Хор, с которым я полетела в космос
«Как у тебя дела?» – спрашивает моя учительница хора, моя любимая Ирэна Леоновна, с которой мы не виделись 10 лет.
Я рассказываю о жизни, как будто мы расстались только вчера. Как будто только вчера я жаловалась на родителей или спрашивала совета, как забрать обратно свою куклу от соседской девочки, которой я ее одолжила, а она не возвращает. Тогда, в 11 лет, это казалось проблемой! И только Ирэна Леоновна могла ее разрешить. Не родители. Она.
И сейчас я рассказываю ей, что мы ссоримся с мужем.
«Мудрость редко когда дана мужчине. Но она дана женщине. Уравновешивай ансамбль», — напоминает мне Ирэна Леоновна.
Точно! Сколько раз в детстве она повторяла это словосочетание: уравновешенный ансамбль. это означало, что мы должны спеть аккорд так, будто все четыре ноты поет один организм. А ведь в одиночку никогда не спеть аккорда. Но пробовала ли я переносить знания, которые дал мне хор, на свою жизнь?.. «Мы с мужем должны быть ансамблем… Но… мы такие разные! Как мы можем быть ансамблем?» – рождается вопрос в моей голове. И тут же пропадает. А как же Ирэна Леоновна могла построить идеальный унисон из голосов сотни разновозрастных девчонок, волею случая оказавшихся в одном месте? Их была сотня, а нас – всего лишь двое.
Вот только этот почти идеальный унисон уже 50 лет дается ей кровавым потом. А с чего я взяла, что в жизни должно быть по-другому?..
Ирэна Леоновна Сарнацкая. Фото: zelao.ru
Ирэна Леоновна Сарнацкая не терпит просто хорошее, потому что она делает великое. Именно поэтому ее хор «Кантилена» завоевывает золотые медали в престижных международных конкурсах.
Я пела в этом хоре. Смогу ли я удержать эту планку дальше?.. Кажется, я уже упала ниже той планки, и надо подниматься. Через кровавый пот.
Халтура и арматура
Когда говоришь «В детстве я пела в хоре» – большинство снисходительно улыбается – ну да, знаем-знаем мы эту имитацию единения пионерских сердец, где несколько десятков вялых детей полуфальшиво кричат патриотические песенки, потому что надо же куда-то собрать детей со слухом и чем-то коллективно их занять.
Когда говоришь «Я до сих пор пою в хоре» — снисходительные улыбки куда-то деваются, на лицах появляется недоумение. Взрослого человека, по крайней мере нормального, уже не заставишь коллективно чего-то там распевать.
Но зеленоградский хор «Кантилена» — это совсем другое.
В 96 году я пришла в обычную районную школу города Зеленограда. Грустная кудрявая девочка с бантиком, уже ничего хорошего от учреждений не ждущая, ибо отмотала два года срока в детском саду с тараканами, стоянием в углу в трусах, получала по морде тапком от девочек, которые дежурили в тихий час и заставляли таким образом нас «спать»; выкапывала с мальчиками арматуру во время прогулок, потому что единственное интересное, что было во дворе нашего детсада – это торчащие после быстрой и халтурной стройки района бетонные плиты, проволоки и провода. И вот, выйдя из этого детского садика, я поступила в рядом стоящую такую же школу, с пустыми зелеными стенами внутри и с педагогами, у которых, увы, потухли глаза, и учили они по инерции.
Так к семи годам я прочно познала, что ничего хорошего от взрослых ждать не надо, а надо защищаться от них.
Первый класс был кошмаром – я не успевала по математике, я не могла собрать все эти учебники в свой портфель. Я вообще витала мыслями в облаках. Единственное, что могло бы собрать в кучку мое расторможенное внимание – это пение. Петь я очень любила. Все бы, наверное, закончилось плохо, мне поставили бы диагноз СДВГ или что-нибудь в этом роде.
Не приди к нам в класс девушка с длинными волосами, в больших очках. Девушка была из хора «Кантилена».
Любовь, музыка и чистые туалеты
Стоял сентябрь. Каждый учебный год девочки из хора «Кантилена» ходят по заданию руководительницы Ирэны Леоновны по районным школам и садикам и прослушивают детей. Просят спеть простую песенку. И тех, кто споет чисто – приглашают в музыкальную школу. Только обычно они делают это в мае, потому что прием в музыкальную школу – в мае. Мне в тот год повезло. Ангел из Кантилены прилетела в сентябре. Видно, в первый класс музыкалки был недобор – все-таки, демографическая яма.
Я спела чисто. Как сейчас помню, это была песенка «Скок-поскок, молодой дроздок, по водичку пошел, молодичку нашел». Я не понимала, что за молодичка. Но оказалось, что я умею петь.
И меня пригласили в музыкальную школу.
Первое, что меня поразило в музыкальной школе – туалеты.
Они запирались. И были чистыми. На них – внимание – были сидения! А из кранов текла вода! ТЕПЛАЯ!!!
То есть в тебе уважали человека.
В наш туалет в обычной школе нельзя было ходить в одиночку, если не хочешь наткнуться на наркоманов, а вместо ручки двери зияла огроменная дыра.
В музыкальной школе были чистые туалеты.
Второе, что меня там поразило – учителя.
Я учила тонику, доминанту и субдоминанту, а вместе с ними я влюблялась в каждый камень этого здания, в каждую учительницу той преданной детской любовью, когда любишь как маму. Наших учительниц по хору и сольфеджио мы, недолюбленные, недоласканные, затюканные уставшими родителями, поджидали на пороге, провожали их, висли у них на руках и требовали признаний, что они любят только Яночку, только Танечку или только Алесечку.
Но все это – нотная грамота – было бы вникуда, если бы не хор – то, зачем все это делалось.
Фото: cantilenachoir.ru
Как запускать девочек в космос
С четвертого класса мы пели на четыре голоса. И в нашей жизни появилась Ирэна Леоновна.
«Мама, там какая-то старушка нас никак не отпускает! Я устала! Я хочу домой! – это я рыдаю в 9 лет, когда наш третий класс должен был влиться в хор «Кантилену», и это была первая изнуряющая репетиция перед отчетным концертом. «Это не старушка. Это руководитель хора», — сказала мама. «Как? Я думала, Елена Эдуардовна руководитель! Ведь я видела ее много раз, а эту старушку раньше не видела».
«Старушка» была тихая и незаметная. Но въедливая. Именно таким должен быть руководитель пятого (высшего) уровня, согласно исследованию Джима Коллинза, автора бестселлера про великие бизнес-корпорации «От хорошего к великому». А тогда мне предстояло понять: чтобы соответствовать великому, нужно пройти через кровавый пот.
«Уравновешенный ансамбль» — это было кредо Ирэны Леоновны. Просто чисто спеть свою ноту, как было в 7 лет, для Кантилены было не достаточно. Во-первых, надо было делать так, чтобы эта нота образовывала совершенство с другими тремя. Мы научились невозможному – подстраивать голоса под тембр и силу друг друга. Во-вторых, этот аккорд должен был улететь в космос. «Космос» или «не космос» – отличить было очень просто. Если «космос» — оставалось чистейшее эхо и мурашки до дрожи.
Ирэна Леоновна не терпела ни одной некачественной ноты. Она говорила: вы должны петь этот интервал так, чтобы я вас могла разбудить ночью – и вы спели шикарно.Тогда я думала, что это преувеличение. Оказалось, нет.
Внезапно меня сделали солисткой. И Ирэна Леоновна позвонила как-то поздно вечером, когда я уже собиралась ложиться спать, и стала репетировать со мной песню по телефону.
Очень скоро мы, уже десятилетние четвероклашки, поймали азартный дух этой «корпорации» от старших, даже выучили частушки, которые они кричали в автобусе на гастролях. И стали чувствовать, что море по колено. Преобразование заняло примерно год – в это время усталость от репетиций начала конвертироваться в удовольствие от тех мурашек, которые вызывало наше пение в нас самих. Как у спортсменов, которые после изнурительной пробежки получают заряд эндорфина, и перестают чувствовать боль в мышцах как что-то раздражающее. Она просто становится частью жизни, как и эндорфин, без которого уже не можешь.
Десятилетних распределили по старшим девочкам – «шефам», которые должны были помочь нам выучить полсотни партитур. Мне не повезло: мои шефы все время исчезали. И я стала учить это все сама. А потом – стала учить других.
И понеслось… Мы пели в лучших концертных залах Москвы, Санкт-Петербурга и Европы. Нас научили так петь, чтобы все эмоции, всю радость детского сердца, всю боль или печаль мы проживали вместе с автором музыки, что каждая нотка является продолжением сердца. Однажды, когда мы пели «Богородице, дево, радуйся» Рахманинова, Ирэне Леоновне никак не удавалось добиться, чтобы мы вкладывали в пение душу. Большинство из нас никогда не бывало в храме. Тогда она принесла на хор икону Богородицы и сказала, что петь надо Ей. И дело пошло.
Из религиозных произведений, которые мы пели, я не понимала и половины слов. Но музыка учила понимать смысл. Сколько раз за хор я переживала страдания девы Марии на старославянском или латинском, а однажды даже на грузинском и греческом языках. Чтение Евангелия оставалось вопросом времени, при том, что вокруг меня не было ни одного православного человека. Музыка, видимо, вливает смысл прямо в сердце, минуя синтаксис. Дети это чувствуют, и очень важно ребенку влить в сердце правильную музыку в правильное время. Евангелие я купила и прочла, как только вышла из хора. Смысла тут же стало не хватать, и я уже знала, где его искать. Музыка подсказала. А тогда, в юности, Христа хватало и в хоре.
В хоре удалось прожить как будто тысячу жизней. «Что ж ты, Тоньо, растерялся, или нет в руках уж силы? Бросил весла Беппо унылый, лодку в море понесло», — пели мы про гребные гонки в Венеции. Мы становились дождями и веснами, фонтанами и казаками, чайкой, которая вьется над бухтой, горели вместе со свечами, любили и плакали вместе с Чайковским, слышали грохот войны, переносились на прекрасный голубой Дунай.
С детства я думала, что работа – это расплата за возможность хорошо поесть и отдохнуть. Так жили взрослые вокруг меня.
Ирэна Леоновна была первым взрослым, который показал, что работа сама по себе должна быть удовольствием и смыслом жизни. Иногда наши репетиции затягивались уже за темноту, мы пели до сумасшедшей усталости, когда приходили домой и сваливались спать с невыученными уроками, а учителя прощали нам гастрольные прогулы, стоило показать справку – КАНТИЛЕНА. Ее знали все в Зеленограде. Мы были готовы упеться до смерти ради этих блестящих глаз зрителей под софитами. Между нами – залом и хором — устанавливался электрический ток. Нам не нужны были наркотики. Это и был кайф.
Так мы научились работать в команде, на всю жизнь. Ирэна Леоновна навсегда вбила в голову, что команду подводить нельзя. Что даже если ты в гипсе и без голоса – ты должен быть на репетиции, и только попробуй не одеть шапку и теплые ботинки. В то время как вокруг нарождалась культура индивидуализма, в хоре нас воспитывали по-другому: ты должен быть на своем месте. Без тебя хора нет, но нет его и тогда, когда ты выделяешься не по делу. По делу – это если у тебя или твоей партии соло. Выделяться можно и целесообразно тогда, когда того требует цель.
Дирижер и второй руководитель хора — Елена Эдуардовна, управляла нашим вздохом и взором, по малейшему взмаху ее рук мы определяли не только, когда вздохнуть, но и когда нельзя вздохнуть, когда надо петь тише или громче, ее руки диктовали десятки оттенков и нюансов, и этот волшебный язык жестов накрепко влился в сердце. Мы, кантиленовцы, понимаем друг друга без слов, только по взгляду, потому что на сцене нету слов – только глаза в глаза.
Так, глядя на дирижерские руки, мы научились следовать за лидером, а это навык, которого сейчас нет. Лидеров — будь то учителя, родители, начальник или президент – не признают. И не удивительно: следовать можно только за тем лидером, цели которого разделяешь и которому безраздельно доверяешь. И который не требует слепого подчинения, а дает тебе ту степень творческой свободы, которая необходима для твоего развития.
Нас приучали гордиться своими голосами, беречь их и не растрачивать попусту. Хотя мы их вообще не берегли, взять хотя бы то, как мы по собственной инициативе распевали песни в холодных электричках, на декабрьских улицах Парижа, Гданьска, Варшавы, Дрездена, в ресторане где-то под Мюнхеном, где нас накормили за пение бесплатно… Как-то мы, гуляя без педагогов по Гданьску, встали посередине улицы, положили шапку и начали петь веселую песенку про Хромого короля. Прохожие тут же взяли нас в кольцо и начали кидать нам деньги. Как нас тогда не забрали в полицию – удивительно. Хотя, я уверена, мы спели бы и там. «Заработанные» деньги девочки потратили на подарок Ирэне Леоновне.
На крючке
Сейчас хор празднует свою юбилей – ему 50 лет. За это время сменились десятки поколений девочек, сотни выпускников разошлись по всей планете.
Каждый из нас — особый человек, из разряда элитных кадров, который никогда не будет делать халтуру. Потому что мы, кантиленовцы, выплавлены из дорогого металла, из того металла, что выходит из самых сердец Ирэны Леоновны и Елены Эдуардовны. Если вы из Кантилены – командная работа отточена в вашем сердце, вы ничего и никогда не будете делать без Великой Цели, а в этой Великой Цели вы будете знать свое место и в то же время понимать, что без вас этой цели не будет. Мы знаем себе цену.
И вот когда мы вышли из ВОТ ТАКОГО ХОРА, я думаю, многих постигло в той или иной мере разочарование. Хотелось встретить такую же атмосферу в вузе, на работе. А те, кто рядом, создавать ее не спешили. Они были слеплены из какого-то другого теста. То есть, скорее, вообще не были слеплены. Лепить выросших людей уже было поздно. И мы начинали вечный поиск – поиск ТАКИХ ЖЕ. И поиск команды, которая хоть отдаленно напоминала бы дух больших достижений и те самые «мурашки».
«Приходи на хор», — пишет мне вдруг выпускница Аня.
Неужели? Неужели наконец можно прекратить быть болельщиком и смотреть записи их золотомедальных выступлений на Хоровых играх и олимпиадах и снова вернуться в детство?! Хор выпускников! Ирэна Леоновна, как вашей энергии хватает теперь на два хора?
И вот она, снова одета в красное, снова с тяжелыми сумками, яркой помадой, неуемной энергией и говорит стихами!
Сто человек исчезли из семей, вернулись из других стран и городов, бросили детей на мужа в субботу и пришли в музыкалку.
— Вы поете! — обрадовалась Елена Эдуардовна, когда мы взяли первые аккорды. И в шутку добавила: — Что мы с вами будем делать-то столько репетиций?
«Мне все равно, сможешь ты уложить спать нашего сына без меня или не сможешь. В субботу меня нет, я на хоре», — заявила Аня из первых сопран своему мужу.
А потом по-секрету сказала Елене Эдуардовне: — Я не хочу, чтобы был этот юбилейный концерт… потому что все это кончится. Кончатся наши репетиции.
И вот я снова в нашем зеленоградском доме культуры, где облазан и обеган каждый камешек. Где мы съезжали в длинных юбках с мраморных перил и устраивали тысячи игр, потом что все-таки были детьми. Где путь за сцену огромного зала, туда, где выступали знаменитости, мы найдем и с завязанными глазами. Где стук каблуков концертных туфель по мрамору всегда будет отдаваться как удары сердца. Где свет прожекторов в зале, пожалуй, чуть тусклее, чем блеск сотни глаз, уставившихся на руки Елены Эдуардовны, взлетающие вместе с нашим дыханием. Где тысячи глаз из зала не вызывают тревоги, а только азартную улыбку и уверенность, что МЫ УПРАВЛЯЕМ ИХ ЭМОЦИЯМИ. И это чувство, что сотня – едина, когда ощущаешь рядом стоящего как продолжение себя самого. О, это удивительное чувство – ощущать ближнего как продолжение себя. Оно навсегда отучает ненавидеть.
На юбилейном концерте. Фото: zelao.ru
И моя музыкальная школа, моя (наша) Ирэна Леоновна – это и моя Пасха, и мой Христос, и моя колыбель, и моя профессия. Она сделала меня. Она спасла меня. Именно через нее я пришла к Вере. Я отвратительный христианин, и все вокруг верно ставят мне это в упрек. Но я могла быть еще хуже. Я звоню Ирэне Леоновне, и она вправляет мне мозги.
Двадцать лет она вправляет мне мозги.
Скольких девочек вытащила из возможного пути наркотиков, пути плохих компаний, алкоголя, тусовок – не пересчитать. Зачастую выбор стоял между «пойти на хор» или «пойти тусить». И какие усилия прилагала Ирэна Леоновна, чтобы выбор был сделан в пользу первого – мне даже представить трудно. И конечно, выигрывала она не всегда. Но вы же помните притчу про морские звезды, выброшенные на берег.
Она для меня всегда будет примером Служения своему делу, своим детям, всем окружающим.
Бывали ли «девочки из низшего общества» в нашем хоре? Да конечно, бывали. Музыкальный слух, как любовь Господа, не делает различий, к кому пристать. Но Ирэна Леоновна воспитывала их по-другому. Победы хора были победой всех. Она относилась ко всем так, будто мы все – люди высокого культурного уровня. И велела поднимать до этого уровня окружающие нас «плохие компании», а не опускаться до их. Бывало, на концерты наших девчонок приходили их друзья-неформалы.
В районной школе на уроке «музыки» под бренчание фальшивого пианино фальшивые голоса выли патриотические песни о войне: «У мартеееновских печееей не смыкала наша родина очееееей». На задних рядах смеялись, играли в карты, пулялись сопливыми бумажными шариками. Я молчала. Я не могла. На хоре «Кантилена» мы пели «Тишину» и «Солдатские звезды», по моему лицу текли слезы, потому что в этот момент в зале дома культуры у ветеранов тоже текли слезы. Это были настоящие слезы.
Если кто-нибудь посмеет тронуть пальцем мою музыкалку – я вызову его на дуэль и буду драться до смерти.
И, кстати, я буду не в одиночку. Нас там не «воспитывали». Нас просто любили и учили хорошо делать свое дело. Этого было достаточно, чтобы воспитать и веру, и патриотизм и заложить основы будущего профессионализма – то, что так тщетно пытаются сделать на базе общеобразовательных школ.
Хотя, нет, все же воспитывали. Но по-другому. Однажды Ирэна Леоновна принесла на урок… алюминиевый крючок. Она рассказала историю, как ехала в автобусе с тяжелой сумкой, а бабуля, сидевшая рядом, просто подарила ей этот крючок. И Ирэна Леоновна повесила свою тяжелую сумку на крючок. Она принесла этот крючок на репетицию, чтобы показать, как надо любить ближнего.
Ее тяжелые сумки были неотъемлемой частью ее образа. Что она там носила – не знаю. Однажды я увидела, как она входит в музыкальную школу с этой вот огроменной сумкой. Я вспомнила про крючок и подхватила ее сумку. Вообще-то в жизни я хамка и часто терпеть не могу старушек. Как Ирэна Леоновна меня воспитала? Не знаю. Наверное, крючком.
Я долго думала, в чем секрет уважения. Почему я уважаю всех учителей из музыкалки и готова слушать из их уст советы, а из уст учителей общеобразовательной школы те же жизненные поучения звучали лицемерно? Секрет прост: профессионала нельзя не уважать. Люди из музыкалки – первые профессионалы, которых я встретила. Это первые люди в моей жизни, которые точно знали, зачем они делают то, что они делают, и делали это с радостью. Про них сказано в Евангелии «Ноша моя легка». Их ноша была и есть на крючке у Господа.
И я прихожу на репетицию хора выпускников «Кантилены», нахожу свое неизменное место в партии вторых сопран, нахожу свою ноту, которую узнаю и без нот, даже если впервые их вижу – я чувствую ее как чувствуют свое место, она вторая сверху, через терцию от верхней, она дополняет аккорд и никогда не потеряется, я услышу ее и узнаю из тысячи. Будто и не было этих 10 лет разлуки. Все лица те же. Педагоги как будто не стареют. Мне ясно – это волшебство. Или, скорее, Святой дух. Здесь течения времени нет, нет ни прошлого, ни будущего, здесь, в этом зале всегда НАСТОЯЩЕЕ, эти ноты всегда звучат во мне, и если сейчас совпало со «всегда» — наверное, это всего лишь рай.
Я вижу вашу планку, Ирэна Леоновна. И я буду стремиться к ней. Сегодняшняя культура индивидуализма гласит, что один человек солирует. Мы разводимся, уходим с работы, чтобы реализоваться, но часто наши усилия тщетны. И я теперь понимаю, почему.
На хоре мне доказали, что один человек в космос никогда не полетит. Что соло тоже бывает только в команде, потому что именно остальная команда его обеспечивает.
И выиграют в жизни только те, кто создал уравновешенный ансамбль.
Я не знаю, для скольких людей Ирэна Леоновна стала тем алюминиевым крючком, который просто берет тяжелую ношу на себя. Наверное, это знает только Господь. Но для меня Ирэна Леоновна была и есть Дамблдор, который запустил мое погибающее от халтуры и равнодушия взрослых сердце дефибриллятором доброты.
Может быть, других в хоре учили петь. Нас – запускали в космос.