Первый московский хоспис

Первый московский хоспис

«В хоспис плохие люди работать не приходят».

(В. В. Миллионщикова)

Официальная часть: вручение грамот

О том, что здание за высоким забором с торчащей поверх него часовенкой прямо возле метро «Спортивная» – это Первый московский хоспис, я не знала. Хотя ходила мимо много лет.

Надо сказать, о хосписах я вообще знала немного – ну, разве что то, что это – клиники, куда помещают безнадёжных больных, и что в переводе слово «хоспис» — это «house of peace», «дом мира». Логика подсказывала, что местечко должно быть довольно мрачным. Логика, как часто бывает, ошиблась.

Первый московский хоспис встретил нас цветами, рыбками в аквариумах, картинами на стенах, а ещё – удивительными людьми.

Признаюсь ещё: увидев в программе двадцатилетии Первого московского хосписа пункт «вручение почётных грамот», мы решили с чистой совестью на него опоздать. Заранее ведь известно, что бывает на вручениях.

На вручении были теплые воспоминания об основательнице хосписа Вере Васильевне Милионщиковой и о том, как всё начиналось в далёком 1994:

«Бывали времена, когда в Горздрав Вера Васильевна ездила только сама, причём каждый визит заканчивался для неё гипертоническим кризом. Но она строго-настрого запрещала ездить туда кому-либо из персонала, «потому что вы не знаете, как себя там надо вести». С тех пор всё изменилось».

А ещё люди – врачи, палатные сёстры, бухгалтер, уборщицы, — многих из которых пришлось спешно вызывать ради такого случая прямо с рабочих мест, иногда получали грамоты друг за друга. («Анна Серафимовна, получите, пожалуйста, за Катю. За Вас уже получили».) Очень смущались, позируя для официальных фотографий и дружно задували свечи на торте, который всю ночь своими руками пекли местные повара.

Когда настала очередь подарков от коллег, те тоже разительно отличались от дежурных юбилейных подношений.

Среди прочего были замечены несколько специально привезённых коробок конфет (Тут же раздаётся чья-то фраза: «Ой, вы не представляете, какие у них там в Перми конфеты вкусные», и голос врача из пермского хосписа: «Если в следующий раз мне не оплатят к вам командировку, я приеду за свой счёт. Заряжаться»).

А ещё среди подарков была…кентаврица.

Оказалось, игрушку специально для врачей сделала одна питерская бабушка, ухаживающая за терминальным ребёнком. Именно таким ей почему-то увиделся символ несгибаемости врачей-паллиативщиков.

Было заметно, что собравшиеся здесь люди с самых разных концов страны знают друг друга в лицо. Пермь, Ульяновск, Волгоград, Липецк, Иваново, Москва. Всё-таки врачей паллиативной помощи в стране пока не так много.

А ещё врачи рассказывали о человеческих аспектах работы в хосписе.

«Если мы с согласия пациента берём его записную книжку и видим: человек просветлел при упоминании кого-то, то обязательно тому человеку звоним.

Человек не бывает совсем один, у него обязательно остались соученики, соседи, знакомые. Откажется один-второй – придёт пятый. И если он пришёл, то, на самом деле, ему это нужно больше, чем умирающему. Потому что это шанс, что и к нему, в своё время, кто-нибудь придёт.

И если все люди будут такими неравнодушными, это будет гражданское общество, которому будет всё равно, кто у власти и каков он, — они откликнутся всё равно».

Поцелуйте уходящего

«Нас любят очень недолго – родители, может быть, супруги. Философия хосписа в том, что нужно помнить о смерти, но нужно помнить и о любви».

В перерыве разговариваем с медсёстрами.

— Расскажите о том, кто как сюда попал.

Ольга: Я училась в колледже, и у нас была практика. Пришла сюда на практику, а потом так и осталась, понравилось, заинтересовало.

Ира: Я ходила к мальчику как доброволец фонда «Подари жизнь». Сначала он лечился в РДКБ. Потом сказали, что лечить уже смысла нет, положили его сюда, в хоспис.

Я к нему ходила сюда в гости, и все здесь как-то тоже произвело впечатление, так что  спустя несколько лет я пришла сюда на работу.

Оксана: Я тринадцать лет назад пришла сюда. Моя сестра работает здесь провизором, она сказала: «Приходи, посмотришь, попробуешь». Я походила недели две-три, и сказала, что работать не смогу. А потом так и осталась.

— А как вообще помогать людям, зная, что они уйдут? 

Ира: Ну когда здесь был Вова, мы устраивали праздники. И у него были бесконечные гости, и я все это наблюдала.

Приезжала обезьянка, мы ходили в цирк, устраивали шашлыки — в общем, каждый день был наполнен радостью. Несмотря на то, что эти дни, понятно, были сочтены, и если так подумать, как все это безрадостно…

Но вместо этого ты думаешь, чем можешь порадовать. Ты можешь, например, вывести погулять, и у человека настроение поднимается. Лично мне это дает силы.

Оксана: Психологический фон – самое главное. Нюта недавно нам прочитала лекцию о том, что по данным опрошенных больных, самое главное — даже не обезболивание, а психологический фон. То есть, чтобы кто-то был рядом, чтобы было не страшно. То есть, когда человеку спокойно, он не боится, когда рядом близкие. А на втором месте уже обезболивание.

Ольга: Страх намного усиливает боль и ухудшает физическое состояние. Поэтому главное — быть рядом, ну, чтобы человек знал, что он не один, что он не брошен.

Когда мы работаем, вот лично я не задумываюсь, о том, что вот они умирают. Мы не сидим и не оплакиваем.

Ты приходишь и думаешь, что можно сделать, сейчас. То есть, как-то все складывается из плюсов: мы смогли посидеть, мы смогли постоять, мы смогли куда-то дойти, мы смогли покушать, мы выехали в холл, погуляли, пришли родственники, чай попили. То есть, вот так.

Ира: И знаете, об английском хосписе я слышала такую фразу, кто-то рассказывал: «не так важно, сколько дней в твоей жизни, важно, сколько жизни в твоих днях». Помогает именно это ощущение наполненности, здесь все наполнено жизнью.

Официальная часть: брифинг

Центральным мероприятием дня был брифинг для прессы, на котором прозвучали неожиданные ответы на многие актуальные вопросы.

 

— Как вы оцениваете законопроект Герасименко? [1]

Диана Владимировна Невзорова, главный врач Первого московского хосписа: 

—Главное, что там есть, это продление срока действия рецептов на обезболивающие до тридцати дней.

Не факт, конечно, что закон дойдёт до третьего чтения в нынешнем виде. Но если даже нам дадут две недели, это перекроет, например, новогодние праздники.

Нюта Федермессер, учредитель благотворительного фонда «Вера»:

— Теперь нужно двигаться в этом направлении дальше. И отменить, например, прикрепление к аптеке. Пациент должен получать обезболивающие там, где удобно ему, а не государству. Нужно разрабатывать новые препараты – в частности, в форме сиропов и пластырей, которые бы так не пугали ФСКН. Кстати сейчас уже появился новый препарат – «Морфина сульфат» — нужно только проследить, чтобы регионы его заказали – от этого зависит объём дальнейшего производства.

Ольга Александровна Березникова (областной хоспис Кемерово):

— Нужно проследить, чтобы в регионах не было подзаконных актов, которые были бы строже федеральных законов. Это очень осложняет работу региональных врачей. Кроме того, нужно проводить работу с частными аптеками. Сейчас далеко не все из них хотят получать лицензию на работу с опиоидами.

-Что изменилось в паллиативной помощи за последние тридцать лет? 

Нюта Федермессер, учредитель благотворительного фонда «Вера»: 

— Изменилось всё. Тридцать лет назад никто не знал такого слова. А на сегодняшний день через Первый Московский хоспис прошло сорок тысяч пациентов.

ВОЗ считает, что рядом с неизлечимо больным есть в среднем двенадцать человек, которые получают травму от его болезни. Помножьте сорок тысяч на двенадцать – вот сколько у нас сторонников.

Увы, хосписы в стране до сих пор разные. Есть хосписы, где у врачей маленькая зарплата и нет лицензии на работу с обезболивающими. Но самое, на мой взгляд, страшное, что хосписы до сих пор работают по графику больниц. А нужно, чтобы родственников пускали к умирающим в формате 24/7.

— Что изменилось за время существования фонда «Вера»? 

Ингеборга Дапкунайте, сопредседатель Попечительского Совета фонда «Вера»:

— Восемь лет назад Нюта была совсем девочкой, а сейчас она стала опытным руководителем, и руководит всеми нами. Помню, в первый год работы фонд собрал семь миллионов рублей, и все они пошли на Первый московский хоспис. В прошлом году мы собрали двести четыре миллиона и теперь помогаем тридцати двум хосписам. В прошлом году мы, наконец, подняли вопрос о необходимости детского хосписа в Москве и теперь у нас уже есть земля под него.

А вообще хосписы – это черта цивилизации. Хотя, конечно, кажется, что помогать надо тем, кому можно помочь. Но и последние дни на Земле человек должен проводить достойно.

Светлана Николаевна Браун, начальник отдела по работе с административными округами Мосгорздрава:

— Система паллиативной помощи в Москве развивается. Сейчас это восемь хосписов. Понятие «паллиативная помощь» прописано в законе, на выходе следующий документ – порядок работы паллиативного врача.

Да, коек в нынешних московских хосписах на всех больных не хватает, но сформирована общая структура такой помощи в городе. Это позволяет, например, скоординировать действия врачей, направить к пациенту выездную бригаду, которая будет помогать ему, пока в хосписе освободится койка.

Ингеборга Дапкунайте, сопредседатель Попечительского Совета фонда «Вера»:

— У меня часто спрашивают, а зачем вообще нужен фонд, почему государство не может всё сделать само? Это – тоже признак цивилизации – государство не может сделать всё.

Нюта Федермессер, учредитель благотворительного фонда «Вера»:

— Я бы хотела, чтобы региональные власти тоже услышали – от их помощи зависит жизнь пациентов. Каждый человек, положил он на хосписную койку семьдесят лет своей жизни или только три, достоин помощи.

Первый московский хоспис получает от правительства Москвы порядка ста миллионов рублей в год. Но вот у липецкого в прошлом году эта цифра была – семьдесят, а в позапрошлом – всего одиннадцать. А у них там сто шестьдесят коек. И нельзя решать назначением главврачей хосписов вопросы своего пиара.

И ещё – нам есть, чему поучиться у Крыма. Много лет врачи там работали в режиме, когда обезболивающие были гораздо доступнее. Этот опыт тоже надо изучать.

— Недавно прозвучали заявления о том, что будет создана ассоциация сотрудников хосписной помощи. Что это за организация? 

Диана Владимировна Невзорова, главный врач Первого московского хосписа: 

— У нас уже есть ассоциация работников паллиативной медицины. Новая организация объединит тех, кто ждал и просил о помощи. Сотрудники будут продвигать этот вид медицинской помощи в регионах. Ассоциация будет защищать права врачей и пациентов. Например, всех очень обеспокоило то, что в  документе под названием «Порядок оказания паллиативной помощи» хосписы не упомянуты.

— Сколько человек в России нуждаются в хосписной помощи? 

Ольга Александровна Березникова (областной хоспис Кемерово): 

— Принято считать, что в хосписной помощи нуждаются только онкологические больные. На самом деле в Европе онкологические больные – это только 46% всех обитателей хосписов, в России – почти 100%. На самом деле в паллиативной помощи в России нуждается около 80% онкологических больных это порядка двухсот тысяч пациентов в год. А, кроме них, больные с неврологией, психиатрией, болезнью Альцгеймера и другие.

Диана Владимировна Невзорова, главный врач Первого московского хосписа:

— Одно из назначений выездных паллиативных служб – вести статистику нуждающихся в помощи. И ещё – настал момент, когда мы должны от количества госпитализированных наконец переходить к качеству помощи. В то же время в «Порядке» прописано только количество коек. И ещё — увы, переходя в паллиативную помощь, очень многие врачи теряют в деньгах.

— Введённые ограничения на импорт в том числе лечебного питания как-то сказались на пациентах паллиативной службы? 

Нюта Федермессер, учредитель благотворительного фонда «Вера»: 

— В большей степени это отразилось на детской паллиативной службе. Но ещё больше, чем отсутствие самого питания, наносит вред отсутствие наших знаний о нём. Сейчас, в порядке подготовки к открытию детского хосписа,  у нас есть детская паллиативная выездная детская служба, которая в том числе мониторит тех, кто будет нуждаться в помощи хосписа. И мы поняли, что мы почти ничего не знаем о детской паллиативной помощи.

Мы думали, что там будут, главным образом, раковые больные, а оказалось – там множество диагнозов – органика, дети с пороками развития, дети на ИВЛ. Сейчас мы консультируем детей у зарубежных специалистов и понимаем, как мало знаем сами и что ухаживать за такими детьми не умеет наш персонал.

— Расскажите о детском хосписе.

Диана Владимировна Невзорова, главный врач Первого московского хосписа:

— В Москве до сих пор нет детского паллиативного стационара. Есть выездная служба в Марфо-Мариинской обители, есть тридцать коек в МПЦ  «Солнцево», выездная помощь в Чертаново.

Но есть огромное количество детей, в том числе тех, кто не прописан в Москве, но чьи родители бояться уехать из Москвы после того, как их выписали из больницы. Ещё кто-то на свой страх и риск уезжает, и им нужны консультации.

Ещё два года назад нам выделено здание на улице Долгоруковской в Москве. Оно выделено в аренду на сорок девять лет, но вот уже два года мы не можем начать там работы, потому что последняя справка, после которой мы сможем, наконец, выйти на стройплощадку, будет готова только в конце ноября.

Детский хоспис в Москве заработает не ранее конца 2016 года. Сейчас выездная служба обслуживает 216 маленьких пациентов. Правда, мы пока не можем оказывать собственно медицинскую помощь, но иные виды помощи нам доступны.

Нюта Федермессер, учредитель благотворительного фонда «Вера»: 

— Сейчас только что приезжали итальянские специалисты по спинально-мышечной атрофии. Их семинары закончились обоюдными слезами – настолько наше состояние помощи при этом диагнозе – просто стыдобища.

— Что сейчас происходит с паллиативной помощью в Крыму? 

Желтухина Нелли Ивановна (Бахчисарайский хоспис): 

— В Крыму сегодня действуют два хосписа- на десять коек в Симферополе и на двадцать – в Севастополе. Остальные места разбросаны по разным больницам.

Я хочу обратиться к вам за помощью. Отделение паллиативной помощи на пятнадцать коек есть у нас в Бахчисарайском районе, но нас хотят закрыть и перепрофилировать в ПНИ.

Нюта Федермессер, учредитель благотворительного фонда «Вера»:

— Да, пожалуйста, опубликуйте наши реквизиты. Сегодня очень нужна помощь кемеровскому хоспису, нужна помощь Липецку, где фонд будет ремонтировать пристройку, куда переедет всё их огромное паллиативное отделение в сто шестьдесят коек. А это стоит семь миллионов рублей.

О чём мечтает главврач хосписа? 

После брифинга Диана Владимировна Невзорова соглашается ответить на несколько вопросов.

— Как Вы пришли в паллиативную помощь? 

— Знаете, в паллиативную помощь мало кто приходит осознанно. Нет, не так. Скажем,  в детскую паллиативную помощь приходят осознанно и создают хоспис-отделения, различные организации, чаще люди, которые столкнулись с этой бедой. Когда я для себя это поняла, я была глубоко поражена.

Я ездила в несколько детских хосписов – в основном, все они учреждены родителями умерших детей.

Со взрослыми паллиативами немножко не так. Но, когда мы анализировали, поняли, что по всей стране в хосписы приходят, в основном, онкологи и анестезиологи-реаниматологи — это основная специальность. Гериаторы, терапевты тоже, но их у нас работает меньше.

Я сама пришла в паллиативную помощь совершенно случайно. И вообще, говорить, что кто-то пришел специально, — это неправда. Вряд ли кто-то пойдет в хоспис специально. Сейчас, когда уже такой вид медицинской помощи, когда мы встречаемся со студентами, они уже готовы, они знают, что есть хосписы.

Я пришла в хоспис в 2003 году. Я радиолог, онколог, и никогда не думала, что буду работать в хосписе, и не хотела работать в хосписе. Я не хотела работать со смертью, хоронить людей, это не была моя основная цель. Так получилось, я встретилась с Верой Васильевной Миллионщиковой … У нее была такая особенность: она со всеми говорила, и все люди, которые были с ней знакомы, утверждают: «Мы дружили с Верой Васильевной».

То есть, это практически невозможно, но любой человек, кто с ней столкнулся, почему-то говорит, что он с ней дружил. Она так умудрялась смотреть в глаза и спрашивать: «Ой, как вы? Вы что-то, наверное, сегодня не выспались?». Это меня настолько поразило, и я так же подсела, как и все остальные.

Я увидела, что она на меня рассчитывает, мне показалось, что она мне говорит «У нас не хватает врачей, вот вы мне нужны, как молодой специалист». И я действительно так это и приняла, врачей у нас было два человека, была острая нехватка кадров. На самом деле, у нас всегда острая нехватка кадров.

А уйти отсюда было сложно, потому что с поля боя не уходят, в силу человеческих качеств своих собственных не уйдешь. Потом Вера Васильевна заболела, а потом умерла, и, в общем, как уж уйдёшь.

Я попала сюда случайно, но врачом я хотела быть всегда. То есть, у меня не было никогда никаких других вариантов, кем я могу быть. Я всегда ходила кого-то мазала, кого-то колола, у меня все куклы были исколоты, все перевязаны, это было всегда. Но я, естественно, никогда не думала, что это будет хоспис, терминальные, онкологические больные, умирающие люди, слезы. Не на это я рассчитывала, наверное, в своих детских фантазиях.

Сейчас, насколько я понимаю, уже появилась медицинская специальность «паллиативная помощь». Какими должны быть люди, которые туда придут?

— Не специальность, а должность – «врач паллиативной медицинской помощи».

Знаете, на самом деле, сейчас вот коллега говорила, о том, что нам срочно нужна специальность по паллиативной помощи. А я так не думаю, потому что это такая порочная ситуация.

Дело в том, что сейчас любой врач, закончивший медицинский университет и имеющий специальность «лечебное дело», может пройти тематическое усовершенствование и работать в хосписе, не потеряв своей специальности.

Если мы говорим о специальности по паллиативной помощи, что все эти специалисты, которые сейчас уже работают, должны пройти усовершенствование, а это уже достаточно большое количество часов, чтобы стать специалистами. Это стоит денег, это стоит времени, и для этого нужен переходный период, конечно.

То есть сейчас специальность по паллиативу — это значит четыре месяца специализации, это значит, что ты отказываешься от своей специальности, от той, в которой у тебя опыт, к которой ты, может быть, рассчитываешь вернуться. То есть, на самом деле мы потеряем кадры.

Да, что-то изменится, хотя люди и так работают, но они думают, наверное: «Я же еще анестезиолог-реаниматолог». Та же вот Оля Березикова — анестезиолог-реаниматолог, у нее все в хосписе анестезиологи-реаниматологи. И она очень не хочет терять свою специальность, хотя в жизни не вернется в реанимацию, я уверена. Но она не хочет терять специальность, мы с ней недавно об этом говорили. Поэтому сейчас происходит какой-то переходный период, и это очень важно, и очень правильно.

Я вот тоже пришла из специальности «радиолог», онкология у меня была, и мне вот скажи, что это не твоя специальность, ты должна ее поменять… На тот момент я не была бы готова это сделать. Сейчас я уже понимаю, что, в принципе, вряд ли я пойду в радиологию, и я уже готова поменять свою специальность, но на переподготовку надо будет потратить четыре месяца.

Опять же сейчас легко говорить: «А давайте введем специальность». А кто будет готовить? Сейчас мы говорим об одной-единственной функционирующей кафедре в третьем меде, и о том, что вузы понимают: нужно открывать у себя эти кафедры, циклы. Это организуется, но на это нужно время.

Программы нужно разрабатывать, хотя, они разработаны, в третьем меде они уже разработаны. Минздрав сейчас утверждает стандарт по обезболиванию, который был разослан в разные вузы страны. То есть, всему нужно свое время, нельзя рубить, как часто у нас бывает.

Что до человеческих качеств, то медики — все люди. Любой человек, который пришел в медицину, должен иметь какие-то высокие человеческие качества в плане сострадания, сочувствия, соболезнования, уважения. Но врач по паллиативной медицинской помощи – да, это особый человек…

В наших теперешних условиях, когда нет обучения, нет такой базы, как этому научить — да, это должны быть особенные люди. То есть, вы обратили внимание: те, которые сегодня собрались, все такие идейные, трясущиеся, все желающие работать в хосписе? Но они же не учились этому, это их собственные эмоции, их собственное человеческое давление на жалость. Они жалеют. Чувство жалости у них очень сильно развито.

Есть такие люди. Они могут заниматься разными вещами, но именно эти люди готовы работать в паллиативной помощи. Когда мы сейчас обсуждаем с главными врачами, кого назначать руководителем отделения, я говорю: «Вот есть у вас такой чудной, с которым вы вечно боретесь, потому что он не может выписать из стационара? Вот этого назначайте, он вам все пробьет, если вы дадите ему еще возможность кого-то пожалеть». И это залог успеха.

Но, на самом деле, это целая специальность. Есть специалисты-танатологи, которые говорят о смерти, и это целая специальность. Есть целые курсы, которые обучают, как общаться с родственниками, как жалеть, как узнавать признаки смерти, что на этот случай говорить. Но должен быть какой-то уровень культуры, чтобы этому научиться.

Иногда я объясняю, что это специальность – паллиативная помощь — специалистам из других областей и слышу: «Да мы же в реанимации все это умеем. Ну что я, смерти что ли не видел, я видел сто раз эту смерть». И объяснить уже устоявшимся взрослым врачам, что это совершенно другая работа, сложно.

Совершенно недавно к нам приходил, не буду говорить фамилию, очень известный московский анестезиолог-реаниматолог, и говорит: «Вот я хотел прийти в хоспис работать на спокойную старость».

Мне так было смешно, потому что наши врачи, вот вы сегодня видели, это молодые специалисты, все умотанные до такой степени, уставшие. То есть, это работа с утра до глубокого вечера: бесконечные разговоры, разъезды. Это визиты по сорок минут, по часу. Это разговариваешь и с родственниками, и с пациентом.

Я говорю: «Это точно не у нас, про спокойную старость». И он отвечает: «Вот я смотрю, и у меня ощущение, что я попал в какую-то банду. Я из регулярной английской армии попал в банду Махно».

И вы знаете, я не смогу ему объяснить, что это другая специальность, да и не нужно – он знаменитый хороший, честный, благородный, очень профессиональный анестезиолог-реаниматолог, но объяснить ему, чем это отличается от того, что он делал в реанимации, практически невозможно. Это не уложится никогда в его картину мира.

Поэтому, конечно, мы рассчитываем на новых специалистов, на подрастающее поколение, которое уже ориентировано на сферу обслуживания…

Старые, уважаемые, опытные врачи очень не любят, что мы говорим, что медицина – сфера обслуживания. Им это категорически не нравится. А я считаю, что да, медицина – сфера обслуживания. Это действительно мое убеждение: если человек у нас на койке — это не значит, что он у нас в каком-то рабстве или в зависимости от нас.

Я точно уверена, что это — люди, которых мы должны обслужить, оказать свои медицинские услуги, никуда от этого не денешься. И молодые специалисты, когда приходят, они уже могут понимать, что это о другом. Немножечко другое уже воспитание и они жили в другом мире.

Поэтому это специальность, но пока нет нормативной базы, рекомендаций, стандартов – это специальность людей, которые сами хотят этим заниматься. Пока даже нет специальности, это должность.

Когда же это будет уже выделенный вид медицинской помощи, введена должность, будут циклы и курсы, люди будут, начиная уже с первого-второго-третьего курса понимать: «Вот, есть специальность, есть такие медицинские организации, а это рядом с моим домом, у меня есть возможность туда пойти работать». У них в картинке мира уже будет, что это одна из возможностей работы.

— Какова главная мечта главврача Первого московского хосписа?

— Моя? Моя главная мечта как главного врача хосписа — о том чтобы в коллективе нашем все было в порядке; о том, чтобы все были здоровы. Это абсолютно точно мое желание.

У нас последние года два хоспис как-то сотрясли несколько случаев с нашими сотрудникам: тяжело заболел и умер наш медбрат, заболел и умер сын нашей старшей медсестры, у нас в стационаре тяжело заболела медсестра. Правда, слава Богу, там не онкология, и она даже ходит на работу, но там хроническая явно болезнь. Сейчас большие сложности с этим. И это страшно – когда ты видишь, что никто не застрахован, и мы знаем, как эти люди умирают, как тяжело умирать от онкологии.

У меня большой страх за своих близких, страх за своих коллег, потому что я понимаю, что распространение онкологии очень серьезное. Это практически каждый четвертый человек. И ты понимаешь, что в последние два года несколько родителей наших сотрудников погибли в хосписе, скончались, ушли из жизни. И это было тяжело, это было болезненно, и оказывается, мы совсем не защищены.

То есть, вот эти  наши профессиональные сестры, которые здесь хоронили, допустим, маму, были настолько непрофессионально агонирующими родственницами, одними из самых сложных родственниц. Хотя они профессиональные медсестры.

Поэтому моя большая мечта – чтобы у нас в коллективе все было в порядке, чтобы никто не болел и был здоров, чтобы не столкнулись с этими жизненными сложностями.

Моя большая мечта – чтобы по стандартам Первого московского хосписа работали и другие хосписы. Как бы ни было это сказано, что кулик свое болото хвалит. Но я знаю, о чем говорю.

И мне очень хочется, чтобы все коллективы во всех хосписах любили друг друга и работали для блага пациентов, чтобы в Москве работали все эти выездные службы, чтобы мои сотрудники в хосписе не работали на все округа столицы, как сейчас происходит. Чтобы в западном и восточном округе открыли все-таки хосписы, которых нет.

Моя большая мечта – чтобы часть пациентов обслуживалась в своих хосписах, а значит, моим коллегам в моем хосписе будет легче работать с лучшей эффективностью. Какая у меня большая мечта? У меня большая мечта, чтобы были здоровы все близкие, чтобы вы не болели, чтобы все были здоровы, это моя самая большая мечта.

У меня большая мечта, чтобы было как можно больше сподвижников, чтобы процесс пошел. Потому что, допустим, в детском паллиативе, когда мы встречаемся с детскими специалистами, я сейчас понимаю, что там один за другим появляются новые и новые специалисты, которые вот готовы драться со мной, спорить: «Там у вас в Первом московском хосписе не так, а надо вот так!», не слушают. И я думаю:  «Ничего себе!»

Эту волну поднимали мы, когда госпитализировали первых детей к себе в хоспис при отсутствии лицензии на педиатрию. Потому что они были терминальные, и их было некуда класть.

А сейчас одна за другой появляются службы, которые хотят взять на себя эту работу, и благотворительные службы. И я даже думаю: «Ну, вот здесь все в порядке, можно оставить, там уже сами люди такие, что они эту проблему не упустят».

Большое желание, чтобы было много людей, которые хотят этой проблемой заниматься, потому что пределы Руси на самом деле необъятны, и мне очень страшно, как все это будет в каждом регионе, и как это получится. И я за все это вроде как буду должна отвечать, как мне кажется… Но наверное, это не моя единственная будет ответственность, и я буду стараться.

Так что самая моя главная мечта – это здоровье близких.

 

[1] Речь идёт о законопроекте «О внесении изменений в Федеральный закон «О наркотических средствах и психотропных веществах»», внесённом в ГосДуму Н.Ф.Герасименко.

Фото: Ефим Эрихман