«Герой пронзает гада» – русские поэты о святом Георгии Победоносце

Иван Бунин

Алисафия

На песок у моря синего
Золотая верба клонится.
Алисафия за братьями
По песку морскому гонится.

– Что ж вы, братья, меня кинули?
Где же это в свете видано?
–Покорись, сестра: ты батюшкой
За морского Змея выдана.

– Воротитесь, братья милые!
Хоть еще раз попрощаемся!
– Не гонись, сестра: мы к мачехе
Поспешаем, ворочаемся.

Золотая верба по ветру
Во все стороны клонилася.
На сырой песок у берега
Алисафия садилася.

Вот и солнце опускается
В огневую зыбь помория,
Вот и видит Алисафия:
Белый конь несет Егория.

Он с коня слезает весело,
Отдает ей повод с плеткою:
– Дай уснуть мне, Алисафия,
Под твоей защитой кроткою.

Лег и спит, и дрогнет с холоду
Алисафия покорная.
Тяжелеет солнце рдяное,
Стала зыбь к закату черная.

Закипела она пеною,
Зашумела, закурчавилась:
– Встань, проснись, Егорий-батюшка!
Шуму на море прибавилось.

Поднялась волна и на берег
Шибко мчит глаза змеиные:
– Ой, проснись, – не медли, суженый,
Ни минуты ни единые!

Он не слышит, спит, покоится.
И заплакала, закрылася
Алисафия – и тяжкая
По щеке слеза скатилася.

И упала на Егория,
На лицо его, как олово.
И вскочил Егорий на ноги
И срубил он Змею голову.

Золотая верба, звездами
Отягченная, склоняется,
С нареченным Алисафия
В Божью церковь собирается.

1912

Николай Гумилев

Видение

Лежал истомленный на ложе болезни
(Что горше, что тягостней ложа болезни?),
И вдруг загорелись усталые очи,
Он видит, он слышит в священном восторге –
Выходят из мрака, выходят из ночи
Святой Пантелеймон и воин Георгий.

Вот речь начинает святой Пантелеймон
(Так сладко, когда говорит Пантелеймон)
– «Бессонны твои покрасневшие вежды,
Пылает и душит твое изголовье,
Но я прикоснусь к тебе краем одежды
И в жилы пролью золотое здоровье». –

И другу вослед выступает Георгий
(Как трубы победы, вещает Георгий)
– «От битв отрекаясь, ты жаждал спасенья,
Но сильного слезы пред Богом неправы,
И Бог не слыхал твоего отреченья,
Ты встанешь заутра, и встанешь для славы». –

И скрылись, как два исчезающих света
(Средь мрака ночного два яркие света),
Растущего дня надвигается шорох,
Вот солнце сверкнуло, и встал истомленный
С надменной улыбкой, с весельем во взорах
И с сердцем, открытым для жизни бездонной.

1912

Георгий Победоносец

Идущие с песней в бой,
Без страха – в свинцовый дождь.
Вас Георгий ведет святой –
Крылатый и мудрый вождь.
Пылающий меч разит
Средь ужаса и огня.
И звонок топот копыт
Его снегового коня…
Он тоже песню поет –
В ней слава и торжество.
И те, кто в битве падет,
Услышат песню его.
Услышат в последний час
Громовый голос побед.
Зрачками тускнеющих глаз
Блеснет немеркнущий свет!

Анна Ахматова

Колыбельная

Далеко в лесу огромном,
Возле синих рек,
Жил с детьми в избушке темной
Бедный дровосек.

Младший сын был ростом с пальчик, –
Как тебя унять,
Спи, мой тихий, спи, мой мальчик,
Я дурная мать.

Долетают редко вести
К нашему крыльцу,
Подарили белый крестик
Твоему отцу.

Было горе, будет горе,
Горю нет конца,
Да хранит святой Егорий
Твоего отца.

1915

Михаил Кузмин

Святой Георгий

(кантата)

 А. М. Кожебаткину

Пеной
Персеев конь
у плоских приморий
белеет, взмылясь…
Георгий!
Слепя, взлетает
облаком снежным,
окрылив Гермесов петаз
и медяные ноги,
Георгий!
Гаргарийских гор эхо
Адонийски вторит
серебра ударам,
чешуи победитель,
Георгий!
Мыться ли вышла царева дочь?
мыть ли белье, портомоя странная?
В небе янтарном вздыбилась ночь.
Загородь с моря плывет туманная.
Как же окованной мыть порты?
Цепи тягчат твое тело нежное…
В гулком безлюдьи морской черноты
плачет царевна, что чайка снежная.
– Прощай, отец родимый,
прощай, родная мать!
По зелени любимой
мне не дано гулять!
И облака на небе
не буду я следить:
мне выпал горький жребий
за город смерть вкусить.
Девичьего укора
не слышать никогда.
Вкушу, вторая Кора,
гранатова плода.
Рожденью Прозерпины
весною дан возврат,
а я, не знав кончины,
схожу в печальный ад!
Боги, во сне ли?
Мерзкий
выползок бездны на плоской мели,
мирней
свернувшейся рыбы
блестит в полумраке чешуйчатой глыбой
змей.
Сонная слюна
медленным ядом
синеет меж редких зубов.
Мягким, сетчатым задом
подымая бескостный хребет,
ползет,
словно оставаясь на месте,
к обреченной невесте.
Руки прикрыть не могут стыд,
стоит,
не в силах охать…
По гаду похоть,
не спеша, как обруч,
проталкивается от головы к хвосту.
Золотой разметался волос,
испуганный голос
по-девьи звенит в темноту:
– Ты думаешь: я – Пасифая,
любовница чудищ?
Я – простая
девушка, не знавшая мужьего ложа,
почти без имени,
даже не Андромеда!
Ну что же!
Жри меня,
жалкая в том победа!
Смерть разжалобить трудно,
царевна, даже Орфею,
а слова непонятны и чудны
змею,
как саранче паруса,
Напрасно твоя коса
золотом мреет,
розою щеки млеют,
и забыла гвоздика свои лепестки
на выгибе девьих уст,
гибель,
костный хруст,
пакостной мякоти чавканье
(ненавистный, думаешь, брак?),
сопенье, хрип и храп,
пенной вонь слюны,
зубов щелк,
и гибель, гибель, гибель
волочет тебе враг!
Вислое брюхо сосцато
поднялось…
– Ослепите, ослепите,
боги, меня!
Обратно возьмите
ужасный разум!
Где вы? где вы?
где ты, Персей?
Спите?
Не слышите бедной девы?!
Нагая, одна,
скована…
Разите разом,
топором,
как овна.
Скорей,
Зевс,
гром!!!
Пепели, пепели!
Как Семела,
пускай пылаю,
но не так,
подло,
беззащитно,
одиноко,
как скот,
дохну!!!
Мягко на грудь вскочила жаба,
лягушечьи-нежная гада лапа…
Пасти вихрь свистный
близкой спицей
колет ухо…
Молчит, нос отвернув
дальше от брюха.
– В вечернем небе широкая птица
реет, – верно, орел.
Между ног бесстыдно и склизко
пополз к спине хвост…
– О-о-о!!!
Богов нет!
Богинь нет!
(Камнем эхо – «нет!»).
Кто-нибудь, кто-нибудь!
Небо, море,
хлыньте, прикройте!
Горе!
Не дайте зверю!
Гад, гад, гад!
Проснитесь!
Слушай, орел,
свидетель единственный,
я верю (гибель – залогом),
верю:
спустится витязь
таинственный,
он же меня спасет.
Молюсь тебе, неведомый,
зову тебя, незнаемый,
спаси меня, трисолнечный,
моря белого белый конник!!!
Аллилуйя, аллилуйя,
помилуй мя.
Глаза завела,
замерла
предсмертно и горько.
Жилы – что струны.
Вдруг
остановился ползучий холод
– откраснела за мысом зорька.
Смерть?
Снова алеет твердь…
(Сердце, как молот,
кузнечным мехом:
тук!)
разгорается свет
сверху, не с горизонта,
сильней, скоро брызнет
смехом.
Свету навстречу встает другая пена понта…
Жизни…
отлетавшей жизни вестник?
Герой моленый?
Змей, деву оставив, пыхает на небо…
Смотрят оба,
как из мокрого гроба.
Серебряной тучей
трубчатый хвост
закрывает янтарное небо
(золотые павлины!),
наверху раскинулись задние ноги,
внизу копья длинная искра…
быстро,
кометой,
пущенной с небесной горы,
алмазной лавиной…
шесть ног,
грива,
хвост, шлем,
отрочий лик,
одежды складки
с шумом голубино-сладким
прядают, прядают!..
Четыре копыта прямо врылись в песок.
Всадник встал в стременах, юн и высок.
На месте пустом,
на небесное глядя тело
(веря, не верит,
не веря, верит),
пророчески руки раскинув крестом,
онемела.
Ржанье – бою труба!
Золотой облак
закрывает глаза,
иногда разверзаясь молнией,
уши наполнены
свистом, хрипом,
сопеньем диким,
ржаньем, бряцаньем,
лязгом.
Тромбово, тромбово
тарабанит копытом конь
Тра-ра
комкает, комкает
узорной узды узел…
Тра-ра!
Стрел
лет
глаз
взгляд.
Радугой реет радостный рай.
Трубит ангел в рожок тра-рай!
И вот,
словно вдребезги разбили
все цепочки, подвески, звезды,
стеклянные, золотые, медные,
на рясном кадиле,
последний треск,
треснула бездна,
лопнуло небо,
и ящер
отвалился, шатаясь,
и набок лег спокойно,
как мирно почивший пращур.
– Не светлый ли облак тебя принес?
– Меня прислал Господь Христос.
Послал Христос, тебя любя.
– Неужели Христос прекрасней тебя?
– Всего на свете прекрасней Христос,
И Божий цвет – душистее роз.
– Там я – твоя Гайя, где ты – мой Гай,
В твой сокровенный пойду я рай!
– Там ты – моя Гайя, где я – твой Гай,
В мой сокровенный вниди рай!
– Глаза твои, милый, – солнца мечи,
Святой науке меня учи!
– Верной вере откройся, ухо,
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
– Верной вере открыто ухо
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
– Чистые души – Господу дань.
Царевна сладчайшая, невестой встань!
– Бедная дева верой слаба,
Вечно буду тебе раба!
Светлое трисолнечного света зерцало,
Ты, в котором благодать промерцала,
Белый Георгий!
Чудищ морских вечный победитель,
Пленников бедных освободитель,
Белый Георгий!
Сладчайший Георгий,
Победительнейший Георгий,
Краснейший Георгий,
Слава тебе!
Троице Святой слава,
Богородице Непорочной слава,
Святому Георгию слава
И царевне присновспоминаемой слава!

1917

Марина Цветаева

Московский герб: герой пронзает гада

Московский герб: герой пронзает гада.
Дракон в крови. Герой в луче. – Так надо.

Во имя Бога и души живой
Сойди с ворот, Господень часовой!

Верни нам вольность, Воин, им – живот.
Страж роковой Москвы – сойди с ворот!

И докажи – народу и дракону –
Что спят мужи – сражаются иконы.

1918

Георгий

1

Ресницы, ресницы,
Склоненные ниц.
Стыдливостию ресниц
Затменные – солнца в венце стрел!
– Сколь грозен и сколь ясен! –
И плащ его – был – красен,
И конь его – был – бел.

Смущается Всадник,
Гордится конь.
На дохлого гада
Белейший конь
Взирает вполоборота.
В пол-окна широкого
Вслед копью
В пасть красную – дико раздув ноздрю –
Раскосостью огнеокой.

Смущается Всадник,
Снисходит конь.
Издохшего гада
Дрянную кровь
– Янтарную – легким скоком
Минует, – янтарная кровь течет.
Взнесенным копытом застыв – с высот
Лебединого поворота.

Безропотен Всадник,
А конь брезглив.
Гремучего гада
Копьем пронзив –
Сколь скромен и сколь томен!
В ветрах – высокo – седлецо твое,
Речной осокой – копьецо твое
Вот-вот запоет в восковых перстах

У розовых уст
Под прикрытием стрел
Ресничных,
Вспоет, вскличет.
– О страшная тяжесть
Свершенных дел!
И плащ его красен,
И конь его бел.

Любезного Всадника,
Конь, блюди!
У нежного Всадника
Боль в груди.
Ресницами жемчуг нижет…
Святая иконка – лицо твое,
Закатным лучом – копьецо твое
Из длинных перстов брызжет.
Иль луч пурпуровый
Косит копьем?
Иль красная туча
Взмелась плащом?
За красною тучею –
Белый дом.
Там впустят
Вдвоем
С конем.

Склоняется Всадник,
Дыбится конь.
Всё слабже вокруг копьеца ладонь.
Вот-вот не снесет Победы!

– Колеблется – никнет – и вслед копью
В янтарную лужу – вослед копью
Скользнувшему.
– Басенный взмах
Стрел…

Плащ красен, конь бел.

2

О тяжесть удачи!
Обида Победы!
Георгий, ты плачешь,
Ты красною девой
Бледнеешь над делом
Своих двух
Внезапно-чужих
Рук.

Конь брезгует Гадом,
Ты брезгуешь гласом
Победным. – Тяжелым смарагдовым маслом
Стекает кровища.
Дракон спит.
На всю свою жизнь
Сыт.

Взлетевшею гривой
Затменное солнце.
Стыдливости детской
С гордынею конской
Союз.
Из седла –
В небеса –
Куст.
Брезгливая грусть
Уст.

Конь брезгует Гадом,
Ты брезгуешь даром
Царевым, – ее подвенечным пожаром.
Церковкою ладанной:
Строг – скуп –
В безжалостный
Рев
Труб.

Трубите! Трубите!
Уж слушать недолго.
Уж нежный тростник победительный – долу.
Дотрубленный долу
Поник. – Смолк.
И облачный – ввысь! –
Столб.

Клонитесь, клонитесь,
Послушные травы!
Зардевшийся под оплеухою славы –
Бледнеет. – Домой, трубачи! – Спит.

До судной трубы –
Сыт.

3

Синие версты
И зарева горние!
Победоносного
Славьте – Георгия!

Славьте, жемчужные
Грозди полуночи,
Дивного мужа,
Пречистого юношу:

Огненный плащ его,
Посвист копья его,
Кровокипящего
Славьте – коня его!

* * *

Зычные мачты
И слободы орлие!
Громокипящего
Славьте – Георгия!

Солнцеподобного
В силе и в кротости.
Доблесть из доблестей,
Роскошь из роскошей:

Башенный рост его,
Посвист копья его,
Молниехвостого
Славьте – коня его!

Львиные ветры
И глыбы соборные!
Великолепного
Славьте – Георгия!

Змея пронзившего,
Смерть победившего,
В дом Госпожи своей
Конным – вступившего!

Зычный разгон его,
Посвист копья его,
Преображенного
Славьте – коня его!

* * *

Льстивые ивы
И травы поклонные,
Вольнолюбивого,
Узорешенного

Юношу – славьте,
Юношу – плачьте…
Вот он, что розан
Райский – на травке:

Розовый рот свой
На две половиночки –
Победоносец,
Победы не вынесший.

4

Из облаков кивающие перья.
Как передать твое высокомерье,
– Георгий! – Ставленник небесных сил!

Как передать закрепощенный пыл
Зрачка, и трезвенной ноздри раздутой
На всём скаку обузданную смуту.

Перед любезнейшею из красот
Как передать – с архангельских высот
Седла – копья – содеянного дела

И девственности гневной – эти стрелы
Ресничные – эбеновой масти –
Разящие: – Мы не одной кости!

Божественную ведомость закончив,
Как передать, Георгий, сколь уклончив
– Чуть что земли не тронувший едва –

Поклон, – и сколь пронзительно-крива
Щель, заледеневающая сразу:
– О, не благодарите! – По приказу.

5

С архангельской высоты седла
Евангельские творить дела.
Река сгорает, верста смугла.
– О даль! Даль! Даль!

В пронзающей прямизне ресниц
Пожарищем налетать на птиц.
Копыта! Крылья! Сплелись! Свились!
О высь! Высь! Высь!

В заоблачье исчезать как снасть!
Двуочие разевать как пасть!
И не опомнившись – мертвым пасть:
О страсть! – Страсть! – Страсть!

6

А девы – не надо.
По вольному хладу,
По синему следу
Один я поеду.

Как был до победы:
Сиротский и вдовый.
По вольному следу
Воды родниковой.

От славы, от гною
Доспехи отмою.
Во славу Твою
Коня напою.

Храни, Голубица,
От града – посевы,
Девицу – от гада,
Героя – от девы.

7

О всеми ветрами
Колеблемый лотос!
Георгия – робость,
Георгия – кротость…

Очей непомерных
– Широких и влажных –
Суровая – детская – смертная важность.

Так смертная мука
Глядит из тряпья.
И вся непомерная
Тяжесть копья.

Не тот – высочайший,
С усмешкою гордой:
Кротчайший Георгий,
Тишайший Георгий,

Горчайший – свеча моих бдений – Георгий,
Кротчайший – с глазами оленя – Георгий!

(Трепещущей своре
Простивший олень).
– Которому пробил
Георгиев день.

О лотос мой!
Лебедь мой!
Лебедь! Олень мой!

Ты – все мои бденья
И все сновиденья!

Пасхальный тропарь мой!
Последний алтын мой!
Ты, больше, чем Царь мой,
И больше, чем сын мой!

Лазурное око мое –
В вышину!
Ты, блудную снова
Вознесший жену.

– Так слушай же!..

8

Не лавром, а терном
На царство венчанный,
В седле – а крылатый!

Вкруг узкого стана
На бархате черном
Мальтийское злато.

Нетленные иглы
Терновые – Богу
И Другу присяга.

Высокий загиб
Лебединый, а с боку
Мальтийская шпага.

Мальтийского Ордена
Рыцарь – Георгий,
Меж спящими – бдящий.

Мальтийского Ордена
Рыцарь – Георгий,
На жен не глядящий…

9

Странноприимница высоких душ,
. . . . . . . . . . . . . . .
Тебя пою – пергаментная сушь
Высокодышащей земли Орфея.

Земля высокомерная! – Ступню
Отталкивающая как ладонью,
Когда ж опять на грудь твою ступлю
Заносчивой пятою амазоньей –

Сестра высокомерная! Шагов
Не помнящая . . . . . . . .
Земля, земля Героев и Богов,
Амфитеатр моего Восхода!

1921

Арсений Несмелов

В ломбарде

В ломбарде старого ростовщика,
Нажившего почет и миллионы,
Оповестили стуком молотка
Момент открытия аукциона.
Чего здесь нет! Чего рука нужды
Не собрала на этих полках пыльных,
От генеральской Анненской звезды
До риз икон и крестиков крестильных.
Былая жизнь, увы, осуждена
В осколках быта, потерявших имя…
Поблескивают тускло ордена,
И в запыленной связке их – Владимир.
Дворянства знак. Рукой ростовщика
Он брошен на лоток аукциона,
Кусок металла в два золотника,
Тень прошлого и тема фельетона.
Потрескалась багряная эмаль –
След времени, его непостоянство.
Твоих отличий никому не жаль,
Бездарное, последнее дворянство.
Но как среди купеческих судов
Надменен тонкий очерк миноносца –
Среди тупых чиновничьих крестов
Белеет грозный крест Победоносца.
Святой Георгий – белая эмаль,
Простой рисунок… Вспоминаешь кручи
Фортов, бросавших огненную сталь,
Бетон, звеневший в вихре пуль певучих,
И юношу, поднявшего клинок
Над пропастью бетонного колодца,
И белый – окровавленный платок
На сабле коменданта – враг сдается!
Георгий, он – в руках ростовщика!
Но не залить зарю лавиной мрака,
Не осквернит негодная рука
Его неоскверняемого знака.
Пусть пошлости неодолимый клёв
Швыряет нас в трясучий жизни кузов, –
Твой знак носил прекрасный Гумилёв,
И первым кавалером был Кутузов!
Ты гордость юных – доблесть и мятеж,
Ты гимн победы под удары пушек.
Среди тупых чиновничьих утех
Ты – браунинг, забытый меж игрушек.
Не алчность, робость чувствую в глазах
Тех, кто к тебе протягивает руки,
И ухожу… И сердце всё в слезах
От злобы, одиночества и муки.

1928

Борис Пастернак

Ожившая фреска

Как прежде, падали снаряды.
Высокое, как в дальнем плаваньи,
Ночное небо Сталинграда
Качалось в штукатурном саване.

Земля гудела, как молебен
Об отвращеньи бомбы воющей,
Кадильницею дым и щебень
Выбрасывая из побоища.

Когда урывками, меж схваток,
Он под огнем своих проведывал,
Необъяснимый отпечаток
Привычности его преследовал.

Где мог он видеть этот ежик
Домов с бездонными проломами?
Свидетельства былых бомбежек
Казались сказочно знакомыми.

Что означала в черной раме
Четырехпалая отметина?
Кого напоминало пламя
И выломанные паркетины?

И вдруг он вспомнил детство, детство,
И монастырский сад, и грешников,
И с общиною по соседству
Свист соловьев и пересмешников.

Он мать сжимал рукой сыновней.
И от копья архистратига ли
По темной росписи часовни
В такие ямы черти прыгали.

И мальчик облекался в латы,
За мать в воображеньи ратуя,
И налетал на супостата
С такой же свастикой хвостатою.

А рядом в конном поединке
Сиял над змеем лик Георгия.
И на пруду цвели кувшинки,
И птиц безумствовали оргии.

И родина, как голос пущи,
Как зов в лесу и грохот отзыва,
Манила музыкой зовущей
И пахла почкою березовой.

О, как он вспомнил те полянки
Теперь, когда своей погонею
Он топчет вражеские танки
С их грозной чешуей драконьею!

Он перешел земли границы,
И будущность, как ширь небесная,
Уже бушует, а не снится,
Приблизившаяся, чудесная.

Март 1944

Сказка

Встарь, во время оно,
В сказочном краю
Пробирался конный
Степью по репью.

Он спешил на сечу,
А в степной пыли
Темный лес навстречу
Вырастал вдали.

Ныло ретивое,
На сердце скребло:
Бойся водопоя,
Подтяни седло.

Не послушал конный
И во весь опор
Залетел с разгону
На лесной бугор.

Повернул с кургана,
Въехал в суходол,
Миновал поляну,
Гору перешел.

И забрел в ложбину,
И лесной тропой
Вышел на звериный
След и водопой.

И глухой к призыву
И не вняв чутью,
Свел коня с обрыва
Попоить к ручью.

У ручья пещера.
Пред пещерой брод.
Как бы пламя серы
Озаряло вход.

И в дыму багровом,
Застилавшем взор,
Отдаленным зовом
Огласился бор.

И тогда оврагом,
Вздрогнув, напрямик
Тронул конный шагом
На призывный крик.

И увидел конный,
И приник к копью,
Голову дракона,
Хвост и чешую.

Пламенем из зева
Рассевал он свет,
В три кольца вкруг девы
Обмотав хребет.

Туловище змея,
Как концом бича,
Поводило шеей
У ее плеча.

Той страны обычай
Пленницу-красу
Отдавал в добычу
Чудищу в лесу.

Края населенье
Хижины свои
Выкупало пеней
Этой от змеи.

Змей обвил ей руку
И оплел гортань,
Получив на муку
В жертву эту дань.

Посмотрел с мольбою
Bсадник в высь небес
И копье для боя
Взял наперевес.

Сомкнутые веки.
Bыси. Облака.
Воды. Броды. Реки.
Годы и века.

Конный в шлеме сбитом,
Сшибленный в бою.
Верный конь, копытом
Топчущий змею.

Конь и труп дракона
Рядом на песке.
В обмороке конный,
Дева в столбняке.

Светел свод полдневный,
Синева нежна.
Кто она? Царевна?
Дочь земли? Княжна?

То, в избытке счастья,
Слезы в три ручья.
То душа во власти
Сна и забытья.

То возврат здоровья,
То недвижность жил
От потери крови
И упадка сил.

Но сердца их бьются.
То она, то он
Силятся очнуться
И впадают в сон.

Сомкнутые веки.
Выси. Облака.
Воды. Броды. Реки.
Годы и века.

1953

Елена Чудинова

Георгий – Москве

О твоем золотом перезвоне
Не придется в земле вспоминать,
Я служил твоей красной короне,
Я вступил в твою белую рать.
Присягнувший единожды рыцарь,
Защитить тебя был я готов,
Я любил тебя, Диво-Царица,
Я стерег твоих вещих орлов.
Не придется, во сне не приснится,
Я бродил по твоей мостовой,
Книжно бредил, ловил твои лица
В Александровском Саде весной.
Алым пламенем пасти дохнули,
Дальше в землю спускаться тропе,
Но качаясь с винтовочной пулей,
Как я понял, что падал – в гербе.
Взглядом в небо – орлы улетели.
Твой ли голос шепнул мне, скорбя:
«Мой Георгий, мой мальчик в шинели,
Засыпай, я оплачу тебя!»
Крепко спит твой единственный рыцарь,
Под землею – не слышен твой стон.
В златокупольных бусах Царица,
Мне простишь ли – змеиный полон?

1982