Вместо предисловия
У меня много Германий. Или так: у моей Германии много ликов. Одна – Германия моего детства. Она пахнет прошлым, как старинные дома в боннском Südstadt запахами профессорских квартир в центре Москвы, тех, что с лепниной на высоких потолках, массивными резными столами, обтянутыми зеленым сукном или кожей, деревянными дверьми, выкрашенными белой краской. Эта Германия – моя бабушка.
Бонн. Старый город
Каникулы, я ленюсь делать домашнее задание на лето и всякий раз слышу уже выученное наизусть: «Morgen, morgen, nur nicht heute, sagen alle, faulen Leute. Ты помнишь, что это значит?» Да, помню: «Завтра, завтра, не сегодня, все лентяи говорят».
Я откладываю любимого Гоголя, антикварное издание с литографиями, эту книгу дедушка мальчиком купил на первый свой заработок, и плетусь читать «то, что задали». Вечерние сумерки на даче, бабушка размеренно декламирует по-немецки Гейне наизусть: «Ich weiß nicht, was soll es bedeuten…», и я так живо представляю себе туманные берега Рейна, сидящую на скале Лореляй. Она золотым гребнем расчесывает свои, наверное, тоже золотые волосы и поет дивную песню, eine wundersame Melodei. В детстве Лореляй не кажется мне страшной, скорее загадочной и маняще прекрасной. Иногда бабушка зовет меня Fräulein, и это звучит так диковинно.
Германия – это с детства любимая немецкая литература, всегда окутанная тайной, часто – тайной зла, свидетельствует о его реальном существовании в нашем мире. И это не только легенда о продавшем душу диаволу Фаусте. Я отчетливо помню свое детское оцепенение при чтении поэмы «Лесной царь» Жуковского (его передал Шуберт в своем «Erlkoenig»): «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?», когда с каждой строчкой ужас нарастает, а ты всё ждешь, что спасение придет, а тут: «Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул… Родимый, лесной царь со мной говорит… Родимый, лесной царь нас хочет догнать, уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать». Спасение не приходит, зло торжествует: «Ездок доскакал… В руках его мертвый младенец лежал».
Другое стихотворение я выписала на обложке школьной тетрадки. Это был Гейне: «Sie liebten sich beide, doch keiner wollt’ es dem andern gestehn» и перевод Лермонтова: «Они любили друг друга так долго и нежно». Я помню, как в старших классах пыталась разгадать этот текст, а именно, почему после смерти они не узнали друг друга, если любовь вечна? И тут опять звучал немецкий голос рока. А сказки! Взять «Гамельнского крысолова» – из мести увел из города детей и утопил в реке! Тайна реальности присутствия не только добра, но и зла, не только Бога, но и диавола, выползала из самых недр немецкого мироощущения.
Германия – это и дорогие сердцу Бетховен, и Бах, о которых кто-то так точно заметил, что первый говорит с Богом, а со вторым говорит Бог, это мятущийся романтик Шуман, с его песнями «Зимнего пути» и экспромтами. Все они серьезно смотрят на меня с больших портретов в Большом зале консерватории, которые я, маленькая, разглядываю бесконечно долгими концертами.
Шуберт. «Лесной царь». Старинная открытка
А еще это слова, слова, слова… Да, Петербург стал Ленинградом, но Петергоф, Кронштадт, Шлиссельбург остались. Остались егери и юнги, вальдшнепы и курорты, вафли и глинтвейн. Осталась Екатерина Великая и немцы на русском престоле, в российской армии и науке. Осталось полушутливое отношение к немецким гувернанткам, они коверкают русские слова и педантичны до чрезмерности.
И даже в «Царской невесте», что идет в Большом, зелья готовит немчин Бомелий, царский лекарь, алхимик, мелкодушный злодей, погубивший Марфу, а вернувшийся с Неметчины Иван Лыков, на просьбу Малюты рассказать, «как за морем живут?», поет: «Иное всё, и люди, и земля… А горы там такие высокие… А города большие-пребольшие… А кони все в узорных чепраках и в длинных перьях…».
С Германией благодаря Екатерине и приехавшим вслед за ней гвардией аптекарей, крестьян, механиков, учителей… у нас вековая связь. И в детстве мы все разучивали «Немецкую песенку» из «Детского альбома» Чайковского и «К Элизе» Бетховена. Читали про дикарку Асю (а ведь история Аси разворачивалась в «городке З., в двух верстах от Рейна», то есть в Зинцинге), декламировали строки о Ленском, привезшем из «Германии туманной» «вольнолюбивые мечты, дух пылкий и довольно странный», ее «учености плоды», переживали с Пастернаком его первое любовное объяснение в Марбурге, когда «плыла черепица, и полдень смотрел, не смаргивая на кровли».
Германия для русской культуры была словно Царское Село для Петербурга – место, куда всегда можно убежать от столичной суеты. Так и делали Жуковский, Тургенев (он восторгался Германией и писал: «Я не считаю себя больше русским, скорее немцем. И этим я горжусь»), Достоевский, Толстой, Гоголь, Гагарин, Вяземский, всех не перечесть.
Германия была родной, знакомой, вписанной в сознание и пространство через музыку, литературу. А еще через быт. Дедушка, брат бабушки, долго работал в Германии сразу после войны. Это из Германии он привез удобные книжные полки, с дверцами на колесиках, они стоят у нас на даче, с книжками на немецком языке. И самый лучший дамский немецкий велосипед без рамы, и швейную машинку Zinger, и немецкое пианино, фотоаппарат «Практика», и часы с кукушкой, и сказочной красоты елочные украшения… Весь дом в Москве и дача тоже заполнены предметами из старой Германии.
А в 80-е в Лейпциге работал папа и рассказывал о концертах в Гевандхаузе и Веймаре, городе Листа, Шиллера и Гете.
Такой была Германия моего детства. И всегда было ясно, что Германия для нас – это не Англия и не Италия. С Германией мы связаны кровно. Германия так долго жила в нас, что стала частью нас. Лучше поняв ее, мы лучше поймем себя.
Совсем другая – Германия моей юности, начала девяностых. Ее вкус – словно пьянящий ветер на зимнем Кипре, ты вырвался из морозной Москвы в тепло, цветущий миндаль и море. Ее вкус – вкус свободы. Ее хочется вдыхать и вдыхать. К нам она еще не пришла.
Я, школьница, еду к друзьям в Бонн. Здесь можно купить «The Hobbit» на английском языке, сесть на машину и уехать в Мадрид. Schwarzwald, замки Баварии, Франция, Испания… границ нет! Велосипедные дорожки проложены посреди буколических пейзажей, ежевику мы обгладываем прямо с кустов, на улицах повсюду встречаем вырвавшихся «на волю» и исполненных надежд на будущее, конечно, светлое (где они теперь? Я больше не встречаю их на улицах Бонна), немцев из уже бывшего Советского Союза и бродячих русских музыкантов.
А еще здесь бывают распродажи, невиданное тогда дело! В кирхе возле нашего дома распродавали библиотеку, за 3-5 марок можно было купить немецкую классику, альбомы по истории искусства, книги по городам мира. Вот эта Германия была образом, так казалось тогда, модели радостного, безбедного, стабильного существования для людей, поэтому и устремились сюда многие. Для себя я не представляла и не представляю этого возможным.
1991 год. Помню наш разговор на кухне, нет, не московской, а здесь, в пригородах Бонна, с отцом уехавшего семейства: «Я не знаю, что завтра будет в России, я отвечаю за семью, здесь я уверен в завтрашнем дне». Я, школьница, ему отвечала дерзко: «Нельзя уезжать с Родины навсегда, да, сейчас трудно, но это наша Родина».
С того разговора прошло более 20 лет, я уже знаю, что есть люди, которым здесь лучше, но для меня так и осталось: «Ни покоя, ни воли нет без Родины». Это из «Дворянского гнезда». Там точно показаны эти два взгляда на Россию, существующие и поныне. Жена: «И Россию такую ты выдумал, ты не будешь счастлив в России». Лаврецкий: «Меня не занимало, на самом деле она такая или я ее выдумал, но такой я ее видел, чувствовал, любил». Вот близки они мне по жизни, эти чудаки лаврецкие, чацкие, левины…
Невероятно искренне покаяние перед русскими. Мне 15 лет. Меня отправили на экскурсию выходного дня за 25 марок, это дешево, туда ездят немецкие пенсионеры, смотрят пару замков, садятся в ресторанчик, где их кормят и раздают подарки. Во время обеда старики подходят ко мне и так трогательно просят прощения за то, что воевали против русских, я начинаю плакать…
После поступления в университет мне открылась Германия золотого века классической филологии. Автор истории Рима Моммзен, Пауль и Виссова, составившие словарь древностей, откопавший микенскую цивилизацию Шлиман, Дельгер, Крумбахер, Бек… Все они почивали на лаврах в пантеоне моего воображения, а раздобыть на летней практике в Греции рыжие томики Тойбнера с изданиями классиков античности казалось пределом мечтаний.
Вид на Боннский университет из Музея античности
Уже скоро год, как я живу в Германии, работаю в Боннском университете. В сегодняшней Германии многое стало для меня чужим и не находит отклика узнавания в душе. Перегибы в политике покаяния за гитлеровские злодеяния привели к тому, что страну наводнили люди, зачастую чуждые ее духу. И только уезжая в деревни на Мозеле, или в Альпы, или курортные Бадены, я обретаю прежнюю, патриархальную Германию.
В Гамбурге я слышала, как юноша-иностранец на ломаном немецком объяснял немцу, что жизнь коротка и надо получить от нее всё здесь и сейчас. Особенно ясно это прозвучало на Steindamm’е, на «дне», в самом злачном квартале города, с игорными домами, уличными женщинами, наркотиками. Вот такой менталитет пришел сегодня в Германию! Конечно, не он определяет характер Германии, а ее история, музыка, литература, пейзажи, язык. Но невольно я сравниваю «тогда» и «теперь» и никак не могу встроиться в модель современной Германии. А кроме того, хотя я знаю, что еще год, и я вернусь, но разделяю опыт эмиграции, мне тяжело дается разлука с Родиной.
И всё чаще я вспоминаю слова матушки Домники. Октябрьский теплый и уже очень поздний вечер в Москве, в Зачатьевском монастыре. Матушка Иулиания, матушка Домника из Екатеринбурга, сестры – мы стоим во дворе, я сетую на то, что надолго уезжаю в Германию. А матушка Домника утешает: «Будет тяжело на душе, знай, что там есть Бухендорф и матушка Мария».
Бухендорф: возвращение к себе
И вот с моими близкими мы едем в Бухендорф. Это маленькая баварская деревня под Мюнхеном, патриархальная, с добротными хозяйствами, яркими розами и петуниями в палисадниках. Бавария по сей день хранит дух благочестия, и даже люди приветствуют друг друга: «Gruess Gott» («Благословит Бог»). Именно сюда 10 лет тому назад пришли первые православные сестры. Землю им предоставили в аренду на 99 лет католики, иконостас для храма был пожертвован с императорской дачи Александра Второго в Финляндии. В выборе небесной покровительницы не сомневались: назвали обитель в честь святой, соединившей Германию и Россию принцессы Гессен-Дармштадтской, Великой княгини Елизаветы Феодоровны. Сестры собрались из России, Германии, Латвии, Сербии. Они занимаются переводами, рукодельничают, переплетают книги, проводят летние лагеря для девочек. Но главное их послушание – участие в ежедневных богослужениях.
Начинается вечерня. Мы заходим в храм: сестры поют тихо и молитвенно, в конце службы не расходятся, пока не положат поклоны перед каждой иконой в храме. А ты…ты чувствуешь, как обнуляются все твои «профили», оставшись один на один с Богом и своей совестью. Словно путник, покрытый дорожной пылью, ты окунаешься в источник родниковой воды и выходишь из него обновленным.
После службы скромная трапеза. Сейчас Петровки и на столе – вареные овощи, слабый чай. Умеренность не только в еде, но и во всем – в убранстве храма, игуменских покоев, келий, в облачениях, образе жизни (пользоваться интернетом не разрешается) – отличительная черта русских монастырей на Западе. Монастырский быт устроен предельно просто и лишен всяких внешних излишеств. Это сразу бросается в глаза, потому что сильно контрастирует с экономически благополучной и комфортной жизнью европейцев в миру. «Мир» остается за порогом обители. После трапезы сестра-благочинная показывает нам комнаты и предупреждает: «В 4 утра било к заутрене».
От переполняющих нас эмоций мы долго не можем уснуть. Окна выходят в сад, там чудно поют птицы, и на душе разливается сельский покой, неведомый жителям больших городов. Я думаю о том, какое чудо, что есть Бухендорф в Германии. При всей неустроенности жизни, в России обитает Бог, и эта атмосфера присутствия Бога дает силу. Повсюду – монастыри и храмы. Они вписаны в пространство нашей страны. Если сегодня ты в храме не был, ты его видел, проходил мимо, проезжал на автомобиле. Для Германии православный храм – роскошь. Приобретая блага материальные и карьерные, мы, русские, приехавшие сюда, лишаемся этой духовной опоры. Комфорт и относительная стабильность выхолащивают душу, в нее закрадывается пустота при всем видимом житейском благополучии. И чтобы встретить Бога, ты едешь за тридевять земель в поисках службы и исповеди. Тебе нужны эти внешние подпорки, иначе скатишься в бездну. Бухендорф – одна из таких надежных опор для русских в Германии (а их здесь три миллиона), верующих, да и тех, кто называет себя неверующим, но приключись беда, знает – есть место, куда можно прийти и быть услышанным и утешенным.
С игуменией Марией у входа в монастырский храм
После литургии игумения Свято-Елисаветинского монастыря, матушка Мария, гречанка, поит нас на дорожку ароматнейшим греческим кофе, а мы поем ей: «Многая лета»! – «Ах ну раз «Многая лета», то вот вам наши розы», – она срывает прямо с колючего куста нежные цветы и дарит их нам! Они радуют нас и в Бонне, наполняя наш дом благоуханием Бухендорфа.
(Продолжение следует)
Фотографии автора, а также из открытых Интернет-источников. Автор благодарит Паломническую службу Берлинско-Германской епархии РПЦЗ (Мюнхен) и Паломническую службу «Марфа и Мария» (Москва) за помощь в организации интервью, а также Наталья Василевич за помощь в работе над материалом.