«И он перенес меня в Духе на гору великую и высокую, и показал мне город святой Иерусалим, сходящий с неба от Бога, имеющий славу Божию; светило его подобно драгоценнейшему камню, словно камню яспису, прозрачному как кристалл» (Откр. 22:10-11).
Кому нужны березки на Троицу
Священник Сергий Круглов, фото Анны Гальпериной
Праздник Пресвятой Троицы, приходящийся в день Пятидесятницы – знамение полноты открывшегося нам Триединого Бога, полноты, которую мы еще только имеем (если сумеем) принять.
Православные храмы в этот день украшены березками, травой и цветами. И сад, и храм… В этот день явлена и полнота нашей, в том числе нынешней, пока еще земной, жизни: наряду с Богом и ангелами, святыми и праведниками, живыми и усопшими, падшесть и недостаточность нашего утлого, бедного земного вот-сейчас-бытования тоже вошла в храм, в круг праздника, пребывает в нем нахмуренная и брюзгливая, как всякая тень, имеющаяся у всего сущего в мире, и до времени, до Парусии, девать эту тень некуда…
Красив храм, украшенный растениями, но не могут в него войти в эти дни заливающиеся слезами и соплями бедные аллергики… Вроде бы мелочь, но ведь признак недуга и падшести мира? Признак.
Старушка поскользнулась на охапке сухой травы, пытаясь встать с колен после длинных молитв праздничной вечерни, упала на церковном полу, повредила шейку бедра, батюшке после этого высказывали претензии ее малоцерковные родственники… Признак несовершенства и падшести мира? Увы, признак.
Защитники живой природы, из тех, что пропагандируют пластмассовые новогодние елки вместо настоящих, ополчаются и против православных, «варварски» вырубающих в Вербное воскресенье вербы, а под Троицу – березки, приплетают сюда же мотивы «языческого невежества» православных, православные защищаются, порой весьма агрессивно, и не поймешь уже, кто на кого напал, и розни нет конца… Тоже признак падшести мира.
Конечно, березок жаль. В своем безумии человечество усердно гробит планету, и вполне может настать день, когда зелени на отравленной земле вообще не останется… Однако, думаю, и тогда в день Троицы христиане будут украшать свои храмы, свои места собраний, березками и цветами, пусть и в виде голограммы.
Отец ждет, что мы повзрослеем и станем сотворцами
Цветущий сад, соединенный с храмом… Один мой товарищ, помню, увлекался темой садов, собирал книги по садово-парковому искусству и толкования образа сада в мировой культуре, от святоотеческих до фрейдистских. Поговорить бы сейчас с ним об этом – да его давно нет, он умер и пребывает в других садах.
«За этот ад, за этот бред – даруй мне сад на старость лет»…
Фото: piter.tv
Любовь человечества к саду, тоска по нему – извечная тоска по утраченному Эдему.
Райский сад в христианском представлении – это младенчество, то место, откуда мы некогда ушли со скандалом и позором, утраченный рай. Детство – да, хорошее время; но вступить в ту же реку, стать снова тем же ребенком – невозможно.
Недаром Христос говорит: не «станьте детьми», но «будьте как дети», а это – несколько иное. Отец Небесный принимает нас в качестве детей – но не инфантилов, которые, уже обросши первой щетиной, карабкаются на ручки, требуют сюсюкать с ними, содержать их до старости… Отец ждет, что мы повзрослеем и станем взрослыми детьми, детьми-помощниками, детьми-сотворцами.
Да и что нашли бы мы, если бы такие, как есть, смертные, познавшие грех, прошедшие долгий путь истории, и общечеловеческой, и – для каждого – своей, частной, житейской, вдруг смогли вернуться в Эдем, в детство? Не предстал ли бы Эдем пред нами как дом, который покинули жильцы: паутина, развалины, старые игрушки, из которых бывшие дети давно выросли, разочарование и тоска… Нет, этот путь закрыт для нас Богом именно из милосердия.
У русского поэта Виктора Кривулина есть об этом замечательное стихотворение (вера христианина Виктора Кривулина, как и его поэзия, складывалась в подцензурные атеистические советские времена, была испытана и выстрадана, и неформальность и серьезность этой веры видна в стихах и статьях поэта-мыслителя):
О, сад
В архитектурной муке длится сад,
подобно недостроенному зданью.
Еще не застит свод прозрачного сиянья,
еще не люстры листьями звенят,
но всех небес хрустальные подвески
уже меняют цвет, когда сместится взгляд, —
то жжет рубин, то теплится гранат,
то холод-изумруд, то черный лед-агат.
Все брызги, искры или всплески.
А водоем, откуда все пришло,
Лежит бесцветно и неощутимо
между колонн-стволов, как зеркало, что дымом
сжигаемой листвы заволокло…
И назначенье светлых лоджий парка
еще темно. Здесь времени назло
не храму ли расти до неба, чтоб легло
на душу облегченье, и крыло,
небесной ласточки напрягшаяся арка,
земли коснулось тенью — и лица?
Едва ли церковь… Или же дворца
здесь вечный остов? память о барокко?
Но слишком низко пали облака,
тяжел орнамент веток, и тоска
непросвещенная, запавшая глубоко
в невидящем пруду, в стекле его зрачка.
Скорее, сад — холодный дом Творца,
оставленный расти пустым и неуютным,
чтобы в существовании минутном
ты не забыл, что жизни нет конца.
Что это, сад или кладбище?.. Слова «архитектурная мука», приложенные поэтом к образу оставленного, заброшенного сада-Эдема, отсылают к другим мукам, мукам родов. Кладбище, да, но у христианина Кривулина это – христианское кладбище, стартовая площадка жизни будущего века. Тревога (еще бы, ведь по-человечески это невыносимо: ожидание Парусии, уверенность в невидимом, оно так – но ведь и невидимость же того, в чем уверен!..), живое, болящее, нарывающее в поэте, а до него – в чаяниях апостола Павла и святых отцов, в поколениях христиан «уже, но еще не».
Муки рождения в стихотворении недаром названы «архитектурными»: в христианском представлении Царство – это не только и не столько сад, но город, Небесный Иерусалим. Город, грядущий с неба, и человек должен уже сейчас, не медля, принимать участие в его строительстве, начатом Христом, легшим во главу угла краеугольным Камнем Града.
Вот почему христиане призваны не пассивно «ждать спасения»
Не расслабленный отдых среди кущей и вод, почти только телесный, ожидает чающих Парусии, но Град Божий, в котором Сам Бог – свет, питание, смысл, творчество, жизнь (осмысленное движение, не-статика) человеков, плюс – их общность-в-любви-и-творчестве между собой: «И храма я не увидел в нем; ибо Господь Бог Вседержитель – храм его, и Агнец. И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне, чтобы они светили ему; ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец. И будут ходить народы в свете его, и цари земли приносят славу свою в него. И ворота его не будут затворяться днем, ибо ночи там не будет; и принесут славу и честь народов в него» (Откр. 21:22-26).
«Слава и честь народов» – плоды того созидательного действия, и внутренне-частного, и внешне-общего, на которое человек изначально благословлен Богом, которое человек из-за грехопадения не смог реализовать в пору Эдема, вот почему христиане призваны не пассивно ждать «спасения», но активно готовиться к встрече небесного Иерусалима, уже сейчас, в условиях падшести и войны со злом, вносить свою лепту в строительство Города-Сада.
Полнота праздника Пресвятой Троицы – это и полнота всех обетований Божиих человеку. Именно это я вижу, чувствую, хотя зачастую и не могу связно высказать словами, сквозь все несовершенство и утлость земной обстановки храма, украшенного на Троицу березками.