Отец Алексий: Сегодня мы говорим о третьем поучении аввы Дорофея, которое называется “Поучение о страхе Божием”. Часть нашей прошлой беседы мы посвятили пониманию того, что такое свобода. А теперь, беседуя о страхе Божием, мы поговорим сначала о том, что такое страх сам по себе, потому что страх Божий — это понятие, для мира сего совершено неизвестное и непонятное. Мы знаем, — и у аввы Дорофея об этом тоже упоминается, — что в Писании, в Соборном послании святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова написано: боящийся несовершен в любви и любовь изгоняет всякий страх (1 Ин 4:18) — это великие слова, и тем не менее у нас как одно из основных понятий духовной жизни, благочестия и аскетики существует такое понятие как страх Божий. Как же получается, что с одной стороны — страх Божий, а с другой — любовь Божия, которая изгоняет всякий страх? Насколько страх в принципе сопоставим с любовью, с верой, и что делает страх с человеком?
Когда мы начинаем говорить об этом, прежде всего задается такой вопрос: а чего боится человек? И вот, я этот вопрос адресую вам.
— Смерти.
О. А.: Смерти, да. Еще чего боится человек?
— Неверия.
— Может, кто-то смерти не боится, а инвалидности боится.
— Неопределенности.
— Одиночества.
— Нарушения той стабильности, которая ощущается в мире.
О. А.: Так, а еще чего?
— Самого себя боится.
О. А.: Самого себя? Это, может быть, как-то трудно сформулировать. Ну, а еще чего?
— Болезни.
— Обстоятельств.
— Жизни.
— Наказания.
— Потерь каких-то человеческих, жизненных.
Отец Алексий: Давайте мы сейчас остановимся, сформируем первую группу “страхов”, которые относятся к тому, что мы называем страхом смерти. Действительно, когда мы говорим, что человек боится боли, боится болезни, темноты, высоты, часто человек боится еще каких-то вещей, страданий, еще чего-то — это все связанно именно со страхом смерти, потому что если бы у человека не было страха смерти, если бы смерть не стояла перед ним, рядом с ним, то он ее не отгонял бы от себя в дальний угол, не боялся бы, например, темноты. Ведь темнота — это неизвестность того, что будет дальше, что может лишить тебя этой жизни.
— Не все боятся!?
Отец Алексий: Не все, но многие; маленькие дети боятся темноты, взрослые тоже боятся, особенно женщины. А многие не боятся, но боялись. Ведь все-таки стараются не по темной улице идти, а по светлой, правда? Кто-то боится болезней, кто-то боится боли, — да боли все боятся; крови мы тоже боимся, даже одного вида крови. Весь этот страх связан именно со страхом смерти.
Есть и еще одна группа боязней; давайте сейчас подумаем о том, чего человек боится вне страха смерти.
— Если обобщенно, то жизни, разных обстоятельств, потерь и т. д.
О. А.: Нет, нет, не так, давайте все-таки будем уточнять.
— Мнения других людей.
О. А.: Так, замечательно, мнения других людей. А вот вы сказали…
— Нарушения той стабильности, которая есть в жизни.
— Утраты каких-то ценностей.
О. А.: Замечательно, а еще?
— Недоступности чего-то.
О. А.: Да, если что-то недоступно, то возникает неуверенность в себе и боязнь того, что не удастся получить то, к чему человек стремится.
— Одиночества.
О. А.: Правильно, одиночество относится к этой группе страхов. Еще?
— Потери близких людей.
О. А.: Нет, об этом мы поговорим чуть попозже. Мы могли бы так и еще продолжать этот разговор, но основное произнесено. Человек кроме того, что боится боли, боится и того, как на него посмотрят в коллективе, в другом каком-то месте; он боится чужого мнения, боится быть осмеянным, униженным, обиженным. Он не уверен в себе, не уверен в своих действиях по отношению к другим — это все исходит от одного страха: страха чужого мнения. На самом деле исключительно боязнь чужого мнения вызывает и страх одиночества, и страх лишиться друга, и неуверенность в себе, и всевозможные фобии и депрессии, которые подчас бывают почти у каждого.
— Но материальное благосостояние — это ж не к этому?
О. А.: К этому.
— Почему?
О. А.: Потому что представим: человек был на одном уровне жизни, он не мог себя вообразить на другом уровне, не мог представить себе, что теперь люди будут смотреть на него не как на богатого, а как на бедного.
— Дело тут не в том, что не смотрят как на богатого, а в том, что бедный не сможет больше помогать своим родственникам.
Отец Алексий: Тогда это уже другой страх; есть и такой страх, третий страх, о котором Вы сказали, когда человек боится потерять близких людей. И следующая группа страхов связана с боязнью за близких. Человек боится лишиться, скажем, работы, потому что он обязан кормить семью. Человек боится лишиться здоровья в этом смысле, когда он думает не о себе, а о близком. Человек боится потерять своих близких, потому что им грозит опасность. К этому же типу страхов относятся другие страхи: человек боится обидеть ближнего, боится потерять любовь ближнего и его доверие — не потому что боится чужого мнения, а потому что боится лишиться радости общения — это третья группа боязней и страхов. И все это мы называем словом страх. А страх на самом деле изначально является глубоко греховным состоянием человека, — тот страх, с которым мы чаще всего встречаемся, потому что производит с человеком некоторые действия. А что с человеком делает страх?
— Толкает на нехорошие поступки.
— Владеет им.
Отец Алексий: Страх мешает свободе человека, страх угнетает, делает человека агрессивным. Страх заставляет человека ненавидеть других людей. Страх заставляет ребенка, который, скажем, был испуган в детстве, совершать всевозможные неблаговидные поступки, создавая из них привычки своей жизни. Например, воровство у детей младшего возраста часто случается оттого, что они напуганы; они компенсируют свой страх тем, что имеют возможность что-то украсть и тем самым как-то утвердить себя. Часто они это делают в присутствии других детей, то есть им одним воровать неинтересно, они берут для себя в свидетели кого-нибудь из других детей, чтобы как бы втягивать других в свое воровство, чтобы утвердить свою смелость в воровстве за счет того, что кто-то это увидел. Потом, конечно, другого человека тоже втягивают в воровство, чтобы тот не предал. Даже такие постыдные детские грехи, как, скажем, детское рукоблудие, тоже часто происходит оттого, что ребенок сильно напуган и таким образом компенсирует свое состояние страха и отчаяния. В общем, страх действительно убивает в человеке самые возвышенные чувства, сильно уродует его жизнь.
А с другой стороны мы можем поставить вопрос и по-иному: а есть ли какая-нибудь польза от страха?
— Без страха закон нарушался бы.
О. А.: Так, еще?
— Страх предостерегает.
О. А.: Да, действительно есть такое.
— Иногда страх может спасти от чего-то.
О. А.: А какой страх? Вот мы с вами сейчас рассмотрели три группы страха: страх, который называют страхом смерти, страх боязни чужого мнения и страх за кого-то. Какой страх помогает человеку?
— Первый, наверное.
Отец Алексий: Без сомнения, страх смерти — это страх предупреждающий: не суй пальцы в розетку — убьет; понятно, что лучше убояться и не совать. Действительно, этот страх двоякий. И про него можно сказать, что это совершенно естественный страх. Он присутствует в каждом человеке. Этот страх в общем совершенно нормальный, если он только в трусость не переходит. Этим страхом мы все боимся, и в этом нет ничего постыдного.
— Ну, а где грань между ними?
О. А.: Между страхом и трусостью?
— Да.
Отец Алексий: Трусость — это когда страх входит в природу человека, когда тот поражен и подавлен этим страхом. А когда он бывает подавлен этим страхом? — это и надо понять, потому что за вот этим естественным страхом встает второй страх — боязнь чужого мнения, и страх следующий — возвышенный страх, о котором я сейчас скажу. Чуть попозже я расскажу вам одну историю.
Второй страх, когда мы боимся чужого мнения — это страх греховный, который по своей сути — конечно, страх уязвленной человеческой гордыни. Этим страхом мы тоже все страдаем, к величайшему нашему сожалению и стыду, но он нам присущ. Он рождает человекоугодие, лицемерие; он рождает в человеке постоянную ложь, самооправдание. Страх чужого мнения лишает человека Божиих даров. Но этим страхом мы все поражены, потому что мы постоянно не являемся, а кажемся, стремимся кем-то быть. И избавление от этого страха, собственно говоря, является очень важной целью нашего воспитания.
Когда страх становится трусостью? — тогда, когда к страху естественному примешивается страх боязни чужого мнения; вот тогда человек и становится трусом, потому что трус — это тот, кто из страха постоянно предает другого: он в этот момент прежде всего боится только чужого мнения о себе.
А такие вещи, как боль, страдания могут быть преодолены, но могут быть преодолены тоже только страхом, но страхом уже третьим — благородным страхом, страхом за других, страхом, который боится не за себя. И вот как раз об этом я и хотел привести вам пример. Мне как-то довелось освящать дом одного человека, который один воспитывает своего сына. Этот человек в общем почти нецерковный, даже совсем нецерковный, — так, стихийно верующий, но через знакомых он меня попросил освятить ему дом. Я поехал к нему за город, и когда мы с ним пили чай, он стал рассказывать о том, как он воспитывает своего сына; сына он очень любит и назвал его именем, которое сам носит: Виталием. Парню уже четырнадцать лет, и он им очень гордится и очень рад, что тот не лоботрясничает, а поступил в какое-то училище. В общем, все про сына он рассказывал с величайшей любовью.
А потом рассказал, как они вместе пошли на конюшню, недалеко от дома. Они как-то вместе катались на лошадях, и вот пошли, чтоб еще раз покататься. И когда они зашли в конюшню, оказалось, что конюхи забыли закрыть будку со сторожевой кавказской овчаркой. А парень шел впереди, и эта кавказская овчарка сразу, как только его увидела, так и вылетела, — без лая, без визга, а просто оскалившись, зарычав, сразу к нему бросилась. Можете себе представить, что такое кавказская овчарка и что значит ее бросок на человека. И отец говорит: “Когда я увидел, что собака летит на него с огромной скоростью, я сам на эту собаку бросился с диким криком”, — просто так вот, наперерез с диким криком бросился на эту собаку. И собака испугалась, — кавказская овчарка, которая и хозяина-то не признает! — она как вкопанная встала на месте, а потом, поджав хвост, влетела обратно в свою конуру. Вот пример того, как один страх побеждает другой страх, как страх за своего близкого и любимого способен совершенно изгнать и победить страх боли, страдания, смерти, болезни, — потому что понятно, что если бы эта овчарка так сильно не испугалась, она бы в отца вцепилась. Что же в этот момент дало возможность человеку победить страх? Он ведь и не думал о том, что ему надо побеждать страх; он просто забыл о себе, просто оказался способным забыть о себе. И тогда совершилась победа. Вот и оказывается, что страх способен побеждать страх. Вот — страх любви, страх благородный, страх возвышенный, который толкает человека на подвиг. Этот страх тогда способен побеждать, когда человек забывает о двух других страхах.
Когда человек боится чужого мнения? — Только в одном случае: когда он постоянно думает о том, какой он хороший или какой он несчастный, или какой он обиженный, или какой он талантливый, или какой он еще, — постоянно об этом помнит. И эта постоянная боязнь за себя делает человека лживым, угодливым, предающим ради этого страха все самое дорогое. Человек, который боится за себя, очень часто завидует, в нем рождается зависть: хочется, увидев человека достойного, красивого, благородного на его фоне выглядеть лучше, — значит, такого человека надо осмеять, каким-то образом унизить, потому что тогда можно самому вроде бы возвыситься. И это тоже страх, страх чужого мнения, и он рождает подлость, зависть, лицемерие, человекоугодие. Очень важно объяснить детям эти вещи, потому что между ними всегда будет соперничество; в школе есть дети-лидеры, которые привлекают к себе одних и настраивают их против других.
Надо ли человеку умному доказывать, что он умный?
— Не надо.
Надо ли человеку красивому доказывать, что он красивый? Не надо, правда ведь? Надо ли человеку талантливому доказывать, что он талантливый? — Значит, если человек доказывает кому-то, что он умный, красивый, талантливый, то он таковым не является. Это самое важное; это и нам самим надо себе немножко уяснить: раз это надо доказывать, значит, этого нет. Вот. А если ты таковым не являешься, то подумай: а кто ты?
— Я не поняла — как доказывают?
О. А.: Вы хотите казаться умной?
— Хочу.
О. А.: Значит…
— Нет, я не поняла — как доказывают?
Отец Алексий: Ужимками, всевозможными фразами, шутками, — всем своим поведением человек часто пытается показать: вот какой он! Какой он сильный, какой он ничего не боящийся, какой он умный, какой остроумный, понимаете? Это же не кому-то там чужому, — это нам самим свойственно! Это нам самим надо понять: если мы стараемся выглядеть в людских глазах кем-то, значит мы не таковы, значит, может быть, не стоит стараться в таком случае, если это не мы? Может быть, лучше найти в себе мужество и благородство, чтобы быть, а не казаться? Найти возможность в какой-то момент поступить так, как ты по-настоящему можешь поступить, а не искусственно, не ложно? Стремиться — да, нужно, но казаться не надо. И весь этот вот наш общий человеческий страх, человекоугодничество наше, лицемерие происходят оттого, что нам постоянно хочется быть другими, не такими, как на деле, и совершенно не замечать себя настоящего. Это часто не дает нам возможности правильно исповедоваться.
Чаще всего весь комплекс наших обид на ближних лежит в той области, что они не замечают, как мы стараемся казаться, и видят нас настоящими несмотря на все наши стремления, на все наши усилия все-таки показаться другими; они, “такие-сякие”, “неблагодарные”, видят нас такими, какие мы есть, а нам становится от этого ужасно обидно.
— Это больше к смирению относится?
Отец Алексий: Да, правильно! Это больше относится к смирению.
Человеку, чтобы поступить так, как он может на самом деле, нужно очень много мужества — для того, чтобы быть, а не казаться, чтобы постоянно себя заставлять не играть чужую роль: не казаться умным, не стремиться быть красивым или обаятельным, или каким угодно; у каждого своя роль в этой жизни отработана, отыграна уже до мелочей. И поэтому, чтобы вернуться к себе, нужно очень много мужества, а мужество-то как раз — это та добродетель, которая начисто отсутствует у всех у нас, тем более у наших детей, потому что та трусость, о которой я говорил, рождается из состояния, когда человек хочет казаться, а ему не верят, и поэтому он начинает добиваться желаемого эффекта всевозможными подлыми способами. И такой человек в жизни чаще всего бывает трусом и предателем.
— А если вернуться к себе — а в себе-то ничего хорошего и нет?
О. А.: Так вот в этом-то все и дело — в себе-то ничего хорошего нет! И это будет следующая наша тема, когда мы будем говорить о смиренномудрии.
— А поверят ему, если он будет правильным способом добиваться?
О. А.: А человек не будет в этот момент думать о том, поверят ему или не поверят, он будет свободен от этой мысли! В этом и заключается глубина смирения: человек не думает, поверят ему или не поверят, похвалят его или не похвалят.
— Нет, я имела в виду если он будет всякими способами добиваться, чтобы казаться, в этом случае ему поверят или тоже не очень?
Отец Алексий: По-разному. Есть такие сообщества, в которых именно это и нужно; там специально подбирают людей именно по этому принципу — чтобы умели казаться. Так что такой человек найдет общество, в котором его оценят.
Но вот еще одно слово о мужестве. У преподобного Антония Великого, о котором мы уже говорили и с которого мы начали изучение аскетики с нашими детьми, есть такая замечательная фраза. Он говорит, что слезы рождают страх, а страх рождает мужество, — как бы очень странная фраза, но очень глубокая. Мы сейчас говорим о страхе; я привел пример того, как страх родил мужество, — без всякого сомнения это мужество было рождено настоящим страхом. Так вот, что сейчас представляют собой наши православные подростки? Они научены начаткам добродетелей; мы их учим тому, чтобы они были целомудренными, честными, чтобы они были благоговейны на молитве, чтобы учились жить по заповедям. А потом оказывается, что как только перед ними встает какое-то более или менее серьезное искушение, они почему-то не могут его победить, почему-то тут же теряют все те добродетели, о которых мы с ними говорили, — и это потому, что их добродетели лишены мужества. Вы себе представьте, что такое целомудрие без мужества? Что такое честность без мужества? Что такое верность без мужества? — это верность до поры до времени, честность до поры до времени, целомудрие до поры до времени, потому что если добродетель существует без мужества, если мужество не подкрепляет добродетель, тогда добродетели вообще никакой нет, тогда о ней вообще и речи быть не может. А мы с вами попадаем в такую педагогическую ситуацию, когда учим добродетелям тех, кто лишен мужества, лишен основы. А та основа, которая является мужеством для добродетели — это и есть страх Божий, — этот самый страх, который рождается из того благородного страха, которым человечество тоже обладает по своему существу. Это тот страх, который заставляет человека забыть о себе, который помогает человеку стать самим собой, — тот страх Божий, который в своем наивысшем проявлении является самой любовью Божией. Потому что любовь действительно изгоняет из человека тот страх, о котором мы сейчас говорили, — страх перед другими людьми, страх перед смертью. А тот, кто этот страх из себя не изгнал, будет несовершен в любви, несовершен в добродетели.
— Откуда же взяться этому Божиему страху?
Отец Алексий: Откуда взяться этому страху? Вот тут мы и откроем поучения аввы Дорофея, которые нас этому страху немножко поучат. Авва Дорофей говорит о том, что бывает два страха — это страх начальный и страх совершенный. А вообще-то он дальше говорит, что страх Божий может быть разделен на три ступени; так многие святые Отцы пишут. Начальный страх Божий начинается с того, что человек боится мучений в вечной жизни, боится наказания в аду за свои грехи. А страх совершенный, по словам аввы Дорофея — это тот страх, когда человек боится лишиться благодати Божией, боится остаться без Бога. И тогда, говорит авва, существуют три страха: — первый — это страх раба, второй — страх наемника, а третий — страх сына. Рабский страх: человек боится того, что Господь его накажет за его грехи. Мы ошибемся, если скажем о себе, что обладаем этим страхом. Я сейчас задам вопрос: разве мы всерьез боимся больше всего, что нас Господь накажет, сейчас или потом? Реально чего мы боимся? — прежде всего, чаще всего наш самый реальный страх: а вдруг что-нибудь с нами сейчас будет, вдруг мы что-нибудь сделаем не так и что-нибудь с нами произойдет. Чаще всего так боятся дети, но и мы, взрослые так боимся: вот я сейчас согрешу, а вдруг с моими детьми что-нибудь за это будет. За детей чаще боимся, чем за себя; боимся еще того, что дров наломали в юности, понимаете, а детишкам нашим расхлебывать приходится.
— Но это же ближе…
Отец Алексий: Правильно, но в этом есть одна очень важная вещь: тот новоначальный страх Божий не боится этого страха, он принимает от Бога эти наказания с величайшей благодарностью и любовью. И поэтому прежде чем начнется страх новоначальный, страх Божий, в человеке как раз должно совершиться воспитание мужества, принятие от Бога в этой жизни скорбей и наказаний с радостью, потому что наказание — что значит по-церковнославянски?
— Научение.
Отец Алексий: Совершенно верно, научение; это наука любви, которой нас любовно учит Господь. Сыне, не пренебрегай наказанием Господним, — учит нас Священное Писание, ибо кого любит Бог, того Он и наказывает. И в этом смысле и для нас самих, и для подростков очень важно получить правильное объяснение, правильное вразумление: что такое наказание, в том числе родительское, в том числе строгость, в том числе какие-то вещи, которые происходят в конфликтном возрасте, когда родительское наказание, родительская строгость воспринимаются как попрание свобод, как повод для протеста и самоутверждения против родителей.
А мужество, наше человеческое мужество, самое элементарное, состоит именно в том, чтобы мы принимали от Бога эти вещи естественно, чтобы этого мы как раз не боялись, потому что если Господь в этой жизни каким-то образом открывает Себя для нас, проявляет Себя для нас — это значит, Он нас просто возвращает на определенный путь, ведет ко спасению. И тогда для нас постепенно открывается страх того, что вечная жизнь может для нас начаться так, что в ней мы встретим вместо Бога все наши ужасные грехи, нами содеянные, и эти наши временные грехи станут вечными и постоянно будут с нами, а Бога с нами не будет. И вот это страшно, и этого можно бояться. А боязнь эта приходит к человеку только после того, как он по-настоящему узнает, что Господь благ, что вообще-то есть вечная жизнь, что вечная жизнь — это реальность, доступная каждому человеку.
Здесь правильно поговорить всерьез о том, что такое рай, что такое ад. Можем иметь опыт этого? — можем; ведь Господь говорит нам, что Царство Небесное внутри нас. И если Господь это говорит о Царстве Небесном, то мы можем предположить, что и преисподняя может оказаться внутри человека.
— Но все равно это как-то отголоски, это же не в полноте.
О. А.: И слава Богу! Но тем не менее этих отголосков может быть в какой-то момент вполне достаточно для вразумления человека. И вот что интересно: наши дети, да и мы с вами, к сожалению, мы часто опыта ада имеем больше, чем опыта Царства Небесного, и ужасно, что вот этот опыт ада для многих стал привычным и не потрясает, — вот настолько окамененным может быть сердце человека.
— Как тогда можно вымолить умершего человека? Как изменить состояние его души?
О. А.: Раз Церковь молится за своих усопших — значит, у нее есть такая возможность, и пока не совершилось Второе пришествие и Страшный суд, у человека есть возможность к изменению.
— То есть изменение происходит именно там, в душе?
Отец Алексий: Человеческая воля до последнего определения еще находится в каком-то действии, она еще может себя каким-то образом определить. Человек может отвергать молитвы даже в аду; в этом смысле очень полезна книга Льюиса “Расторжение брака”, и ее можно использовать как раз говоря с детьми о реальности вечной жизни, о реальности блаженства и вечных мук.
Мы обязательно поговорим с вами еще о мужестве и бесстрашии в рамках разговора о смиренномудрии, а сейчас мы уже подходим ко второму понятию. Быть наемником — это вторая степень страха Божия, а нужно еще дорасти до первоначальной, но и к этой надо подходить. Авва Дорофей объясняет, что наемником называют человека, когда он уже не боится вечных мук, но знает, что добродетели Господь награждает блаженством, награждает благодатью, и трудится для Бога ради награды духовной, ради награды Царства Небесного. Это высокая стадия святости. Об этом мы можем сказать только конспективно, потому что святые описывали свой опыт Царства Небесного, такие вещи можно найти в книге о старце Силуане, где есть некоторые его слова о состоянии души, которая восхищена блаженством. И там же он пишет о таких важных вещах, как боязнь вечных мук: держи ум во аде и не отчаивайся.
Третье состояние — это состояние сыновства, когда человек трудится для Бога не из-за страха мук, не ради награды, а только из-за одной любви, как сказал в одной своей молитве святитель Дмитрий Ростовский: Господи, если за все мои бесчисленные согрешения Ты пошлешь меня в ад, то и там я не перестану любить Тебя. Такое же мы встречаем у средневекового проповедника, мыслителя и мистика Мейстера Экхарта, — совершенно удивительный средневековый богослов, которого можно и полезно прочитать, хотя он и был католиком. Человек, лишенный страха мучений и страха потерять блаженство, подобен тому, о котором сказал блаженный Августин: люби Бога и делай, что хочешь. Это абсолютная, полная свобода, когда человек совершенно не рассчитывает на спасение, совершенно не боится ада, но все делает для Бога из одной своей сыновней любви. Это и есть цель христианской жизни потому, что каждому из нас Господь дал возможность называть Его Отцом, и поэтому если мы не ставим перед собой такой цели, то я не знаю, как мы спасемся.
Тут как раз есть возможность поразмыслить о страхе вечных мук, потому что то состояние “христианства”, в котором мы в большинстве своем пребываем, не дает нам возможности называть себя сынами, хотя Господь нас таковыми считает. Но вся наша жизнь впоследствии может раскрыться как подвиг.
— Страх наемника — это грех?
О. А.: Нет, это страх человека, который испытал на себе очень глубокое духовное действие благодати Божией, хотя это еще первоначальный страх. Вспомните притчу о блудном сыне: сын возвращается и говорит: согрешил я на небо и пред тобою и уже недостоин называться твоим сыном, — и хотел сказать: прими меня хоть в число наемников твоих, а ему отец не дает договорить этой фразы; он говорит ее только в уме, а отец, когда встречает, дает сказать ему: я недостоин называться твоим сыном, но наемником его к себе брать не хочет; недостойным сыном берет, а наемником не берет.
— В какой степени страх зависит от характера?
О. А.: Может в какой-то степени зависеть, но от характера у человека может развиться и бесстрашие. А мужество и бесстрашие, я считаю, — вещи очень разные; часто бесстрашие является продолжением страха чужого мнения, потому что бесстрашный человек все время доказывает свое бесстрашие. А если его по одной щеке ударить, он другую не подставит; только мужественный на это способен. Фильмы, которые смотрят наши дети, — это фильмы о бесстрашных людях, но не о мужественных, а бесстрашие основывается на страхе показаться не таким.
— Как воспитывается мужество?
О. А.: Мужество воспитывается в семье, в Церкви и на послушании; прежде всего — как ответ на поступки. Совесть — основа для воспитания мужества; в совести кроются начатки мужества. Они заложены в словах будь верен в малом и во многом будешь верен. Мужество начинается с верности в малом, потом продолжается как действие совести в человеке и как возможность не бояться быть самим собой. А потом мужество проявляется как смирение, потому что между мужеством и смирением в какой-то момент можно поставить знак равенства или отождествить их если и не во всем, то в каких-то отдельных гранях, где мужество становится смирением, а смирение — мужеством. Хотя эти вещи сами по себе огромны и друг друга не перекрывают, но воспитывается мужество в возможности каждого человека не бояться признаться, кто он такой на самом деле, увидеть себя по-настоящему и это в себе сохранить.
Это связано с покаянием человека, с преодолением себя, с духовной борьбой. Каждому человеку Господь дает возможность быть мужественным, исходя из его сил, в том числе дает нам и видение наших грехов. Часто мы, когда готовимся к исповеди, перечисляем огромное количество разных грехов и записываем на бумажке много всего того, что перечислено в разных книжках про исповедь, — на всякий случай: все грехи во мне есть, значит, может быть и это, и то и се, и пятое и десятое… и всегда можно сказать: во всем грешен. А стоит ли так исповедоваться, стоит ли в принципе себя приучать к такому подходу к исповеди? Вдруг мы чего в себе не знаем? А это мы боимся, что если все грехи не напишем, то нам Господь их все и не простит, а если не простит, то как мы будем причащаться-то с грехами? Это, мне кажется, очень неправильное представление о себе самом. Трудно предположить, что человек может так исповедаться, чтобы быть достойным причаститься; нет такой возможности: Господь открывает человеку его грехи не все и не сразу, и делает это по Своей любви и мудрости, потому что если бы Он нам сразу показал, какие мы есть на самом деле, мы бы просто от отчаяния умерли, мы бы не справились с этим, у нас не хватило бы мужества с собой такими, какие мы есть, ни бороться, ни дальше жить. Поэтому Господь по Своему милосердию открывает нам наши грехи по мере нашего мужества, по мере нашей решимости, по мере нашей возможности эти грехи победить.
А огромное количество наших грехов, большее в миллион раз тех, которые мы о себе знаем, мы и осмыслить не можем; невозможно их осмыслить, потому что мы не можем с ними справиться, и Господь по милосердию Своему пока за них с нас не взыскивает, дает нам путь жизни для того, чтобы мы постепенно очищались. И только по мере нашего духовного возрастания, по мере укрепления нашего духовного мужества Господь открывает нам нашу бездну. Поэтому-то все святые и считали себя величайшими грешниками: у них было великое мужество видеть себя по-настоящему. И не надо заниматься такой ерундой, переписыванием, а нужно просто быть очень внимательными к своей совести и этому учить детей.
Иногда духовнику открывается о человеке нечто такое, что тот в себе не может видеть, но может с этим справиться. В этом и есть смысл духовного руководства: священник может помочь, взять на себя еще и труд помощи этому человеку в его борьбе с грехом. Вот в этом — его мужество.