Гадание на исторической гуще. Историк Михаил Кром — о повышенном интересе к прошлому

8 Дек

Подписывайтесь на наш подкаст:

История как вдохновение и утешение

— У нас в последние годы все больше становится людей, любящих порассуждать об истории на YouTube и других платформах. С чем связан общественный интерес к истории и стоит ли ему радоваться?

— История — такое поле, на котором всегда много игроков. Это не только профессиональные историки, но и журналисты, политики, блогеры, поскольку, в отличие от физики, история затрагивает мировоззрение. А уж в кризисные периоды люди тем более интересуются историей, ожесточенно спорят, ищут в ней привычный расклад — «свои» против «чужих». 

Не знаю, радоваться ли этому. Ницше вот говорил о вреде чрезмерного присутствия истории в настоящей жизни. У профессионалов, конечно, другое отношение к прошлому, но мы не можем контролировать общественный интерес и тем более его запрещать. 

— Может быть, повышенный интерес к истории — это причина кризиса, а не результат?

— Скорее симптом. Если проект будущего утерян и не совсем понятно, что дальше, люди охотнее погружаются в прошлое и ищут идеалы там. Я не считаю, что кризис проистекает из повышенного интереса к прошлому. Это уж было бы слишком смелое утверждение. 

Например, в начале XIX века, на фоне общественного подъема во время войны с Наполеоном, очень модной стала эпоха Смуты, в которой видели некое пробуждение, народный подвиг. В напряженных моментах в истории можно искать вдохновения и утешения: спаслись же 300 лет назад — значит, спасемся и сейчас. 

Не практики, а исследователи

— В истории можно найти ответы на вопросы, стоящие перед нами сегодня, или это утопия?

— Их в любом случае будут искать. Что у людей есть, кроме прошлого? Они не могут заглянуть в будущее, сколько ни пытаются. На примере текущих событий мы видим, что с прогнозами ошиблись все. Слава Богу, историки ничего не предсказывают, не наша задача. Этим занимаются политологи, причем каждый раз ошибаются, но их слушают снова и снова, потому что уж очень хочется знать, что будет. 

Так вот, прошлое — это единственное, что у нас есть. Хоть какая-то данность, хоть какая-то определенность, и конечно, там ищут аналогий. И говорят, что сейчас у нас, как во время Крымской войны, 1855 или 1854 год.

Константин Филиппов. Из серии картин севастопольской обороны. Калужский областной музей.

Хотя нет, постойте, это больше похоже на времена русско-японской войны 1904–1905-го. А может быть, это уже 1916 год, канун революции 1917 года? И так далее.

Кажется, что если какие-то сходства есть, то будет такой же результат. Конечно, это очень наивно, ничего не повторяется. Но люди очень любят такие параллели, ищут сценарии в былом. 

— Имеет смысл ретроспективный взгляд на историю с попыткой извлечения опыта, чтобы не повторять ошибок? 

— Историк изучает прошлое, чтобы понять, как оно там все происходило, но не пытается этот опыт применить. Мы не практики, а исследователи. Это два разных пути. Это марксисты считали, что изучать мало, надо изменять жизнь. 

История, действительно, кажется зеркалом, где что-то отражается, но это отражение мы во многом конструируем сами.

Поэтому, с точки зрения историка, это все странные игры. Но я понимаю людей, которые пытаются найти для себя надежду или утешение. 

Другие науки типа политологии пытаются выводить из истории какие-то рецепты, пишут какие-то рекомендации для политиков, как избежать каких-то негативных сценариев. В принципе, это нормальное занятие, но абсолютно не историческое, потому что оно про технологию, а история — не технологическая дисциплина. 

Есть еще один аспект: исторические параллели задают какую-то детерминанту и снимают с нас ответственность.

Интерес к истории мешает реальности

— Так было и будет, не надо пытаться что-то изменить?

— Да, есть путь, который мы то ли выбираем, то ли он за нас уже кем-то выбран, и мы по нему идем. Очень хочется угадать, куда этот путь ведет, но при этом можно ничего особо не делать, потому что все уже предопределено.

А вот если считать, что от нас кое-что все же зависит, тогда в гадании на исторической гуще нет никакого смысла. 

Поэтому я считаю, что Ницше был прав: болезненный интерес к истории мешает жить в реальности. В нее стоит вглядываться только для извлечения моральных уроков. Есть какие-то памятники злодейства, о которых надо помнить всегда.

— То есть, с этической точки зрения, она может быть рассматриваема как некое практическое руководство к действию?

— Ну конечно, так на нее всегда и смотрели. «Historia est magistra vitae» — «история — учитель жизни», как говорил Цицерон. Это был сборник нравоучительных сюжетов, готовых примеров для тех же правителей. Так продолжалось до начала XIX века, пока Гегель не сказал, что история никого ничему не учит, после чего множество авторов обыгрывали эту мысль на разные лады.

— Есть ли у профессионального историка ответственность перед обществом? Вдруг он даст интерпретацию, которая будет неверно прочитана? Говорят, Гете обвиняли за то, что он описал в «Страданиях юного Вертера» самоубийство.

— Не будем преувеличивать влияние профессиональных историков. Мы на Гете никак не тянем, у нас меньше читателей. Профессиональные авторы пишут в основном друг для друга, они не одиночки, как, скажем, Карамзин. А ответственность, как у любого профессионала, во-первых, перед собой, во-вторых, перед коллегами, в-третьих, перед немногочисленными читателями или слушателями, которым наши специфические темы как-то интересны. Есть хорошее английское выражение «to the best of my knowledge» — я думаю, это точная формулировка. 

Почему о фактах спорят только любители

— А как же ответственность за верное изложение фактов и их оценку?

— Для историка факт — не более чем ориентир, это никакая не цель познания. О фактах спорят в основном любители, включая некоторых высокопоставленных политиков, они прямо обожают прибивать их гвоздями. На самом деле это не более чем дорожная разметка, линии, которые пересекать нельзя. Сказать, что Кутузов жил не тогда-то, а тогда-то, что не он командовал на Бородинском поле — это фактическая ошибка. 

Факт — это то, по поводу чего на сегодняшний день существует бесспорный профессиональный консенсус. Тут и обсуждать нечего. Какой там король, когда царствовал, кто был его отец, и чей он был внук — все это можно посмотреть в интернете или снять с полки справочник. У меня дома их много.

Карл Кольман. «Восстание декабристов на Сенатской площади»

О тех же декабристах мы можем сказать, что их восстание произошло 14 декабря 1825 года. Это — факт. А дальше мы попадаем в поле оценок: они отвратительные бунтовщики или молодцы, герои и так далее? 

Но и оценки занимают тридесятое место в нашей работе. Кто был хороший, кто был плохой? Наивно думать, что здесь у нас есть какое-то преимущество. «Вы знаете, Ленин все-таки молодец!» Или: «Сталин — что-то в нем есть». Такого хотят от историков любители. Им не только кажется, что можно дать какую-то окончательную оценку, но что, более того, ради этого все и делается.

— Факты не важны, оценки не важны, в чем тогда суть работы историка? 

— Я для себя сформулировал так: история — это наука о разнообразии человеческого опыта, а историк — существо, которое удивляется и радуется этому разнообразию. 

Меньше всего история похожа на выведение формулы, поиск каких-то железных закономерностей. Есть такое известное клише — «история непредсказуема». Но отчасти это так. Принципиальной грани между прошлым и настоящим нет. То, что происходило много веков назад, по-прежнему может преподносить сюрпризы, когда обнаружились новые документы или была расшифрована какая-нибудь надпись в храме на стене. Я уже не говорю про берестяные грамоты — их находят практически каждый год. Это такие вот окошки в древнюю жизнь людей, и она неисчерпаема. 

Берестяная грамота новгородского мальчика Онфима

Наивно думать, что мы все понимаем про наших современников только потому, что живем с ними в одно время. Но и про предков мы обязательно будем узнавать что-то новое. Поэтому историки продолжают увлеченно изучать минувшие столетия. Ничто не окончательно, на всех делянках кипит работа. 

Профессиональные историки часто спрашивают друг у друга: «Что нового в вашей области?» В этом отношении мы от физиков ничем не отличаемся. Новости есть всегда. Пересматриваются прежние оценки, появляются новые концепции, обнаруживаются новые рукописи. То, что нам действительно интересно, — открывать новые тенденции и явления, устанавливать новую связь и тому подобное. Это бесконечная работа, она идет по любой эпохе.

«Прошлое — это чужая страна»

— Есть ли какие-то эпохи, которые вы, историки, любите больше других?

— Выдающийся историк XIX века, Леопольд фон Ранке, говорил, что все эпохи одинаково угодны Господу. Он имел в виду, что ценность эпохи в ней самой, а не в том, что из нее в дальнейшем выйдет. 

Многие дисциплины интересуются прошлым, но для них это какой-то предбанник, прихожая, которая ведет к настоящему. Прошлое как таковое их не интересует. И лишь историк может самозабвенно заниматься каким-то далеким временем. Или не очень далеким — неважно. Никому из коллег не придет в голову сказать ему: «Что-то вы не тем периодом занялись». Разве что в советское время, когда пытались идеологически контролировать любую область познания. 

— Но заниматься архаическими периодами все же сложнее, требуется как минимум знание древних языков. К тому же предмет исследования слишком далек от опыта исследователя. 

— Один из девизов историков звучит так: «Прошлое — это чужая страна».

Нет, это путешествие во времени, как путешествие в пространстве. Нельзя пытаться перенести сегодняшние злобу дня и представления на то, что ты изучаешь. Их нужно оставить при входе, а это требует многих лет погружения. 

Историк — посол времени, которое он изучает. Он несет весть про другую эпоху, потому что нашим современникам иногда трудно понять даже то, что было 50 лет назад. Это требует перевода, расшифровки. И в этом смысле интерпретация, про которую вы спрашивали, очень важна.

Но историк — все равно человек своего времени, он не может перестать быть собой. Поэтому изучение прошлого — это сложный диалог с предыдущими эпохами, и в этом — ответственность историка. 

История непредсказуема

— Приведите пример изменения общепринятой концепции в вашей области? 

— Огромная тема: образование Русского государства. В любом учебнике излагается перелицованная версия, придуманная русскими книжниками в XV веке — так называемое «собирание русских земель». Это очень популярная тема, которая в разные времена оправдывала захватнические войны. Мы точно знаем, что впервые она появляется в «Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского». И там его дед, Иван Калита, назван «собрателем» — именно так — земли русской. Эта формула оказалась очень запоминающейся, она пошла гулять по всяким историческим сочинениям до XIX века и дальше. Именно это считалось некоей формулой образования государства.

Сейчас мы на это смотрим иначе. Процесс образования государства датируется с Ивана III и связывается с изменениями в идеологии, с рождением новых институтов — в первую очередь, суверенитета. Я писал об этом в моей книге «Рождение государства».

Конечно, не все историки согласны, они спорят со своими предшественниками и с коллегами, но это пример того, как старые концепции вытесняются новыми.

— Так что, не собирались русские земли? Нас обманывали?

— Просто рождение государства и собирание земель — это разные процессы. Пока существовала ордынская зависимость, невозможно было ничего собирать, верховным правителем все равно оставался хан. Кому пожелает, тому и даст ярлык.

Изменения стали возможны, когда Орда ослабла, в середине — второй половине XIV века. В конце XIV века она была разгромлена не Русью, а среднеазиатским жестоким правителем Тимуром — или Тамерланом — чье нашествие нанесло по Орде сокрушительный удар. Она распалась на части, и еще 100 лет русские земли находились с ней в новых отношениях. Не как при Батые, с абсолютной зависимостью и рабской покорностью, а скорее в отношениях вассала и его сеньора. А вассал часто воевал против своего сеньора. 

Кстати, правители Крыма были потомками ордынских ханов, а само Крымское ханство просуществовало до Екатерины II, до конца XVIII века.

Ничто в истории не проходит бесследно.

Словом, для меня ключевой момент образования Русского государства — это обретение суверенитета, полной независимости, что случилось при Иване III. Вроде простая мысль, но раньше она мало кому приходила в голову.

— Можно ли ожидать, что концепция в учебниках будет подвергнута пересмотру?

— Я очень надеюсь на это, потому что в учебниках очень-очень старая схема, которая воспроизводилась веками. Она идеологически удобна, но не согласуется с теми историческими данными, которые у нас есть. 

Это только один пример того, как в истории происходит постоянный пересмотр. Есть новые темы. Я надеюсь написать работу о клиентских отношениях, неформальном покровительстве, которое, оказывается, процветало в допетровской Руси. Об этом никто ничего не знает.

История действительно непредсказуема. Вся наша жизнь полна загадок, и прошлое тоже. Почему нет?

— А вот обвинят вас в искажении истории. Что будете делать?

— Да, некоторые темы становятся опасными. Такой явно стала история Великой Отечественной войны. О ней очень много написано, но я не знаю, когда мы наконец дождемся полной, подробной, обстоятельной истории Великой Отечественной войны. 

Михаил Кром

Я занимаюсь совершенно другой эпохой, но есть коллеги, которые занимаются историей Великой Отечественной, и здесь очень много всего предстоит открыть. Вы еще не раз ахнете и удивитесь, потому что история этой войны не то что непредсказуема, но во многом полна загадок, пора уже сбивать эти замки и выводить эту довольно давнюю историю, которой уже 70 лет, из зоны политики. 

— А это реально ­— полностью вывести историю из зоны политики?

— В каждой стране есть свои исторические болевые точки. Более того, в разных странах приняты так называемые мемориальные законы. Грозят наказанием за отрицание Холокоста, отрицание геноцида, еще что-то. Это попытка вмешиваться в мировоззрение людей, приказать им думать так, а не иначе. 

Кто отрицает Холокост — добро пожаловать в суд, вам предъявят документы, фотографии, кинопленки. В любом непредвзятом суде можно будет установить истину, что уже делалось не раз. Зачем бояться правды? Я считаю вредным законодательно регулировать постижение прошлого. Это ведет к очередным искажениям и запретам.