Гуси, самовар и небо Аустерлица
Зима. Владимирская область, 200 км от Москвы. Мы с сестрой идем в магазин на лыжах. Это 15 минут от нашей деревни, и, конечно, при желании можно было бы съездить в магазин на машине, но лыжи – это спорт, а спорт – это здоровье. Жизнь в деревне подразумевает заботу о здоровье. 
Поэтому мы терпим и идем. На мне шапка-ушанка, куртка мехом внутрь и горнолыжные штаны. В чистом поле ветер такой, что покорители Крайнего Севера уважительно кивают нам из снежного тумана. Здесь вообще кругом поля. Основанный в начале XII века Юрием Долгоруким город Юрьев-Польский, — примерно 15 километров от нашей деревни, — назван «польским» вовсе не в честь недружественных русичам поляков, а именно из-за полей, раскинувшихся вокруг на километры.
— Знали ли мы, — кричу я, пытаясь опередить ветер, который, будто заправский фокусник, запихивает мои слова обратно в горло, да еще и примораживает там накрепко, — знали ли мы шесть лет назад, что дойдем до этого?
Под «этим» я подразумеваю все вместе: обветренные щеки, сосульки под носом, лыжи, мешковатую одежду, поля, ветер, жизнь в деревне, наконец.
Таня не слышит, она вдруг останавливается и с размаху падает в мягкий снег. Я падаю рядом. Это называется снеготерапия — завет родителей. Когда лежишь в пушистом снегу и над головой небо Аустерлица, пустые вопросы не тревожат разум: «Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»
Ночь. Улица. Фонарь. Перепелка
— Раз уж мы живем в деревне, мы должны завести скотину, — сказала я. Кот Марсик отвернулся.
Когда мы только купили здесь дом, на всю деревню было четыре коровы, овцы, свиньи, гуси и кур не счесть. Теперь только одна пожилая женщина-могиканша держит овец, свинью и кур. Все остальные барствуют. Да и понятно: примерно двадцать из тридцати домов нашей деревни — ныне дачники. Мы решили, что мелкий нерогатый скот — это развлечение, никакого труда. И завели перепелок и гусей.
Первые перепелки достались нам особенные — от наместника Данилова монастыря. Кто-то подарил в монастырь пятнадцать штук прямо в клетке с кормушкой. Мы поселили их в сарайчике, и после некоторой адаптации они начали нестись, а мы — оздоровляться семимильными шагами. Ведь, как известно, перепелиные яйца самые полезные из возможных.
Проблем с ними было немало: то они клюются — пришлось расширять клетку, то одна стала петуха гонять — пришлось ей подрезать клюв, то другая хромать начала — пришлось… а, так оставили. В общем, ввязались мы. Но самое интересное — вывести своих перепелят. Мы купили инкубатор, неделю собирали яйца и в один прекрасный день загрузили наше «гнездо».
Знаете, как рождаются перепелята? Семнадцать дней они сидят в яйце и носа не кажут, потом, когда наступает срок, перепеленок начинает тюкать клювом яйцо изнутри: тюк-тюк. Ударит, пробьет дырочку и чуть поворачивается в яйце, чтобы ударить рядом с этой дырочкой. Тюк — еще одна трещинка, поворачивается, тюк — еще одна дырочка. И так он вращается в яйце, пока не сделает почти полный круг. Крышечка открывается, как в консервной банке.
Весит перепеленок всего 6 граммов. Берешь на ладонь — как пушок, не чувствуешь его совсем. А через минуту перепелята уже бегают и едят корм — вареное яйцо и простоквашу.
Зимой на перепелок напал мор. Падали на бок и не шевелили ножками. Я вынесла двоих на снег — пусть помирают наедине с природой, как положено в условиях севера, у гордых лопарей, например. Вечером одна перепелка помирать передумала, пришла к калитке своими ногами: примите меня обратно, я все осознала. Представляете? Ночь. Улица. Фонарь. Перепелка у калитки. А ты только вот случайно вышла на улицу, за дровами, например, и встретила перепелку, которую вынесла утром на мороз и верную смерть. Первое желание — спросить: «С добрыми ли вестями ты пришла к нам?..»
Вскоре и вторая была также найдена вполне живой в снегу, при помещении в клетку побежала на своих двоих к кормушке, расталкивая здоровых сосестер. Шоковая терапия в действии.
Гусят мне подарили на день рождения. Вместе с отцом-матерью. Через неделю начались проблемы: один слабенький. Часто сидит отдельно, грустит и не пожирает траву со скоростью газонокосилки, как братья-сестры. Местные жители знают, как лечить животных. «Напоите его водкой, — советует милая женщина. — Когда в былые времена у нас заболевал поросенок, моя мама отпаивала его водкой, и поросенок выздоравливал». Мы стесняемся спросить, как ранний алкоголизм сказался на характере поросенка…
Но все равно с гусенком нам терять нечего, к тому же увеличенная печень — это лишние граммы фуа-гра. Мы в выигрыше в любом случае. Я смешиваю в шприце в равных пропорциях воду и спирт и иду к гусятам. Взрослые гуси шипят от зависти, пока гусенок жадно пьет. Надеюсь, однажды ночью мы не проснемся от того, что кто-то поет под окнами пьяным голосом про бабусю?
Второго гусенка щиплет родной отец. Просто не дает проходу. Возможно, дело в цвете кожи, то есть пуха. Этот единственный из пяти родился серым, и так как гусак считает, что жена гусака вне подозрений, достается несчастному гусенку. Если так дальше пойдет, и серенького придется подсадить на водку. Для смелости.
Зимой берешь лопату и продираешься к дровам
Вы, наверное, читали рассказы Джека Лондона? Как там входная дверь к утру покрывалась льдом изнутри? В хорошую зиму у нас она покрыта льдом постоянно. Потому что если в Москве –15, то здесь –20, а ночью и все –25. Гонка за дровами превращается в навязчивую идею. Топить нужно два раза — утром и вечером. Поэтому каждый день мы возим тачки дров из дровницы в дом. Руки стали сильные, черные и мозолистые. Такую руку не стыдно протянуть для рукопожатия в сельском магазине или в кружке по домоводству для трактористов.
Вода у нас есть, и холодная, и горячая — стоит котел, но питьевую воду мы берем из родника. В небольшом овраге, всего через дом от нас, прекрасный источник. Деревня наша вытянулась змейкой вдоль бывшей реки, ныне это ручей с метр шириной. Ручей никогда не пересыхает благодаря множеству ключиков, бьющих из земли то там, то здесь.
Практически у каждого домовладельца, если поискать, найдется на участке свой персональный родник с чистейшей водой. Но один родник особенно мощный: вода под сильным напором выходит из земли и попадает в трубу — приручен и облагорожен. Родник этот — местная достопримечательность. За водой приезжают и из окрестных сел, и из ближайших городов. А в ночь на Крещение сюда настоящее паломничество. Потому что «днесь вод освящается естество».
Но мороз — это ладно, а если снегопад… Я расскажу, каково это — утро в деревне в снегопад века. Просыпаешься от того, что чувствуешь — нос холодный. Идешь печку топить. А, нет, дров не запасла с вечера. Подходишь к входной двери — раз, раз, а дверь приморозило. Со всей дури плечом шарахнешь — щелочка приоткрылась. Руку сложила мышиной лапкой и начинаешь так скрести в щелочку. Как пошире просвет станет — открываешь дверь и встречаешь сугроб. Из-за сугроба выглядываешь на улицу — что там? А там по-пушкински: великолепными коврами, под голубыми небесами, блестя на солнце. Снег. Ну, берешь лопату и продираешься к дровам.
Так, гуси! Надеваешь енотовую шубу, специальную, на случай сильных морозов, прокапываешься к гусям. Полчаса работы — всего-то. Гуси орут и сбиваются к забору, потому что натурально думают, что это енот пришел. Лица-то не видно. Ставишь гусям еду. О-па — вода замерзла. Ведро под горячую воду — обратно к гусям. Отдираешь гусей от забора, прикидываешься человеком. Гуси жадно пьют, оглядываясь. Уходишь. Топишь печку.
Зато у нас в деревне настоящее сосредоточение зимних забав — лыжи, санки, коньки. Каждый год, если повезет со снегом, я делаю горку с крыши колодца. И каждый год мы заливаем каток. А потом даем ледовые представления — соседи рукоплещут и кидают оранжерейные розы через забор. В этом году Олимпиада, и у нас потешные Олимпийские игры. Фристайл, бобслей, кёрлинг и фигурное катание.
Два часа кружили по лесу
Да, вокруг нас поля, но за и между полями — леса. Дремучие, почти муромские. Осенью начинается грибная охота.
Белые растут семьями, подосиновики стадами, черные грузди кланами и т.д. Холодильник приспосабливается — кастрюли с солеными груздями-подосиновиками-белыми исчезают в нем бесследно.
Осенью во мне проснулись древние корни и я, сразу исключив охоту и рыболовство, занялась собирательством. К собирательству добавилась женская страсть запасать. Собранные грибы метались в кастрюльки, ибо соленые грибы — это то, что украшает мою жизнь. У кого-то бриллианты, а у меня соленые грибы, в основном грузди, по-местному зеленухи.
Белые тоже шли табунами. Но, когда я шла в леса за белыми, меня все равно находили грузди, они знали, кто обеспечит им всеобщий почет и хлеб-соль, то есть соль. Однажды я набрела на стойбище нетронутых зеленух размером с летающую тарелку. Как известно, грузди растут семьями, и я решила никого не разлучать — брала всех. Тазик с зеленухами размером с мою голову отмокал на улице трое суток. Я полагаю, что именно в эту триаду ежики решили досрочно впасть в спячку во избежание увечий при попытке перевернуть тазик.
В октябре мы решили, что надо разнообразить грибное меню, и отправились в молодые посадки за рыжиками. Они росли прям-таки народностями, за полчаса я набрала полную корзину и начала эстетствовать — брала только младенцев, спасая их от червивой старости. «Царский гриб, можно есть сырым», — сказали мне. Что ж, это очень помогло бы, если б я заблудилась.
Вообще с ориентацией на местности у меня беда, потому лес постоянно оглашается моими криками. В ответных возгласах я именуюсь разными именами.
— Ау! — кричу я.
— Ва-а-аля! — кричит кто-то.
— Ау! — это я.
— Ко-о-оля! — кто-то.
В результате у всех в лесу ощущение общности и единства — все мы занимаемся любимым делом, все близки и довольны. И вовсе не обязательно так нервничать при встрече. Я имен не называла.
Однажды мы серьезно заблудились. Брели по бурелому, бестолково, без плана, без стратегии. В руках полные корзины грибов. Если падали, носом, в мох. Руки-то заняты. Если не было мха, не падали, стояли намертво. Через два часа кружения по лесу мы сообразили, что можно бы позвонить в деревню и узнать у старожилов, куда идти по солнцу.
Был шанс, что успеем выйти до заката, ибо высекать огонь из мобильных телефонов нас в кружке юных натуралистов не учили.
Когда мы вышли, я как-то по-новому взглянула на грибы. Когда бродишь по бурелому два часа с полными корзинами, грибы перестают быть «даром леса», как ни крути. «Возьми свое, о лес!» — сказал бы кто-то и кинул корзинку через левое плечо. Кто-то, но не мы. Мы не суеверны и жадны.
Кот Марсик — чеши пузо
Вот прекраснейшее существо наш кот Марсик, но есть у него один большой и даже опасный недостаток — любит, чтобы ему пузо чесали. Что же это за недостаток? Блажь какая-то. Ан нет!
Вот идешь, например, за дровами для печки, Марсик бежит следом, ждет, пока я полную охапку наберу. А ведь тащишь от жадности побольше, так что дальше пяти сантиметров от носа ничего не видно, а он тут — раз, забежит вперед и ляжет вверх пузом: чеши прямо сейчас. Начинаешь его ощупью обходить, у него к тому же чувство самосохранения напрочь дровами отбито — лежит вольготно. Подождет, опять догонит и опять ляжет на дороге.
Или вот поставишь молоко на плиту, зайдешь в комнату на секундочку, а там Марсик уже лежит на кресле вверх пузом. Тогда берешь его за баки, трясешь: «Эх, Марсианин, ну морда, ну пузо плюшевое, бестолочь!» А он мурчит, как маленький харлей-дэвидсон, и унисоном молоко шипящей лавой заливает плиту.
Нет, хороший кот, но с недостатком.
Когда Марсик и деревенские коты делят территорию, для Марсика этот процесс заканчивается на ближайшей липе — повыше, чтоб не достали. Что делать, кажется, приходится признать, что наш Марсель — трус.
Да, он обладает прекрасным мягким животиком и чудесным усыпляющим мурчанием, но не боец, не боец. Когда другие коты, возвращаясь домой, демонстрируют хозяевам шрамы и, шипя, терпят обливание зеленкой, Марсик демонстрирует листья липы, прилипшие к круглому затылку, и отражение мирного неба во взгляде.
У Марсика есть враг — кот Беляш, который его просто преследует и нещадно дерет. Марсик приходит домой, вжав голову в плечи, закоулками, башка вся в ранах. «Ты пытался», — говорю я ему. А потом, когда он уже лежит у меня на коленях вверх пузом, я глажу его бедную, израненную, шишковатую от болячек голову и говорю:
— Марсик, ты понимаешь, еще до начала драки ты психологически подавлен, ты бежишь, ты не пытаешься приобрести преимущество над соперником. Чтобы Беляш опасался, ты должен демонстрировать безразличие к нему. Если же он хоть немного отвлекся, стоит первым атаковать. Таким образом поступают те мастера рукопашного боя, которым сложно морально подавить оппонента.
Марсик слушает, урчит и думает о куриных головках, кипящих на плите.
Лето у самовара — с эклерами
Вечером мы ставим самовар, потому что даже если льды Арктики растают и тюлени подползут к границам Владимирской области, самовар останется знаком лета.
Самовар надо топить шишками. Это не обсуждается. И хотя вокруг нашей деревни растут только березы и елки, нас выручают посаженные мною на участке горные сосны. Они наконец стали отдавать что-то кроме фитонцидов. Шишки, например. На самовар хватает.
У самовара два состояния — дымит и не дымит. Если самовар не дымит, Таня кричит: «Дуем!» Я ложусь на сырую землю (Арктика близко) и дую в узорный поддув самовара.
— Дым повалил, давай еще, ты развиваешь легкие, это очень полезно, — кричит Таня, — почти так же полезно, как надувать воздушные шарики.
Мои легкие наполняются дымом и сырыми травинками. Я бы советовала всем курильщикам купить по самовару и проводить дни с пользой.
Когда самовар готов, мы водружаем его на стол и начинаем чаепитие. По всем канонам, чай из самовара полагается пить с вареньем. На крайний случай, с баранками и бубликами — с чем-то круглым и символизирующим вечность лета. Но мы любим эклеры.
Все равно еще никому не удавалось заключить лето в непрерывно-сдобный годичный круг. А в эклерах много крема.
А однажды позвали свинью уколоть
Позвонила наша деревенская фермерша, у которой опоросилась свинья, и попросила сделать укол — у бедняги свиньи мало молока, а поросята тоже есть хотят, оказывается. Пришла я, вся в образе деревенского доктора, на нерве, глаз горит, руки держу вверх, чтоб инфекция не прилипла.
Набрала в шприц лекарство, 5 кубиков. Как раз для животного весом до 200 кг, написано (тут я немного занервничала), пошли в хлев. В загончике лежит свинья, такая себе свинья. «5 кубиков, это мы промахнулись, — говорю, — надо было брать 15, а то ее родственник по отцовской линии явно бегает в Африке среди бегемотов».
Подошла поближе, свинья, надо сказать, лежит в полном изнеможении («Совсем недавно разродилась, бедная»), и только время от времени в животе назревает рык, а из пятачка дымок вырывается. Ну, спиртом за ушком смазали, дезинфекция полная, ватка даже почти не почернела, хозяйка встала около ее морды, я со шприцом решительно так наклонилась… замахнулась как следует, шприцом тюкнула, надавила, и иголка начала сгибаться… надавила покрепче — гнется дугой! Это вам не что-то! Это годовая щетина и полтонны чистейшего сала!
Тут животина, кажется, сообразила, что совершается насилие, а сало надо беречь, ибо зима близко, это со всех экранов говорят, и начала подниматься.
Я отскочила, на свинье шприц за ушком болтается, как новогодняя сосулька на елке, свинья на меня смотрит, а из пасти аж искрит уже.
Ну у меня волосики дыбом, руки вверх опять же. И вдруг хозяйка наклоняется к этому чудовищу, обнимает так за шейку нежно и говорит: «Тише, Машенька, тише!»…
Ну, а дальше я все-таки вкатила кривой иглой все 5 кубиков своей тезке, молоко пошло и поросята получились прехорошенькие. Хоть сырыми на стол!
Раз в неделю я разбирала бобровую плотину
Сегодня ночью я слышала выстрелы — сосед по деревне отстреливал бобров: «Опять пришли, плотину строят, спасу нет!» Сосед ныне на пенсии, всю жизнь проработал главврачом в ветклинике. Бобры, скорее всего, канадские, завезены в наши края в 40-е годы прошлого столетия, в последние же три года, освоив все полудикие окрестные заводи, начали присматриваться к деревенской речке-ручью.
Еще лет пять назад на бобровые плотины мы ходили любоваться за километр от деревни. Самих бобров не видели, но карандашики стволов и аккуратные плотины радовали сердце москвичей. Года два назад бобры решили, что пора познакомиться поближе, и в деревенском ручье стали появляться плотины. 
И все бы ничего, но бобрам, как известно, для постройки плотины нужен материал. Огромные полувековые ивы и липы мне было очень жалко, и, когда бобры пришли знакомиться на ручей у нашего участка, мне пришлось выступить в роли вандала. Раз в неделю я приходила и разбирала бобровую плотину — благо ручей в этом месте узкий. Дня три после моей «разборки» с плотиной обычно было тихо: работы приостанавливались с обеих сторон. Потом бобры оживлялись и вновь тащили в воду убранные подальше от берега стволы деревьев, палки и камни, скрепляя все, словно рукопожатием, глиной и пластиковыми бутылками. Так мы и работали на благо друг друга и природы.
Кто победил? Конечно я. Ведь еще со времен великих завоевателей известно, что разрушать легче, чем строить. Бобры ушли к другим домам, где хозяева были не столь трудолюбивы, но, к сожалению, имели разрешение на оружие.
А постоянному покупателю — ель змеевидная
Тяга к земле у нас наследственная, я имею в виду — от Адама. Поэтому каждый март-апрель на наших окнах водят хороводы горшки с рассадой. Также по весне я становлюсь завсегдатаем местного садоводческого магазина. При этом мне казалось, что даже при еженедельной покупке растений на немалые суммы, а также заходах «просто посмотреть ассортимент», я умудряюсь оставаться неузнаваемой.
Продавцов в магазине трое, милые женщины, у них цепкая память на выгодного клиента, если они видят, что при входе покупателя растения расцветают, а малина начинает неистово плодоносить прямо в горшок, то вряд ли можно скрыться от их глаз. Но я питала иллюзии, меняла внешность и не желала привлекать внимания:
— Пробей эти три боярышника, две ивы и ель сама, — говорю я сестре, — а то я здесь была позавчера и стесняюсь — еще узнают.
Святая простота! За моей спиной уже стояла одна из продавщиц.
— Вам, нашему постоянному покупателю, мы сделаем скидку, — произнесла она обыденно. — Более того, для таких, как вы, любящих все неординарное, мы можем заказать ель змеевидную!
Скрываться дольше было бесполезно, и я сняла маскировочную зеленую жилетку «под цвет хвои»:
— Дайте две!
