Этой осенью я, совершенно нерелигиозный человек, впервые пришел в храм Николы в Кузнецах — брать интервью у отца Георгия Ореханова. К глубочайшему сожалению, во второй раз я оказался в храме при совершенно других обстоятельствах — на его отпевании.
Отец Георгий был классным руководителем у моей мамы, когда еще работал в школе (до того как принял сан священника), а с его сыном мы иногда играем в футбол — наверное, ему не очень удобно было отказывать мне в разговоре. Точно так же, как мне было неудобно задавать ему свои, порой весьма наивные вопросы о его жизненном пути и христианстве в целом.
При встрече отец Георгий повел себя так, как, наверное, должен вести себя идеальный священник — напоил меня чаем и внимательно, с большим интересом рассказал обо всех интересующих меня вещах, не только прямо отвечая на вопросы, но и размежевав разговор своими собственными, невероятно любопытными, а главное — человечными историями. Это и было, пожалуй, главной задачей этого разговора, показать, что священники — тоже люди, которые не только служат в церкви, но и купаются в море, читают книги про вампиров и даже смотрят футбол. Отец Георгий, спасибо вам большое, покойтесь с миром.
Протоиерей Георгий Ореханов. Фото: Arzamas / Facebook
Футбол с пивом — это как в театр с пивом
— Как совмещается ваша обыкновенная жизнь с тем, что вы — священник? Например, вы любите и смотрите футбол. Это нормально — ничем не запрещено, не порицается?
— Конечно, я уже не могу играть в футбол сейчас, по возрасту и по состоянию здоровья. Но был период, когда я очень футбол любил, и даже сейчас продолжаю в какой-то степени его любить. Почему? Объясню. Наше поколение росло в советскую эпоху, и в нашей жизни таких островков свободы было очень немного. В основном это был жесткий идеологический контроль, и это очень тяжело переносилось. Каждый думающий человек искал для себя какие-то выходы, и, как ни парадоксально, одним из таких выходов был футбол — мы очень любили играть после школы. Сейчас проблема в том, что содержание футбола очень изменилось под влиянием коммерческих факторов. Можно взять и купить целую команду — команда «Реал Мадрид», например, стоит почти миллиард евро. Тогда возникает вопрос — а какой во всем этом смысл? Ведь получается, у кого денег больше, тот всем и управляет. В наше время так не было никогда.
— Вас никогда не смущали какие-то околофутбольные движения?
— Я никогда в них не участвовал.
— Понятно, что вы не участвовали, но ведь футбол порождает какие-то фанатские драки.
— Естественно, но в наше время этого гораздо меньше было. Сейчас, конечно, и драки, и флаеры. Тогда же футбол воспринимался как некоторый вид искусства. А сейчас уже всё.
— А могут быть какие-то ограничения для вашего восприятия футбола, связанные с тем, что вы принадлежите к Церкви?
— Конечно, священник не должен играть в футбол, мне кажется. Это было бы странно.
— А не играть? Вы можете, например, посмотреть финал Лиги чемпионов с пивом в баре?
— Это тоже очень странно. Во-первых, я категорически не люблю и никогда не любил смотреть футбол с пивом — для меня это вещи несовместимые, потому что это то же самое, как прийти с пивом в театр или в консерваторию. Во-вторых, я не люблю смотреть футбол в баре. Есть каноны церковные, которые запрещают священнику появляться в корчемнице — то, что вы называете баром. Для священника это не лучшее место.
Протоиерей Георгий Ореханов. Фото: Ефим Эрихман
Однажды эскалатор зажевал мой подрясник
— Для православных священников есть какой-то отдельный устав, свод правил, который отличает их от мирян?
— Есть. Жизнь священника должна быть более строгой, чем жизнь обычных христиан, потому что священник — это человек, который должен вести за собой христиан, являть им пример. Поэтому было бы странно, если бы священник себе разрешал что-то такое, что он потом будет запрещать своим прихожанам. Всё, что священник говорит своим прихожанам, он должен делать в жизни сам. В этом смысле, конечно, жизнь священника сопровождается довольно значительными ограничениями.
— Существует ли для священника некая личная установка? Нет же такого, что вы сходите в бар и посмотрите футбол, а потом вас отлучат от Церкви?
— У нас от Церкви отлучают очень редко, и вовсе не за хождение в бар, а за более серьезные грехи. За такие вещи не могут отлучить от Церкви. Так что за это от Церкви, конечно, не отлучат, но все же для священника есть канонические правила, предписания, которые регулируют его жизнь.
Например, в отличие от мирян, священник может только один раз в жизни жениться. И если жизнь священника складывается как-то несчастливо или его жена умирает, или совершает какие-то предосудительные поступки, он не может жениться во второй раз.
— Может развестись и уйти в монашество, например?
— Может. Но уйти в монашество тоже не так просто, особенно если у него маленькие дети.
И в этом заключается очень важный духовный принцип, который современный человек часто совершенно не понимает.
С точки зрения Церкви, настоящий брак может заключаться только один раз.
— Почему нельзя жениться, когда ты уже стал священником?
— Потому что стать священником — это более высокая ступень жизни и жизни с Богом, чем женитьба. Конечно, женитьба — это само по себе тоже очень важное событие, создание семьи — это испытание человека. После этого стать священником — это шаг вперед. Человек, который стал священником, всецело посвятил свою жизнь Богу, поэтому он не может уже думать о вещах, которые находятся ниже.
— При этом если вы стали священником, будучи женатым, вы же думаете о жене, о детях?
— Конечно. Это, между прочим, тоже ответ на ваш вопрос. Одна из очень важных задач священника — в своей семейной жизни давать образец своим прихожанам. Если священник будет себя распущенно вести, кто же его будет воспринимать серьезно?
Протоиерей Георгий с женой. Фото: Facebook
— Может, это не очень грамотный вопрос, но какое отношение к черному духовенству у белых священников? Это не считается более «продвинутым» уровнем?
— Это просто другой, можно сказать, тип служения.
— Нет никакой градации, что человек настолько хочет быть ближе к Богу, что он готов отказаться вообще от всего?
— Каждый вид служения — и в семье, и без семьи, имеет свои трудности и свои радости.
— То есть это не сравнивается?
— Это очень сложно сравнивать.
— В обычной жизни вы ходите, как обычный человек — в джинсах, в рубашке? Или как это бывает?
— Во-первых, все-таки священник не может одеваться слишком вызывающе. Я не могу себе представить, чтобы священник ходил, например, в шортах.
— То есть шорты нельзя носить совсем? А если вы на море поедете?
— Я могу в море плавать, конечно. Но мы сейчас говорим про обычную, городскую жизнь. Священник, если он не в подряснике и не в рясе, должен ходить в очень аккуратной одежде. У греков, например, на этот счет очень строгие предписания. Священник у греков в публичной сфере всегда должен быть в подряснике или в рясе — то есть в священнической одежде. Чтобы сразу было понятно, что он священник, потому что в Греции священник — государственный служащий. У нас же нет такого строгого установления, поэтому в транспорте — а я регулярно езжу в метро — я стараюсь ездить в светской одежде.
— Потом переодеваетесь?
— Да. Один раз была очень забавная история. Несколько лет назад мне сшили прекрасный подрясник из хорошей португальской ткани, замечательный по качеству. Я его надел и поучаствовал в одном мероприятии на радио. Вышел из здания, и у меня внутреннее ощущение такое: какой я молодец, как у меня всё здорово получилось, какой я умный. Я захожу в метро, встаю на эскалатор…
— Неужели у вас засосало подрясник?
— Именно! Совершенно новый, который я надел первый раз в жизни. Это мне было вразумление, что как-то надо поаккуратнее с одеждой и поскромнее к себе самому относиться.
Фото: Александра Мыздрикова / Facebook
Занавес рухнул, и молодые люди стали искать
— Я так понимаю, что вначале вы поступили на мехмат — в это время у вас еще не было никаких мыслей о религии?
— Не было. Но последние два года учился в физико-математической школе, и моим одноклассником был человек, который потом сыграл важную роль и в крещении, и в моем церковном пути. Он был человеком верующим, но когда он со мной в школе учился, я об этом не знал. Потом мы вместе поступили на мехмат, и практически всё время обучения на мехмате он никогда со мной на эту тему не разговаривал.
— Тогда было вообще не очень принято афишировать это?
— Да. Я в университет поступил в 1979 году, а это все-таки даже еще не перестройка. Потом мы с моим одноклассником вместе пошли работать в одну школу при МИФИ. Там постепенно, может быть, отчасти случайно, я узнал, что он верующий. Самое главное, что он сделал — он познакомил меня с моим будущим крестным, а это был человек совершенно выдающийся, это был, как мы сейчас можем судить, очень известный советский философ. Советский, потому что он жил в советское время — по своему складу он был совершенно не советским человеком.
Его звали Генрих Степанович Батищев, он работал в институте философии — и даже получил степень доктора наук. Он стал моим крестным. Конечно, общение с ним имело огромное значение для моего мировоззрения. Причем, когда мы с ним только познакомились, мы твердо решили, что будем общаться год, разговаривать на какие-то темы, и только потом встанет вопрос о моем крещении — это то, что в Церкви называется катехизация. Так что целый год он занимался моей катехизацией — мы, например, вместе молились. Причем в его квартире московской всё так было сделано, чтобы внешний посторонний человек не догадался, что здесь верующий человек живет.
— Зачем так?
— За тем, что сотрудник института философии.
— Это еще было в 80-е?
— Да, это были еще 80-е годы. Кажется, я с ним познакомился в 1986 году. У нас здесь [в кабинете отца Георгия — прим. ред.] иконы свободно висят, а у него был шкафчик, который закрывался. Можно было подумать, что там посуда, но для посвященных он его открывал, и там был иконостас. Так мы с ним и общались. В итоге я стал его крестником.
— Катехизация, которую вы упомянули — это был какой-то обязательный процесс или желательный?
— Он желательный, конечно. Сейчас у нас в церковь приходят люди креститься, в 90-е годы приходили в большом количестве, и далеко не всегда им объясняли, в чем смысл православной веры заключается — что такое таинство крещения.
— Интересно, почему впоследствии вы решили переключиться с математики на психологию?
— Это вообще важная черта всего моего поколения. Дело в том, что середина 80-х — конец 80-х — это некоторый перелом. Это, во-первых, политический перелом, перестройка. Во-вторых, 1988 год, 1000-летие Крещения Руси — это очень серьезный мировоззренческий перелом в отношении к Церкви. Молодые люди стали искать чего-то другого, потому что в этом смысле советская эпоха — я сейчас не хочу ее ни критиковать, ни хвалить — почти не давала возможностей для мировоззренческого роста. Я помню, как получил первую Библию. Сколько надо было усилий предпринять, чтобы каким-то образом получить молитвослов. А уж какого-то русского религиозного философа в библиотеке прочитать просто было невозможно. Это сейчас Бердяев в любом магазине продается, а попробуйте его найти в 70-е годы — совершенно невозможно.
Протоиерей Георгий Ореханов выступает перед аудиторией. Фото: Sergey Pronin / Facebook
— Библия, например, издавалась?
— Она издавалась, но очень ограниченным тиражом, и далеко не каждый человек мог легко ее получить, и так же с Евангелием. Когда занавес рухнул, многие молодые люди стали искать чего-то другого, причем речь не шла только о Церкви и христианстве. Я прекрасно помню, как люди стали читать философские книги, художественную литературу, искусством интересоваться — очень мощный всплеск произошел.
— Вы сами тоже чего-то искали? Ведь вы одновременно крестились и занялись психологией?
— Ну, да. Сейчас бы я не пошел на психфак. Просто я к тому времени уже работал. У меня не так много было времени, я не мог учиться на дневном отделении. Тут объявили, что есть инженерный поток, как тогда это называлось, на психфаке. Его организовала очень известная сейчас Юлия Борисовна Гиппенрейтер. Три года мы изучали психологию дополнительно. Это такой поиск был.
— Обучение на психфаке дало вам какие-то вещи, которые, может быть, пригождаются как-то сейчас?
— Да, дало. Во-первых, это дало мне некоторое недоверие к психологии как к науке — оно мне очень пригождается сейчас [смеется]. Во-вторых, некоторые вещи были достаточно полезны, потому что та специальность, по которой мы обучались, называлась личностно-ориентированная терапия. Речь шла о том, чтобы помочь человеку как-то общаться с другими людьми, направлять их деятельность и так далее.
— В 90-е вы уже закончили психфак и через какое-то довольно короткое время поступили в ПСТГУ.
— Это тоже было продолжением процесса, когда занавес рухнул, и мы оказались в новой реальности, и вдруг выяснилось, что и Церковь может свободно осуществлять свою деятельность, в том числе создавать высшие учебные заведения. Понятно было, что интерес к этим вопросам колоссальный. Я прекрасно помню конец 80-х — начало 90-х — это был совершенно невероятный подъем. Просто какой-то пламенный был процесс.
— Тогда как раз появился Мень?
— Он появился раньше. В 90-е его легализовали. Я тоже посещал его лекции. Появился и Мень, и очень много разных людей, которые могли как-то направить молодежь. В какой-то момент они решили объединиться и создать учебное заведение. В результате в 91-м году я сюда и поступил.
— Когда вы поступали, вы уже предполагали, каким будет ваш новый путь? Вы уже думали связать с этим вашу дальнейшую жизнь — что будете преподавать, станете священником?
— Я всегда очень любил учиться в жизни и шел за знаниями. А то, что я преподавать буду и этим как-то заниматься — трудно было себе представить в 91-м году, какие формы это всё примет. Мы в основном радовались тому, что есть. Наверное, каких-то таких планов не вынашивали.
— Как вы стали священником?
— Человек не становится священником по своему произволу. Был такой замечательный греческий старец — Паисий Святогорец, он однажды написал, что человек становится священником, когда Церковь понимает, что он ей очень нужен. Эта инициатива не от человека исходит, а от его окружения.
Протоиерей Георгий Ореханов. Фото: Андрей Близнюк / Facebook
— От Церкви?
— От Церкви. Хотя сам человек, конечно, начинает об этом задумываться. В какой-то момент кто-то ему говорит: «Наверное, тебе надо стать священником». Мне просто это сказал наш ректор, потому что это уже был конец 90-х годов и понятно стало, что силами тех священников, которые создавали наш университет, в этой ситуации справиться с потоком молодежи невозможно — поток был колоссальный. И нужны были новые священники. Постепенно наши преподаватели, учителя, наставники к нам присматривались, выбирали каких-то людей, анализировали их жизнь и, в конце концов, предлагали им рукополагаться.
— Эти две работы совмещаются или они параллельно происходят?
— Они именно параллельны, а не совмещены. Это все-таки разные вещи.
— Как это происходит? Вы один день в университете, а другой день в храме?
— Нет, я всегда в университете, но один день в неделю я являюсь дежурным священником — это значит, что я должен по вызову приходить в храм, фактически весь день проводить в храме и отвечать на вопросы. Сегодня я утром служил молебен по просьбе одного человека, а недавно беседовал с одной женщиной. У каждого из нас есть такой день дежурства. Кроме того, мы регулярно служим. У каждого из нас есть один богослужебный день, и мы все вместе собираемся в субботу и воскресенье, и на праздники.
На праздничном богослужении. Фото: Sergey Pronin / Facebook
Священник должен и про вампиров знать
— Хотел задать вам один сложный вопрос. Ваше преподавание в университете и служение в храме — это ведь в какой-то степени ваша работа. Если бы мой главный редактор или издатель — скажем, просто какой-то мой начальник — вел бы себя недопустимо для меня, совершал поступки, с которыми я категорически не согласен, я мог бы легко уволиться и пойти на другую работу. Почти на любой работе есть возможность не согласиться с теми, на кого работаешь. А у вас так можно? Я хотел спросить про иерархию: есть ли какие-то люди, которым вы подчиняетесь, которые дают вам какие-то указания, как и что делать?
— В этом смысле наш университет — он вполне традиционное учебное заведение. С этой точки зрения, он устроен так же, как и любое высшее учебное заведение. У нас есть ректор, у нас есть девять факультетов, там есть деканы. Естественно, я подчиняюсь ректору.
— Вы подчиняетесь только ректору? Как это связано именно с Православной Церковью? У вас нет — прошу прощения, я не очень разбираюсь во всех деталях — митрополита или епископа?
— Каждый священник, который работает у нас в университете, одновременно является священником Московской епархии, и в этом смысле он подчиняется своему священноначалию, Патриарху, епископу. Вся Москва разбита на регионы, и в каждом регионе это называется викариатство. В каждом викариатстве есть свой викарий, который руководит жизнью своего викариатства. В этом смысле мы все подчиняемся нашему викарию. Но по университетской линии мы подчиняемся нашему ректору.
— У вас не было никогда никаких сомнений, вопросов к тем, кто выше вас в этой иерархии? Допустим, к Патриарху.
— Вопросы всегда в жизни бывают. Слава Богу, мне и всем священникам, с которыми вместе я служу и работаю, очень повезло, потому что рядом с нами с самого начала, когда я поступил в 91-м году, были очень опытные открытые люди, которые нам помогали. В первую очередь это наш ректор, но не только он, и некоторые другие люди — они или тогда уже были, или потом стали священниками. Когда у нас возникали какие-то вопросы, мы всегда могли к ним обращаться и на эти вопросы находить ответы. Я могу привести пример.
Я помню, несколько лет назад я пришел домой очень уставший — общая нагрузка у нас в самом деле большая. И моя старшая дочь где-то раздобыла книжечку «Английская готическая повесть». Я ее увидел, выпросил, думаю, сейчас я один рассказик почитаю, и так меня это увлекло, что я всю книжку прочитал за полночи. Я вообще люблю английскую литературу с молодости, но там каждый второй рассказ про вампиров. И вот на следующее утро понимаю, что у меня не очень хорошее самочувствие после этого всего. Причем это талантливые очень истории, не современный вампиризм, где они бегают, с них кровь капает, и зубы…
Потом я пришел к одному из наших священников-духовников, всё это рассказал. Думал, меня отругают, а он мне говорит: «А что, священник про вампиров должен знать». Это меня поразило.
— Мне просто интересно, вы можете критиковать каких-то других священников?
— Критиковать в личной беседе и, например, в средствах массовой информации — это разные вещи.
— В личной беседе я предположу, что да.
— Я очень многих своих собратьев критикую, а они меня.
— А в средствах массовой информации?
— У нас же существует некое братство. Мы друг друга очень любим, мы уже вместе 30 лет.
— Под братством вы имеете в виду священников при университете?
— Да.
На богослужении. Фото: Sergey Pronin / Facebook
— А если в церкви происходит публичный скандал и, допустим, вы понимаете, что, скорее всего, это правда.
— Вы знаете, я никогда на такие темы публично не выступаю. Я вам объясню почему. Не потому что я боюсь место свое потерять. Я прекрасно знаю, как современные информационные технологии работают. Либо это всё из пальца высосано, а если нет, то все равно это такая очень сложная смесь правды с ложью. Поэтому что я буду говорить? Я же не знаю, как оно на самом деле. Почему я должен на эту тему выступать?
— Вы немножко абстрагируетесь, получается? Занимаетесь именно своим делом?
— Я не считаю, что дело священника — выступать в публичном пространстве на темы, в которых он не очень хорошо ориентируется. Все эти скандалы, которые сейчас возникают в большом количестве, это очень часто, в большинстве случаев, провокации. Зачем в это лезть? Я преподаю уже 35 лет. Как от священника, как от преподавателя, как от человека, который занимается наукой, люди ждут от меня совсем другого.
— Как вам кажется, есть какие-то вещи, проблемы в том, как устроена сейчас Церковь, которые, на ваш взгляд, было бы здорово исправить? Может быть, что-то изменить?
— Вопрос, что Церковь может дать современному человеку.
Я убежден, что церковная жизнь в первую очередь должна быть направлена на то, чтобы человеку становилось ясно, зачем вообще Церковь нужна.
Что это — какой-то средневековый придаток к нашей жизни, от которого многие европейские страны уже избавились? Когда я в Европе бываю в каких-то странах, там видно, что стоят храмы древние прекрасные, но они особо никому не нужны. И не только храмы, но и церковные учения, этика, христианское мировоззрение — кому вообще это нужно? Откуда оно взялось? Главная задача Церкви заключается в том, чтобы это людям объяснять.
В этом отношении я думаю, что у нас непочатый край работы, потому что у нас было лишь 30 лет на то, чтобы задаваться такими вопросами. А что предшествовало этому периоду 30-летнему? Ему предшествовал 70-летний период полного тотального игнорирования Церкви и самых серьезных и жестоких попыток ее уничтожения. Вы представляете, что в советскую эпоху такие разговоры были абсолютно невозможны — если священники позволяли себе что-то подобное, это немедленно каралось?
Поэтому, когда 70 лет церковную жизнь выжигают и трамбуют катком, 30 лет уходит на то, чтобы немножко осмыслить свое положение в мире и понять, куда мы движемся.
Мы очень часто эту проблему так обсуждаем — есть Россия, есть Русская Православная Церковь, а есть общемировые процессы. Общемировые процессы мы называем секуляризацией, они таковы, что в целом можно сказать, что мир отходит от христианских ценностей. Началось это уже давно, в XVII-XVIII веке усилилось, а в XIX веке эта тенденция стала еще сильнее.
Протоиерей Георгий Ореханов. Фото: Анна Гальперина
В нашей истории получилась очень интересная штука. Когда большевики пришли к власти в 1917 году, они, как это ни странно, хотя сами были настроены очень агрессивно по отношению к Церкви, но некоторые разрушительные процессы «заморозили».
Очень интересно смотреть исторически на эту эволюцию. Я прекрасно помню жизнь в брежневскую эпоху — вторую половину 60-х — 70-е годы. Это пропагандирование моральных ценностей, это школьная жизнь, октябрята, пионеры, книги, которые надо читать, театры, в которые надо ходить. Был некий процесс воспитания. Интересно, что сейчас некие священники даже выступают публично и говорят: «Как хорошо было в советскую эпоху, и как плохо сейчас. Сейчас всё распущено и разнузданно, а в 70-е годы… Наркотиков не было, пьянства повального не было». Но у этих людей был один опыт, а у меня другой. Потому что до математической школы я был в такой школе, в которой было и пьянство, и распущенность. Правда, наркотиков было меньше, хотя и они тоже были.
Не стоит ли Церкви немного смягчить правила
— Я как раз хотел спросить про образ жизни молодого человека в городе. Наверное, он в целом слегка грешный?
— Это зависит от молодого человека.
— Ну, возьмем обычную жизнь. Ты куришь, периодически выпиваешь, может быть, пробуешь наркотики легкие. Ничего ужасного ты не делаешь — просто существуешь в Москве. Таких много среди моих друзей-приятелей, они похожую жизнь ведут — то есть не то что они какие-то алкоголики. Это журналисты, театральные режиссеры, обычные ребята. Есть, например, довольно много молодых людей, которые могут спокойно зайти в бар, выпить, заняться с кем-то сексом до свадьбы, потом в воскресенье пойти на исповедь, рассказать про всё это. И потом так же дальше жить. Я хотел спросить, как вы к этому относитесь?
— Дело в том, что здесь есть разница и градация. Выкурить сигарету — это одно, а иметь отношения до свадьбы — это другое, это тяжелый грех, причем так считает не только Церковь. Вообще, все традиционные культуры так это воспринимали до определенного момента. Если вы среди мусульман окажетесь или среди индийцев, они в традиционных сообществах точно так же это всё будут воспринимать. Проблема в том, что, с одной стороны, это проблема Церкви, что она людям не объяснила и эту разницу, и как себя надо вести. С другой стороны, современный человек из жизни устраивает такой микс — ему всё можно. Я про курение вообще не говорю, я не считаю, что это какое-то особое прегрешение. Но какие-то другие вещи — я их себе позволю, а завтра пойду в церковь, мне все равно батюшка эти грехи отпустит.
Зачем ты тогда пришел в церковь, спрашивается? Ведь ты в церковь пришел, для того чтобы как-то изменить свой стиль жизни, стать другим человеком, а ты же им не становишься. Ты сам себе придумал такую жизнь, в которой тебе можно всё, что ты хочешь.
Отец Георгий с молодежью. Фото: Sergey Pronin / Facebook
— Можно сказать, что поход в церковь немножко замещает поход к психологу.
— Мне вот что непонятно. Я тогда отвечу вопросом на вопрос. Если я могу себе это позволить, почему я не могу себе позволить прийти в универмаг и украсть там продукты?
— Вы же говорите, что есть градация грехов.
— Она есть для человека, который живет в Церкви. Давайте возьмем вашего гипотетического театрального режиссера, он это всё может себе позволить. Почему он не может себе позволить украсть продукты?
— Я бы ответил так, что от того, что он украдет продукты, может кто-то еще пострадать, кроме него.
— Кто?
— Кассир, гипотетически. А от отношений до свадьбы никакого прямого урона никому не будет.
— Будет.
— Почему?
— Потому что он сейчас так ведет себя с девушкой, потом он ее бросит, и она получит очень негативный опыт. Мы не знаем, как этот опыт дальше скажется на ее жизни, сможет ли она создать семью, будет ли она так же жить дальше с другими молодыми людьми. Ведь жизнь — это очень сложная вещь, и каждый поступок и слово оказывает очень большое влияние на человека. Это истина — этому учили, между прочим, на психфаке — каждое действие важно. Например, то, что мы с вами сейчас встретились — из этой комнаты мы выйдем совсем другими — и вы, и я. Мы обогатились новым опытом, хотя мы просто час разговариваем. Когда мы говорим о таких серьезных вещах, как отношения между юношей и девушкой, или наркотиках, как же можно считать, что это вещи легкие, которые не оказывают влияния на жизнь?
Отец Георгий с молодежью. Фото: Sergey Pronin / Facebook
— Я понял. Вы думаете, что в современных реалиях это возможно?
— Что?
— Я всё думаю про отношения до свадьбы. Я сам не очень религиозный человек, но мне все-таки кажется, что в этом нет ничего ужасного. Так уж оно сложилось. Но у меня есть достаточно религиозные приятели из религиозных семей — они соблюдают пост, часто ходят в церковь, даже для них в этом нет никакого табу…
— Понятно. Весь вопрос заключается в том, в чем смысл их религиозности. Вот в чем он? Потому что христианская религиозность, если говорить так — это жизнь со Христом.
Что самое главное в христианстве? Это то, что ты однажды в жизни встретил Христа, Он стал для тебя реальностью, а это означает в первую очередь, что твоя жизнь меняется, она становится другой. Поэтому всё, что с тобой происходит отныне, ты меряешь своими отношениями со Христом. Наша главная христианская книга — это Евангелие. В Евангелии на этот счет содержится совершенно определенное предписание. Поэтому если эти молодые люди считают, что ничего плохого они не делают, это значит, что с христианством они, по сути, не знакомы. Для них христианство превращается именно в совершение каких-то действий, которые, по сути, являются бессмысленными. Это ведь то же самое, как я сегодня соблюдаю пост, а завтра иду на войну и убиваю людей. Зачем тогда соблюдать пост?
— Нет, как раз вопрос в глобальной секуляризации, о которой вы говорили. Вам не кажется, что, может быть, Церкви имеет смысл немного смягчить правила?
— В Церкви и так многие правила смягчены до предела. Мне трудно представить себе московского священника, к которому вы придете на исповедь и скажете: «Я курю». А он вам в ответ: «Павел, пошел вон отсюда, мерзавец! Ах ты, грешник! Ты в геенне огненной гореть будешь!» Ничего такого уже невозможно. Почему так? Я лично считаю, что курение — это очень плохо из-за вреда здоровью. Недавно я прочитал статью — вы знаете, что курящие люди болеют раком в два раза чаще, чем люди, которые наследовали это по ДНК? Поэтому я бы в первую очередь это объяснял.
Но задача Церкви заключается не в том, чтобы выгнать из храма грешника. Она заключается в том, чтобы сделать грешника меньшим грешником.
Я помню прекрасно 80-е годы, когда мы еще начинали ходить в церковь — там были такие женщины, их называли православные ведьмы. Они могли быть очень самоотверженными старушками по-своему, но порой они вели себя совершенно дико, могли на тебя наорать.
— Кто это были?
— Такие старушки. Дело в том, что в советскую эпоху категорически не приветствовалось присутствие в храме молодых людей. Сразу начиналось выяснение по линии учебы, по линии работы: вас в храме видели, что вы там делали?
— Не со стороны Церкви, а со стороны партии?
— Естественно, органов соответствующих. Поэтому в церкви в основном присутствовали пожилые женщины с невысоким уровнем образования, которые себя так вели. Конечно, они просто распугивали людей. Сейчас ситуация за 30 лет очень сильно изменилась. Почему она изменилась? Потому что все нормальные священники понимают, что они должны принимать каждого человека с любовью, какие бы он грехи ни совершал. Любой человек может заблуждаться и совершать большие и маленькие ошибки, но ты для того и священник, чтобы помогать.
Фото: Sergey Pronin / Facebook
Если хотите, я вам еще одну историю расскажу, чтобы разнообразить нашу беседу. Знаете ли вы фильм «Остров»? Когда он только вышел, мы устроили в университете большую дискуссию о нем, причем очень большую — там собралось больше ста студентов. Все очень оживленные — всё продолжалось часа три или четыре. Я помню тогда, что выступил с критикой этого фильма — не помню уже, с какой именно. На этой дискуссии присутствовал один молодой человек, который тогда трудился в Донском монастыре. И в этом монастыре тогда служил один совершенно замечательный человек, мой древний знакомый монах.
Этот молодой человек пошел к этому монаху и на меня нажаловался. Я сижу дома, 12 часов ночи, очень хочется спать, завтра вставать очень рано. И тут звонок. Я снимаю трубку, и голос говорит: «Юра, как тебе не стыдно?» «Что такое?» — «Ты сегодня такую чепуху говорил. Вы фильм «Остров» обсуждали, ты такую чепуху говорил, мне всё передали». — «Что тебе не понравилось?» (Мы с ним на ты, хотя он старше меня на 30 лет.) — «Ты пойми, ты же не понимаешь главный смысл этого фильма». — «Не понимаю. Объясни мне». — «Представь, человек совершил страшное преступление — под влиянием страха убил своего самого близкого друга». Помните, сержанта? Потом он осознает всё это и всю жизнь свою проводит где? На куче угля. И молит Бога, чтобы Бог ему этот грех простил. Дальше вы помните? Друг возвращается, герой Мамонова его узнает и понимает, что всё это время он был жив. И если вы помните, он даже исцеляет его бесноватую дочь. И в этот момент он понимает, что Бог услышал его молитвы, потому что он послал ему этого контр-адмирала, чтобы снять с него всю тяжесть греха. И мой друг говорит: «Ты пойми, что многие молодые люди находятся именно в этом состоянии. Среди них есть совершенно оголтелые наркоманы, которые и не знают, куда им идти. Этот фильм показывает им, что, если они со своей кучи угля или мусора начнут молить Бога о прощении, Бог их обязательно услышит. В этом главный смысл фильма. Ты должен это понимать и молодым людям это объяснять».
Это для меня был большой урок, потому что я в таком ракурсе совершенно этот фильм не воспринимал.
— Вернусь еще раз к теме отношений между молодыми людьми — она меня все же очень интересует. Грех это или не грех?
— Это та норма, которая в современном обществе уже воспринимается как нечто нормальное.
— Да, и поэтому сложно в этом увидеть какой-то грех.
— Поэтому у нас семьи уже практически не существует. Именно поэтому.
— Ну, да. Но все же в этом можно найти и какие-то хорошие вещи. Если 200 лет назад ты оказывался в браке, то всё — от свадьбы и до гробовой доски вы вместе, неважно насколько это здоровые отношения. А сейчас у тебя есть возможность находить более подходящих людей.
— Да, и прожить с девушкой два месяца, а потом и это разорвать. А потом тебе кто-то еще понравился и вперед. Что это за жизнь?
— А что в этом плохого?
— Зачем тебе семья нужна?
— Если всем комфортно в этих отношениях, которые длятся два месяца, потом комфортно в следующих — почему бы и нет?
— Я уверен в том, что всё самое лучшее в жизни мы получаем из настоящей семьи.
С семьей
— Но если это просто один из вариантов поиска этой самой семьи? Не всем же так везет, что ты встречаешь какого-то человека и сразу понимаешь, что ты с ним готов рожать детей и вместе проводить жизнь. Это очень небольшая вероятность.
— Небольшая, но дело в том, что поиск спутника жизни можно вести по-другому. Я не знаю, может быть, это вам покажется каким-то наивным, несовременным, вы встретили девушку, которая вам нравится. Зачем сразу с ней в постель ложиться? Вот мне что непонятно. Дружите, узнавайте друг друга. Создание семьи — это очень сложный процесс, очень сложный. Но настоящая семья, если вам такие семьи были в жизни известны, это же нечто потрясающее. Это настолько прекрасно, что ради этого стоит потрудиться.
Ровесник века
— Хотел я вам еще задать два коротких вопроса про Толстого. Буквально сегодня я слушал вашу лекцию о нем на «Арзамасе». Хотел спросить — вы столько написали на эту тему, есть ли какие-то вещи, которые вы еще не успели изучить?
— Конечно, потому что Толстой — это человек, при всех странных чертах личности, человек выдающийся.
— Вы ему симпатизируете?
— Нет. Меня часто спрашивают: почему я тогда этим занимаюсь, если он мне не симпатичен? Потому что эпоха, в которой формировалась его личность — очень интересная эпоха. Он же, можно сказать, современник, ровесник XIX века — хотя он родился в 1828 году, но все-таки со сдвигом он ровесник века.
Всё, что в XIX веке происходило в России и в мире, в той или иной степени отразилось в Толстом, как и в Достоевском — эти две фигуры в русской культуре были как губки, они в себя всё впитали. Поэтому у меня на самом деле есть мечта написать книгу «Толстой и Достоевский». Но совершенно нет времени.
— Что вы думаете о его духовных поисках?
— Я вам отвечу так — он мне очень интересен в своих поисках, но он не близок мне совсем в результатах своих поисков. Философ Бердяев сказал очень точно, что Толстой, как большевики — правильно ставит вопросы, но неправильно на них отвечает. В итоге, к чему он пришел в своей жизни? Финал его жизни позитивный, негативный, оптимистический — что в нем?
Он очень умный человек. Но его нельзя оценивать по отдельным удачным высказываниям, его надо оценивать целиком.