Константин Викторович Пучков – доктор медицинских наук, профессор, директор АНО «Центр клинической и экспериментальной хирургии», руководитель хирургической службы «Швейцарской университетской клиники» (г. Москва). Сертифицирован по специальностям: хирургия, гинекология, урология, колопроктология и онкология.
Награжден
– почетным орденом «Честь и Слава Великой России» за заслуги перед Отечеством,
– почетным знаком «Золотой лапароскоп» как лучший лапароскопический хирург России,
– почетным знаком «Золотая звезда» за большой вклад в развитие оперативной гинекологии и эндоскопии,
– медалью им.Чехова за высокие профессиональные достижения и верность долгу врача,
– Европейской премией Top 25 Diamond Persons за высокие достижения в сфере медицины.
Нужно быть готовым всегда
– Давайте начнем с того, как вы летели в Екатеринбург и спасли человека, которому стало плохо в самолете. Вы расслаблены, вы думаете о предстоящей командировке, и тут объявляют, что нужен врач.
– И мы встаем, идем и делаем свою работу. Я не считаю, что это какой-то подвиг, как вы писали. Это моя обычная работа. Если бы я во время пожара забрался на шестой этаж и спас ребенка, рискуя своей жизнью, то да, отношение у меня к ситуации было бы иное.
– Но человек ведь мог умереть.
– Но все-таки это деятельность по моей специальности – понятно, что в экстренной ситуации, понятно, что с ограничением в диагностических и медикаментозных возможностях. В моем понимании, врач – это работа не с 8 до 15 часов, даже не образ жизни, как многие говорят, а это, действительно, некая составляющая, которую ты должен осознать – тебе что-то свыше приходит, и это необходимо отдавать людям, в любой ситуации, не только на своем врачебном месте, где угодно.
Всегда нужно помнить, Кто тебе твой дар дал, зачем Он его дал. Неизвестно, в какой ситуации этот дар может пригодиться – нужно всегда быть готовым.
В багажнике моего автомобиля есть своя хирургическая аптечка, есть обезболивающее, нити и одноразовый инструмент. Я просто знаю, что это может в жизни пригодиться. Человек себе порезал палец или топором ногу разрубил в лесу, например. Такие ситуации периодически случаются в жизни.
– И вы зашили ногу?
– Да, естественно.
– Просто рубили лес?
– Нет, не рубили лес, а рубили дрова для костра или ставили палатку для отдыха.
Есть ситуации, когда до больницы ехать полтора-два часа, и самый оптимальный метод остановки кровотечения – это хирургический: перевязка сосуда, наложение шва. Если я сразу могу это сделать профессионально, то человеку будет лучше. Понятно, что это не заменяет медицинскую помощь, потому что надо вводить противостолбнячную сыворотку и антибиотики.
– Но в самолете было два важных момента. Сначала вы пошли против инструкции, когда больного нужно было посадить в кресло, и потом, когда ему нужно было пешком идти до машины скорой помощи. Тут уже вы взяли на себя не только врачебную ответственность.
– Конечно. Я же не просто врач, у меня стаж 30 лет, плюс я профессор со стажем уже почти 20 лет, я защитил докторскую в 32 года.
– Ого! Пирогов только в эти годы защищался, более молодых не было.
– В 33 года я был главным хирургом области, а в 37 уже был главным врачом областной больницы. Я просто к тому, что у меня сочетание практической и руководящей работы.
Понятно, что если случаются какие-то экстренные ситуации, то решения руководящего плана мне принимать легче, чем если бы это был обычный доктор. Для кого-то врач скорой помощи – это бог, для меня это обычное рядовое звено, я знаю, как оно работает. Больной не обязан подняться-встать-сесть или еще что-то, его нужно перевозить именно так, как положено. И всегда есть какие-то компромиссы, пути решения. То же самое было с командиром корабля, я говорю: «Мы же можем сесть плавно? Вы же профи!» Так он посадил самолет так, никто даже не шелохнулся! Я говорю: «Что же мешает вам делать так каждый раз?»
Спорт, характер и воспитание отца
– Вы как-то рассказали, что в четвертом классе за вас мама математику сделала, а вы потом сказали: «Мама, тебе поставили двойку». Больше не перекладываете на других ответственность?
– Нет, этого уже нет где-то лет с 12. Меня приучили к этому занятия спортом. Характер плюс воспитание отца: «Хоть дворником работай, если тебе это нравится, но будь лучшим. Это твоя ответственность, твое решение». Мне с родителями повезло, мне никогда никто не говорил: «Не делай этого. Не ходи туда».
В 14 лет я уехал из дома в Москву, это 7-й класс, в школу олимпийского резерва, один. Это был еще 1978 год. Жил в интернате на 16-й Парковой улице, занимался профессионально спортом, выступал за сборную Москвы. В юные годы выполнил норматив мастера спорта.
– Какой спорт?
– Легкая атлетика. Многоборье и бег на средние и длинные дистанции. Если ты занимаешься индивидуальным видом спорта, то надеешься только на себя. Отпахал, отработал, получил результат. Если ты ушел куда-то в сторону, дал слабину, соревнование все расставит на свои места. У нас было три тренировки в день, 30-40 километров бегового объема. Мы занимались только спортом и учебой, ничего больше. Нам было 14-15 лет, но мы, с помощью тренера, сами планировали, как правильно выстроить свою жизнь, чтобы добиться хорошего результата. Расписывали каждый день на год вперед.
– А как попали в медицинский вуз? Получается, вы из Москвы переехали в Рязань?
– Да. У меня в Рязани ни одного знакомого, ни одного родственника, никого нет. Я родился в подмосковном городе Луховицы. У моего школьного товарища родной брат закончил рязанский вуз, стал хирургом, фанател от Рязани, что там хорошая хирургическая школа. Я поступил, а он нет.
– А как же спорт?
– Почему я ушел из спорта? Разорвал ахиллово сухожилие на тренировке. Лечился, увидел в Москве спортивных врачей. Я поступил в медицинский вуз именно с желанием быть спортивным врачом. Прошел год, и я понял, что хирургия – мое, буду заниматься этим. У меня среди родственников врачей нет вообще, я первый. Все педагоги, учителя, дед мой летчиком был. Луховицы – это же аэрогород, МИГи делают, летчики-испытатели живут. Дед у меня был в первом выпуске лейтенантов ВВС СССР, 37-й год. Военный летчик, учился в Академии, преподавал в Монино под Москвой.
У меня в детстве мечта была тоже летчиком стать, но высокий рост, очки, о военной карьере не могло быть и речи. Я увлекся легкой атлетикой, и все отошло на второй план. По натуре я человек фанатичный, если я чем-то занимаюсь, то абсолютно в этом весь.
В 14 лет, будучи на каникулах в Луховицах, я попал на представление столичной знаменитости, гипнотизера. Так как у меня бабушка в этом ДК была шефом, естественно, она не могла не запихнуть своего внука на сеанс гипноза, в общем, я оказался на сцене. Нас в гипноз вводят, представьте, мол, кем вы хотите быть по профессии. У меня картинка четкая: я врач, провожу оперативное вмешательство на брюшной полости. Кто-то парикмахером был, а я врач-хирург. Я об этом на время забыл, было и было.
Я вязал узлы в транспорте, на работе, дома
В Рязани на первом курсе я снимал квартиру, рядом жила моя одногруппница, у нее отец был детский хирург. Где-то мы сидели, я как раз говорил о том, что хочу быть спортивным врачом, а он занимался ортопедией, и говорит: «Приходи ко мне в клинику», – это было к концу второго курса, естественно, ни о какой специализации еще не было речи. Прихожу к нему, он меня заводит в оперблок, и у меня абсолютно совпали две картинки: та, под гипнозом в 14 лет, и сейчас. Именно в этот момент у меня пришло понимание, что это мое! Я проходил в эту клинику полтора года – дежурил, мало что понимал вначале, но смотрел, ассистировал и все больше проникался хирургией как специальностью.
Я увидел отношение врачей к своей специальности. Детские хирурги – это абсолютно отдельные люди. Как они относятся к детишкам, как они мягко, вежливо разговаривают с родителями! Потом я занялся взрослой хирургией, но та база осталась, что именно так нужно разговаривать – не как с клиентами, а как с пациентами.
Уже на третьем курсе у меня абсолютно четко в голове вызрел план своего образования – как я в своей специальности должен расти. Классическое образование, да, но необходимо выбрать реперные точки, куда нужно прилагать особые усилия. Я сделал для себя вывод: чтобы быть хирургом, надо заниматься своими руками. Я стал осваивать гитару, раз, хотя до этого я не играл на инструменте. Второе, я стал вязать хирургические узлы.
Узлы я вязал везде – дома, слушая лекции, на работе, в транспорте. Потом я надевал резиновые перчатки, обмазывал их вареньем, имитируя липкую кровь, вязал с этим вареньем, то есть полностью моделировал ситуацию, как во время оперативного вмешательства. Нужно добиваться, чтобы половина твоей механической работы была на автомате. Эта скорость, примерно 120 узлов в минуту, позволяет думать об оперативном вмешательстве, о самой опухоли, о патологии, не делая акценты на технических приемах. Дальше берешь иглу, поролоновую подушечку, заряжаешь ниточки и шьешь, имитируя наложение швов на ткани.
Следующий этап – это работа в виварии с живыми тканями, то есть уже выполнение оперативных вмешательств. Я прежде, чем сделать свою первую аппендэктомию у человека, сделал 40 резекций желудка – это гораздо более сложные операции – на животном.
Во время учебы в медицинском университете у меня было в клинике 10-12 дежурств в месяц. То есть ты практически не спишь через ночь, но хирургию можно освоить только по ночам. Потому что ты не можешь прийти на третьем или четвертом курсе в клинику, в плановое хирургическое отделение, чтобы тебе там дали что-то сделать. Плюс у тебя в дневное время занятия. Поэтому только вечером, только ночью, только суббота, воскресенье. Прекрасные дни – 31 декабря, 1-3 января, 1 и 9 мая, когда все отдыхают, никого нет, а больница-то работает! Ты в эти дни спокойно можешь осваивать свою профессию.
Нагрузки были абсолютно дикие, как в спорте. Но если ты это любишь, если ты это хочешь, то у тебя это получится. Если ты это не любишь, то ты просто сломаешься на каком-то этапе. Это о нечто большем, о предназначении, не о специальности как таковой.
Чтобы состояться не просто как хирург, а как «большой» хирург, выполняющий некие вещи, которые делают единицы, обязательно нужно чем-то жертвовать. Поэтому в студенческие годы я работал очень много. С третьего курса я официально начал работать на посту, медбратом хирургического отделения, это дало мне понимание среднего звена.
Я выполнял банальные вещи – уколы, инъекции в вену, сифонные клизмы, промывания желудка. Я видел всю нашу хирургическую работу, но абсолютно в иной плоскости. После этого, когда ты уже врач, тебе 21 год, сестры – девочки молодые, ты заходишь в палату, там ужасные исколотые вены, а ты берешь иголочку – раз, попал с первого раза, все восхищенно смотрят. Пациенты, сестры: «Вау, какой доктор!»
Первая запись в моей трудовой книжке – «принят медбратом в областную клиническую больницу», потом – «уволен из областной клинической больницы по собственному желанию в должности главного врача». Все этапы: медбрат, врач-хирург поликлиники, врач-хирург стационара, заведующий отделением, зам главного врача по хирургии, главный врач, главный хирург области, – мной пройдены. Я свою медицинскую работу на всех уровнях и этапах знаю очень хорошо. Когда я стал главным врачом больницы, мне было легко работать, я знал абсолютно все об этой больнице, о каждом сотруднике, знал каждый закуток.
Хоп, а у тебя руки бегают!
– В конце учебы вы стали лучшим хирургом, это был какой-то конкурс?
– В студенческие годы я сам себе выстроил процесс образования. Это была, я вам рассказал, работа над руками. Еще должна быть голова, поэтому я сам для себя сделал планку, что должен прочитывать 40 медицинских монографий в год, это помимо основного образования. Приезжал в Москву, в букинистический магазин, всю стипендию тратил на закупку книг – у меня дома выстроено огромное количество шедевров, раритетные вещи, которых сейчас не найдешь – и читал-читал-читал. Плюс дежурства в клинике и ассистенции на операциях.
Так раз-три-пять, ты уже сам, видя пациента, можешь участвовать в постановке диагноза, иметь свое мнение. Ты молодой, тебе не обидно ошибаться, иметь мнение, которое не совпадает с мнением врача, к тебе относятся более-менее легко в этом плане. К сожалению, основная масса молодых считает, что если ему в график поставили дежурить, то кто-то из практических врачей его обязан учить. Нет. Чтобы доктору захотелось, ты должен его «посадить на иглу» – писать все истории болезни, бегать за него в приемный покой, смотреть больных, нажарить ему картошки на ужин.
Ты к нему ходишь дежурить через день, и вдруг тебя один-два раза нет, хирург тебе: «Ты где? Это мне надо самому все писать, самому все делать?» А то он в ординаторской лежит, курит, кино смотрит, ведь мелкий там везде бегает, пишет. Естественно, что он потом этого больного смотрит, но всю рутинную работу выполняешь ты. И вот поступает больной с острым аппендицитом в 12 ночи, и ты просишь самому провести операцию, и он разрешает! Он ассистирует, помогает, но ты делаешь сам! Ему самому это сделать за 15 минут, а он помогает и тратит дополнительно 40-50 минут своего времени.
И вот дали тебе сделать операцию, хоп, а у тебя руки бегают, во второй раз он уже дает более сложные вмешательства делать. Я к шестому курсу выполнял все оперативные вмешательства в экстренной хирургии. На 5-м курсе в своем институте на студенческой олимпиаде я занял первое место.
– А это на ком были операции?
– Нет, смотрите, в те годы студенческие олимпиады проводились в три этапа. Первый – теоретический этап, это все задачи, вопросы и ответы, как экзамен, билет тебе дают. Второй этап – это выполнение практических навыков, они все абсолютно разные: чтение рентгеновских снимков, определение группы крови, наложение гипса, десмургия. Ты обязан это знать и руками показать. И в последний день выполнение оперативных вмешательств на собаке, она под наркозом находится. Это уже непосредственно в оперблоке – ты моешь руки, надеваешь халат, дальше какой-нибудь доцент берет скальпель, и в животе по кишкам, раз: «Работайте!» Многих студентов это сразу вводило в ступор.
Естественно, что нужно знать, как остановить кровотечение, как наложить кишечный шов, как правильно завязывать. Комиссия из 15 врачей-хирургов стоит и смотрит это, оценивает, ставит баллы. На следующий год я уехал в Пермь на российскую олимпиаду, занял там третье место и в составе сборной России приехал на Всесоюзную олимпиаду, там занял первое место.
Это дало мне право поступить в клиническую ординатуру сразу после вуза, у меня был наградной диплом от ЦК ВЛКСМ и Министерства высшего и среднего образования СССР. Потому что в мое время, это 1987 год, в клиническую ординатуру человек имел право поступить после пяти лет работы в районе. Или он должен быть председателем профкома, или возглавлять комсомольскую организацию вуза, или быть сыном какого-нибудь второго секретаря обкома, все! Все остальные – уезжайте в район, отработаете – приезжайте обратно.
Спустя 30 лет, вспоминая это время, я не устаю благодарить своих учителей, которые отдавали душу и сердце молодым студентам. После победы на Всесоюзной олимпиаде я впервые осознал, что, много и самозабвенно работая, можно достичь высоких результатов в профессиональной деятельности, даже не имея денег и связей. Работая ночи напролет, за книгой или у операционного стола, я сделал первый реальный шаг в свое хирургическое будущее. Это явилось для меня мощным стимулом на всю оставшуюся жизнь. Потому эти полученные в юности награды остаются самыми значимыми для меня как хирурга.
В списке на увольнение под номером три
– Вообще планы были и дальше работать в рязанской больнице? Расскажите про проблемы с губернатором.
– Хорошо, что сейчас губернаторов назначает президент, потому что, что такое выборы? Весь регион ставится на уши, делится на части, каждая за своего кандидата. Выигрывает один, а остальных всех гнобят. Но если губернатор Любимов В.Н., а он был коммунист, со стажем губернаторства 15 лет, ставит меня главным врачом областной больницы, помогает мне, у меня это получается, больница начинает греметь на всю страну, и дальше он идет на выборы и просит меня быть доверенным лицом, я что, ему отказывать буду?
Нет. Я за него. Человек занимается делом, я его уважаю, верю, больнице он помогает, мы вместе с ним работаем в команде. Я не член партии, я не занимаюсь политикой, я занимаюсь медициной. Но он проигрывает на выборах. Приходит генерал, Шпак Г.И., военный десантник из Москвы, который к Рязани никакого отношения не имеет, и начинает полную кадровую зачистку области. Я узнаю о том, что я в списке на увольнение из 150 первых человек стою третьим.
– А чем вы ему могли навредить?
– Ничем, тем, что я был в другой команде. И я человек, имеющий свое мнение. Это все случилось в 40 лет. Я до этого времени был пионером, мне казалось, что если сотрудник идеально выполняет все свои обязанности, если он занимается своим производством, работой, то он будет нужен абсолютно всем, какая разница – какая власть. Нет! Есть лояльные люди, есть нелояльные люди, есть свои, а есть не свои.
Я был руководителем областной клинической больницы, у меня было 47 отделений, представляете? Как в России 87 субъектов Российской Федерации. У каждого отделения есть свой заведующий. Ко мне приходили: «Такой-то завотделением такое-то о вас говорит», но этот заведующий мне никаких производственных проблем не создает! Отделение работает, показатели хорошие, чхать, что он обо мне думает и что обо мне говорит! Главное, он хорошо делает свое дело.
А у нового губернатора своя команда, причем любые распоряжения устные, письменных нет. Генерал приказывает, все! А началось просто: «Отдайте участок земли в частные руки, отдайте пищеблок в частные руки, отдайте прачечную в частные руки». Это государственная собственность, которая находится в моем оперативном управлении, как я ее могу кому-то отдать? Он говорит: «Я приказываю!» Я говорю: «Хорошо, дайте письменное распоряжение. Чтоб стояла подпись губернатора области – Шпак Георгий Иванович». – «Ах, нет? Увольняйся!» – «А на каком основании?» – «Ни на каком. Был бы человек, основание найдется». Воевали с ним полтора года.
С другой стороны, я ему обязан тем, что оказался опять в Москве, сам бы я оттуда не уехал. Мне 40 лет, я заведующий кафедрой, я главный врач областной больницы, просидел бы я там пять лет, ну, 10 лет, дальше что? Мне было бы, условно, 50 лет, я бы ее уже всю отстроил, выстроил и отладил, куда двигаться дальше в Рязани, что мне делать?
– Это какие годы были?
– Это был 2004 год.
– А сейчас как там в больнице, она удержалась?
– Нет, не все так хорошо. Развалить все можно буквально за три месяца.
– А пищеблок-то отдали?
– Нет, естественно, все осталось за ОКБ. Подняли бучу. Об этом узнали все СМИ, не дали ему это сделать, но, естественно, что зуб на меня был заточен капитально. Но я оттуда уехал, и мне сразу предложили должность главного хирурга Управления делами мэра и правительства Москвы. К тому времени я уже был известен в России как хирург и организатор здравоохранения.
Медицинский Оскар
– У вас, например, одна из наград – «Золотой лапароскоп», он какой, это что?
– Лапароскоп – это основной инструмент, который вводят в живот человеку. К нему присоединяется видеокамера, и мы оперируем, глядя на экран, а не в живот пациента. Лапароскопия – это метод хирургической работы без разреза на брюшной стенке. Лапароскоп – это символ лапароскопической хирургии уже много лет.
– Медицинский Оскар?
– Да. Это профессиональная ассоциация эндоскопических хирургов России награждала врачей в различных номинациях за лучшую работу в области научных исследований, организацию работы службы, практическую работу руками. Для меня более важной была именно эта номинация в эндохирургии – как лучшему хирургу в области практической лапароскопии.
Лапароскопией я занялся в 93-м году, а через четыре года я как раз по этой специальности защитил докторскую – на своем собственном материале, на своих сложных оперированных больных, у меня уже было 15 авторских изобретений, патентов на разные виды оперативных вмешательств, как раз в лапароскопии. До этого в приоритете была открытая хирургия, и тут меня переклинило на лапароскопию, она только стала входить в мире в практику.
Опять заниматься нужно было, и все заново, абсолютно заново все! Другие мануальные навыки. Потому что мы вводим лапароскоп в брюшную полость, в брюшной стенке появляется точка фиксации – чтобы кончик инструмента двигался вправо, руку нужно вести влево, полный зеркальный эффект. А мы же еще там шьем, вяжем, плюс это же не трехмерное изображение, а двухмерное. Мозг – удивительная штука! Эти вещи можно так же автоматически отладить на тренажерах, забить в свою голову движения руками так, чтобы не думать об этом во время операции.
– Тренажер уже был или вы его сами придумали?
– Нет, его не было, это был 93-й год. Я как врач получал в это время пять долларов в месяц. Зарплата была 1500 рублей, доллар был 1 к 300. Я не знаю, с чем сравнить, мне кажется, что мойщик верблюдов в Индии зарабатывает в месяц больше, чем доктор у нас в России зарабатывал в то время. Денег не было, в принципе, ни на что. Поэтому я взял коробку из-под телевизора, обычный поролон, нитки. После работы ходил в оперблок потихонечку, на операционный стол ставил эту коробку, подключал к лапароскопической стойке и работал этими инструментами часами, возвращаясь опять к тем своим студенческим годам, но уже в 28 лет.
Мы сохраняем матку, и пациентка рожает
– Сейчас многие молодые хирурги говорят о том, что у нас нет этого оборудования, нет этой возможности, а я всегда говорю, что нужно только желание. Если тебя от хирургии прет, то ты по крупицам собираешь везде любую информацию, ты выискиваешь любую возможность, ты залезаешь в любую щель и учишься.
Активных людей в обществе процента четыре всего. Если бы все были такие, как я, то была бы постоянная война, поэтому природой закладывается определенный процент активных, менее активных, пассивных, кому вообще ничего не надо, определенный баланс в мире есть. У врачей, у хирургов обычная работа, которую мы каждый день делаем, порой превращается в рутину. Здесь самая большая беда – это начать относиться к своей профессии как к печени, к мозгу, к сердцу, не видеть человека за этим.
Молодой хирург хочет лучше сделать, но у него мотивация, как в спорте. С годами появляется мотивация иная – помочь человеку, влезть в его судьбу. Сами больные подсказывают, что нужно в этой ситуации подойти не стандартно, и ты что-то придумываешь.
У меня вообще нестандартный подход к лечению многих заболеваний, я практически все делаю не так, как все! Это пациенты меня мотивируют так делать. Например, никто не будет сохранять матку со ста узлами, но пациентка хочет родить, и я придумываю тысячу способов, как это сделать. И я это делаю! Мы сохраняем матку, и она рожает.
Как сохранить орган при опухоли надпочечника? Когда к тебе приходит пациент 18 лет с двухсторонним поражением, и если ты ему удалишь орган с одной и с другой стороны по стандарту, то он всю оставшуюся жизнь будет на гормональной терапии и умрет на 20 лет раньше. Ты находишь пути, как ему эти опухоли убрать, а орган оставить. Ты это делаешь, получаешь излечение больного, этот орган ему оставляешь на месте, он ведет обычный образ жизни, без гормональной терапии.
У меня сейчас есть 34 авторские методики на оперативные вмешательства. Больше половины я использую в своей практической жизни. Это не так, как в фильме «Гений» у Орлова, помните? Туалет у главного героя был обклеен всеми его авторскими изобретениями, но применения никакого не было, это фильм 92-го или 93-го года. Мои авторские изобретения живые все, я работаю каждый день по этим методикам.
Я делюсь всеми своими фишками, хитростями, все говорят: «Зачем? Это же коммерческие хитрости», – я говорю: «Пока они освоят, я придумаю уже новые. У меня вперед уже все уйдет, пусть учатся, пусть помогают людям». Я 40 мастер-классов в год провожу. Отдавать от себя – это мой принцип последние лет 25, из себя все выводишь и выводишь, Бог тебе взамен сверху накидывает какие-то новые вещи. Ничего не придет, если не отдавать, не освободить некий «сосуд» внутри своей головы.
Международный курс «Онкологические заболевания в гинекологии и лапароскопический доступ». Фото: puchkovk.ru
– То, что вы проводите столько семинаров, расширяет применение ваших методик?
– Расширяет. К примеру, взять мою методику бескровной лапароскопической миомэктомии. Мы провели около сорока мастер-классов с 2007 года, в результате уже 12 стран эту методику делают: Англия, Германия, Польша, Индия, Китай, Япония и двенадцать регионов в нашей стране. Она внедрена, люди получают помощь.
– Кроме мастер-классов, вы преподаете сейчас еще?
– Нет, только живая хирургия и лекции. Самое главное – показывать людям руками, как это делается. Это, в основном, врачи, которые хотят освоить новый продвинутый уровень, не студенты.
Чтобы увидеть радугу, надо пережить дождь
– Как вы к Богу пришли?
– Я покрестился в 23 года, сознательно, это было связано с рождением моего ребенка, в один день покрестили его и меня в церкви деревни Летово Рязанской области, это единственный храм, который не был разграблен в свое время. Деревенька маленькая, храм стоит около светлой березовой рощи, на бугорке.
Потихоньку пришло понимание, что само собой ничего в природе не возникло и не могло возникнуть, слишком все сложно устроено – и во Вселенной, и в организме человека. Самое главное, что общение с Богом в моей практике и жизни абсолютно четко имеет обратный ответ. Какие-то позитивные вещи закидываешь вокруг себя, к тебе это возвращается, а если от тебя негатив идет, то так оно и будет, вернется обратно негатив. Если мы вместе с пациентом настроены на позитив, то у нас все обязательно получается.
Фото: Тамара Амелина
Приходит ко мне девочка 35 лет, вся такая сделанная, с деньгами, мальчики у нее в огромных количествах, и говорит: «Знаете, у меня детишек нет. Сейчас я, значит, улетаю в Майями, потом в Японию. У меня время будет только с 14 по 24 декабря, я сделаю у вас лапароскопию по поводу своего бесплодия, а дальше я опять улетаю». Я ей говорю: «Стоп. Нельзя заниматься этой проблемой между делом. Будет у вас ребенок или нет – это будет решаться абсолютно в другом месте. Моя задача – чуть-чуть вам помочь. Переосмыслите, чего вы хотите в жизни больше всего – ребенка или развлечений, что для вас более важно? Как только поймете, у вас все получится, а так навряд ли».
У меня колоссальное количество примеров, где, скажем, по медицинским канонам ничего не может быть, а все происходит. Ребенка здесь быть не должно, а он получается!
Потому что человек этого страстно желает, потому что мы вместе над этой проблемой поработали. У меня живой пример перед глазами: в Нальчике подвели ко мне девочку, она сама тоже медработник, ей было где-то 34, она перенесла уже четыре оперативных вмешательства, внематочную беременность, разрыв кисты яичника, две спаечные непроходимости, живот весь резанный-перерезанный, осталась одна труба, один яичник, в котором эндометриодная киста десять сантиметров в диаметре. Мне говорят: «Вот, помочь надо».
Взялись мы это делать, четыре часа я вырубал ей кисту из спаек, труба была запаяна. Остаток яичника сохранили, проходимость в трубе восстановили. Но выглядели ткани ужасно. Я ушел из клиники с внутренним ощущением, что мы вроде сделали все правильно, но операция не принесла мне морального удовлетворения. Через три месяца мне оттуда звонят, что у нее в месте операции опять образование.
Я говорю: «Я в этот живот больше не полезу – это просто убийство». Уговорили. Опять выделили трубу из спаек (после первой операции уже легче), проходимость повторно восстановили, она отечна, фибриальный конец безобразный и шансов точно никаких нет. ЭКО не хочет. Но нужно было ее видеть, как она желала ребенка! Тем более для восточных женщин это вопрос номер один – если ты родила, то в семье все хорошо.
Проходит три-четыре месяца, раздается звонок, у меня опять ощущение, что, блин, опять там у нее что-то не то. Слышу: «Беременная наша девочка!» – «Да ладно!» – «Плодное яйцо в матке, все хорошо!» Девочка родилась голубоглазая, светленькая, кудрявая! Ей было годика три, мама ее привела в клинику, такое чудо, папа с ней пришел и мне говорит: «Слушай, доктор, я темный, жена темненькая, откуда такая девочка светленькая?»
Я к тому, что если что-то страстно пожелать и захотеть, то может произойти чудо. Человеку столько нужно было пройти, чтобы это свершилось. Порой ко мне приходят, рыдают, я говорю: «Чтобы увидеть радугу, надо пережить дождь».
Тяжело, трудно, но путь выбрал – иди дальше
– Но нестандартный подход связан же с риском? Риск в плане осложнений, например.
– Понятно, риски определенные есть. Слава Богу, за всю мою профессиональную деятельность у меня умерло семь пациентов.
– При тысячах операций? У вас же и онкология проходит.
– Я сделал 17 000 операций, но этих семерых я всех помню. Я делаю 1100 оперативных вмешательств в год. Мы в клинике примерно раз в три-четыре года имеем одно осложнение, а летальных случаев еще меньше – один на шесть-семь тысяч оперативных вмешательств.
– Это какая-то нереальная статистика.
– В принципе, показатель летальности при хирургических вмешательствах по Москве считается хорошим 0,5-1%, но, извините, на тысячу больных – это 10 человек. Если у меня здесь будут умирать 10 человек в год, меня убьют, разорят, как угодно. Это крайне редкие вещи.
Последний раз у меня такая ситуация была пять лет назад. Я пережил ее очень сложно, у меня было желание бросить все. Эмоционально это выматывает. В этой ситуации как раз вера в Бога помогает. Я исповедовался у батюшки, он говорит: «Ни в коем случае не уходи. Ты на правильном пути, занимайся. Тяжело, трудно, но путь выбрал – иди дальше».
Сложностей-то в работе много, пациенты все очень проблематичные, особенно последние два года. Люди озлоблены, жить стало сложнее, они путают понятие клиента и пациента, что «клиент всегда прав». Они не понимают, что полноценное обследование является залогом хорошего результата после оперативного вмешательства. «Вы мне назначаете много обследований, зачем вы это делаете? Вы хотите из меня вытянуть деньги!» Я всегда говорю, что вы можете пройти обследование где угодно – не надо проходить в этой клинике, пройдите у себя по месту жительства. Если мы выявляем какую-то проблему, которая требует лечения перед операцией, не надо лечиться у нас, пройдите это по месту жительства бесплатно.
В интернете есть 5-7 негативных отзывов обо мне, это люди, которые не дошли до оперативного вмешательства, потому что не смогли сами подготовиться. Если пациентка курит как паровоз, у нее хронический бронхит с астмой, мы ей говорим, что нужно бросить курить на какой-то промежуток времени или ограничить временно, мы с такими легкими под общее обезболивание не можем взять: «Пневмония в вашей ситуации будет процентов 80».
Не может! «Я привыкла. Я потом пошла в другую клинику, на это не стали обращать внимания, мне сделали и у меня все хорошо!» Слава Богу, что хорошо! «А если бы вы попали в те 80%, где не хорошо? Если кто-то может вас брать без обследования, без анализов, то они берут на себя эти риски, ответственность перед Богом, я этого не буду делать ни в коем случае».
У меня никогда деньги не стояли впереди дела. Это может быть результатом работы, но не целью. Пациент хочет отличного конечного результата, и я хочу этого отличного конечного результата – чтобы не было никаких проблем, осложнений, чтобы я его встретил в следующий раз, мы с ним обнялись, или он привел еще своего знакомого или родственника, и все!
Ошибаются абсолютно все
– Наши пациенты отличаются от западных?
– Наши ближе мне по менталитету. Западные пациенты идут в клиники, многие даже за день до вмешательства не знают, кто будет их оперирующим врачом. Менталитет наш: все-таки ищут врача, ищут хирурга непосредственно, желают делать именно у этого человека. В этой ситуации есть персональная ответственность за лечение. Именно поэтому очень много хороших хирургов не может работать в частных клиниках. Привыкли – консилиум, огромное количество врачей, расписали ответственность, поставили пятнадцать подписей. Что-то случилось, значит, случилось так, все же смотрели, все видели. А здесь отвечаешь ты, непосредственно, глаза в глаза.
– Но иллюзия по поводу всемогущей западной медицины очень живучая.
– Там работают абсолютно те же люди, как и у нас. Общий уровень медицины там выше за счет лучшего оснащения, потому что материально-технические вложения выше, чем у нас. Там есть определенные алгоритмы для средних врачей, разработаны они гораздо лучше, чем у нас, но они абсолютно не позволяют людям творить и двигаться дальше. То есть человек абсолютно не может сделать шаг вправо-влево. Лучше это или хуже? Не знаю. Если мы говорим о средних врачах – это лучше, ошибок меньше совершается.
Если мы говорим о том, чтобы куда-то рвануть дальше – это хуже, естественно, это камни, которые висят на твоих ногах, не дают тебе двигаться вперед. Врачей плохих везде хватает, посредственных хирургов на Западе огромное количество.
Я каждый день по электронной почте отвечаю примерно на 40 писем, трачу на это два, два с половиной часа. Я отвечаю абсолютно на все письма сам. Для себя принял решение, что это тоже некий мой крест – помогать больным, которых не могу прооперировать лично. Советую, что в данной ситуации лучше сделать, в какую клинику обратиться. Помогаю людям разрулить ситуации более правильно с профессиональной стороны. Только процентов 10-20 из них приходят ко мне на оперативное вмешательство.
Про западную медицину мне пишут очень много: «Я была оперирована в Германии…» Я читаю, смотрю – ужас! Мы переделываем и после Японии, после Германии, после Англии, после Штатов, после Израиля. Ко мне едут оперироваться люди со всего мира. Там такие же люди, руки у кого лучше, у кого хуже, кто-то более в амбициях, кто-то менее, ошибаются абсолютно все!
Поэтому никакой гарантии хорошего результата нет, если говорят: «Я еду оперироваться в Германию или в Израиль». Вам что, Израиль или Германия будет оперативное вмешательство делать? Сидит здесь у меня человек: «Я поеду в Израиль». Я говорю: «Вы мне фамилию назовите, к кому вы едете? Я знаю там всех хирургов, всех гинекологов». Не может назвать, не знает. Если пациенты это через всякие турфирмы делают, как правило, попадают не в первый, не второй, а третий-четвертый эшелон врачей, то есть уровень качества лечения гораздо ниже.
Талантливый человек талантлив во всем, но и неудобен всем
– Чем любите заниматься помимо работы?
– Я пишу много, я даже член Московской городской организации Союза писателей России и Союза писателей-переводчиков, у меня десять монографий. Меня премией Чехова наградили. Я писал сочинения всегда на 5/3, а мама учитель русского языка и литературы, для нее была стыдоба, она мне говорила: «Костя, как так?». У меня всегда по сюжету было хорошо, но то запятую не поставлю, то еще что-то. И тут я ей приношу документ, говорю: «Мама, свершилась твоя самая заветная мечта в жизни, твой сын стал писателем!». Мама мне говорит: «Ты для меня как врач важнее! Это в то время мне нужен был писатель».
– Какие еще вершины хотите покорить?
– Мне сейчас 50 лет. Я руководил всем, чем только можно. Я, пожалуй, только министром здравоохранения страны не был, но я на него не пойду ни за что!
– А почему ни за что не пойдете?
– Потому что я вижу, что в таком глобальном проекте ничего не смогу сделать. Имея опыт руководящей работы в прошлом, я понимаю, чем я должен пожертвовать внутри себя, что в душе своей сломать. Хотя я, будучи на должности главного врача ОКБ, практически себя не ломал. Я встал абсолютно в противовес основной массе, но губернатор поддерживал меня, и я мог поступать так, как мне велит моя совесть, ломая все стереотипы абсолютно.
Скажем, есть закупочная продовольственная корпорация, созданная специально губернатором, чтобы давать лечебным учреждениям, школам, детским садам продукты питания по низкой цене. Я стал главным врачом областной больницы и вижу, что привозят замороженные 25 лет назад туши коров, гнилую капусту.
Знакомых у меня огромное количество, я в области оперировал всех руководящих работников. Я звоню директору совхоза, начальнику мясокомбината и говорю, что мне нужна капуста по такой-то цене, свежее мясо. «Вы можете мне порционно резать? У меня 1000 человек, вот вы мне 1000 кусков в сутки привозите, чтобы у меня ни буфетчица не могла воровать, ни главный врач в моем лице, ни мои замы», – так оно и было. Мы брали хлеб не в батонах, а готовые булочки. Положено столько-то – дайте столько. Я это отладил очень быстро.
Естественно, это вызвало огромный ажиотаж в руководстве области. Ко мне в субботу приезжает губернатор на проверку. Заходим в пищеблок, раз: «Как-то беленько стало, пахнет вроде хорошо». Я смотрю, вроде настроение у него меняется. «Да, изменилось-изменилось все, слышал, что кормить стали хорошо, но пойдемте главное посмотрим», – и ко мне в кабинет.
«А сколько вы денег тратите на это? По каким ценам все закупаете и где?» – я-то готов к этому всему был. Я организовал комиссию по закупкам, восемь человек, они выбирали все сами – медикаменты, канцтовары, это не мое единоличное решение, не какие-то подставные компании.
В понедельник два руководителя корпорации были уволены. После проверки губернатор кричал: «Мне что, нужно было поставить профессора на должность главного врача, чтобы он мне указал на то, что моя корпорация, которую я создал девять лет назад, так опустилась?! Мне никто в глаза сказать не мог об этом». После этого со мной в области вообще никто связываться не хотел: «С этим профессором лучше не спорить, только хуже будет!»
То же самое у меня было с закупочными ценами по лекарствам, потому что по закону 30% мы были обязаны брать через региональное министерство, а 70% сами, но региональное министерство сделало наоборот – 70% через них, а 30% сами. У меня юристы хорошие были, и мы стали закупать сами, как по закону. Естественно, это вызвало определенный негатив у министерства, усмотрели в этом определенную корысть. Пожалуйста, проверка приходит, оказывается, что мы на 10-15% закупаем дешевле, чем по проводящимся там тендерам. По итогу они не смогли даже акта написать. Если бы они его написали, то с этим актом можно было идти в прокуратуру и сажать весь тот Минздрав, что у них на государственных тендерах цены выше, чем я просто закупаю в розницу. Поэтому я был неудобен всем.
По этим же причинам я ушел из мэрии. Единственный был фактор: «Вы неуправляемы». Я говорю: «В смысле?» «У вас свое видение всего, понимаете?» Я говорю: «Я же руководитель! Я же главный хирург управления делами мэра. У меня должно быть свое видение в хирургии. Я же не зам главного директора медицинского центра, где я должен исполнять какие-то задания своего руководителя. Я руководитель службы, я ставлю перед ней задачу, вижу ее развитие».
Я возвращаюсь к тому, что уже не хочется никаких должностей, чтобы не ломать себе душу. Есть вещи, которые выстроились в голове, они правильные или неправильные, но они мне приемлемы, они мне комфортны с точки зрения моего понимания мира. Я в молодости думал, что на любой должности смогу делать правильные вещи, я шел по этому пути до определенного момента. Но пришел человек и сказал: «Это не важно, а важно делать то, что я тебе приказываю. Как ты занимаешься с больными, что у тебя в больнице – меня это не волнует вообще, это ваши медицинские дела, они мелкие».
На другой должности, уже в Москве, опять все повторилось. Здесь, в простой, но хорошо оснащенной клинике, где мне удалось собрать прекрасную команду единомышленников, мне кажется, я на своем месте, потому что работаю непосредственно с пациентами, реализую все свои возможности, исходя из тех моральных и нравственных принципов, которые я получил от родителей, учителей и Бога.
Фото: Михаил Терещенко