Homo subjunctivus. До какой степени христианин может принимать предопределение

Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое.

 (Втор.30:19)

Священник Алексий Тимаков. Автор фото: mscwdoc

Поводом к написанию данной статьи стали истории, рассказанные мне одним высокопоставленным лицом; человек этот, будучи православным, тем не менее укоренил в своих убеждениях мысль о предопределении.

В какой-то момент своей деятельности он точно знал, что его дальнейший карьерный рост уже невозможен, но в начале 1990-х годов он ненароком получает предсказание, что станет генералом, получит продвижение по службе, второй раз женится и родит ребенка. Справедливости ради надо сказать, что первая его жена к тому времени уже была смертельно больна, но человек устроен так, что не теряет надежды и борется за жизнь изо всех своих сил. И я сам как врач и как священник являюсь свидетелем того, какие усилия он предпринимал для излечения своей супруги. Так что все эти слова, исполнившиеся в точности, в тот момент казались ему абсолютно нереальными.

Столь же серьезно он говорил и о предсказаниях Ванги (опять-таки сам он ее не посещал) о том, что Курск окажется под водой и будет море слез. Гибель подводной лодки «Курск» является с его точки зрения актуализацией этого вангиного утверждения.

Следует при этом учитывать и то, что в языческом мире существовали предсказатели, слова которых сбывались, но иногда носили поистине издевательский характер. Чего стоит, например, известное пророчество царю Крёзу: «Если Крёз пойдет войной на персов, то разрушит великое царство». Тот, как мы знаем, пошел и погубил… свое^[1]. Задача, которую я ставлю перед собой — это найти ответ на вопрос о соотношении категорий, с которых, собственно говоря, и началась данная статья, то есть до какой степени христианин может принимать предопределение, не скатываясь при этом к грубому язычеству.

Идея предопределения о спасении восходит к блаженному Августину и поднята как знамя ранним протестантизмом: «Идя по стопам блаженного Августина, Лютер утверждает, что судьба каждого человека предопределена Богом, что изначально каждый рожденный предназначен к спасению или осуждению, но сам этот непостижимый Божественный выбор — величайшая тайна, непостижимая для смертных»^[2]. Православное сознание всегда настороженно относилось к идее предопределения. Да, безусловно, все в мире творится по воле Божией, но уже сам факт творения человека понимается как создание того, кто станет не механическим орудием, а другом Божиим и Его сотрудником: ибо Господь Бог не посылал дождя на землю, и не было человека для возделывания земли (Быт.2:5). То есть человек появляется для того, чтобы вместе с Богом привести всю Вселенную ко Творцу.

Безусловное принятие предопределения в большей степени свойственно кальвинизму: «Если спасение — дело одной только свободной благодати, исходящей непосредственно от Бога, то Бог должен был решить спасти человека заранее, а это и означает предопределение»^[3]. Это положено в основу всей системы Кальвина, у которого августиновские liberum arbitrium и свобода воли окончательно заменены доктриной непоколебимой устойчивости, которая с точки зрения кальвинизма «гораздо предпочтительнее, чем первоначальное совершенство Адама»^[4]. Но Православие воспринимает спасение как дело Богочеловеческое, в котором свобода воли носителя образа Божия ценна для Самого Всевышнего.

Современный протестантизм, кажется, тоже не готов примириться с детерминированностью. В замечательном рассказе американского фантаста Рэя Брэдбери «И грянул гром» (а американское мироощущение, полагаю, является в основе своей протестантским) описывается сафари, осуществленное с помощью машины времени в эпоху, отстоящую от недалекого от нас будущего на шестьдесят миллионов лет назад. В этой фантастической охоте все предусмотрено: проложена тропа из антигравитационного материала, не касающаяся ни одной травинки, ни одного растения. Тот динозавр, которого дозволено убить, буквально через несколько мгновений после выстрелов все равно будет повержен отломившимся огромным суком — так рассчитано устроителями этого опасного шоу. Не дай Бог оступиться с тропы и раздавить какую-нибудь мышь — ведь самое ничтожное событие древнего мира может непредсказуемо отразиться на всей человеческой истории. Но именно так и случается: один из участников экспедиции в панике ступает на землю далекого прошлого и своим башмаком давит бабочку.

Когда же они возвращаются в свое время, то выясняется, что все изменилось. Страна стала совсем другой. Избран такой президент Соединенных Штатов, о котором могло пригрезиться разве только в кошмарном сне, хотя, когда они отправлялись на сафари, прошедшие накануне путешествия выборы завершились победой всеми уважаемого и ценимого человека. Даже орфография в стране стала иной^[5]. О каком предопределении может идти речь, если нелепый человеческий поступок, искусственно внесенный в доисторические времена, способен изменить ход всей истории? Я отдаю себе отчет в том, что это — не доктринальное религиозное сознание, но к таковому пониманию вполне можно относиться как к теологумену^[6], рожденному в исторически протестантской среде.

Справедливости ради следует сказать, что современный кальвинизм с большим количеством оговорок относится к идее предопределения: «Немалое заблуждение — возводить в ранг основного принципа доктрину избрания или предопределения. Следует сразу же отвергнуть расхожее мнение, согласно которому кальвинист — это тот, кто верит, что Бог фатальным образом предопределил, где человек найдет свое прибежище в вечности»^[7]. Но как это примирить с тем, что спасение и осуждение каждого человека уже предрешены заранее, сказать трудно.

Как-то в детстве меня поразило одно высказывание: «Даже боги не могут сделать случившееся не бывшим!» Понятно, что Господь как Владыка Вселенной знает все настоящее, прошедшее и будущее и может раскрывать Свои тайны любящим Его, но сейчас я очень сомневаюсь в справедливости этой сентенции и готов отстаивать положение, что Всевышний именно в силу Своего Владычества способен изменить течение всей истории в любой момент времени, повернув все вспять, ради человеческого спасения, ибо Он также является и Владыкой времени^[8].

И поэтому, когда священник Александр Прокопчук в своем докладе на XVII Ежегодной богословской конференции ПСТГУ говорит, что «предопределение пронизывает все евангельские события»^[9], возникает желание ответить словами честертоновского отца Брауна: «Не совсем…» Конечно, невозможно уйти, с одной стороны, от того, что Сам Христос избирает для Себя учеников:

Не вы Меня избрали, но Я избрал вас и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод (Ин.15:16).

И:

Но есть из вас некоторые неверующие… для того-то и говорил Я вам, что никто не может придти ко Мне, если то не будет дано ему от Отца Моего (Ин. 6:64–65).

Все, о чем Он предупреждает их, неминуемо должно случиться^[10]:

Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я (Ин. 13:19); Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам (Ин. 14:26).

А с другой стороны, невозможно принять того, что в избранничестве Иуды запланировано его предательство. Иначе получается, что Иуда заранее, до своего рождения, определен в ад, что противоречит прежде всего Божьему милосердию. И, несмотря на то, что существует православное песнопение: «Уне тебе бяше (лучше тебе было бы), Иудо, аще не бы зачался еси во утробе матерни: уне тебе бяше, предателю, аще не бы родился еси в отчуждение Сына Божия»^[11], — которое, казалось бы, только способствует таковому пониманию, все же основной акцент православной мысли ставится на свободе воли человека и подвиге его веры, пронизанных Божией благодатью. И недаром Христос предлагает Своим ученикам покинуть Его, но встречает отказ (см.: Ин. 6:68–69).

Все эти предупреждения Христом Своих учеников являются актом Божественного всеведения и предвидения грядущих событий, Божественным Провидением. И объявлены они именно для того, чтобы утвердить учеников во всеведении Христовом. Точно так же и с этой же целью Господь берет с Собой на Фавор троих Своих учеников, чтобы, как возвещает нам кондак праздника Преображения, «да егда Тя узрят распинаема, страдание убо уразумеют вольное, мирови же проповедят, яко Ты еси воистину Отчее сияние». И очень важно, что здесь не просто пророчество, а мистическое вхождение апостолов в самую вечность.

И недаром в российской культуре рождается замечательная пьеса Евгения Шварца «Обыкновенное чудо», в которой случается то, что не должно было случиться, что не заложено Волшебником в сценарий самого действия: Медведь-юноша, поцеловавший Принцессу, не превращается в Медведя-зверя. И это отнюдь не воспринимается как слабость или умаление всемогущества Волшебника, а скорее наоборот, как великое доверие к действующим лицам придуманной им сказки. Наша культура пронизана православным сознанием. И, несмотря на то, что пьеса эта родилась в эпоху торжества атеизма, вся ее идея может восприниматься как теологумен, аналогичный выведенному из притчи Рэя Брэдбери.

Я верю в то, что Бога очень интересует ответ человека, и замысел Свой о мире Бог способен изменить в зависимости от этого ответа — не потому, что замысел Божий о мире несовершенен, а потому, что Бог доверяет человеку Его возрастание и, наоборот, страдает от его падения.

Святитель Григорий Богослов, рассуждая о взаимоотношении Лиц Пресвятой Троицы, говорит: «Готов бы я назвать большим Отца, от Которого и равенство имеют Равные, так же как и бытие…, но боюсь, чтобы Начала не сделать началом меньших и не оскорбить предпочтением. Ибо нет славы Началу в унижении Тех, Которые от Него»^[12]. Если целью христианской жизни является обожение, то эта цель поставлена перед человеком Самим Богом. И, если Отец не умаляет Себя через рождение Сына и посредством исхождения Святого Духа, то Бог не может умалить Себя, когда предоставляет Своему творению свободу.

Нами не ощущается, что божественный кенозис^[13] каким-то образом уменьшает Божество, но, скорее, нами воспринимается как знак особого Божия величия: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек (Флп. 2:6–7). И высшая слава Христова связана с Голгофскими страданиями, когда, казалось, большего уничижения невозможно и предположить: ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем (Ин. 13:31). Точно так же и взаимосвязь Божьего Предопределения с ответом человека на Божий Промысл не умаляет Всеведение Божие.

Фото: Hadzi Miodrag Miladinovic / Flickr

Если кальвинистское понимание спасения строится на праведности человеческой жизни, которая предопределена Богом заранее, то становится непонятным оправдание благоразумного разбойника всего лишь за то, что тот попросил вспомнить его в Царствии Христовом (см.: Лк. 23:39–43), ибо, как считают кальвинисты, «кальвинизм более других отводит место нравственности»^[14], в отличие от Православия, которое в большей степени полагается на безграничное милосердие Сына Человеческого, пришедшего взыскать и спасти погибшее (Лк. 19:10). Таким образом, предопределение, принимаемое православным сознанием, в сути и основе своей имеет некую вариативность, которая всегда тяготеет к Божественному провидению и Промыслу. И для нас очень интересно, что современная астрофизика и квантовая физика, являясь релятивистскими, саму Вселенную и все мироздание рассматривает вариативными, если хотите, сослагательными.

Наше спасение зиждется на простом и ясном ответе Девы Марии Архангелу Гавриилу: се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему (Лк. 1:38). Но этот ответ последовал после очень четкого вопроса, которым необходимо было разрешить все сомнения: как будет это, когда Я мужа не знаю? (Лк. 1:34). И только после разъяснения Ангела: Дух Святый найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя (Лк. 1:35), последовал этот сознательный и смиренный ответ в день Благовещения, который Церковь в тропаре исповедует как: «Днесь спасения нашего главизна».

В этом смысле мы можем говорить, как об аналогичном, о моменте Священной истории, когда очень похожее предложение последовало Аврааму и Сарре:

И сказал один из них: Я опять буду у тебя в это же время (в следующем году), и будет сын у Сарры, жены твоей. А Сарра слушала у входа в шатер, сзади его. Авраам же и Сарра были стары и в летах преклонных; и обыкновенное у женщин у Сарры прекратилось. Сарра внутренно рассмеялась, сказав: мне ли, когда я состарилась, иметь сие утешение? и господин мой стар. И сказал Господь Аврааму: отчего это (сама в себе) рассмеялась Сарра, сказав: «неужели я действительно могу родить, когда я состарилась»? Есть ли что трудное для Господа? В назначенный срок буду Я у тебя в следующем году, и (будет) у Сарры сын. Сарра же не призналась, а сказала: я не смеялась. Ибо она испугалась. Но Он сказал (ей): нет, ты рассмеялась (Быт. 18:10–15).

Здесь перед нами скепсис праматери, преодоленный усилием Божиим, полностью исключенный в самом строе мысли Приснодевы. Понятно, что Мария есть Богоизбранная отроковица, воспитывавшаяся во Святая Святых, и взор Божий не покидал Ее, но и свобода Ее выбора, свобода человеческая, определяет как Ее ответ, так и рождение Спасителя Мира. Католическая Церковь, говоря о непорочном зачатии Матери Божией, тем самым подчеркивает предопределение, но именно этого догмата и не принимает Православие.

*   *   *

Безусловно, как говорит в своем докладе священник Александр Прокопчук: «Замысел Божий не может быть не исполнен или не осуществлен. В Своем служении Иисус исполнил все, что поручил Ему Отец: Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить (Ин. 17:4)»^[15]. Бог верен Своему Слову. Однако в Священном Писании мы встречаемся с ситуациями, когда Божие милосердие превышает Божие обетование.

Я помню свои детские впечатления и недоумения при чтении «Моей первой Священной истории», когда после вкушения плода с древа познания добра и зла Адам и Ева не умирают тут же — а именно этого я и ждал, ибо четко звучат слова Божии:

И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь (Быт. 2:16–17).

Сейчас я понимаю, что смерть вошла в человеческий род после этого вкушения, но тогда мне казалось, что это должно произойти как-то автоматически — ну, как будто пальцы в розетку всунул. Более того, Бог не просто оставил человека живым в тот момент, но Он еще и дал ему обетование, которое мы понимаем как «семя жены сотрет главу змия», а значит, эта смертность, вошедшая в человека, не окончательна и будет побеждена любовью.

Неминуемо должно произойти спасение мира: в этом и Промысл Божий и Божественное предопределение — но когда и как это произойдет, зависит как от Божьего провидения, так и от ответа человека.

Более того, мы знаем, что пророк Иона возмущается Божественной непоследовательностью и пытается сбежать от возложенного на него поручения проповедовать гибель Ниневии, ибо Бог способен по Своему милосердию отменить Свой гнев, и тогда Иона окажется лжепророком:

И увидел Бог дела их, что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел. Иона сильно огорчился этим и был раздражен. И молился он Господу и сказал: о, Господи! не это ли говорил я, когда еще был в стране моей? Потому я и побежал в Фарсис, ибо знал, что Ты Бог благий и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и сожалеешь о бедствии. И ныне, Господи, возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить. И сказал Господь: неужели это огорчило тебя так сильно? (Иона 3:10–4:4).

Есть еще один важный момент в Священном Писании, который подчеркивает необходимость человеческого участия в диалоге с Богом: всегда поражает вера праведника в силу своей молитвы, причем молитва эта есть некий спор с Господом Богом о том, что сам праведник не считает свою миссию в земной жизни исчерпанной и надеется еще послужить Господу Богу. Это мы видим в ситуации, связанной с болезнью царя Езекии:

В те дни Езекия заболел смертельно. И пришел к нему пророк Исаия, сын Амосов, и сказал ему: так говорит Господь: сделай завещание для дома твоего, ибо ты умрешь, не выздоровеешь (Ис. 38:1).

Кажется, что слова пророка непреложны, и неминуемая смерть ожидает царя, но это его не останавливает, и он готов молитвой буквально истребовать себе прощение, приводя умилительные аргументы в пользу необходимости сохранить ему жизнь:

Тогда Езекия отворотился лицем к стене и молился Господу, говоря: «о, Господи! вспомни, что я ходил пред лицем Твоим верно и с преданным Тебе сердцем и делал угодное в очах Твоих». И заплакал Езекия сильно (Ис. 38:2–3).

И Господь меняет Свое решение:

И было слово Господне к Исаии, и сказано: пойди и скажи Езекии: так говорит Господь, Бог Давида, отца твоего: Я услышал молитву твою, увидел слезы твои, и вот, Я прибавлю к дням твоим пятнадцать лет, и от руки царя Ассирийского спасу тебя и город сей и защищу город сей (Ис. 38:4–6).

Езекия преисполнен именно той веры, что здесь на земле и своим делом, и своей молитвой он еще может быть полезен Всевышнему и всему своему дому, который утверждает Правду Божию на земле. И сколько же неподдельной благодарности слышно в его словах:

Что скажу я? Он сказал мне, Он и сделал. Тихо буду проводить все годы жизни моей, помня горесть души моей. Господи! так живут, и во всем этом жизнь моего духа; Ты исцелишь меня, даруешь мне жизнь. Вот, во благо мне была сильная горесть, и Ты избавил душу мою от рва погибели, бросил все грехи мои за хребет Свой. Ибо не преисподняя славит Тебя, не смерть восхваляет Тебя, не нисшедшие в могилу уповают на истину Твою. Живой, только живой прославит Тебя, как я ныне: отец возвестит детям истину Твою. Господь спасет меня; и мы во все дни жизни нашей со звуками струн моих будем воспевать песни в доме Господнем (Ис. 38:15–20).

И после этого пророк приставляет исцеляющий пласт смокв к нарыву (см. Ис. 38:21), и царь выздоравливает.

Еще более трепетно передает Священное Писание тонкую грань между гневом Божиим и Божиим милосердием в ситуации, когда пророк Нафан приходит к царю Давиду и рассказывает ему о несправедливом богаче, который воспользовался овечкой бедняка, чтобы накормить странника (см. 2 Цар. 12:1–4). Тут сам Давид по сути изрекает себе смертный приговор, а Нафан это подтверждает:

Сильно разгневался Давид на этого человека и сказал Нафану: жив Господь! достоин смерти человек, сделавший это; и за овечку он должен заплатить вчетверо, за то, что он сделал это, и за то, что не имел сострадания. И сказал Нафан Давиду: ты — тот человек, который сделал это. Так говорит Господь Бог Израилев: Я помазал тебя в царя над Израилем и Я избавил тебя от руки Саула, и дал тебе дом господина твоего и жен господина твоего на лоно твое, и дал тебе дом Израилев и Иудин, и, если этого для тебя мало, прибавил бы тебе еще больше; зачем же ты пренебрег слово Господа, сделав злое пред очами Его? Урию Хеттеянина ты поразил мечом; жену его взял себе в жену, а его ты убил мечом Аммонитян; итак не отступит меч от дома твоего во веки, за то, что ты пренебрег Меня и взял жену Урии Хеттеянина, чтоб она была тебе женою. Так говорит Господь: вот, Я воздвигну на тебя зло из дома твоего, и возьму жен твоих пред глазами твоими, и отдам ближнему твоему, и будет он спать с женами твоими пред этим солнцем; ты сделал тайно, а Я сделаю это пред всем Израилем и пред солнцем (2 Цар. 12:5–12).

Страшное и, казалось, неотвратимое прещение должно поразить царя. И только искреннее покаяние Давида, результатом которого является рождение 50-го Псалма, приводит в конечном итоге к прощению, но прощению через наказание:

И сказал Давид Нафану: согрешил я пред Господом. И сказал Нафан Давиду: и Господь снял с тебя грех твой; ты не умрешь; но как ты этим делом подал повод врагам Господа хулить Его, то умрет родившийся у тебя сын (2 Цар. 12:13–14).

И вот тут уже наказание неотвратимо, несмотря на то, что Давид до самой смерти младенца усердно молится и рассчитывает на Божие милосердие и измену десницы Вышняго (Пс. 76:11): 

И поразил Господь дитя, которое родила жена Урии Давиду, и оно заболело. И молился Давид Богу о младенце, и постился Давид, и уединившись провел ночь, лежа на земле. И вошли к нему старейшины дома его, чтобы поднять его с земли; но он не хотел, и не ел с ними хлеба. На седьмой день дитя умерло, и слуги Давидовы боялись донести ему, что умер младенец; ибо, говорили они, когда дитя было еще живо, и мы уговаривали его, и он не слушал голоса нашего, как же мы скажем ему: «умерло дитя»? Он сделает что-нибудь худое. И увидел Давид, что слуги его перешептываются между собою, и понял Давид, что дитя умерло, и спросил Давид слуг своих: умерло дитя? И сказали: умерло. Тогда Давид встал с земли и умылся, и помазался, и переменил одежды свои, и пошел в дом Господень, и молился. Возвратившись домой, потребовал, чтобы подали ему хлеба, и он ел. И сказали ему слуги его: что значит, что ты так поступаешь: когда дитя было еще живо, ты постился и плакал и не спал; а когда дитя умерло, ты встал и ел хлеб и пил? И сказал Давид: доколе дитя было живо, я постился и плакал, ибо думал: кто знает, не помилует ли меня Господь, и дитя останется живо? А теперь оно умерло; зачем же мне поститься? Разве я могу возвратить его? Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне (2 Цар. 12:15–23).

Но ведь с каким смирением это Божие смотрение принято благочестивым царем! И как до конца сам Давид надеется на перемену Божьего смотрения!^[16]

Эти примеры, количество которых может быть умножено, говорят в первую очередь о том, что Бог благ. И прежде всего Он верен Своей благости, Своей любви к человеку. Даже в такие страшные моменты Священной истории, как Всемирный потоп и посещение Содома и Гоморры, Бог медлит и оттягивает исполнение Своего обетования, и позволяет с Собою спорить и торговаться, и более того, всегда находит решение, благодаря которому остаток человеческого рода (либо «остаток Израилев») сможет найти продолжение. А это и означает, что Божие смотрение может меняться в зависимости от ответа человека на Божий призыв. И это вписывается в основную формулу философии Священной истории: «Всё от Бога! Но всё и от человека!» Но это и есть именно та формула, которая определяет соотношение между Божиим Промыслом, Божественным провидением и предопределением, отсекая всякую возможность для существования рока во Вселенной.

Фото: Hadzi Miodrag Miladinovic / Flickr

Нам необходимо помнить, что мироощущение ветхозаветного человека пронизано восприятием святости Закона Божия. Это, надеюсь, поможет лучше проникнуть в суть того, что изложено ниже. Один из трагических моментов Священной истории повествует о пророке Иеремии, которого за пророчество против дома Господня и Иерусалима священники и придворные пророки приговорили к смерти:

Тогда священники и пророки так сказали князьям и всему народу: «смертный приговор этому человеку! потому что он пророчествует против города сего, как вы слышали своими ушами» (Иер. 26:11).

И только заступничество правящей верхушки предотвратило гибель невинного человека:

Тогда князья и весь народ сказали священникам и пророкам: «этот человек не подлежит смертному приговору, потому что он говорил нам именем Господа Бога нашего» (Иер. 26:16).

Известно, что юридические нормы обычно опираются на казуистический принцип, то есть закон для своего закрепления на практике требует прецедента. Точно так же и иудейская знать в данный момент ссылается на уже известный факт:

И из старейшин земли встали некоторые и сказали всему народному собранию: «Михей Морасфитянин пророчествовал во дни Езекии, царя Иудейского, и сказал всему народу Иудейскому: так говорит Господь Саваоф: Сион будет вспахан, как поле, и Иерусалим сделается грудою развалин, и гора дома сего — лесистым холмом. Умертвили ли его за это Езекия, царь Иудейский, и весь Иуда? Не убоялся ли он Господа и не умолял ли Господа? и Господь отменил бедствие, которое изрек на них; а мы хотим сделать большое зло душам нашим?» (Иер. 26:17–19).

Соответственно два подобных оправдательных вердикта должны были в будущем на все времена определить подход судебной власти к решению подобных проблем.

Но в вопросе о суде над Иисусом Христом мы сталкиваемся с отказом первосвященника Каиафы следовать древним традициям. Главным основанием для подобного поведения главы синедриона является, безусловно, то, что приговор в сущности был уже подписан за неделю до суда им самим:

Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом. Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино. С этого дня положили убить Его (Ин. 11:47–53).

Первое, что бросается в глаза при внимательном чтении этого отрывка, — это то, что Каиафа ведет себя отнюдь не как подлец, а наоборот, скорее как благодетель народа. Ибо логика его достаточно очевидна. Израиль, находящийся в ту эпоху под властью Римской империи, воспринимает это свое положение как крайне унизительное, и к моменту прихода в мир Иисуса Христа ожидание пришествия Мессии достигает апогея^[17]. Именно с Мессией и связывается вера народа Божия в свое избавление. Но ожидание это вскормлено чаяниями Царства от мира сего, и грядущий избавитель воспринимается как харизматический герой, который, как некогда Иисус Навин, проявит доблесть — и все римляне разбегутся, а сам Израиль заступит место Рима.

До какой степени сам первосвященник разделяет эти чаяния, сказать трудно, но во всяком случае он представляется реалистом, который очень хорошо понимает, что Иисус из Назарета на эту роль совсем не подходит; соответственно восстание, поднятое толпой, готовой вручить знамя Давида его Сыну после Его вхождения в Иерусалим, будет неминуемо растоптано римскими легионами. То, что Царство Христово — не от мира сего, в сознании Каиафы не умещается… Такой взгляд показывает нам первосвященника патриотом, который печется о благе своего народа и жертвой одного человека пытается сохранить мир и спокойствие в Иудее.

Вся дальнейшая деятельность Каиафы идет под девизом «цель оправдывает средства». Но ни ночной допрос, ни первые попавшиеся под руку свидетели, названные в Евангелии лжесвидетелями за уж больно вольную трактовку фактов и показаний против Иисуса, ни самоличное дознание, на которое не имел права председательствующий в суде — все эти мыслимые и немыслимые нарушения ветхозаветного законодательства все же не приводят к поставленной цели, ибо сам первосвященник явно не находит их достаточными. И тогда он прибегает к последней возможности решить дело, не уронив собственного достоинства: заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий? (Мф. 26:63).

Не стоит забывать, что этой репликой еврей, обращающийся к еврею, ставит своего визави в безвыходное положение, ибо Тот может ответить только правду. И в этот момент сам Каиафа нисколько не сомневается, что перед ним никакой не Мессия, и ответ может быть только отрицательным. А тогда весь вопрос будет исчерпан, ибо в этом случае на такого человека в качестве вождя восстания уже никто и гроша ломаного не поставит, и не смогут уже воспринимать его как Христа. Все закончится каким-нибудь более или менее серьезным наказанием этого возмутителя народного спокойствия, но грядущих бед не будет.

Ответ Христа выбивает почву из-под ног первосвященника:

Иисус говорит ему: ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных (Мф. 26:64).

Именно это: ты сказал, — является древнейшей формулой двойного утверждения, ибо свидетельство двух есть истина (см. Ин. 8:17) — ты сказал, и Я говорил. И если до этого момента Каиафа еще сохранял какие-то черты человечности, то тут он теряет самообладание и происходит окончательная поломка его душевного строя: вместо того, чтобы оправдать Его, как иудея, глаголавшего правду под заклятием Бога живаго, он рвет на себе одежды и добивается ратификации приговора недельной давности, окончательно попирая самый дух Закона:

Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его! как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти (Мф. 26:65–66).

Происходит внутренний переворот человека, призванного и поставленного Богом на службу во имя Закона Божия. Διάβολοϛ, по-гречески ‘клеветник’ или ‘обвинитель’, буквально могло означать ‘перебрасывающий’, ‛перевертывающий’. Так священник отворачивается от своего предназначения, от того, что Бог промышляет о нем, — от заботы о каждой вверенной ему душе, и становится союзником сатаны.

Христос перед Каиафой. Художник Julius Schnorr von Carolsfeld

Меня всегда поражает в Священном Писании, что осуждение Христа совершается, несмотря на всю невозможность этого осуждения. Все держится на немыслимом стечении обстоятельств и действий людей, которые не должны были в этом участвовать.

Первым я пытался раскрыть образ Каиафы. Следующим будет Иуда Искариот, без участия которого было бы очень проблематично взять Иисуса Христа под стражу, ибо только близкие могли указать место Его ночного пребывания, а днем это сделать мешал народ, который после входа Господня во Иерусалим только и ждал момента, чтобы пойти за Ним на восстание против Рима, и недоумевал, почему этого не происходит.

Начнем с того, что Иуда был апостолом Христовым. И несмотря на то, что репутация его в апостольской среде была, мягко говоря, небезупречной:

Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали (Ин. 12:4–6),

то есть он не избежал казначейского соблазна и опускал руку в сокровищницу, но при этом несколько ранее после предложения Спасителя покинуть Его остался среди учеников: 

С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним. Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли и вы отойти? Симон Петр отвечал Ему: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни: и мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живаго (Ин. 6:65–69).

Оставшись, Иуда подписался под словами апостола Петра. К тому же он не был исключительно корыстолюбивым человеком, о чем свидетельствуют деньги, которые он вернул синедриону:

Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и раскаявшись, возвратил тридцать сребренников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И, бросив сребренники в храме, он вышел, пошел и удавился (Мф. 27:3–5).

Полагаю, что именно эти три момента и определяют суть образа мыслей, которые владели Иудой. Проблема его именно в том, что проповедь Царства не от мира сего не коснулась его души. Конечно, все апостолы в той или иной степени соблазнялись мирской властью:

Тогда подошли к Нему сыновья Зеведеевы Иаков и Иоанн и сказали: Учитель! мы желаем, чтобы Ты сделал нам, о чем попросим. Он сказал им: что хотите, чтобы Я сделал вам? Они сказали Ему: дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую в славе Твоей (Мк. 10:35–37).

Да и приглашение на Тайную Вечерю многими вполне могло быть воспринято как участие в дележке министерских портфелей. Но если Иоанн и Иаков готовы были пить чашу, которую пьет Христос, и креститься крещением, которым Он крестится (см. Мк. 10:38–39), то Иуда, похоже, возомнил себя избранником, которому доверено вершить мировые судьбы. Слова Господа: что делаешь, делай скорее (Ин. 13:27), я полагаю, он воспринимает как согласие Христа начать восстание против Рима^[18]. То есть свой поцелуй он рассматривает как некое подталкивание Христа к активной деятельности. Так как он был уверен в победоносном завершении кампании^[19], то и рассчитывал в грядущем государстве занять ведущую позицию. Отсюда и все его разочарование, когда он бросал деньги на пол храма. Я хочу сказать, что Иуда — это второй человек, который не проявил простой человечности, не оправдав апостольского достоинства и призвания, и Царству не от мира сего предпочел банальную людскую славу.

Третьим в этом ряду стоит Понтий Пилат. Сей римский гражданин, поставленный блюсти законы Империи, никакой вины не нашел в Осужденном (см. Лк. 23:4). Он, правда, предпринимал попытки вынести оправдательный приговор, но они были обусловлены не столько стремлением к соблюдению законности, сколько нелюбовью к местным жителям, ибо, будучи большим приятелем Тиберия по некоторым источникам, прокуратор рассчитывал на более перспективное назначение и свое пребывание в Иудее рассматривал как ссылку. Он, конечно, долгое время пытался сохранить видимость законности, то отправляя Христа на суд к Ироду Антипе:

Пилат, услышав о Галилее, спросил: разве Он Галилеянин? И, узнав, что Он из области Иродовой, послал Его к Ироду, который в эти дни был также в Иерусалиме <…> И сделались в тот день Пилат и Ирод друзьями между собою, ибо прежде были во вражде друг с другом (Лк. 23:6–7,12);

то стараясь прислушаться к совету жены:

Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него (Мф. 27:19);

то пытаясь воспользоваться праздничной амнистией:

А ему и нужно было для праздника отпустить им одного узника (Лк. 23:17). Есть же у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху; хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского? (Ин. 18:39);

то попросту взывая к состраданию толпы: 

Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его. И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу, и говорили: радуйся, Царь Иудейский! и били Его по ланитам. Пилат опять вышел и сказал им: вот, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины. Тогда вышел Иисус в терновом венце и в багрянице. И сказал им Пилат: се, Человек! (Ин. 19:1–5)^[20].

То есть Пилат выказал очень много изобретательности, чтобы вынести оправдательный вердикт, который он попросту обязан был выносить только потому, что не нашел состава преступления:

Пилат же, созвав первосвященников и начальников и народ, сказал им: вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его; и Ирод также, ибо я посылал Его к нему; и ничего не найдено в Нем достойного смерти (Лк. 23:13–15).

Даже попытка уступки толпе: итак, наказав Его, отпущу (Лк. 23:16) с точки зрения законности является абсурдной. А вместе с тем, прояви он должные человеческие качества и элементарное соблюдение своих властных полномочий, — и не пришлось бы умывать ему своих рук от крови Праведника (см. Мф. 27:24).

Именно к простой человечности взывает Господь в Своей притче о Страшном Суде:

Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф. 25:34-40).

Найдись среди этих троих указанных людей хотя бы один, проявивший элементарную человеческую порядочность, и Голгофа не смогла бы состояться. Так что же, человек тогда прошел бы мимо своего спасения, ибо Христос однозначно предупреждает Своих учеников:

Но Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не приидет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам (Ин. 16:7)?

Я полагаю, что тут мы имеем некое таинственное сочетание Божьего Промысла с Божественным провидением. Иудеи не приняли Спасителя в Его «слабости». Народ Божий соблазнился земным царством. По большому счету его не устроил кроткий Царь, входящий в святой город на осле. Исходя из своего восприятия Священного Писания, он надеялся на встречу царя на белом коне.

Мы обычно молимся так: «Да будет воля Твоя, — но при этом внутри себя подсознательно добавляем: — только так, как я этого хочу». Это стоит сравнить с молением о чаше: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, а как Ты (Мф. 26:39). В этих словах страшная, неразрешимая для человеческого сознания проблема Божьего всеведения. Ведь слова Христа о неминуемости крестного пути, который открывает явление Утешителя (см.: Ин. 16:17), сказаны незадолго до Гефсиманской ночи, — Он что, не знает, что с Ним случится? Или Он, зная, что с Ним случится, не желает пришествия Утешителя? Или это малодушие? Или это профанация молитвы, т.к. Он знает, что это неминуемо произойдет, и молится ради того, чтобы это услышали апостолы?

Христово Моление о чаше. Художник Антонио Корреджо

На все эти вопросы может быть только один ответ: НЕТ! У меня есть одна догадка, которая трудно поддается формулировке: Бог настолько всемогущ, что готов поступиться Своим всемогуществом и всеведением ради человека, и Он молится не о Себе, а о человеке, чтобы тот ответил Ему своей любовью, чтобы сам мир изменился человеческой любовью, и открылась возможность Самому Богу действовать в мире по-другому. Но именно эта-то любовь у нас в явном дефиците, и поэтому Голгофа становится неизбежной.

Я все больше и больше утверждаюсь в парадоксальной мысли, что весь мир существует исключительно ради меня, и Бог занят исключительно мной — так прочитывается все, что я получаю и с чем я встречаюсь в жизни. Но чем больше я прихожу к такому выводу, тем в большей степени понимаю, что мир существует для каждого, и на каждого у Бога «находятся силы и время». И от любви к Богу каждого человека зависит, сколько еще этот мир простоит и сколь катастрофично будет светопреставление.

Безусловным православным пониманием является то, «что весь мир лежит во зле» (1 Ин. 5:19). Соответственно, силы, которые вмешиваются в жизнь человека, не на время берут верх, а уже давно узурпировали весь мир, и задачей человека является сделать правильный выбор между силами зла и силами Божьими. В Первосвященнической молитве Иисуса Христа есть слова:

Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир. Помните слово, которое Я сказал вам: раб не больше господина своего. Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше. Но все то сделают вам за имя Мое, потому что не знают Пославшего Меня(Ин.15:18–21).

Призыв Божий к человеку, начиная от Адама, всегда был и остается одним: выбор Царства не от мира сего, то бишь Царства Небесного. Иначе мы начинаем делиться с Богом: Твое — Царство Небесное; наше — земное. Земное — не наше, земное — лукавого, и подмена тут подкрадывается, не успеешь опомниться. Но именно в том-то и наше призвание, чтобы принести в дар Богу, благодаря нашей двусоставности, и этот узурпированный лукавым мир через его обожение, что возможно достичь посредством личной святости каждого чада Божия.

Святость невозможна без личного подвига, и вот уже две тысячи лет эта подвижническая струя удерживает мир от полного падения. Требовать святости от другого нельзя. И именно поэтому Бог занят исключительно мной, ожидая от меня ответа. Когда я утверждаю, что Бог занят мной, то тем самым я отмечаю те ситуации, когда мне досталось «на орехи», и я воспринимаю это с благодарностью. Куда труднее мне оценивать Его поощрения, что чревато сознанием собственных заслуг, а это — духовная прелесть. Увы, но чаще мы слышим не то, что пытается донести до нас Господь, а то, что сами хотим услышать.

Пророчества Библии оставляют шанс на то, что человеческая воля, соединенная с волей Божьей, способна изменить течение истории. Но происходит все так, как происходит, именно потому, что человек не вырастает в ту меру, которую ему определил Бог, — ту меру, когда чудо становится подлинной реальностью.

То есть, я хочу сказать, «удиви» человек Бога своей простой человечностью, прояви эту самую человечность в самые напряженные моменты истории, — и Бог нашел бы не столь катастрофический путь спасения.

Очень часто приходится слышать, что победа в Великой Отечественной войне есть некое чудо. Но не будем забывать, что в ней наш народ проявил как великое чудо веры, так и великое чудо самопожертвования. Все, что мы имеем в Библии от книги Бытия до Апокалипсиса, произошло, происходит и будет происходить только потому, что человек не отзывается на призыв Божий. Нам стоит задуматься о том, что Второе Пришествие Христово мы ожидаем ничуть не иначе, нежели древние иудеи: мы ждем Его «на белом коне». Конечно, этому способствуют слова Самого Христа: ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого (Мф. 24:27). Тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках с силою многою и славою (Мк. 13:26).

Нас ждет катастрофический конец света. Но книга Откровения Иоанна Богослова — это не просто описание грядущих событий, которые неминуемо случатся, когда второй раз на землю придет Христос и вряд ли отыщет веру (см. Лк. 18:8), но и призыв к человеку так изменить свою жизнь, чтобы, как говорил митрополит Антоний Сурожский, «вырасти трудом, подвигом или, вернее, открытостью Богу в такую меру, чтобы град человеческий постепенно вырос в меру Града Божия, то есть стал так глубок, так широк, так возвышен и так свят, что первым гражданином этого Града мог бы быть Иисус из Назарета, Сын Божий, ставший сыном человеческим. Вот это наше призвание, это — цель мироздания, это — надежда наша»^[21].

Если же это не так, то мы окунаемся в бездну предопределения, которое своим логическим завершением имеет торжество языческого рока. Там же, где царствует рок, нет места Божественной Любви.