Кого Христос выгнал из храма?

Предлагаем вашему вниманию продолжение лекции, прочитанной протодиаконом Андреем Кураевым 23 февраля 2012 года в рамках встречи православного молодежного клуба «Донской» при Донском монастыре и Московском финансово-юридическом университете (МФЮА). Публикуем текст в авторской редакции.

Читайте также первую часть лекции: Почему эльфы не строили храмы?

Кому молился Гарри Поттер

Второй сюжет нашей беседы я сформулирую как вопрос: Гарри Поттер когда-нибудь молился или только колдовал?

— Молился.

— Где, когда?

— Всё время молился.

— Ага, Иисусову молитву творил. Нет, в тексте книжки, во всех ее 7 томах, только в одном случае мы видим, что Гарри Поттер молится. Это – конец 4-го тома. «Гарри Поттер и Кубок огня».

В финале этого тома Гарри Поттер оказывается один; его друг убит, вокруг стая пожирателей смерти. На Гарри наслано заклинание неподвижности, волшебная палочка у него выбита из рук, и толпа пожирателей смерти окружает его кольцом. Всё – шансов никаких.

И вот тут мы и читаем – «Гарри начал молиться». По его молитве появляются духи его родителей, которые дают ему чуть-чуть свободы и шанс убежать…  Так кому молился Гарри Поттер?

Я думаю, что молился он Тому, Чьё рождество праздновали в его школе. Гарри Поттер крещен: у него есть крестный отец (Сириус Блэк), а за пределами сказки он сам станет крестным отцом Тедди – сына погибшего профессора Люпина (об этом Роулинг говорит в своих интервью). В мире волшебников больница, в которой их лечат, называется в честь святого Мунга, а это чисто христианская матрица —  называть больницы именами святых.

Значит, перед нами всё-таки христианский мир, и Гарри Поттер молится Христу.

Потом, в 7 томе христианский подтекст выйдет наружу  — цитаты из Нового Завета появятся прямо в тексте.

Так почему же молитва Поттера так значима и так редка? Дело в том, что со времен, по крайней мере, Тейлора, с 19 века, в религиоведении принято различать религию и магию, и различаются религия и магия именно по этому признаку – заговор или молитва.

Колдун – приказывает, религиозный человек – молит, просит. То есть колдун обращается к тем силам, которые он считает подвластными ему. Иногда иллюзорно считает: в 7 томе двое нехороших ребят используют запрещенное заклинание, вызывают вечный огонь, который их же самих и пожирает в конце концов. То есть они вызывают запрещенную силу, собственно, адскую, с которой они справиться не могут.

Золотая формула английского фэнтези

Вообще говоря, для понимания и Толкиена, и Льюиса, и Роулинг важно помнить, что английская литература не похожа на русскую – в ней нет такого богословского ригоризма. В России переход от язычества к христианству был, наверно, более жёсток. А потому отречение от язычества было более радикальное. Для нас почти любая нечеловеческая форма жизни в литературе – это нечисть.

Для православных критиков «Гарри Поттера» и Дед Мороз — нечисть, и Снегурочка…

В английской же литературе иначе. Тому есть замечательный пример – роман Клиффорда Саймака «Братство талисмана». Это завершение  трилогии, начатой «Заповедником гоблинов» и «Паломничеством в волшебство». Три произведения, написанных в одном ключе, и немножко связанных между собой.

Так вот, в «Братстве талисмана» разворачивается сюжет совершенно неприличный с точки зрения идеологии «политкорректности». Бесовская сила вторгается на Землю… Не марсиане какие-то, а именно бесовская сила, причем называется она – «орда». И эта «орда» не просто вторгается на Землю, она  проявляет себя в совершенно конкретной точке земной истории и географии.

Врата ада открываются в Македонии в 10 веке. Я не читал письма Саймака, не имею возможности с ним поговорить, поэтому можно лишь догадываться – отчего свой первый удар по Европе орда нанесла в той точке, откуда только начала свой рост православно-славянская письменность и книжность.

Македония вовсе не какая-то глухая провинция. Дорогие мои, наш с вами алфавит был создан именно там!

Кириллицу создавали не Кирилл и Мефодий, а их ученики, среди которых – св. Климент Охридский. Кирилл и Мефодий создали глаголицу, но этот алфавит оказался маложизнеспособен.

То есть что это означает? Что Кирилл и Мефодий гораздо более гениальны, чем про них говорит школьная пропаганда. Понимаете, они создали не алфавит, они создали людей – учеников, которые были способны создать большее, чем могли делать их учителя. А это высшая похвала для учителя – воспитать таких учеников, которые могут перепрыгнуть через тебя и идти дальше. Вот это педагогическая гениальность, святая гениальность Кирилла и Мефодия.

Реально кириллицу создавал уже Климент Охридский и его ученики. В Македонии св. Климент создал академию. Там началось создание православной литературы для Восточной Европы – и именно там и тогда вдруг по Клиффорду Саймаку зло вторгается в мир, и начинает тотально уничтожать христианскую культуру.

В итоге дальше начинается рассказ в жанре альтернативной истории. Вы понимаете, что такое альтернативная история? Что было бы, если бы у Наполеона не было насморка при Ватерлоо…

Так вот, 20 век. Европа осталась на уровне развития 12 века — феодальные замки, рыцари и ничего больше. И вот при разборе старых бумаг одного из феодалов обнаруживается древняя-древняя рукопись. У местного епископа и феодала есть подозрение, что это арамейская версия Евангелия. Но эта рукопись написана на таком древнем языке, что прочитать никто не может.

Две цитаты:

«Церковнослужитель не сказал, почему доказательство подлинности манускрипта  может сдержать  приход  тьмы,  но теперь  Дункан сам понял:  если будет  точно доказано,  что человек  по имени  Иисус действительно жил две тысячи лет назад и говорил то, что передано нам  как его  слова, и   умер так,  как говорит  Евангелие, тогда Церковь  снова станет  сильной, а  у сильной  Церкви будет власть отогнать тьму. Ведь  две  тысячи  лет  она  была  великой  силой,  говорила о порядочности  и сострадании,  твердо стояла  среди хаоса,  давала людям  тонкий тростник  надежд,  за  который они  могут уцепиться перед лицом кажущейся безнадежности».

И:

«Твой отец  говорит правду, — перебил архиепископ.  — Если не считать этих нескольких листов манускрипта, у нас нет ничего, что могло бы служить  доказательством историчности Иисуса. Существует несколько  отрывочных  записей,  показывающих,  что такой человек был,  но  все  они  сомнительны.  Может,  явная  подделка, может, интерполяция,  а  может,  искажения  при  переписке с монахами, чья набожность иной  раз оказывалась выше человечности.  Мы верим без доказательств.  Святая  Церковь  не  сомневается  в существовании Христа,   но   наша   религия   основана   на   вере,   а  не  на доказательствах.  Мы о  них не  думаем. Однако  перед нами  такое множество неверных и язычников,  что о доказательствах приходится подумать.  Если  этот  манускрипт  является доказательством, наша мать-Церковь сможет  с его помощью убедить  тех, кто не разделяет нашей веры».

Епископ говорит, что в Оксфорде есть монастырь (заметьте, не университет, а монастырь), в котором живёт древний-древний монах. Он единственный, кто помнит этот древний язык. И предлагает отправить эту рукопись к нему на экспертизу. Но как? Орда в аккурат на пути к Оксфорду. Юный рыцарь Дункан все же решается на вылазку.

Я все это рассказываю ради одного сюжета… В пути он встречает гоблина, который высказывает желание помочь в борьбе с Ордой. Дункан изумляется – как это одна нечисть может бороться  с другой нечистью…

«В  какой-то степени вы,  может быть, и правы,  — согласился Снупи,   —  но   ваши  рассуждения   недостаточно  проницательны. По-видимому, вы не  вполне знакомы с ситуацией. У  нас нет причин любить  человечество.  Вы  не  считали нас  разумной формой жизни,  вы  игнорировали  наши  права,  вы  сметали  нас со своей дороги, как червей, у вас не было ни вежливости, ни понимания. Вы рубили  наши  священные  деревья,  силой  занимали наши священные места. Вы  шагали  через  нас, сталкивали с дороги,  заставили нас жить в потаенных  местах. И в конце  концов мы  повернули против  вас, хотя  мы мало  что могли сделать  против  вашей  злобы  и  жестокости.  Но мы ненавидим разрушителей еще сильнее, чем вас.  Что бы  ни думало ваше  глупое человечество, разрушители — не  наш народ. Мы очень далеко  отстоим от них. Для этого есть несколько причин. Они — зло в чистом виде, а мы — нет. Они живут  только ради зла,  а мы —  нет. Итак,  мы  ненавидим  разрушителей  больше,  чем  людей, и именно поэтому хотим помочь вам».

Вот эта золотая формула английского фэнтези. Там далеко не всё, что остроухо или мохнатоного, прописано в аду. Даже рога еще не доказывают демоничность. Вот эти вещи стоит помнить русскому православному читателю при знакомстве с английской литературой.

Теперь возвращаемся к Гарри Поттеру. Там, где есть возможность приказать, – он приказывает, обращаясь к тому, что ниже его. А религиозный человек обращается к тому, что заведомо выше его. И, соответственно, остается только одно – просить. И в решающую минуту Гарри Поттер использует именно эту возможность.

Главное оружие христианина

Вот это некий риск религиозного человека – выйти за пределы своих компетенций, потревожить Того, чьи решения он не может предвосхитить.

Помните, в «Хрониках Нарнии» замечательную автохарактеристику Аслана —  «Я не ручной лев»? (А у вас тут по залу,  я видел, ходит маленький рыжий «асланёнок»). Прийти к заведомо более сильному, без малейших гарантий, зная, что твоя воля может быть отторгнута – для этого тоже нужно некоторое мужество. Это мужество молящегося человека, каждая молитва которого завершается этим дополнением: «Воля не моя, но Твоя да будет».

Так в чем же сила, брат? Сила может проявлять себя в форме бессилия.

Вот два примера. Один исторический, древний. Знаете ли вы, кто были первыми проповедниками христианства в Киевской Руси? Откуда они пришли?

Ирландцы. Ирландские монахи были отморозки ещё те. Это радикалы и экстремисты.

Во-первых, они считали, что монах не имеет права ни на какую земную радость. А ирландцы безумно влюблены в свой язык и в свою поэзию, и имеют на это право. Посему монах-ирландец считал, что у него как у «живого трупа» нет права на наслаждение звуками родного языка и созерцание родных пейзажей  лиц. И поэтому они покидали свой остров.

Во-вторых, они искали мученической смерти. Раз на родине язычников не осталось – они искали их (и смерти) в Европе.

История Средневековья – это история бесконечных «возрождений». То есть приходит очередная волна варваров откуда-то из евразийской степи, асфальтирует Западною Европу, а через несколько десятилетий или столетий некоторые ростки культуры начинают произрастать. Но накатывает новый асфальт — и все начинается вновь… Остготское,  Вестготское, Каролингское возрождение…

Так вот, после очередного такого варварского разлива именно ирландские монахи стали миссионерами в Северной Европе, среди германских племен и западных славян. Они искали мученичества, и поэтому шли к варварам.

И вот этой их надежде далеко не всегда было суждено сбыться – и именно потому, что они были ирландцы.

Если бы они были греками или итальянцами – они бы получили то, что они хотели. Их бы зарезали. Понимаете, одно дело, когда апостолы шли по миру и говорили: «Мы проповедуем Христа распятого». Им легко было, этим апостолам, потому что апостол – он первый, кто рассказывает тебе о Христе, ты про этих христиан ничего раньше не слышал, и поэтому вот эти глаза, эти речи, облик человека и его жизнь – полностью идентичны с тем высоким, о чём он тебе рассказывает. Если это настоящий апостол, то как в это чудо не влюбиться? А другое дело – быть апостолом в 9 веке в Европе, или в современной России, когда все знают нас, христиан и попов, как облупленных.

Так вот, когда греки шли проповедовать, то все понимали – этот греческий монах говорит про Христа, но, кроме того, он еще и агент императора. И если мы примем его греческую веру, то его император наложит на нас свою лапу. Если это был итальянец или франк – всем было понятно, это посланец папы. О Христе-то он хорошо говорит, но если мы примем его веру, то потом папа и на нас свою лапу наложит, и на наш кошелёк, и на наши земли, и так далее.

А тут приходят ирландцы, а за ними никого – ни папы, ни императора, ни сколько-нибудь пригодного королька. Они политически безопасны, а поэтому их можно спокойно пригласить к обеду и поговорить.

Затем, когда варварские князья стали креститься под влиянием этих ирландцев, они, естественно, стали  посылать дары в те ирландские монастыри, из которых получили своих апостолов. И поэтому монастыри, оставшиеся в Ирландии, стали процветать и богатеть…

А тут пришла эпоха викингов. Викингам религиозные вопросы были неинтересны. Они приплывают в ту же Ирландию, видят монастырёк, заходят туда… Претензий к христианам у них нет, но их очень интересует вот та золотая чаша, вот этот золотой крестик, вот этот серебряный мощевичок… А ты что тут, монах, делаешь? Пробуешь защитить – тебе кишки наружу. Ирландские монастыри были сожжены, ирландское миссионерство на этом в целом кончилось.

Так потрясающая ветвь христианской истории завершилась из-за золота. Пока ирландские монахи были беззащитны и бедны, они были побеждающими, когда они стали толстыми и богатыми – они были убиты…

Вторая история из 20 века. Один юноша – честно скажу, баптист и американец — узнал, что какие-то хомосапиенсы живут в джунглях Амазонки и ничего не знают о христианстве. Тогда он с группой миссионеров полетел к ним проповедовать Евангелие. Выбрал  самое дикое  племя, в котором никому из миссионеров не удавалось выжить. Миссионеров с самолётика высадили где-то в дебрях и улетели. Через 2 дня радиостанция замолчала, а самолет, высланный  на разведку,  сфотографировал разгромленный лагерь и трупы.

Когда весть об этом доходит до дома этого юноши в Америке, его старшая сестра решает: «Я сама туда полечу». Она выучила местный язык и полетела на место гибели брата. Все повторилось: замолчавшая радиостанция и разгромленный лагерь.

Проходит год, и в каком-то городке за 200 верст от этих джунглей, вдруг из леса выходит целое племя индейцев, идет в город со словами: «Мы пришли креститься». Им говорят: «С какой стати? Вашей же традицией было миссионеров кушать». – «Понимаете,  если бы к нам приехал мужчина с проповедью об этом Христе – мы бы его убили. Если бы приехала семейная пара – мы бы мужа убили, а жену сделали наложницей. Но к нам приехала эта девочка, у нее не было оружия, и она говорила на нашем языке. Нам ничего не оставалось, как слушать ее».

Можно также вспомнить, что в средневековом европейском праве не было равенства людей перед законом, и за одно и то же деяние по-разному наказывали людей. То есть одно дело — украсть лошадь у смерда, а другое дело — увести лошадь из конюшни князя. Самая жестокая кара – за убийство трех категорий людей. Ребёнка, женщины, монаха. Что объединяет эти три категории? Это те, у кого по определению не может быть оружия. А убийство заведомо беззащитного – это не «по понятиям», за это — жесточайшая казнь.

Так что во все века главным оружием христиан была беззащитность.

Кто первый начал?

И вот по этой причине я считаю, что на днях мы упустили сделать нашу страну другой. Я имею в виду выходку в Храме Христа Спасителя.
Произошла мерзкая вещь – там какие-то девицы проникли в храм, и стали плясать на солее перед Царскими вратами, распевая непотребную песенку. Что за этим стояло – есть разные догадки.

В храме, по-моему, не было священников, охранники достаточно вежливо вывели этих девчонок на улицу и отпустили, даже не передав их полиции. Но главное началось потом.

Православные блоггеры стали мечтать:  «Этих бы девок, да на месяц в казарму к десантникам, вот они их бы научили родину любить».

Борис Якеменко, лидер «православного крыла» движения «Наши», пишет, что никто не отменял заповеди Книги Левит о том, чтобы богохульника забить до смерти камнями. Сотрудник Ивановской епархии, иеромонах Виталий Уткин пишет, что по законам 17 века богохульников подобает сжигать…

Знаете, есть известный анекдот о двух мальчиках, подравшихся на школьном дворе. Их хватают за воротник и тащат к директору школы. Начинается дознание. Предмет допроса: «Кто первый начал?» Они угрюмо сопят. Наконец один не выдерживает и говорит: «Всё началось с того, что я дал сдачи».

Ну вот, кто-то должен первым остановить эту реакцию зла, кто-то должен первым не дать сдачи. Ну сколько мы можем вестись, как дрессированные собачки? Нас дразнят, а мы в ответ: «Гав, гав, гав, гав».

Представьте, вот я сижу здесь, а кто-то из темноты мне говорит: «Отец Андрей, вы мерзавец». А я в ответ строю многоэтажную конструкцию. Вы же понимаете, что я тем самым доказал правоту первой реплики, но отнюдь не опроверг.

Вот также и здесь. Нас задирают – мы реагируем, и в результате всегда проигрываем в этих пиар-войнах.

Причем мечтающие о мести путают две ситуации. Одно дело — непосредственная реакция на месте события. Тут споров нет: под белы рученьки – да на свежий воздух… И второе – махание кулаками после драки.

— Можно было бы просто промолчать, не поднимать шум вокруг этого…

— Это хороший вариант – промолчать. Да, Патриарх может себе позволить такую роскошь – промолчать. Но ведь у нас же Церковь — это не только Патриарх, это сотни, тысячи людей, и к их мнению тоже взывают, об их реакции вопрошают и интернет-друзья, и журналисты. И тут уже на всяк роток не накинешь платок.

— В монастырь их надо было бы отправить пожить!

— Зачем вы желаете зла монахам, подселяя к ним таких «соседок»? Да и нельзя насильничать над людьми. Мне кажется, проблема не в том, что они сделали, а в нашей реакции. Потому что вновь и вновь говорю, если меня ударили по щеке – это мне сделали поверхностный массаж эпителия, но если я в ответ 3 дня не могу успокоиться и думаю: «Вот я бы их и так и этак», то это уже моя внутренняя проблема.

— Но если их не наказать, то  зло будет шириться и повторяться!

— Очень логичное размышление. Оно столь логично и правильно, что с ним согласится и атеист, и язычник.

Но раз так, то стоит поставить вопрос: вот эта сказанная «правда», приятная даже для атеистов — христианская ли она? «Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?»

Моя первая реакция была как и у всех – возмущение и негодование. Но затем я включил разум. И потому журналисту сказал уже без проклятий. Сказал, что если бы я был священником этого храма, я бы приказал тех девчонок доставить ко мне в кабинет, угостил бы блинами, по чашке медовухи налил, поговорил бы и пригласил прийти еще раз на Чин Прощения.

В итоге, в глазах определенной части православного интернета я оказался богоотступником. Уже слышны мечты побить меня, требования лишить меня сана, призывы к моему покаянию… Мне есть в чем каяться, у меня грехов много. Но я с изумлением смотрю, как в кои-то веки я попробовал поступить по-христиански, хотя бы попробовал, а мне говорят, что именно в этом я и должен каяться…

Неужели так все плохо, что русским девушкам мы не можем сказать ничего о нашей вере, не надев на них предварительно наручники? В них же, в этих хулиганках, надо увидеть людей, а не только улюлюкать вслед.

Об идеальной Церкви и традиции скоморошества

Но кроме  памяти о Нагорной проповеди, у меня был и еще один мотив попридержать свое раздражение.

На дворе ведь была Масленица.

Вроде бы мы все консерваторы, мы за сохранение культурных традиций, преемственности и так далее. Но одна из культурных традиций средневековья — это масляничные или святочные перевертыши.

В самых разных культурах и религиях мира есть проблема узловых времен и связанные с ними ритуалы перехода. Это может быть космический цикл перехода от зимы к лету, это могут быть суточные переходы утро-вечер, это переходы человека из одного социального статуса в другой — скажем, обряды инициации, когда ребенок становится взрослым, или вступление в брак. Это и рождение и  переход от жизни к смерти. Обратите внимание — религиозное внимание приковано прежде всего к проблемно-стыковым точкам.

Скажите, пожалуйста, вы встречали в молитвословах полуденные молитвы? Нет молитвы для полдня. Зато есть утренние и вечерние молитвы. Тут как на фронте: стыки армий и дивизий становятся наиболее вероятными точками атаки противника. Вот точно также для религиозного осознания — переходные точки, стыки, в которых космос не крепко скреплен, несут в себе риск возврата в хаос, и поэтому эти стыки надо спаять нашей молитвой, обращением к Творцу и Хранителю космоса: «Господи, сохрани».

Но теперь, представьте себе, у меня был перелом – кость срослась, но неправильно. Что делать? – Снова ломать…

Вот в этом смысл новогодних скоморошеств. Год позади, было хорошее, но, увы, было и плохое, так давайте попробуем сломать неправильно сросшееся, чтобы начать с нуля. Если в чём-то история нашего космоса не задалась – попробуем вернуться и начать сначала.

Представляете, я ночью иду по незнакомому городу и спрашиваю: «Как пройти в библиотеку?» Мне поясняют – идете 2 квартала вперед, через квартал направо, потом налево, через 3 светофора налево, еще раз и еще, потом снова направо и ещё 3 раза кругом — и придете. Я, как мантру, повторяю вашу инструкцию, иду вперед, но после 6 поворота понимаю, что что-то не то. А спросить уже не у кого, и GPS не работает.

У меня один шанс – надеяться на то, что  не вы меня обманули, а я обманулся, и вернуться в точку, где я вас встретил, где вы мне дали эту инструкцию, и повторить ещё раз весь путь, ещё более тщательно считая все повороты и светофоры.

Вот такова же логика мифологического сознания. Вернуться к истокам космоса, чтобы пройти заново всю его историю. А у истоков космоса что? Хаос.

Вот и надо вернуться в состояние хаоса. Оттого новогодние обряды у разных народов имитируют разрушение космоса (порядка). В том числе социального космоса: привычные социальные маски и роли спадают, одежда выворачивается наизнанку, и мы возвращаемся в точку Большого Взрыва, чтобы оттуда начать новый путь, на этот раз, возможно, более правильный.

Это некая форма покаяния, признания того, что мы были неправы. Конечно, это ещё языческое покаяние. Вряд ли логично надеяться на то, что, надев на себя шкуру медведя, я смогу стать лучшим человеком. Или, напротив, если на собаку напялить корону, то власть станет более человечной. Это, может быть, наивное, но очень глубоко укорененное языческое представление.

Так что средневековая русская культурная норма предполагала такого рода действия, которые были бы кощунственными вне святочного или масляничного пространства. То есть спустя неделю уже нельзя, скажем, бабу одеть попом, или, наоборот, мужчине носить женскую одежду. Жесткие правила могли нарушаться только 2 раза в году – в новолетие. Это культурная норма, а не этическая, и не церковная. Но надо понимать, что опыт церковной жизни и истории учит нас быть терпимыми к нашему собственному несовершенству.

Видите ли, учитель, который ищет идеальных учеников, останется одинок; юноша, который ищет идеальную жену, останется холост. И в истории Церкви нередко так бывало, что люди начинали искать идеальную церковь, но тем самым лишь порождали раскол.

Так вот, наша Церковь никогда не была идеальной, но она умела терпеть несовершенство своих людей. И это одна из наших норм.

Нормой была и определенная терпимость к двоеверию, к смеси христианского и языческого. И поэтому, если мы позиционируем себя традиционалистами и консерваторами, то мы должны помнить, что же в нашей национально-исторической традиции бывало. Церковь эти скоморошества на словах осуждала, но в реальном пастырстве и в жизни терпела.

Одно из самых грандиозных событий в истории России – это свадьба царя Алексея Михайловича. Оно грандиозно тем, чего в  нем не было. Это первая в истории России свадьба без скоморохов. Алексей Михайлович как внук патриарха был воспитан в такой строгости, что для скоморохов он не находил места – в отличие от, например, Ивана Грозного. До той поры считалось, что поп главный на похоронах, а скоморох — на свадьбе.

Скоморох был не просто шутом. Скоморох – это еще и немного жрец, но прикрывающийся игровой культурой (об этом много сказано в трудах А. М. Панченко).

Так вот, Алексей Михайлович праздновал свадьбу без скоморохов. И дело кончилось плохо. Не в том смысле, что у него не было детей или семейная жизнь была несчастлива. Но в том смысле, что его установка на предельную церковную серьёзность окончилась катастрофой —  расколом Аввакума, а затем и бунтом Петра Алексеевича против тотального насаждения Типикона как главной книги о всех областях жизни человека.
Так что культурная норма была все же на стороне  определенной терпимости. Это все искусство возможного — и пастырство, и педагогика, и политика.

Место для Божьего чуда

— Но с их стороны это ведь поиск граней дозволенного?

— Да, это было безобразие. Поймите, я не оправдываю этих девиц. Безобразие есть безобразие. Вопрос для меня не о них, а о нашей реакции.

Выгнать их оттуда — это безусловно. Ну вот дальше — просто выгнать, и что? Ибо одно дело, если зашел Марат Гельман и навалил кучу. Но когда заходит русская девчонка, я думаю, есть ещё шанс достучаться до ее совести.

И потом, поймите, покормить и поговорить – это единственная наша реакция, на которую они не рассчитывали. Но именно поэтому она и могла быть успешной.

Плюс к этому у меня есть подозрение, что если бы мы вели себя так – у нас было бы право просить у Бога чуда, чуда смягчения этих сердец: «Вот, Господи, видишь, мы не на полицию уповаем и полицию мы отослали, но, Господи, можешь Ты их простить и вразумить? Мы не просим тебя наказать их, в смысле, причинить им боль. Но можешь Ты иначе войти в их сердца?».

Есть в этих нынешних дискуссиях одна вполне атеистическая подкладка. Мне кажется, те люди, которые сейчас требуют предельных наказаний – они не оставляют места для Божьего чуда. Как милующего, так и наказующего.

Забыта не только Нагорная проповедь, но и принцип древнеримского права: «Обиды, нанесенные богам, предоставь разбирать самим богам». А богов, кстати, в том обществе было очень и очень много, и мало ли кому показалось, кто какого божка обидел и так далее. Это ж бесконечные тяжбы были бы. Вот он, мол, не так на моего гения посмотрел, слишком маленькую дозу принес в жертву моему маленькому очаговому богу и так далее.

Есть и проблема обозначения предела. Если однажды стать на путь возгонки наказания за богохульство и оскорбление религиозных чувств, то где же мы остановимся? Поедем до конечной станции – там, где нас ждут Саудовская Аравия с Пакистаном?

Это неизбежно по той причине, что традиционное (римское) право говорит, что вина человека тем больше, чем выше статус обиженного человека, а Бог как раз бесконечен. Поэтому малейшая обида, причиненная Всевышнему, имеет бесконечно плохие последствия. Значит, и кара тоже должна быть безразмерна…

Вот страшная новость из Афганистана. Там, в американской воинской части, в мусорной корзине найден полусожжённый экземпляр Корана… Ну и дальше по понятному сценарию: как только в городе об этом стало известно – митинги, стрельба и так далее, к полудню уже 8 человек убиты, а через неделю уже 30 жертв…

Поэтому я и спрашиваю: если мы начинаем идти по пути уголовного наказания за кощунства, то где остановимся? И кто нас остановит? Сами? А опыт вот этих мусульманских стран показывает – предела нет. Предела для мести и ненависти.

— Но ведь если мы будем молчать, другая сторона-то не остановится?

— А в другом случае остановится, думаете? Не будет  нарастающей вражды и «сдачи»? Когда Церковь была гонимой и беззащитной, то даже комсомольцы  перестали гадить нам.

Я бы надеялся не на районные суды человеческие. Я бы надеялся на Бога Вразумляющего. Надеялся бы на силу нашей молитвы: «Господи, кроме Тебя, нас никто не защитит. Ни полиция, ни дружинники православные, а потому, Господи, Ты защити нас!».

А еще стоит помнить о том, что есть храмы архитектурные, а есть храмы наших душ и тел.

И я думаю, что те люди, которые сейчас сладострастно просчитывают, как бы они вразумили отеческою дланью, да с саперной лопаткой бы… я думаю, что поругание, которое эти люди учинили в храмах своих душ, гораздо серьезнее, чем тот безобразный танец.

И еще мне не по душе «взвешенная» позиция тех, кто говорит: «Надо с ними сначала по закону, пусть полиция арестует, суд присудит срок, а затем мы к ним в тюрьму придем для душеспасительной беседы, да вдобавок по христиански попросим суд о снисхождении к ним».

Это как раз и есть логика инквизиции: «Мы же никого не сжигаем, – говорят инквизиторы, – мы просто отдаём гражданской власти. А власть их сжигает. Ах, какая неожиданность. Мы думали, эту Жанну Д’арк вы просто оштрафуете, а вы взяли вот и сожгли, ну надо же…»

Повторю: если бы я был там в ту минуту, я бы сам вспомнил и про Финееса, и про пощечину св. Николая (которой на самом деле не было)… Но сейчас та минута уже позади, а интернет — вот он, передо мной. И теперь я могу, подумав, сформулировать свою позицию.

И мне кажется, что если мы просто (без инициирования кар) будем говорить о том, что нам больно, нам горько, то тогда общественное мнение будет с нами. И тогда будет труднее таких девчонок завербовать на такую вот акцию.

Кого обличает Христос

И, наконец, надо разрешить себе подумать и о самом горьком — а не было ли с нашей стороны такого, что подбивало этих русских девчонок на такие действия. Мы ну ничем их не спровоцировали на такое восстание?

Сейчас в интернете только ленивый не подсказывает мне, неграмотному профессору богословия, что Христос торговцев бичом из храма выгнал.

Мой ответ один: «Тихо! Молчите! Нам очень не с руки напомнить людям, что это место в Евангелии есть». Потому что если сегодня Христос зайдет в наш храм с бичом, как вы думаете, кого Он оттуда погонит? Вы уверены, что их, а не нас?

Все Евангелие — это книга обличения своих, а не чужих.

Вот есть такая вещь, которой у нас нет. Называется «перевод смыслов» – контекстуальный пересказ Евангелия. Текст некой древней книги перелагается так, чтобы он был понятен сразу и без комментариев. И чтобы при этом современный читатель испытал ту же гамму реакций, которую испытал самый первый читатель.

В Европе есть такие попытки перевода Евангелия на современные языки. Ну, чтобы было понятно, скажите, какую должность занимал Понтий Пилат?

— …Прокуратор…

— Вижу, читали Булгакова. Но, в Евангелии этого слова нет. Прокуратором он стал через 3 года после тех событий, которые описываются в Евангелии. Это всё равно что сказать, что маршал Жуков на Холхин-Голе задал жару японским оккупантам. Он тогда не был маршалом. Так кем на самом деле был Пилат?

Вы представляете, сколько всего надо пояснять?

Мой вариант такой – посол США в Грузии. То есть, вроде бы он посланник иностранной державы, но без его ведома там никто ничего не сделает.

Дальше, вот скажем, мытари и фарисеи — это кто?

— Налоговая инспекция.

— И что? Вы ненавидите налоговых сборщиков? Вы с ними знакомы? Они вам жить мешают?

Мытарь же в те времена – это человек, который от имени государства залезает к вам в карман и забирает ваши деньги, но вы знаете, что он их кладёт в свой карман. И весь народ его дружно ненавидит. Кто это? В нашем мире это только один человек – гаишник.

А фарисеи кто такие? Никакого профессионального отношения к церкви они не имеют. Это ревнители благочестия, миряне, которые профессионально не обязаны заботиться о религиозной жизни. Это их личный энтузиазм. В фарисейском движении сбылась мечта пророков о том, чтобы именно в народной толще проснулся такой самостоятельный энтузиазм. Любой наш батюшка тоже мечтает, чтобы его прихожане вот так же бдели и заботились об исполнении закона церковного. Поэтому придется сказать, фарисеи – это члены союза православных братств, хоругвеносцы.

Но вот недавно в Англии вышел такой контекстуальный перевод, сделанный баптистским пастором. В нем много, на мой взгляд, ненужных вещей, неверных. Но одна фраза была переведена, я считаю, совершенно точно. Это слова Христа: «Горе вам, книжники и фарисеи».

Перевод таков: «Пшли вон отсюда, жадные попы».

Вот как вас шокировали эти слова – так же древних иудеев шокировали слова Христа об уважаемых фарисеях.

Фарисеев уважали в народе, книжников — тем паче. Это были уважаемые люди, а Христос с ними вот так вот жестко – по морде. Поэтому я и говорю, что Христос полемизирует со своими. Апостол Петр говорит, что время начаться суду с дома Божия.

И у этих менял, которые сидели в храме, было совершенно законное право там присутствовать. Их работа была там пасторски необходима. Ибо что они меняли-то? Это не пункт обмена рублей на доллары. Они меняли там нечистые деньги на чистые.

Потому что когда Римская империя оккупировала Палестину, то евреи выторговали для себя несколько важных уступок. Они сказали оккупантам: ну хотя бы территория храма пусть будет неподвластна вам. По нашим еврейским законам – если язычник вошел в храм, то он будет убит, так не вынуждайте нас, евреев, или отрекаться от нашей веры, или убивать ваших солдат и чиновников. И тогда римские власти издали свой закон: если римский солдат зайдет на территорию еврейского храма, римляне сами его казнят. Поэтому в Евангелии упоминается собственно «храмовая стража», то есть  слабовооруженная дружина из самих евреев, в задачу которой входит поддержание порядка на храмовой территории.

Вторая уступка была связана именно с  деньгами. Внутри храма люди приносят жертвы. Если я живу недалеко от храма Соломонова, я беру барашка и веду его в храм. Но если я живу далеко, то я не буду из Афин тащить своего барашка. Кроме того, есть времена, когда Храму не барашек нужен, а просто пожертвования. Но у меня в Афинах шекели не в ходу, там правят кесари и их динарии. И когда, соответственно, власть Кесаря распространилась на Израиль, он потребовал, чтобы и тут вместо шекелей ходили динарии.

Но динарий кесаря – это же малый походный иконостас. Там на одной стороне божок какой-нибудь изображен, а на другой стороне — кесарь, который тоже считается богом. Языческие идолы иудей не может внести в храм Господень. По этой причине евреи и сказали:  «Разрешите нам печатать свою монету при условии, что она не будет выходить за пределы храма. Люди же будут менять во дворе храма языческие монеты на чистые, на которых нет того, что мы считаем идолами. На эти деньги будем приобретать голубков и барашков, которых храм выращивает для жертвоприношений в промышленных количествах.»

Так что обменник в храме был

• а) необходим;
• б) он был порождением религиозной логики, а не корысти.

И поэтому этот поступок Христа оказался тем более неожиданным.

И тем более он был странен, что врагами Христа были, скорее, неторговавшие священники того храма (именно они скоро вынесут Ему приговор), чем менялы. Но Он не жрецов выгоняет, а этих торговцев.

В общем, действия и решения Христа бывают очень непредсказуемы.  А потому не может быть полной уверенности в том, что, окажись Он в храме в ту минуту, когда там хулиганили феминистки, то Его бич достался бы именно и  только им.

Еще вопрос: кто в большей мере странны Христу – эти девчонки, которые один раз зашли туда, зная, что их ждут поношения за это? Или те, для кого храм – это ежедневная торговля?

Вот эти девки кривляются на амвоне, а вот в 20 метрах от них идет активная торговля сувенирной продукцией (заметьте, вовсе не необходимой для молитв). И вот входит Христос. Вы точно знаете, кому достанется первый бич?

Поэтому я и говорю – молчите.

Читайте также: