Вот все заладили – Кафка, Кафка. Это не Кафка, это Нил Гейман. Коралина в стране кошмаров. Добрая заботливая мама, только вместо глаз пуговицы, а в руках острая иголка. Вкусная еда, прекрасный сад, уютный дом, только за стенами черные дыры, за цветами пустоты, труха, тлен. Там изнанка мира, где ни любви, ни тепла, ни уюта – один металлический лязг.
Я слышу этот лязг каждый день. То кости лязгают о кости, говорил поэт. Или, может, лязгают иголки и спицы Той Мамы из кошмаров Коралины, которая вяжет, вяжет, вяжет альтернативную реальность, плетет морок и обман. Реальной жизни вокруг нас, кажется, уже нет. Происходящее – сон, то ли еще Гофман, то ли уже Босх и Дали.
Нарисованный мир
Один только вчерашний день порадовал превосходными новостями.
В Суздале к ожидаемому, но не состоявшемуся приезду Путина дома-развалюшки закрыли красивыми клеенчатыми баннерами с реалистично изображенными на них окошками, узорными наличниками, карнизами, даже кошкой. За ними – гниль, тлен, труха. Потемкинские деревни? Нет – гробы повапленные.
Откуда-то вынырнул на свет Божий и выступил перед публикой на Литературном собрании совершенно фантасмагорический потомок Достоевского. Он хлопал по плечу президента и объяснял (в лучших традициях русской литературы, надо полагать), что каторга полезна для производства гениев, а Достоевский «по праву» получил четыре года острога; отрадно сознавать, что чтение письма Белинского к Гоголю в глазах потомка писателя бесспорно тянет на дважды двушечку. Так что, надо полагать, фигуранты «болотного дела» тоже «пусть сидят», а что условия тяжелые – так прадед вообще кандалы носил, нечего тут.
Да и само это Литературное собрание – чистый морок, сплошная достоевщина, замешанная на Гоголе и Гофмане. Почему с преподаванием литературы плохо? – а это креативный класс виноват, пробравшийся в Минобр, поясняет президент. Казалось бы, где креативный класс, а где Минобр?. Скоро, наверное, каждое учреждение должно будет найти в своих рядах креативщика и обезвредить, как в 1936 году искали и разоблачали формалистов.
Хорошо еще, что и учитель литературы Сергей Волков, и писатель Сергей Шаргунов без всякой иронии, именно в традициях русской литературы, всегда заступавшейся за людей, напомнили об угодивших в фемидину мясорубку.
В новой, свежевывязанной реальности — Болотной площади отведена своя понятная роль, где-то рядом с Сенатской и Дворцовой, обе со знаком «минус». Конструкт отстроен, оппозиции отведена роль пятой колонны, смутьянов, нигилистов; про требование честных выборов уже как-то и вспоминать неприлично: теперь принято верить, что бунтовщики-с. Здание новой идеологии возведено, подбито цитатами из классиков, проиллюстрировано портретами, увенчано императорской короной.
Я знаю силу слов
В тот же прекрасный вчерашний день Роскомнадзор, ФСКН и Роспотребнадзор окончательно договорились, чего нельзя писать в Интернете. Роскомнадзор следит за порнографией, ФСКН за наркотиками, Роспотребнадзор за суицидами: «в Сеть нельзя выкладывать любую информацию о процессе или результате суицида», сообщает ТВЦ. Так что писать в Сети о судьбе Цветаевой или Маяковского, вероятно, нельзя, и текст «Анны Карениной» тоже придется убрать, а то что вот же она, «информация о процессе»: «И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена. И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала».
Двумя днями раньше Госдума в очередной раз задумалась о запрете сцен распития алкоголя в фильмах, чтобы зрители не брали с героев дурной пример. Чуть раньше – предложила ввести уголовную ответственность за оскорбление гимна. Не может не восхищать последовательный логоцентризм парламента, искренняя вера в магическую силу слов.
Потому и защищает Дума сограждан именно от «сцен распития», а не от тех социальных условий, в которых процветает алкоголизм. От «вредной информации» защищает детей, а не от реальных жизненных проблем, в которые эти дети попадают, когда страна занята строительством виртуального града Китежа, а не ремонтом окружающей действительности. С книжками на тему «откуда я появился», ясное дело, бороться легче, чем с подростковой беременностью; запретили книжки – закрыли проблему, запретили слова – заколдовали реальность, нет таких слов, нет и понятий таких! И детей таких нет!
Еще в прошлом году Григорий Дашевский заметил: сейчас общество делится на тех, кому символы важнее людей, и тех, кому люди важнее символов. В новой реальности, которая сплелась вокруг нас крепкой решеткой, символы значат все, люди – ничего. В ней покушение на величие символа заслуживает сломанной судьбы, СИЗО и ШИЗО, многочасовых швейных работ, унижений, антисанитарных условий. Даже если этот символ – старый советский гимн с наспех набросанными новыми словами, которых все равно никто из нашего поколения не помнит, потому что «Союз нерушимый» навсегда втатуирован в сознание.
Слова – главное в этой реальности, все остальное не имеет значения. Как скажем – так и было; непредсказуемая история страны меняется на глазах. В этой новой истории уже нет ничего исторического, как на выставке, посвященной Романовым: кроме Федоровской иконы Божьей Матери – ничего: только тексты, буквы, плазменные панели, картинки. Конструкты, симулякры, клеенчатые баннеры с изображениями мудрых властителей, заботливых парламентариев, приветливых окошек и умывающихся кошек, натянутые на черные доски, косые стены, битое стекло. А ничего и не надо ремонтировать: одна реальность отменяет другую.
Учет результатов публичной защиты
Особое значение в этой реальности приобретает литература: если слово имеет магическое значение, то какие слова народ прочитает, так и вести себя будет. Отсюда – то упования на русскую классику как носителя особой русской духовно-нравственности, то внезапная борьба с недостаточно благонадежной классикой, от которой вся эта смута и идет. Запретить их всех — и демонического Лермонтова, и Тургенева с его отвратительным нигилистом, и Чехова с его пессимизмом. И героинь этих сомнительных запретить – Катерину эту, ясно же, что в прелести. И Катерину Измайлову тоже, она вообще убийца, еще дети пример станут брать. И Каренину, ни в какие ворота вообще. А все население посадить читать Лескова — «Соборян» для хорошего примера и «Нигилистов» для плохого. Ну, может, еще Бориса Зайцева и Шмелева. Еще Ивана Ильина, и хватит, а то пустятся во многие помыслы.
Но сочинение – обязательно. И не просто сочинение, а вот еще что президент поручил исполнить: «учет при оценке степени освоения соответствующей образовательной программы полного общего образования результаты публичной защиты обучающимися индивидуальных проектов в форме сочинения«. То есть, с одной стороны, у нас страна победившего логоцентризма и всем выпускникам надо вчинить экзамен на духовно-нравственность в форме сочинения. А с другой – всем до такой степени плевать на слова, что никого не волнует форма слова «результаты» (учет чего? – результаты; вот вы знаете слово «результата»?)
Альтернативная реальность плетется вокруг нас не первый год: узоры были заметны уже давно, но теперь сплелись, сложились, опутали тканью законов, по которым можно разлучить ребенка с уже полюбившими его будущими родителями, уничтожить классическую книгу, квалифицировав ее как безнравственную, закрыть целое новостное агентство из-за того, что оно проиллюстрировало новость ютюбовским роликом с незапиканной руганью, обречь человека на болезнь, слепоту, принудительное психиатрическое лечение за символическое преступление, за покушение на прочность этих конструктов.
Эта тяжкая, вязкая реальность больше всего похожа на стоячий ужас благолепного города Калинова, на темное царство Островского, где – хитрая Варвара давно догадалась – делай что хочешь, лишь бы все было шито-крыто.
Реальность сонная, инерционная, устойчивая: тут у нас тишина, колокольный звон и благорастворение воздухов, а у них там огненного змия запрягали, судьи неправедные и детей принудительно обучают гейству; впрочем, об этом я как-то уже писала. Но вот сейчас читаем с десятым классом «Грозу» — и снова невольно замечаю, как мечется в этом блаалепии несчастная Катерина, которой все окружающие, один за другим, отказывают в человеческом тепле, в сочувствии, в поддержке, как последовательно захлопывают все двери перед ее носом, закрывают для нее все возможности жить. Потому что Катерина хоть утопись, это неважно, а важно – чтобы было по старым устоям, по правилам, как положено.
А чего делать с этим, каждый изобретает сам.
История литературы нам дает несколько хороших примеров. Не бояться говорить что думаешь, даже если это некомильфо. Помнить о добрых нравах литературы и ее гуманистических традициях. Помнить, что Наталья Николаевна Гончарова хлопотала о сосланном Салтыкове-Щедрине, а Алексей Константинович Толстой – о Чернышевском, совсем ему не близком по духу; что Короленко спасал Бейлиса и вотяков, что Чехов ездил на Сахалин – рассказать о жизни каторжан, что Фрида Вигдорова записывала процесс над Бродским.
Не бояться встать во весь рост и сказать, как Алиса: да ведь вы только карты.
Как Добычин на собрании, где разбирали его персональное дело: с тем, что здесь говорилось, я не согласен.
Как Солженицын в письме съезду: «Литература не может развиваться в категориях «пропустят — не пропустят», «об этом можно — об этом нельзя».
Не подписывать писем с требованием посадить или расстрелять, а подписывать письма с просьбой освободить или помиловать. Милость к падшим призывать. Истину царям говорить, можно даже без улыбки.
Помойки опорожнять и дезинфицировать, а гробы хоронить, а не окрашивать. Открывать двери стучащему, а не закрывать. Надеяться, а не отчаиваться, потому что за зимой всегда бывает весна.
И еще. Когда хочется плеваться огненным ядом, тем более что поводы не переводятся, – помнить, что вокруг люди. И что людям обычно от нас нужна совсем не порция огненного яда.