«Горечь слаще меда и сота». Игумения Руфина (Кокорева)
«Если мы, изгнанники земли родной, с воплем крепким припадем к Чудотворному Образу Царицы Небесной и едиными устами и единым сердцем возопием к Ней: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!» – то неужели не услышит Она нас? Нет, возлюбленные! Она услышит, Она умолит возлюбленного Сына Своего преклонить праведный гнев Свой на милость, если только…покаемся и дадим обещание направить жизнь свою по заповедям Божиим!»
«Если мы, изгнанники земли родной, с воплем крепким припадем к Чудотворному Образу Царицы Небесной и едиными устами и единым сердцем возопием к Ней: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!»
Эти строки принадлежали одной уже очень немолодой женщине, монахине, нашей соотечественнице, оказавшейся среди сотен тысяч скитальцев, рассеянных по миру революционной волной. Мало кто помнит о ней сегодня в России: ее имени нет в соборе прославленных новомучеников и исповедников Российских, но по тому, как была прожита жизнь, она достойна поминовения вместе с поколением исповедников; ведь соблюсти веру среди безверия, пребыть в любви Христовой, когда вокруг жестокость, не отступить от монашеских обетов, когда не осталось ни своей земли, ни монастыря, все вынести, все претерпеть – само по себе немало. Эта женщина – игуменья Руфина (Кокорева). Проделавшая вместе с отступавшей Белой армией огромный путь от Урала до Шанхая, она уносила в своей душе, как в неугасимой лампаде, дух Православия и той, прежней России, оставшейся за чертой 1917 года. Какими бы ни оказывались внешние обстоятельства, в нищете и в относительном благополучии она оставалась русской монахиней, не переставая молиться о Родине, как мать о больном ребенке, поминая живых и усопших, оставшихся в СССР, и обреченных, как и она, на бесприютное существование на чужбине…
«Ольга Семеновна»
«Ну, игуменьей будешь , – сказала настоятельница, – в первый раз одеваю послушницу с колокольным звоном». А та стояла, не шелохнувшись, совсем еще юная, тоненькая, как свечка, до сих пор не веря своему счастью.
Родители отпускали ее в монастырь со слезами. Состоятельная семья, отец – Андрей Тимофеевич – крупный пермский промышленник. И не того вовсе желали Кокоревы для своей дочери. Семейство было верующим, и Олю с детских лет воспитывали, как полагается, по правилам Церкви. Но монастырь!.. Да и мала она была еще совсем – едва исполнилось восемь лет. И откуда только это пришло к ней? Встанет ночью потихоньку перед образами, а чуть свет проскользнет мимо заспанной прислуги (только ее и видели!) и бежит к полунощнице в соседний Успенский женский монастырь. Пытались усилить охрану, так она – в окно…
Поначалу желанию дочери родители противились, однако, видя, что запреты и строгость лишь приводят ее в болезненное состояние, понемногу смирились и уступили наконец. И вот в тот день, когда матушка игуменья облекала ее в подрясник, с улицы радостной волной грянул колокольный звон – «Игуменьей будешь».
…Тихо жила девочка среди монахинь, а от прозорливого нищего не утаилась. Всякий раз, появляясь в монастыре, блаженный по прозванию Василий Иванович, которого знала вся округа, величал молоденькую послушницу Ольгой Семеновной. Девочка пыталась возражать: дескать, Андреевна я, а юродивый свое: «Мы с твоим отцом в Верхотурье-то вместе рыбу ловили». Годы прошли, прежде чем открылся смысл иносказательных слов Василия Ивановича.
А однажды, подозвав Ольгу, старик протянул ей странную смесь, предложив отведать. Горечь оказалась невозможная: полынь, горчица, перец с солью. Дыхание перехватило, а блаженный подсказывает: мол, пей-пей! Пересилив себя, девочка сделала еще несколько глотков, и вдруг горечь исчезла, сменилась приятным медвяным вкусом. На скорби Христа ради благословил юродивый…
Не искать своего
В первые годы в монастыре, стремясь подражать подвижникам древности, Ольга усиливала пост и молитву и одновременно искала духовного руководства. В те годы ее привлекало строгое аскетическое монашество, и руководителей она выбрала для себя среди Валаамских старцев.
Был и момент, когда разгоряченность юности, отчасти оправданная страхом потерять искру живой веры, заронившуюся в душу, заставила ее покинуть свой монастырь, где слишком уж заметной была она среди старших по возрасту монахинь: и снисхождения много, и чести… Перебравшись в Москву, молодая послушница желала укрепиться, напитать душу благодатью возле великих святынь, но через несколько лет ощутила, что духовно только расстроилась от перемены места. С этого времени ее отношение к монашеству несколько меняется: воодушевление, способное воздвигнуть новоначальных на подвиг не по силам и затем повергнуть в уныние, отступает перед сознанием того, что истинное монашество смиренно и восхождение по лестнице христианских добродетелей требует большого терпения.
В кротком умиротворенном духе вернулась она на Урал. А местный старец, архимандрит Арефа, открыл ей, что путь ее – не аскеза, не отшельничество, а служение Богу через заботу о ближних и благоустроение монастырей. Напряженные поиски привели Ольгу к пониманию того, что в монашестве главное – не искать своего, через обстоятельства учиться видеть Божие и следовать пути Господню.
В качестве места, которое она все искала, архимандрит Арефа указал ей Верхотурский Покровский монастырь. Вот тогда и вспомнились ей речи блаженного Василия Ивановича: Симеон Верхотурский принимал ее под свое покровительство.
В новой обители Ольга училась прежде всего послушанию. Монах – «вещь церковная»: и в иконописной пришлось потрудиться, и хором монастырским управлять, и благочинной послужить при матушке игуменье Таисии.
А в 1911 г . Синод постановил постричь инокиню Ольгу с именем Руфина и возвести ее в сан игуменьи с последующим переводом в г. Чердынь Пермской губернии – для восстановления закрытого при Екатерине II Иоанно-Богословского монастыря. И вновь ей сопутствовал святой праведный Симеон Верхотурский. Встречали матушку его иконой со словами: «Да будет вам с сего дня угодник Божий отцом и руководителем на вашем нелегком поприще служения ближнему».
Обитель возрождалась великими трудами и скорбями. Для того чтобы восстановить полуразрушенный храм и выстроить два келейных корпуса, матушке и сестрам несколько лет пришлось жить впроголодь. Не сразу появилось свое хозяйство: покосы, скот. Все пришлось осваивать самим: и сеять, и жать, и косить, и дровами запасаться. А едва встали на ноги, матушка Руфина тут же создала при монастыре приют для детей-сирот, потерявших родителей в годы Первой мировой войны. Шефство над ним взяла на себя великая княжна Татьяна Николаевна. К 1917 г . на попечении обители было уже около 75 детей. В те годы игуменья Руфина по делам приюта выезжала в Москву – поучиться тому, как поставлено воспитание детей в Марфо-Мариинской обители. Ей довелось познакомиться с великой княгиней Елизаветой Федоровной, оказавшей ей радушный прием и послужившей личным примером. К 1917 г . игуменья Руфина имела немалый опыт и достигла той внутренней душевной и духовной зрелости, которая позволила ей не потерять самообладания, когда в миг, в одночасье рухнуло все, что с таким трудом создавалось.
«Нигде нас так не встречали»
С началом революции Иоанно-Богословский монастырь постигла участь сотен других обителей. Часто наведывались непрошеные «гости»: обыски, реквизиции, ограбление…
Защищая сестер от тягостного общения, она сама вела переговоры с комиссарами, уравновешенная, державшаяся просто и с достоинством. Ровность, обезоруживающая даже самых дерзких, придавала ей смелости. В те дни, когда обыватели без веских причин не решались выходить на улицы, матушка Руфина являлась к представителям новой власти ходатайствовать за арестованных. Ее видели и в разъездах по городу: с наступлением голода она навещала бывших благотворителей, оказавшихся в нужде, старых прихожан, отлучившихся сестер, развозя на себе – под складками монашеского облачения муку, сахар, масло.
А когда «белым» удалось на время освободить Чердынь, всему отряду были выданы приобретенные на средства монастыря валенки и меховые шапки. «Нигде нас так не встречали», – говорили потом солдаты добровольческой армии. Но радость оказалась недолгой: из штаба в Чердынь пришел приказ о незамедлительной эвакуации. С трудом удалось уговорить игуменью ехать. Из Перми она еще пыталась вернуться, но уже второй строгий приказ заставил ее вместе с сестрами двигаться за отступающей армией.
Скитания
…Вагоны с мерцающим под самым потолком слабым светом, битком набитые солдатами и беженцами, грязь, тиф… Все, что сопутствовало отступавшей Белой армии и легло на страницы произведений М. Булгакова и Г. Газданова, месяцы напролет окружало матушку Руфину и ее спутниц. Ко всему этому добавлялись голод и истощение от постоянного недосыпания и холода. Пробираясь дальше на восток, они не могли даже рассчитывать на отдых и восстановление сил в месте прибытия. На хлеб можно было заработать только тяжелым физическим трудом. Во Владивостоке матушка Руфина была уже настолько слаба, что, оставляя работу – полоскание белья в проруби, ложилась иногда прямо на лед, давая себе хоть немного отдыха. Следствием стали тяжелые болезни, не покидавшие ее уже до конца дней.
Под Покровом
И все же… Под Покровом Богородицы принесла она монашеские обеты. Покров этот был над ней и в пору испытаний. После долгих странствований, изможденная, изменившаяся почти до неузнаваемости, с узелком и посохом в руках прибыла игуменья Руфина в Харбин. Долгие месяцы – между жизнью и смертью. Настигшая болезнь, казалось, не желала отпускать ее из своих когтей. Сестры со дня на день ожидали худшего. Но однажды произошло чудо – матушка пошла на поправку. Предшествовало же этому событие необычное, оставившее глубокий след в душах невольных свидетелей его. Больная впала в забытье, продолжавшееся около двух часов, и вдруг глаза ее приоткрылись и тихие слова заставили всех обернуться: «О человечество! Чего ты лишаешься! Господи! Пошли мне какие угодно страдания, но только не лиши меня этой радости!» В муках ей было дано укрепление: Господь сподобил ее лицезрения райских обителей. Вознесенная от земли, она видела и себя в том же белом халатике, что был на ней во время болезни: ни боли, ни усталости, ни скорби. Все изгладила одна минута в раю со Спасителем, среди святых.
После этого события прошло немного времени, и однажды прямо в руках матушки обновилась старинная Владимирская икона Божией Матери. И вот тогда митрополит Мефодий благословил переименовать Харбинскую обитель во Владимирский женский монастырь.
Оправившись от болезни, матушка принялась усердно молиться Пресвятой Владычице о помощи в устроении монашеской общины: нищета, сестры по-прежнему ютились по чужим углам. И вдруг словно источник открылся – со всех сторон потекли пожертвования…
В 1927 г . матушка задумала перевезти монастырь в США, где надеялась дождаться освобождения России, однако плану этому не суждено было исполниться, и постепенно монастырь переехал в Шанхай, перейдя под окормление епископа Шанхайского Иоанна (Максимовича). Именно в этот период в жизнь обители вошли продолжительные ночные бдения. Матушка, казалось, просто забыла о болезнях и подолгу молилась в келье и в храме вместе с сестрами, будто переступая границу между двумя мирами – дольним и горним, куда готовилась отойти. Конец монашеской жизни будто соединялся с самым ее началом, когда восьмилетней девочкой стояла она при свете лампадки возле домашних икон в Перми.
Наступил 1937 год. Из России доходили самые горькие вести. Но для нее Чаша Страданий была уже испита. В праздник Успения Пресвятой Богородицы тихо, после причастия, матушка отошла туда, куда ничто скверное и злое войти не может.
Своим письмом, законченным на смертном одре, она желала расположить души сестер и братьев по вере к молитве – той, что для нее самой была вернейшей спутницей в скорбях. И боль растворялась радостью, и горечь становилась «слаще меда и сота», когда в сердце вливалось чувство близости и попечения Владычицы мира о России, вслед за словами, которые игуменья Руфина записала как завещание: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!» Простой образец соборной молитвы для всех, кто находится по ту и другую сторону границы и вопреки всем битвам века носит одно имя – православные христиане.