«Мне повезло, что я живу в России»
— Сегодня в школах проводят анкетирования подростков, выявляют их этические и политические взгляды. Часто неясно, кто и зачем эти анкеты раздает. Чем это отличается от работы с психологом, на которую дают согласие родители в начале года?
Инна Пасечник
— Такие вопросы касаются ценностей, мировоззрения — это то, что как раз только-только формируется в подростковом возрасте, по этому поводу бывает очень много личных переживаний. И когда родители подписывают разрешение на работу с психологом, предполагается, что он будет с этими переживаниями обходиться очень бережно и квалифицированно.
Иначе подростки со своими противоречивыми взглядами могут упереться в жесткий внутренний конфликт: когда у тебя еще совсем незрелая личность, эти вопросы — достаточно мощное вторжение в психику, особенно с такими категоричными формулировками, где есть только «да» и «нет».
Можно в более мягкой форме попросить подростка порассуждать — но надо помнить, что не всякому это доступно.
Некоторые в 13–14 лет еще не достигли такого уровня анализа, и это не патология, а вариант нормы, все дозревают в свое время.
— Некоторые из этих вопросов напрямую касаются повестки — например, отношения к СВО. Иногда они перемешаны с этикой: «Как влияет СВО на духовно-нравственное состояние россиян?» Варианты: «улучшает», «ухудшает», «затрудняюсь».
— Во всех странах есть тенденция — и она очень понятная — прививать школьникам патриотизм, уважение и любовь к своему государству. Это делается через разные вещи: рассказывают про историю государства, великих личностей, где-то тоже поют гимн. Но когда мы напрямую начинаем спрашивать у детей, скажем, про специальную военную операцию, возникает некоторая опасность…
В нашем обществе разное отношение к тому, что происходит, разная интерпретация. Дети так или иначе усваивают ценности и взгляды своих семей. Когда мы начинаем говорить про повестку, мы рискуем перессорить всех детей. Все-таки предполагается, что школа — безопасное место, иначе ребенок не захочет туда ходить, и это большая угроза его психическому здоровью.
Такие вопросы не поменяют мнение ребенка, а только создадут почву для конфликта в классе. Плюс они порождают тревогу — например, связанную с безопасностью. А там, где тревога, начинаются агрессия и травля.
— Как так получается? Это какой-то механизм?
— Подросток сразу начинает тревожиться: «А все ли будет хорошо со мной и моей семьей?» Когда я начинаю тревожиться, я ищу, куда мне эту тревогу деть. И в итоге я выливаю ее на своих сверстников — например, начинаю кого-то гнобить.
— Зачем это делать?
— Когда мне страшно, я ищу, как почувствовать себя сильным. А сильным я себя чувствую, когда гноблю другого. Травля никак не зависит от конкретного человека — ни от автора агрессии, ни от жертвы. Это механизм, он зависит исключительно от сообщества.
Наша задача — обеспечить ребенку в школе психологическую безопасность. Это предполагает, что он не будет чувствовать угрозы своему физическому и эмоциональному состоянию. До недавнего времени в школах проводили большую работу, чтобы детям там было комфортно: рядом люди, которым они могут в большей или меньшей степени доверять, здесь уважают каждую личность. В такой обстановке ребенок растет отзывчивым, добрым, работящим.
Вся эта работа была не закончена, система образования все равно очень консервативна, в ней тяжело что-то менять, но было сделано довольно много. А сейчас получается, что, раздавая в школе такую анкету, мы напрямую вызываем конфликты.
Есть разные взгляды, разные религии, разные семейные ценности — они могут не противоречить ценностям государства, но они разные.
И там, где все это было сглажено, анкета поднимает острые темы, которые так или иначе сразу вызывают тревогу. Плюс у подростков запускается механизм сравнения себя с другими. Они же отвечают на анкету, а потом идут обсуждать между собой — и тут начинается.
— Безопасно ли спрашивать школьника о том, можно ли защищать родину с «оружием в руках», как сказано в одной анкете?
— Это вопрос, который всегда требует рассуждения, развернутого ответа. Надо понимать: если мы не даем подросткам поговорить, зарождаются процессы, которые мы потом не сможем контролировать. Суть любых таких неоднозначных вопросов в том, что надо все обсудить — тогда это становится безопасным.
А если мы просто вбрасываем, то дальше это прорастет неизвестно каким образом — учитывая, что у нас в стране уже не однажды возникала история со школьными стрелками. Мы упоминаем про «оружие в руках», «защищать»… А кто сказал, что защищать родину — это стоять на границе государства? А может быть, есть другие способы? И мы, не рассуждая, делаем вброс: «Тебе вообще доступно оружие для защиты».
— «Мне повезло, что я живу именно в России», «судейство “наших” на международных соревнованиях часто несправедливо, потому что россиян никто не любит». И там и там варианты ответов — «да», «нет». Как вам такие вопросы?
— Для того, чтобы рассуждать про любовь к родине, надо как минимум определить, а что такое любовь к родине. И окажется, что она у каждого своя.
Можно любить людей, можно любить проявления культуры, природу, восхищаться многообразием, но, например, при этом не любить какие-то варианты законодательства. Или любовь к родине — это действие? А люди, которые уехали, любят родину? Они вполне могут любить, переживать и хотеть, чтобы все было хорошо, но при этом они здесь не находятся. Или я люблю родину, но поеду учиться за рубеж — нам дает это какой-то ответ? Нельзя спрашивать про то, что нельзя пощупать.
И если уж возвращаться к защите родины, то защищать хочется, когда ты чувствуешь ценность земли, на которой живешь.
Но любовь и патриотизм берутся не когда мы рассказываем поверхностную историю про какие-то достижения или победу в Великой Отечественной войне, а когда мы поднимаем большой-большой общественный и культурный пласт…
— Про другие национальности и многообразие тоже спрашивают, например, «люди другой расы и национальности могут быть нормальными, но в друзья я бы предпочел их не брать», варианты — «да», «нет».
— По большому счету, в нашей многонациональной стране мы просто не имеем права задавать вопросы про то, готов ты общаться или нет с представителями разных национальностей.
Лет 20 назад в образовании начали взращивать идею толерантности, и это было правда необходимо, потому что в 90-е жить было крайне небезопасно, особенно людям других национальностей. И проводилась большая работа на тему того, что люди с разным фенотипом и разными мировоззрениями равны и могут жить рядом друг с другом.
Был даже такой очень интересный тест на толерантность. Вопрос звучал примерно так: «Насколько вы готовы дружить с представителями следующих национальностей?» — и дальше перечислены разные-разные национальности, в том числе и пара-тройка придуманных. Если человек совсем толерантный, он, даже если не знает, что это за национальность, все равно скажет: «Ну, почему бы мне с ними тоже не дружить?»
«Хотите ли вы попасть в рай после смерти?»
— В одной из анкет появилось понятие «духовная безопасность» — это «состояние защищенности жизненно важных интересов личности, общества и государства в духовной сфере от внешних и внутренних угроз». Что вы видите здесь с точки зрения психологии?
— При таком определении мы предполагаем, что каждый из нас четко соответствует государственным критериям того, что такое «хороший человек». Но как показывает практика, все люди очень разные, зачастую критерии «хорошего человека» в понимании государства расширяются, а оно не поспевает за многообразием людей.
Можно провести параллель с тем, как у нас развивалось отношение к людям с особенностями здоровья. Раньше они в принципе не имели никакого доступа к свободной социальной жизни, а сейчас это такие же дети и взрослые, они имеют право на учебу, работу и прочее наравне со всеми. Как будто государство доросло до того, чтобы принять и этих членов общества, но ведь они существовали и раньше.
Личное тоже может идти в прямой разрез с тем, как сформирован образ идеального человека в государстве. Этой «духовной безопасностью» мы единым махом вычеркиваем большую часть симпатичных и талантливых людей, потому что они не соответствуют неким критериям. Но они не соответствуют на сегодняшний день — лет через 10 уже могут соответствовать.
Слово «угроза» в определении — прямой посыл разделять общество на «своих» и «чужих».
Мы столько лет двигались к тому, чтобы в обществе возникла толерантность, а теперь как будто бы даем одной части общества возможность конфликтовать против другой. Есть некое большинство, которое может обвинить меньшинство в том, что оно угрожает его духовной безопасности.
— Встречаются вопросы религиозного плана: хотите ли вы попасть в рай после смерти, верите ли вы в ангелов и демонов, чем очищаются грехи (варианты — «кровью Иисуса», «добрыми делами», «ничем», «не верю в вечную жизнь»). Как с ними быть?
— У нас пока что государственность и религия отделены друг от друга, но вопросы звучат так, словно про это забыли. Конституция каждому гарантирует свободу вероисповедания. Более того, наше общество очень смешанное. Задавая такие вопросы, мы жестко вклиниваемся в систему ценностей конкретной семьи и практически показываем детям, что есть какие-то «свои», а есть «чужие».
В классе могут быть дети-буддисты, а у них вообще нет этих понятий. Буддизм — вполне себе распространенная религия в Бурятии.
Мы же здесь говорим в основном про христианство, и те, кто придерживается православной культуры, например, автоматом начинают смотреть на людей других религий или неверующих как на чужаков.
Я считаю, что каждый человек имеет право быть верующим или нет. И с учетом того, что у нас очень большая страна, в которой много разных религий, мы просто не имеем права так разделять общество.
— В вопросе «почему в мире много несправедливости» предлагают ответы «за грехи людей», «мир устроен Богом, но лежит во зле», «не верю в Бога», «затрудняюсь». Они меня загнали в логическую ловушку… А как ответить тому, у кого другая картина мира?
— Я бы даже сказала, что предложенные варианты загоняют в психоз. Представьте себе: сидит подросток, никого не трогает, как-то сам справляется со своими личными конфликтами. Подростковая психика неустойчива, триггернуть может все что угодно. И вот он читает вопрос: «Почему в этом мире так много несправедливости?» И дальше: «За грехи». А вдруг это мои грехи? И дальше он принимается накручивать эту идею.
Мало того, эти ответы просто не соответствуют сложной картине мира, и в принципе существование зла — это большая философско-религиозная тема. Человек по природе добр или зол? У него есть воля или нет? Вопрос этой анкеты настолько непрофессионально сформулирован, что вгоняет либо в большое недоумение, либо в психоз.
«Хотите ли вы в будущем детей?»
— В анкетах, которые мне встретились, подростков спрашивают, хотят ли они в будущем детей, варианты — «да», «нет», иногда «скорее да» или «скорее нет». Насколько уместно спрашивать об этом в школе и с какого возраста?
— Подросток подвергает сомнению все, что происходит вокруг. Это механизм рождения новой личности. И в ответ на такой вопрос мы получим мнение бунтаря, особенно в 13–14 лет — самый пик кризиса. Мы можем собрать достаточно протестные ответы, они нам никак не прогнозируют будущее — многие вещи утрясаются только ближе к 17 годам, так созревает психика.
Очень вероятно, что подросток будет описывать здесь проблемы в родительской семье. Если, например, у него жесткий конфликт с родителями, он скажет, что любая семья — это зло, а дети уж тем более. Если родители на фоне конфликта транслируют, насколько им тяжело с детьми, то, понятное дело, никто не будет хотеть детей.
Формулировки в анкетах вроде «когда я стану взрослым, то смогу прожить счастливо, не создавая собственной семьи» с вариантами ответов «да» и «нет» — прямые утверждения, которые будут скорее укреплять подростка в этой позиции, чем заставят задуматься.
И если для нас все-таки ценность, чтобы подросток создал семью, то об этом можно спросить по-другому. Ты сейчас не хочешь создавать семью, тебе кажется, что твоя семья выстроена неправильно. Но когда ты повзрослеешь, ты будешь другим человеком. Ты сможешь пересмотреть какие-то вопросы и строить свои отношения иначе.
— Корректно ли спрашивать в школе про отношение к абортам?
— Это тоже очень-очень личный вопрос. Подростки не дураки, они примерно понимают, что от них хотят услышать. Поэтому они могут либо уйти в протест, либо, наоборот, быть социально положительными. На эту тему с подростком тоже интересно и важно разговаривать, но вот о чем важно помнить.
У всех разные представления о ценностях. Кто-то считает, что секс невозможен до брака, кто-то — что у нас свободное общество. Нужно учитывать и религиозную подоплеку.
Если мы посмотрим на историю этого вопроса, то, по большому счету, он напрямую связан еще и с сексуальным воспитанием — и тогда мы к этой анкете должны приложить кусок информации про контрацепцию.
Это вроде бы узкий вопрос, а на самом деле он охватывает сразу очень-очень много разных сфер. Чтобы подросток мог сформировать какую-то линию и сам умел правильно распоряжаться своей жизнью, он должен знать контекст.
— А дома такие вопросы стоит обсуждать?
— Все вопросы, которые касаются таких этических ценностей взаимодействия с миром, можно и хорошо обсуждать в семье. Другое дело, что не все родители это готовы делать. Бывает, что у родителей достаточно жесткая позиция, а подросток — тот человек, которому нужно находиться в диалоге и сомнении. И важно, чтобы его сомнения выслушивали, задавали ему вопросы, слушали ответы, а не спорили.
«Я считаю, что это не нужно раздавать в нашем классе»
— Много встретилось закрытых вопросов о здоровье, вредных привычках, хорошем поведении. Условно, алкоголь вреден и писать на стенах подъезда — нехорошо. Они для чего?
— В таких вопросах нужно давать больше вариантов ответа, чем «да» и «нет». Как правило, они позволяют выявлять основные мифы, которые есть у подростков, и не очень сильно лезут внутрь. «Алкоголь упрощает общение», «я считаю, что я никогда в жизни не буду зависим от наркотиков», «если умеренно принимать наркотики, я не стану зависимым». Есть куча таких мифов, и после опроса психологу понятно, какие из них распространены в классе и с чем нужно работать.
— А вопрос про отношение к суициду? Кто тут правду не скажет?
— Анонимно скажут, не проблема. Но меня удивляет другое. В школах боятся разговаривать про суицид, даже когда он случается и его широко освещают СМИ. Педагоги открещиваются: «О-о-о нет, мы даже такое слово произносить не будем». А тут напрямую задают этот вопрос…
Притом очевидно, что с подростками надо разговаривать на эту тему, они в любом случае в зоне риска. Если мы это обсудили, если человек высказался, если мы ему подбросили идеи, как можно с этим справляться, если мы подсказали, куда можно обратиться за помощью, то программа запуска суицида не срабатывает. Мы же, получается, профилактику не проводим, но вопросы задаем.
— Какого плана анкеты может раздавать психолог, что в рамках его компетенций?
— По-хорошему, любое исследование в классе подразумевает, что оно делается зачем-то. На его основе можно поработать с детьми, чтобы детям легче жилось. Анкеты, которые мы обсудили, выглядят как анкеты ради анкет.
Есть базовые, понятные методики для школ, эти опросники валидизированы, проверены индивидуально и в группах. Более того, если проводят анкетирование, потом с ребятами, у которых есть какие-то сложности, отдельно встречаются и работают. Опять же, все анкеты нужны для того, чтобы выявлять риски. И вообще основная задача школы — работать на благополучие школьного сообщества и конкретного ребенка.
А дальше есть какие-то социологические задачи. Вполне можно создать анонимный опрос, чтобы понять, например, нравится или нет конкретный учитель. Социологические опросы не очень входят в компетенции психолога, а такие масштабные социологические опросы, которые касаются устройства жизни во всей стране, тем более.
Если психолог что-то раздает, он за это отвечает. Поэтому, получая такую анкету сверху, он может сказать: «Я считаю, что это не нужно раздавать в нашем классе».
Например, класс может быть многосоставным, где 20% иудеев, 20% мусульман, кто-то православный, а кто-то вообще непонятно кто, а мы собираемся раздавать анкету с «кровью Иисуса»…
— Что делать родителю, если ребенка заставляют проходить такие странные анкеты, и самому ребенку?
— Поскольку родитель — это юридический представитель ребенка, он имеет право выбирать, что ребенку полезно, а что нет, поэтому он всегда может отказаться.
У самого ребенка есть разные варианты — вопрос, насколько ребенок находчив. Первый — если он не боится высказывать свое мнение в классе, можно прямо сказать: «Я не хочу». Менее конфликтный способ — испортить анкету: поставить галочки в каждом квадрате, чтобы это было невозможно обрабатывать. Когда это проводится в групповом формате, никто не смотрит, что именно сдают.
А можно рядом с вопросом написать длинное эссе на эту тему. И тогда с точки зрения обработки анкета тоже будет недействительна — но, по крайней мере, его точку зрения прочитают.