно недостижимое для нас состояние, абсолютно недоступное. Нам бы как-нибудь, чтобы Господь по милости Своей нашел бы для нас хоть какое-то местечко. Поэтому очень редко мы задаем себе такой простой вопрос: а как же нам стать святыми?

Мы не можем себе позволить не стремиться к святости. Литургия не оставляет нам никакой другой возможности. А святость принадлежит Богу и подается Им как дар, который можно получить, только если всего себя Богу отдать. Господь нам говорит: кто исповедует Меня, того и Я исповедаю перед Отцом Моим Небесным. И это не значит на каждом шагу говорить, что я христианин, а жизнью своей исповедовать: жить таким образом, чтобы люди видели в тебе христианина, то есть видели, что это и есть самое главное в жизни, что это является ее смыслом, что в этом есть полнота всего, что только человек может приобрести на земле. Вот это и значит — исповедовать Бога.

Каждому из нас на Литургии напоминается, кто мы такие, к чему Господь нас призывает, какими мы должны быть. Каждому из нас снова и снова дается то высокое задание, которое мы получили в святом крещении. И мы не должны бояться того, что нам предназначено быть святыми. Мы должны всем сердцем этого возжелать и слышать эти слова, которые произносятся в храме, — Святая святым, — как относящиеся к каждому из нас.

Но Церковь на это возглашение отвечает от лица всех верующих, — Един Свят, един Господь Иисус Христос, во славу Бога Отца. Все, конечно, с покаянием и сокрушением сердечным произносят эти слова, с чувством полного недостоинства, потому что никтоже достоин…, как священник читает во время Херувимской песни.

29.

После этого диакон входит в алтарь и говорит священнику, который уже поставил Агнца на дискос: Раздроби, владыко, Святый Хлеб. И священник снова берет Агнца и разламывает Его крестообразно на четыре части со словами: Раздробляется и разделяется Агнец Божий, раздробляемый и неразделяемый, всегда ядомый и никогдаже иждиваемый, но причащающияся освящаяй.…

Как вы помните, на самой печати Агнца изображено само имя Иисуса Христа и слово НИКА, что значит победа. В верхнюю часть дискоса кладется частичка с именем Иисус, вниз — частичка с именем Христос. Верхняя часть Агнца называется Залогом. Когда совершается таинство хиротонии, рукоположенного батюшку подводят к святому престолу, епископ отделяет Залог и кладет в руки священника со словами — Прими Залог сей, о нем же ты будешь истязан в день Страшного судища Христова. Священник держит его над престолом в течение остальной части службы. Это Залог священства, Залог самого главного, что священник в своей жизни совершает: совершения Литургии и приобщения народа Божия ко Христу. И все это находится в этом Залоге: это Христос — Слово Божие, это Литургия и это Тело Христово, которое вручается священнику как Залог его служения, о котором он должен быть спрошен в день Страшного суда. И вот, после того как Агнец раздроблен и устроен на дискосе, священник берет этот Залог и опускает его в чашу со словами Исполнение Духа Святаго. Аминь. Этой частичкой никогда не причащаются на Литургии.

После этого диакон приносит теплоту, то есть горячую воду, — Благослови, владыко, теплоту, — и выливает в Чашу немного горячей воды со словами — Теплота веры исполнь Духа Святаго. Аминь. Это обязательное условие для причащения Святых Христовых Таин. “Теплота” имеет значение во-первых традиционное, потому что в древности никогда не пили неразбавленного вина (считалось, что неразбавленное вино пьют только варвары). Во-вторых, когда вино не разбавлено, оно может сузить сосуды и вызвать кашель, особенно если это виноградное холодное вино. И, конечно, это символ теплоты веры человеческой. Наконец, мы причащаемся теплой живой крови Христа воскресшего, а не умершего, крови не человека, а Богочеловека.

После того как Агнец раздроблен, священник и диакон творят поклоны перед престолом, просят прощения друг у друга и у всех присутствующих в храме. Священник говорит диакону: Приступи. Подходит диакон к престолу, сотворяет поклон: Преподаждь ми, владыко, Честное и Святое Тело Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Священник берет часть Тела Христова, дает в руки диакону и говорит: Священнодиакону… преподается Честное и Святое и Пречистое Тело Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, во оставление грехов его и в жизнь вечную.

— Христос посреди нас.

— И есть и будет.

После этого священник берет другую частичку и говорит: Честное и Пресвятое Тело Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа преподается мне, священнику… И стоя благоговейно у престола, держа руки с Агнцем над престолом, священник читает молитву: Верую, Господи, и исповедую… Затем священник причащается Тела Христова, а потом диакон. После этого священник берет в руки покровец (плат), берет Чашу и говорит: Се, паки прихожу к Бессмертному Царю и Богу нашему… И трижды отпивает от чаши со словами: во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь. Одним концом плата вытирает Чашу, губы и целует Чашу со словами из пророчества Исаии (см. Ис 6): когда ему Господь явился как Ветхий Денми, Исаия воскликнул в ужасе: Я человек имущий нечистые уста, и видел Господа Бога Моего. И тогда подлетел к нему ангел, который держал в клещах горящий уголь, и коснулся этим углем уст пророка Исаии, и воскликнул: се прикоснуся устнам моим, и отымет беззакония моя, и грехи моя очистит. После этого священник преподает Чашу диакону. Пос­ле Причащения диакон читает благодарственную молитву: Благодарим Тя, Владыко Человеколюбче, Благодетелю душ наших, яко и в настоящий день сподобил еси нас Небесных Твоих и Безсмертных Таинств. Исправи наш путь… утверди стопы, молитвами Богородицы…

После этого следует раздробление Агнца для причащения мирян. Употребляется часть Агнца с печатью НИ и КА для всех причащающихся. Со словами молитвы Воскресение Христово видевше… и тропарей пасхальных священник берет в руки копие, аккуратно раздробляет часть Агнца на специальной тарелке и очень аккуратно всыпает частицы в Чашу. После этого Чаша покрывается покровцом. Открывается завеса Царских врат, священник влагает Чашу в руки диакона. Царские врата открываются, диакон выносит Чашу. Дискос с частичками проскомидии остается на престоле. На нем остаются и частички, которые вынимались из просфор в честь Богородицы, Предтечи, Апостолов, Святителей, а также все частицы, вынутые из просфор в память всех живых и усопших, всех, о ком молилась Церковь за этой литургией.

Со страхом Божиим и верою приступите. Священник читает молитву Иоанна Златоуста и начинает причащение мирян. Обычно сначала причащают младенцев, причем только кровью. Верные (так тоже Церковь называет христиан с древности) принимают благоговейно Святые Дары, целуют край чаши. Целование Чаши символизирует для нас прикосновение к воскресшему Спасителю, осязание и удостоверение в истинности воскресения Христова, потому что край Чаши по толкованию некоторых литургистов символизирует ребро Христово. Здесь нам служит напоминанием апостол Фома, которому Господь дал осязать ребра Свои и вложить персты в раны Свои. Целуя край Чаши, мы, как Фома, удостоверяем, что Христос воскрес во плоти.

По причащении хор поет Алилуийа, а священник заходит в алтарь и поставляет на престол Чашу. Диакон берет в руки дискос и погружает в Чашу частички, которые оставались лежать на дискосе, со словами: Отмый, Господи, грехи поминавшихся зде Кровию Твоею Честною, молитвами святых Твоих.

Происходит завершение поминовения живых и мертвых, которые погружаются в смерть и воскресение Христово. Чаша с погруженными частичками в данном случае служит удостоверением того, что Господь взял на Себя грехи мира, омыл Кровью Своей, Своим святым распятием, смертью и воскресением дарует каждому жизнь вечную. Причем здесь, когда мы говорим — Отмый, Господи, грехи…, под святыми разумеются не только те святые, которых мы память совершаем в этот день, хотя, конечно же, мы несомненно прибегаем к их помощи. Но под святыми понимаются все те, кто собраны в храме, все христиане, которые молились за тех, за кого вынимались частички. То есть грехи омываются и прощаются молитвами всей Церкви и Кровью Христовой. Поэтому литургическая молитва, конечно, является молитвой вселенской, молитвой всесильной.

Когда частички погружены в Чашу, она покрывается покровцом, на дискос кладутся покровцы и священные предметы, лжица и звездица, священник поворачивается лицом к народу и благословляя говорит: Спаси, Боже, люди Твоя и благослови достояние Твое. И хор отвечает: Видехом Свет Истинный, прияхом Духа Небеснаго, обретохом веру истинную… После этого священник кадит Святые Дары, подает кадило и дискос диакону, делает крест Чашей над престолом и оборачиваясь к народу благословляет народ Чашей со словами: Всегда, ныне и присно и во веки веков. А хор поет: Аминь. Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи, яко сподобил еси нас причаститися…

На это пение священник переносит чашу на жертвенник, читая про себя молитву: Вознесися на Небеса, Боже, и по всей земли слава Твоя… Это напоминает о телесном вознесении Господа нашего Иисуса Христа и о будущем вознесении нас, обоженных, в Царство Небесное.

Этот литургический момент еще раз подчеркивает предназначение человека, его высшую цель. Заметьте, что все законы природы падшего мира (мы и мир-то называем падшим, это значит — сверху вниз) действуют по нисходящей, как закон притяжения. Все, что начинается, обязательно должно по нисходящей, убывающей придти к своему завершению. А Христос, вознесшийся на небеса, прекращает неумолимость действия законов падшего мира. Обычно все падает на землю: астероиды, дождь, град — все бедствия. А здесь Христос, вознесшийся на небеса, указывает, что человек своим приобщением к Богу преодолевает всякое земное притяжение, всякие земные законы, все законы падшего мира. Человеку дается возможность жить не падая, жить не в падшем мире, не в падшем состоянии, а возносясь, в состоянии стремления ввысь. И этому вознесению человеческому конца не будет.

30.

Последняя часть Литургии верных включает благодарение за причащение и благословение на выход из храма.

Хор поет Да исполнятся уста наши хваления Твоего, Господи…, а диакон выходит со своей последней благодарственной ектеньей после принятия Святых Христовых Таин, начинающейся со слов. Прости приимши… Прости происходит от глагола простираться, то есть человек должен стоять прострясь, благоговейно устремленным ввысь. Когда мы принимаем Святых Христовых Таин, все наше состояние должно простираться к Богу, быть благоговейно напряженным.

В этот момент священник складывает антиминс, берет Евангелие и, делая на престоле крест, возглашает: Яко Ты еси Освящение наше, и Тебе славу возсылаем… и совершает последнюю “заамвонную молитву”. Он обращается к верным со словами С миром изыдем о имени Господни, просит Бога, благословляющего и освящающего уповающих на Него, спасти людей Своих и сохранить Исполнение Церкви Своея.

После этой молитвы Литургия заканчивается и, прочитав благодарственные молитвы, христиане выходят из храма. А заканчивается ли Литургия? Что это значит “Исполнение Церкви Твоея сохрани”? Бог во всей полноте отдал Себя человечеству, Бог во всей полноте преподал нам Себя в причащении Своих Плоти и Крови. Какая еще может быть полнота?

“Как львы огнем дышащие от Трапезы Господней исходим и страшны диаволу бываем” — это сказал святитель Иоанн Златоуст, автор литургических молитв, о нас, выходящих из храма после Божественной Литургии. Полнота Церкви, сохранить которую мы просим, — это полнота всей жизни во Христе, полнота нашего Богослужения, нашего ответа на Его любовь. И ответом на эту любовь может быть наша литургия, наше общее дело, которая продолжает собой Божественную Литургию, наше Богослужение, о котором мы говорили в начале наших бесед. В чем ее осуществление? По каким последованиям совершается эта человеческая литургия?

Давайте вспомним Евангелие и подумаем, а что вообще Господь в Евангелии заповедует делать. Вспомним и удивимся, потому что на самом деле в Евангелии ничего особенного делать не повелевает нам Господь. Например, нигде Он не повелевает ученикам поститься. (Спрашивают фарисеи, почему Твои ученики не постятся. А Он отвечает, — не могут они поститься, пока с ними Жених.) Он не дает никакого особенного молитвенного правила. Многое из того, что воспринимается нами, как повеление Господне, Господь не давал; никаких бремен тяжких на человека не налагал.

Милостыню творить, делать какие-то другие дела, которые могут внешним образом что-то прибавить нам? Да нет же, ничего такого Господь не говорил, никаких специальных постановлений и по поводу благотворительности не давал. Они и так даны, они есть во всякой религии и являются естественным человеческим делом. Человек вообще не человек, если он не будет замечать нищенку, скорбящего, болящего и не будет им помогать. Не эти вещи делают человека христианином, иным, новым человеком. Не они вводят его в Царствие Небесное, не они.

Но только одно Он постоянно говорил, все время повторял Своим ученикам: Первый будет последним, а последний первым. Много раз в Евангелии мы встречаем эти слова. Настойчиво Господь повторяет: Кто хочет быть первым, да будет всем слугой. А заканчивая Свой земной путь, Господь дает нам образ нашего богослужения — Он умывает ноги ученикам, чтобы до нас дошло, наконец, что самое главное в Евангелии, ради чего Господь пришел на землю, что мы должны делать, чтобы угодить Богу.

И еще потом сказал: Заповедь новую вам даю: Да любите друг друга. Чтобы вы любили друг друга той самой любовью, которой Я вас люблю, и той самой любовью, которой Отец Мой Небесный любит Меня. Не какой-нибудь другой любовью, а именно этой. Не человеческой, не плотской, а Божественной. Неизреченной. Несказанной.

Эта Божественная любовь проявляется в том, что Господь смиряется перед людьми до состояния крестного страдания: ради нас приходит на землю, принимает человеческую природу во всей полноте со всеми последствиями греховными, со всеми человеческими немощами, входит в глубину страдания каждого человека, в глубину каждого человеческого греха. Он и там оказывается, никакого греха от Себя не отвергает, именно к грешникам приходит в первую очередь. Он говорит: Я ради них пришел на землю, ради мытарей и грешников и блудниц. Он с ними ест и с ними пьет, с ними пребывает больше, чем с кем-то другим. Это тоже надо представить себе. Нам неприятно бывает с людьми нечестными и нечистыми, мы хотим от них отгородиться. Для человека естественна боязнь к ним прикоснуться, как к чему-то такому, что заразно. А вот Христос прежде всего с ними, чтобы спасти человека. И Он начинает им служить, ради них полностью Себя истощать. И ради них, и ради нас, потому что мы от них ничем не отличаемся.

И больше ничего от нас Господь не требует. Быть похожими на Него мы можем только одним образом, надо быть такими же, как Он, по отношению друг к другу. И вот на Литургии это для нас раскрывается: мы не просто подходим ко Христу принять Его жертву за нас, мы приходим ко Христу принести и нашу жертву любви и смирения. Ничто не приведет нас в Царство Небесное, как только это желание увидеть другого человека в свете Его любви, забыть его недостатки, его искаженность, его искореженность греховную и увидеть в нем Самого Христа, Который пришел в мир и сделал Себя твоим ближним, как учит нас Евангелие.

И вот без этого не состоится никакое христианство. Без этого нет Церкви Божией, потому что Церковь Божия — это постоянное служение любви Богу и друг другу.

Апостол Павел пишет, что если даже я в огне сгорю за свою веру, но во мне не будет вот этой любви, это не будет иметь никакой пользы, абсолютно никакого значения. Божественная любовь рождается только через смирение, чтобы получить ее, надо поступить так, как учит Господь: видеть в своем ближнем своего господина.

И это есть для нас самое главное основание нашей веры, нашего прихождения ко Христу. И когда мы будем принимать Его Святое Тело и Святую Кровь, будем просить, чтобы и мы, выйдя их храма, увидели мир другими глазами, такими глазами, какими смотрели на него наши святые: Кто видел брата своего, тот видел Бога своего.