Фрески. Маленькие рассказы и стихотворения в прозе

Фрески — это когда пишут прямо по свежей штукатурке; по свежей, впитывающей образ основе… по свежей памяти, ибо память — источник всякого искусства: живописец наносит на холст пятно или линию всегда по памяти; композитор торопится зафиксировать в нотных знаках мелодию, которую удерживает в памяти; так и писатель, являясь частью речи, немыслим без памяти.

Фрески — это когда целое пишется частями: то здесь, то там…

Писать надо стараться быстро, пока всё живо.

БЕЛЯНКА

Бывают же на свете собаки. И не просто собаки, а собачи…

По сей день для меня загадка: чем мы приглянулись друг другу? Она — из стаи собак-побирушек, белая, с густой овечьей шерстью, словом, Белянка. Поначалу я не отмечал кого-либо из них, и если была возможность, оделял их сухариками поровну. Как-то раз, из всей этой братии, она одна привстала на задних лапах и потянулась не к лакомству (которого у меня не было в тот раз), а ко мне. Я погладил ее… И с тех пор она стала моей Белянкой. Едва завидев меня, несется она навстречу, и не описать, как она сперва забежав вперед и опустив низко морду, начинает вилять своим тельцем, взглядывая на манер деревенской кокетки, но потом, не выдержав, все же встает на лапы и уже ластится от души. Впрочем, и я радуюсь не меньше.

Со временем я убедился, что ею движет именно приязнь ко мне, а не чувство голода. Метров двадцать-тридцать мы идем вместе, затем она вежливо отстает, и как я благодарен ей за это: у меня ведь нет возможности взять ее к себе в дом. Иной раз иду намного позднее обычного, все равно — и встретит меня, и проводит. Такая собача. Позавчера вдруг не ткнулась ко мне, а отбежала опасливо. Вижу на голове у нее запеклась кровь. Весь день переживал и думал о том, что вот тот человек, в ее глазах был таким же как я. И ударил. Сегодня, слава Богу, наши отношения восстановлены! Должна быть хотя бы одна душа на свете, которая ждет тебя каждый день. (И почему не бывает у нас любви без тревоги? Увидимся ли мы завтра?)

СЛАВА БОГУ

Утром в вагоне только и говорили все о том, что ночью чудом удалось избежать аварии. Он вышел покурить в тамбур и ужаснулся, представив себе, что могло случиться с ним и его семьей прошлой ночью, в мороз, вдалеке от города… и отогнал от себя эти мысли. Глубоко затянувшись, вздохнул и улыбнулся, глядя на сверкающие снега, и сказал про себя: ‘Слава Богу’.

И тут он вспомнил, что вчера днем он так же стоял здесь и видел в окне какую-то станцию, людей, ожидающих электрички и среди них чью-то фигуру, сгорбленную от холода. Бродяга поди или алкаш, -подумал он тогда. А тот повернулся к их поезду, и (он это ясно видел) перекрестил несколько раз вагоны, обдавшие его снежной пылью… Он еще смотрел на этого чудика и усмехался про себя и качал головой, бывает же… Теперь же все эти события как то естественно связались между собой. ‘Слава Богу’, — сказал он снова. И еще раз неожиданно громко: ‘Слава Богу!’

«ЧЕЛОВЕКА РАССТРОИЛ»

Мой знакомый, Николай Михайлович рассказывал: ‘Ехал вчера в электричке с ‘новым Ноздревым’. Такой же беспокойный, шумный и весь в бутылках пива. Вот, думаю, повезло. Выпивает он одну за одной, ну и конечно вещает про то, как мы сами виноваты в том, что не умеем жить ‘как люди’, в своем стиле, вообщем. Ну и конечно нашел он во мне своего благодарного слушателя. Поднимаюсь выходить, а ему жалко такого слушателя терять, стал он жалеть об этом, а я и говорю: ‘Если вы не возражаете, разрешите я подберу бутылочки ваши пустые?’ Ведь три штуки, это же полбуханки хлеба! На дороге не валяются. Отдал он без звука, только сморщился: ‘Так вот тебе чего надо было…’ «Расстроил, понимаешь, человека’ — смеется Николай Михайлович, потерявший в этом году жену и сына, сам больной, филолог, специалист по славянской литературе.

СНЕГ

С утра шел снег. Невероятно белый и плавный. Как давно она, оказывается, ждала этого, как подставила ему измученные тело свое… Мы все забыли, что она — живая, но сейчас нельзя не слышать протяжный выдох ее: «Уйдите, люди! Уберите свои дурацкие машины, самолеты и поезда… Побудьте где-нибудь, хоть пару часов, хотя бы на полчаса дайте.. сил нету-у!»

Тихо и чисто, как в больничной палате. Я вышел за хлебом и сразу понял, что мы тут лишние. Оказывается бывают минуты, когда человек не хозяин, не царь, не бог. Ему лучше сидеть дома. Аминь.

ИСПОВЕДЬ

У нас строгий батюшка. По воскресеньям он исповедует перед литургией и все ждут, когда, наконец, дойдет очередь до последнего. В этот раз последней была старушка. Глухая почти совсем.

— Вы что, на исповедь? — переспрашивает громко батюшка.

— Да вот пришла, — отвечает на весь храм, — а то глядишь помру…

— Грехи-то есть?

Да как же, много, сынок, и ругалась вот и всяко было. Сильно я грешная. Ребеночка я тогда вытравила, в Круглове жили…

Батюшка быстро оглядывает нас. Но все стоят, опустив головы.

— Имя как? — кричит он.

Да я не знаю имени-то, он ведь не родился, ребеночек. Я его…

— Твое, твое как?

— Мое? Я еще картошку мерзлую воровала с сестрой. С колхоза…

— Как зовут? Не сестру, тебя как?

— Антонина я… что, не простят меня?

Батюшка не знает что отвечать.

— Сильно грешная я… в войну тоже…

Он торопливо покрывает ее епитрахилью и она затихает, но не совсем, слышно как она еще что-то перечисляет. Ей удобно стоять согнутой, она ведь и ходит так.

— Господи, помилуй ее! — вырвалось у кого-то.

«СЮРПРИЗ»

Напротив меня в электричке две девушки, симпатичные, особенно рыженькая. Обсуждают своих знакомых. Вижу, сзади к ним подкрадывается толстый белобрысый парень с огромным букетом и коробкой в руке. Ему очень весело, он подмигивает мне и прикладывает палец к губам. Я отворачиваюсь и смотрю в окно. Он явно готовит «сюрприз», я даже знаю кому — рыженькой, он уже над ней… Она говорит подруге:

— А Пашка вообще не мужик, лизун противный, обращается со мной как с маленькой девочкой и каждый раз с каким-нибудь подарочком лезет, представляешь?..

Это про него. Он стоит багровый, с глазами, полными слез. Я не знаю куда деваться. Через секунду парень вылетает из вагона, как раз на его «счастье», остановка. Поезд трогается, рыженькая восклицает:

— Ой, Пашка!

— Где? Это разве он?

— Ты думаешь, не он?

— Он, — говорю я.

— А Вы откуда знаете?

— Знаю…

КОТ

Я знаю одного кота. Он тоже знает меня. У нас особые отношения. Он почему-то считает, что участок под моим окном до соседского заборчика, принадлежит ему. Я с этим не согласен. Во-первых, я здесь живу, правда, он тоже, но я поставил на участке стол, вкопал скамью, обустроил, никто из соседей не возражает и вообще… Этот кот залезает на стол с грязными ногами, еще и развалится демонстративно на виду, мало того, он орет по вечерам под самым окном, без всякой надобности и оправдания, к тому же повадился лазать в подпол через дыру под крыльцом, которую я все собираюсь заделать. Несколько раз мне удавалось попасть в него огрызком яблока, но это пока все чем я могу похвастать. Всю зиму он непременно оставляет на участке ‘пару строчек’ следов, не ленясь отпечатывать их после каждого снегопада, как своего рода ‘письменное’ подтверждение права на это место.

И вот возвращаюсь я домой, вижу — сидит у меня на крыльце, стервец, лицом к двери главное, как будто в гости пришел. Нашел я пруток погибче, подкрадываюсь сзади, замахнулся… А он повернулся так, посмотрел вроде как ‘да ладно тебе’… Постоял я с поднятой рукой, сел рядом. Честно говоря, у меня тоже настроение было не ахти. Посидели маленько. Вечер-то теплый какой… Да, скоро весна…

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАРКА

Всякий раз читаю и вижу палящее небо. Вот они идут с Ним к морю, через ‘десятиградие’. По раскаленной земле, по белым камням, никто не знает зачем. Он знает. Черные круглые тени в ногах, трава, стегающая по сандалиям, целый день прямого пути. Их встречают издалека, видно, как выходят к дороге, как спешат наперерез из селений. Толпа растет, останавливает Его — не протолкнуться. Шумно, как на базаре, плач, кажется, нечем дышать, кошмар, вдруг кричат, расступились… Что там? Кого-то привели, говорят, не пропустить бы чуда. ‘Привели к Нему глухого косноязычного и просили Его возложить на него руку. Иисус, отведши его в сторону от народа, вложил персты Свои в уши ему и, плюнув, коснулся языка его. И воззрев на небо, вздохнул и сказал ему: ‘еффафа’ то есть ‘отверзись’. (Сколько всего в этом ‘вздохе’, кто скажет? Сам Бог ‘вздохнул’ по-человечески!).

Тишина.

‘И тотчас отверзся у него слух, и разрешились узы его языка, и стал говорить чисто’. (Опять крики, толкотня. Чудо! Чудо!! — Смотри-ка, чисто как говорит, чудо! Ну-ка скажи еще…)

‘И чрезвычайно дивились и говорили: все хорошо делает — и глухих делает слышащими и немых — говорящими’.

Все таки никак не могу прийти в себя: как это Он ‘вздохнул’?

Очень люблю это Евангелие от Марка.

ДЕНЬ ЗАКАНЧИВАЛСЯ КАК ОБЫЧНО

День заканчивался как обычно: приятель подвез его до метро и они весело расстались, потом он доехал на метро до вокзала, потом ехал в электричке, сидя в углу у окна, потом вышел в «Красково» и долго шел по зыбучему, жирному снегу в свое пустое жилище и как всегда он не думал о ней, он не думал ни о чем таком и не вспоминал и совсем не жалел, он устал, предстояло готовить ужин или хотя бы чай, но и это прошло как-то незаметно и быстро, сытость тянула в постель, но предстояло еще помолиться и он заставил себя встать пред лампадкой. Он вздохнул и сказал: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Отче наш…» И тут услышал в себе потрясающе тихий Голос: «Что сынок?..» Больше он не смог произнести ни слова молитвы. Он стоял и плакал и не мог остановиться.

Утром он проснулся и вспомнил об этом. И не поверил: разве может быть Бог так рядом, так по-отцовски близко.. к нему?! Он поднялся, умылся, наскоро вытерся, предстояла молитва. Он подошел и встал пред лампадкой…

«Фрески». М., И здательство храма Трех Святителей на Кулишках совместно с «Фома Центром», 2002 г