Глухота, доброта, экономика
Исцеление глухоты
Наша служба хорошо налажена. Наша медицинская отрасль – практически единственная, где детские и взрослые специалисты практикуют все вместе (между ними не слишком большая разница). Но сейчас есть и серьезные проблемы. У нас, например, великолепные приборы, но хорошо обученные специалисты – зарубежные.
Сегодня электронная промышленность дала нам в руки инструмент, который позволяет вернуть слух практически всем глухим детям.
Глухих рождается примерно один ребенок на тысячу. Причины разные: генетические, могут возникнуть какие-то экзогенные факторы во время беременности.
В течение первых двух-трех лет жизни еще два-три ребенка на тысячу становятся глухими. Распространена антибиотиковая глухота: при пневмонии или менингите перед матерью стоит выбор – вообще не жить ребенку или остаться глухим. Его лечат, но лекарства, к сожалению, ототоксичны, то есть поражают орган слуха.
В прошлом году мы прооперировали тысячу двести глухих детей по стране. В этом году мы прооперируем тысячу четыреста детей – пока только на одно ухо. Каждый аппаратик стоит миллион рублей и еще примерно сто тысяч нужно собственно для проведения операции.
Слух после такой операции восстанавливается полностью, но дети-то практически глухонемые. Мы стараемся оперировать на сублингвальном периоде, до трех лет, и они должны услышать звуки и понять их – таких детей надо научить говорить. Детям, у которых наиболее успешно прошла операция, мы ставим аппарат и на второе ухо, чтобы был бинауральный слух.
Я думаю, что на следующий год уже все нуждающиеся дети в стране получат слуховые аппараты. Врожденно глухих и оглохших до года детей у нас не будет.
Это заслуга не только врачей и создателей этих аппаратов, но и Правительства в лице Минздрава – на это выделено столько средств, сколько мы, специалисты, запросили.
От бериллия до атома
122-я клиника считается лучшей в городе. Она была создана как клиника для лечения и профилактики заболеваний у лиц, работающих с атомной энергетикой: атомное судостроение, комитет по боеприпасам, спецхимия, испытание атомных подводных лодок, добыча и переработка урана – и членов их семей.
Я сам, хоть и являюсь отоларингологом, защищал докторскую диссертацию по теме профзаболеваний – я занимался легким металлом бериллием. Бериллий и литий – это два аллергена для человеческого организма. Основная моя рабочая площадка была в Казахстане – там я изучал состояние верхних дыхательных путей лиц, добывающих, перерабатывающих и делающих конечный продукт из этого материала.
Я доказал, что верхние дыхательные пути не поражаются, бериллий поражает кожу и в основном легкие. Это заболевание называется «бериллиоз» – это вид туберкулеза. Передо мной стояла задача создать такие средства защиты органов дыхания, чтобы бериллий не проникал в нижние дыхательные пути.
Были проведены очень серьезные профилактические мероприятия, сейчас используются полученные мной результаты.
Когда Союз распался, все большие производства и добыча оказались либо за рубежом, в среднеазиатских республиках, либо в Сибири. Но и сейчас используются мои работы по профилактике. На производстве бериллия 70% объема самих заводов и фабрик занимают защитные сооружения.
Государство в государстве
Отбор сотрудников в нашу клинику проходил специальным образом: врачи должны были быть из клинической ординатуры, то есть с высокой квалификацией, заведующие отделением – желательно с ученой степенью, то есть с высшей категорией. Медсестер набирали так же тщательно. Ну и кроме того, у нас была 25-процентная надбавка к зарплате.
У нас с самого начала сформировался очень сильный коллектив, был очень сильный главный врач, Леонид Григорьевич Соколов – к сожалению, он рано ушел из жизни. Имя его присвоено больнице.
В 93-м году я возглавил клинику. Работать с коллективом было легко. Сейчас это две тысячи человек, тысяча шестьсот постоянно работающих физических лиц: больница, поликлиника при больнице на тысячу посещений в день, шесть поликлиник на промышленных предприятиях, семнадцать здравпунктов, специальная санэпидстанция, судебная медицинская экспертиза, училище (сейчас – центр повышения квалификации медицинских сестер) – государство в государстве.
Не хуже, чем за рубежом
Многие люди не доверяют нашему среднему медицинскому персоналу больше, чем врачам, и едут лечиться за границу. Ничего страшного в этом нет. Нет пророков в своем отечестве. На самом деле, это минимальное количество людей.
Можем и их успокоить. У нас исторически сложилась блестящая школа додипломной подготовки врача, но мало обращали внимание на подготовку медицинских сестер. Сейчас и у них хорошее образование, но менталитет уже сложился: мотивация к работе у среднего медицинского персонала несколько другая, чем у врачей. Мы выигрывали за счет личного везения: мы занимались не только врачами, но еще и сестрами. Кроме того, в 93-м году нас выбрал в партнеры Американский международный союз здравоохранения, у нас есть американский госпиталь-партнер. В течение трех лет нам давали возможность стажировки в Америке.
Мы так проявили себя, что в течение целых девяти лет сто двадцать шесть сотрудников клиники прошли стажировку в Соединенных Штатах, из них – около пятидесяти медицинских сестер. И я им говорил: «Смотрите, учитесь, мы не хуже!»
Чего не может Минздрав?
Недавно доктор Леонид Рошаль обратился к нашей власти с письмом, в котором нелицеприятно отозвался о состоянии нашей медицины. Там есть рациональное зерно, но со всем согласиться невозможно по одной простой причине: ведь и он участник процесса. Если бы каждый из нас говорил: «Я делаю так-то, хочу и могу сделать лучше», – это было бы нормально. А он говорит, что в Министерстве здравоохранения нет профессионалов-организаторов.
Я бы этого не сказал. В Министерстве здравоохранения сейчас работают здорово и мощно – на сегодняшний день сделано очень много рационального. Просто нельзя одним прыжком преодолеть пропасть, которая возникла за много лет, а мост через нее еще не построен.
Что это за пропасть? Одновременно сильно поменялся менталитет медицинских работников, но изменились и требования населения к медицинским работникам. Но мы-то не всесильны! Мы находимся в том же пространстве, что и вся страна! Добрым словом и ласковым взглядом человека не вылечить – нужны очень серьезные материальные вложения. Мировая практика показывает, что если в медицину вкладывается менее 12% ВВП – это провальное дело. А три и шесть десятых процента – это много?!
Наша страна – не бедная, но по ВВП мы не можем сравниться ни с Норвегией (небольшая страна, но ее называют Северным Кувейтом), ни с западными странами Европы, я уж не говорю об Америке и Японии. И наши три и шесть десятых процента – это минимум миниморум, который дает возможность просто обозначить, что у нас сегодня есть какое-то движение в медицинской науке.
Медицинская экономика
Лечиться сегодня недешево. Медицинское обслуживание стало иногда просто несовместимо с жизнью. А в нашей клинике оно пока остается приемлемым. 40% наших пациентов – это так называемый «прикрепленный контингент», который ни рубля не платит – за них платит государство.
Клиника настолько большая, конверсия так урезала количество прикрепленных, что на 60% свободных площадей мы оказываем платные услуги. Так удается оплачивать дорогие лекарства и расходные материалы. Клиника из своего кармана, из внебюджетных средств оплачивает на сегодняшний день более 50% коммунальных услуг, делает все ремонты.
В медицине, а может и во всей стране, нет экономистов. Успех нашей клиники – в тех экономистах и руководителях экономической службы, которые работали. Только экономически правильная стратегия нас вытащила. Помогла этому, как ни странно, зарубежная медицина. Мы, напомню, стажировались в Соединенных Штатах. А там у медицинских учреждений есть планы, как были у нас: трехлетние, пятилетние.
Сегодня у меня тоже есть финансовые планы: на месяц, на квартал… Идут постоянные отчеты.
Я – врач-специалист, но я дополнительно закончил инженерно-экономический институт. Я прислушиваюсь к экономистам и финансистам. Если бы я руководил сам, я бы, наверное, развалил всё. А у меня есть команда экономистов. К сожалению, во многих медицинских учреждениях такой команды нет.
Цена жизни
Елена Зелинская: Расскажу случай. Мой сотрудник, очень пожилой человек – за семьдесят лет, – находясь в Подмосковье, упал, сломал себе что-то. Его довезли в районную больницу, и хорошо, что он был еще в сознании, чтобы позвонить и сказать, где он находится, чтобы мы ему помогли. Мы немедленно созвонились, нашли место в хорошей московской больнице и послали за ним скорую помощь. Врач скорой помощи приехал и увидел, что ему, оказывается, не туда был вставлен какой-то шланг. Он этот шланг просто вырвал рукой и сказал, что тем самым буквально его спас.
Привезли в больницу. Нам сказали, что нужно делать операцию, ни много, ни мало, за семьдесят тысяч. Наш сотрудник числился у нас уже просто из уважения, чтобы он мог чувствовать себя по-прежнему причастным, жил он на пенсию, детей рядом не оказалось. Мы нашли деньги и заплатили за него.
Он выздоровел, слава Богу. Я смотрю на него и думаю: «Я знаю, сколько стоит этот человек. Я сама заплатила за его жизнь семьдесят тысяч рублей». Но это же бесчеловечно!
Яков Накатис: Это абсолютно неправильно. Я не удивляюсь – знаю о таких случаях. В нашей клинике тоже нужно было бы заплатить, потому что мы относимся к ведомственной медицине.
Если бы это был прикрепленный к нам человек, то, конечно, он не заплатил бы ни рубля. Не всегда всё понятно, объяснить это сложно.
Рошаль однажды на пироговском съезде сказал о Михаиле Юрьевиче Зурабове нелицеприятные слова. Но Зурабов частично спас нашу медицину, создав 122-й закон, объединяющий здравоохранение с социальным развитием, по которому социальные деньги заработали на здравоохранение.
Он создал и другую уникальную вещь – высокотехнологичную медицинскую помощь. Сложный больной, которому нужно хирургическое лечение (довольно дорогостоящее из-за расходных материалов: сустав заменить или какую-то металлическую конструкцию поставить – это дорого), не «выгоден» больнице. Так вот, Зурабов создал список заболеваний, по которым идет дотация государства. Это и есть высокотехнологичная медицинская помощь.
Мы – федеральная клиника, а у нас есть государственный заказ на этот год на 640 миллионов рублей, на 4200 квот. Такому количеству пациентов в этом году мы окажем помощь по онкологии, гинекологии, хирургии, ЭКО (экстракорпоральное оплодотворение), кохлеарные импланты (слуховые аппараты) поставим ста восьмидесяти детям за эти деньги.
Мы окажем такую помощь за счет заказа государства. Так что не всё так плохо. Но почему-то всегда приводят отрицательные примеры.
– Потому что каждый пример – это человеческая жизнь.
– Сделайте интервью с директором нашего питерского Института кардиологии. Делаются десятки операций в день. У них около 4500 квот. Значит, четыре с половиной тысячи пациентов в этом году получат классные операции на сердце в прекрасно оснащенном институте. Это уникальный институт, руководитель очень сильный.
Возьмите Первый медицинский институт, Военную медицинскую академию, которая сегодня является лидером в нашей стране по лечению боевой или бытовой травмы. Там тоже работают классные специалисты, посмотрите тысячекоечные больницы в городе. Вы представляете, тысяча коек! Значит, каждый день к ним поступает сто-двести пациентов!
Я хотел бы напомнить: нельзя лечить добрым словом и ласковым взглядом, но это должно быть на первом месте – хорошее отношение медицинских работников к пациенту.