Непраздничными впечатлениями от праздничной поездки в Иерусалим делится журналист Надежда Кеворкова.
Десять лет назад мне довелось на Страстной быть в Святой земле. Это была первая организованная экспедиция за Благодатным огнем. Там был Лужков, Михалков, два полпреда президента и еще множество народу. Некоторые чиновные вдохновители десанта то и дело, к месту и не к месту подчеркивали, что они люди не воцерковленные и просто за мир во всем мире.
Встретила всю эту экспедицию в аэропорту целая орава экскурсоводов и журналистов. Они курили и вяло обсуждали, что с нами делать и что это за новая русская напасть – ездить за Благодатным огнем.
Журналисты немедленно набросились на воцерковленных и не воцерковленных с расспросами, суть которых сводилась к тому, когда же это ваше православие окончательно закопают. Такой кипящей и неадекватной ненависти к Церкви лично мне никогда прежде не доводилось встречать лицом к лицу.
А экскурсоводы без умолку трещали о величии побед армии Израиля. Их раза три поправили, а потом попросили уйти с глаз долой.
Небо стало внезапно черным, поднялась пыльная буря, стало очень холодно, пошел дождь. И наступила Великая пятница.
Наши посольские работники просили нас никуда не ходить, намекая на какие-то опасности. Но православному человеку, да еще в Страстную пятницу только намекни на опасность – он ринется туда с удвоенной силой. На деле же опасность в Святой земле, которую я потом исходила, проистекает совсем не от палестинцев…
В Старом городе работали только палестинские лавочки. Постепенно пришлось скупить там изрядную долю запаса арафаток, потому что холодно становилось по-настоящему, а ничего другого в сувенирных лавках не продавалось.
Где торговля, там и разговоры. Мы всласть наговорились на тему, как все стало плохо и становится все хуже и хуже.
Эта богатая тема мало где имеет такие основания, как в Святой земле. А ведь в то время еще не рушили массово палестинские дома в Иерусалиме, не выбрасывали целые семьи на улицу, запрещали строительство, нарушающее исторический ландшафт… Еще только начинали возводить жуткую разделительную стену, проложенную по каждому палестинскому сердцу…
Мимо шли католические монахини. Навстречу им двигались люди, имевшие вид поселенцев, то есть это были нарочито неряшливо одетые люди, у них что-то торчало из-под одежды и они были ходячей иллюстрацией пословицы «из-под пятницы суббота».
«Смотрите, смотрите», — сказал торговец в лавке.
Я смотрела, но ничего особенно интересного не видела, кроме специального католического выражения приятия всего сущего на лицах монахинь и нарочитой иудейской мрачной сосредоточенности в демонстрации пренебрежения к тому же самому «всему сущему».
Когда поселенцы миновали монахинь, они обернулись и плюнули им вслед. Монахини даже не обернулись, все также семеня по камням.
«Видели»? – пожилой палестинец засмеялся.
Наутро весь наш разношерстный десант, присмиревший под натиском священного, выстроился клином и двинул напролом – брать резиденцию Патриарха Иерусалимского, чтобы получить его благословение.
Все улицы и проходы Старого города были перекрыты израильской армией. У них, многие замечают, всякий праздник обставлен как теракт. Ну, и теракт часто обставлен как религиозный праздник…
К Патриарху Иринею наш клин прорвался почти без потерь. Патриарх сидел в темном приемном покое, с нескрываемым интересом изучая доселе не известное ему явление. Сам он чувствовал себя вполне боевито, как и должен чувствовать себя иерарх, под чьим началом находится гонимая, оскорбляемая, пинаемая, унижаемая Церковь. Чьи священники и монахи лишаются виз и вида на жительство, кого выдворяют из страны или не позволяют из нее уезжать, чьих монахов сажают под домашний арест, а православным палестинцам не позволяют становиться священниками и архиереями… При тотальном заговоре молчания обычно таких болтливых СМИ…
Самого Патриарха к тому времени израильские скупщики земли еще не вовлекли в подлоги с церковной собственностью, имя и репутацию его еще не обтрепали. Патриарх выслушал текст прошения «Просите мира Иерусалиму».
И снова наш русский клин на улочках Иерусалима.
По стенам жмутся православные палестинцы, которых нещадно лупцует полиция. Время от времени палестинцы прибиваются к нашему клину в надежде, что с русскими удастся войти в Храм Воскресения. Но у русских на шеях зеленые бейджики. А у палестинцев ничего такого нет.
Рядом со мной по парню с оттягом лупит полицейская дубинка. Я уже пролетаю в узкую калитку, оглядываюсь на этого паренька – он стоит, вцепившись белыми от напряжения пальцами в решетку загородки и горящими от гнева глазами — в этого полицейского.
Храм забит под завязку. То и дело врывается отряд израильских полицейских и дубинками выгоняет людей прочь. Людское море волнуется, смыкается и ждет.
Тут очень мало палестинцев. Из Вифлеема и Рамаллы, из Газы и Назарета – ниоткуда православный палестинец не может сюда приехать сам – только по приглашению. Его ожидает унизительная проверка на блок-постах, к которым нужно идти пешком, иногда несколько километров по жаре, ждать прохода несколько часов. Большинство православных палестинцев и не едет — из солидарности со своими соседями и друзьями, с палестинцами-мусульманами, которые умирают, так и не увидев Иерусалима.
Наконец, Благодатный огонь сходит, горячая волна бежит по храму, от свечи к свече. А наш русский клин, построившись во дворе храма Воскресенья и затеплив лампады, уносит его с собой, чтобы, в нарушение всех правил самолетных перевозок, привезти его в Россию.
Чудесный этот огонь зажигает каждый год не только свечи. Он зажигает православные сердца болью по Святой земле и по несгибаемому палестинскому народу, который свечкой горит и не сгорает, надеется и верит. Велик Господь и велика его милость – тут, в Святой земле, религиозных споров нет.