К вере я пришла в результате условия, поставленного мною Христу. Да, именно так и пришла. Где-то я об этом читала. Ты очень хочешь, чтобы с тобой или с любимым тобой человеком случилось чудо. И просишь, Бог, говорят, что ты есть на самом деле. А я не знаю, есть ты или нет. Хочешь, чтобы я в тебя поверила? Тогда исполни мою просьбу, и я поверю.
Мне только-только исполнилось четырнадцать лет, и я ходила в седьмой класс обычной советской школы. Учителя нас учили, что Бога нет, и в церковь ходят только старики и прочие тёмные элементы.
К числу этих «тёмных» элементов принадлежала и моя мама. Сейчас я понимаю, что она была по-настоящему верующим человеком и очень меня любила, свою единственную дочь. Конечно, в душе она лелеяла мысль, чтобы я тоже начала верить и молилась бы вместе с ней, но мне этого как раз-то и не хотелось. Скажу больше, я стыдилась, что мой самый близкий человек — и вдруг богомолка. У всех одноклассников родители — нормальные люди, а моя мама ходит в церковь.
Вместе со всеми я вступила в комсомол. Дождалась, когда мама вернулась с работы, и с гордостью показала ей свой членский билет.
— Вот, мама, теперь я уже взрослая!
Та подержала в руках красную книжечку, посмотрела на мою фотографию, вздохнула и ничего не сказала. Больше она не предлагала ходить вместе с ней в храм, но, и я уверена в этом, продолжала обо мне молиться.
Известие о маминой болезни прозвучало как гром среди ясного неба. Я привыкла к тому, что она периодически мучилась болями в животе, но того, что единственно родному мне человеку жить остаётся всего каких-то несколько месяцев, моё сознание никак в себя не вмещало и отказывалось понимать в принципе.
— Мама, мамочка! Что же делать? Ты умрёшь, а я, мне-то куда деваться?! Я что без тебя буду делать? Может, всё-таки существуют какие-то лекарства, которые могут тебя спасти?
Та гладила меня по голове и молчала. Помню её тогдашний взгляд, такой мирный и кроткий.
— Нет таких лекарств, доченька. Единственное лекарство — это твоя молитва. Молитва любящего человека.
Но как просить того, в кого не веришь? А мамка, она что же, ему не молится? Да у неё от поклонов кожа на коленках как у того верблюда. Почему он её не слышит? И как услышит меня, которая никогда не молилась?
Я ломала голову над мамкиной просьбой и ничего не могла с собою поделать. Но и тянуть тоже было нельзя, я видела, как она начинает худеть. И я намерилась сходить в церковь с кем-нибудь посоветоваться. В свой храм я, понятно, пойти не решилась. Городок у нас маленький, все друг дружку знают. Завтра же в школе станет известно, что Иванова была в церкви, смеяться начнут.
Мы жили рядом с железнодорожной станцией. Утром в воскресный день, когда мама ушла на литургию, я села на электричку и отправилась в соседнюю область. Там в одном из городков, кстати, совсем недалеко от железки, я ещё раньше заприметила храм, хотя ни разу в нём не была. Открываю дверь, вхожу и слышу песнопения на непонятном мне языке.
Прохожу внутрь. Пахнет мёдом. Всюду люди, в основном такого же возраста, как и моя мама, есть и старше. Стоят молча, никто ни с кем не разговаривает, и только изредка крестятся. Думаю, к кому бы мне подойти за советом? Я ведь никого из них не знаю. А кому из них есть дело до моих проблем? Моя беда — это моя беда.
Так в сомнениях и стояла. Служба закончилась, народ стал расходиться по домам. Люди шли мимо, и никто не смотрел в мою сторону. Минута, другая — и храм опустел. Я ещё немного потопталась на месте, и тоже направилась к выходу, и вдруг услышала за спиной:
— Девочка, постой. Я заметил тебя ещё во время службы. Среди наших прихожан нет молодых людей. Наверно, что-то случилось?
Я повернулась и увидела молодого человека в рясе и с крестом на груди. Священник. Ну, а пусть даже и священник, раз никто больше со мной не заговорил. И всё ему рассказала, и о маминой болезни, и о том, что в Бога не верю, а мамка просит о ней молиться. А как просить помощи у того, в кого не веришь? И что я комсомолка и не хочу врать. И что без мамки меня отправят в детский дом. Всё выложила.
— Ты правильно сделала что приехала. Говоришь, что комсомолка, не веришь в Бога и не хочешь врать? Это правильно. Ему не нужна ложь. И вот что я тебе посоветую. Если хочешь, здесь, нет — так дома, только так, чтобы тебе никто не мешал. Встань и скажи: «Господь, если Ты есть, помоги моей маме. Кроме неё у меня никого больше нет. Если Ты услышишь меня и поможешь, я поверю в Тебя и приду в церковь». И потом, как свободная минутка появится, снова проси: «Помоги, Господи! И я приду в церковь».
— И всё?
— Да. Еще я запишу имя твоей мамы, мы станем молиться вместе. И пускай это будет нашей с тобой маленькой тайной.
— Вы не шутите? Это на самом деле может помочь?
— Какие уж тут шутки, если на кону человеческая жизнь?
— Мамкина?
Он посмотрел на меня очень внимательно и сказал:
— Скорее, твоя.
Каждый год мама ездила в Троице-Сергиеву Лавру, и не по одному разу. Благо, что Загорск от нас совсем рядом. Там они сперва шли на службу, прикладывались к мощам преподобного Сергия, потом кооперировались, нанимали машину и ехали на Гремячий ключ за святой водой.
Вот и сейчас она взяла с собой бидончик и, несмотря на все мои уговоры, отправилась к Преподобному. Они набрали воды в источнике и вновь вернулись в Лавру. Другие женщины окунулись в купели, но мама не решалась раздеваться на людях. Всю жизнь она страдала экземой, причём в тяжёлой форме, потому боялась, что окружающие станут её чураться.
Потом все отправились на вокзал. Когда стояли на платформе в ожидании электрички, рядом играли дети, гонялись друг за другом, и один ребёнок случайно задел мамин бидончик. Он опрокинулся, и вода из источника пролилась на асфальт.
Что было делать? Возвращаться домой? Без воды? Но будет ли у неё ещё возможность вернуться сюда, на святое место? Силы её покидали…
Мама снова отправилась в монастырь искать попутчиков на Гремячий ключ. От Лавры это прилично, километров двадцать, наверно. Она шла и просила Преподобного о милости.
Её взяли с собой люди, приехавшие в Лавру на своей машине. Они не знали, как проехать в Малинники к источнику, и искали проводника.
Чтобы от шоссе попасть к самому источнику, нужно идти пешком. И сегодня трудно до него добраться, а тогда и подавно. Машину оставили в поле, а сами пошли. Когда идёшь ровным полем, не ожидаешь, что вдруг перед тобой появится целая гора с потоками целебной воды.
Паломники наполнили банки с бидонами и поспешили назад к машине. Уже смеркалось, а автомобиль в те годы был роскошью. Мама осталась одна. Она подумала: «Вот бы сейчас окунуться, но нужно спешить». И вдруг непонятно откуда перед ней возникли три фигуры. Все трое — монахи, вернее, одна была женщиной в монашеском одеянии, а по бокам от неё с обеих сторон стояли двое мужчин. Женщина посмотрела на маму и сказала мягко, но повелительно:
— Ничего, они подождут. Войди в воду и окунись. Полностью, три раза.
Мама скинула одежду и, не стесняясь монахов, кинулась в воду. Трижды окунулась и, радостная, выходя из купели, хотела поблагодарить матушку-монахиню, но никого не нашла.
Мама вернулась домой, и с того времени её здоровье пошло на поправку. Она исцелилась всего за одну неделю, экзема, кстати, тоже исчезла. Я выбросила комсомольский билет и пришла в церковь.
Скажу больше. После той встречи с монахами у мамы появилась необъяснимая способность к быстрому заживлению ран. Стоило ей только порезаться, рана затягивалась буквально на глазах. Однажды на работе её ударило током. Удар пришёлся в руку и был такой силы, что прожёг её до кости. Любого другого человека убило бы на месте, а маме хоть бы что, рука вскоре зажила. До конца своих дней она почти не болела, дождалась правнуков и тихо умерла.
* * *
— Может, и тебе стоит поездить по святым местам? На тот же Гремячий ключ, в Дивеево. Видишь, людям помогло, глядишь, и тебе поможет. Только всё надо делать с верой, по-другому ничего не получиться.
Мы разговариваем с Сергеем. Сегодня он практически в первый раз пришёл в храм, хотя с ним мы знакомы уже давно. Жена и раньше пыталась уговорить его исповедоваться и причаститься, но раньше он ни на что не жаловался. А если ты ни на что не жалуешься, то зачем идти в церковь?
— Для начала я тебе дам кое-что почитать и подготовиться к исповеди. Это очень важно, а потом ты начнёшь причащаться.
— Нет, пожалуй, литературы не нужно, у моей Анны всех этих книжек предостаточно. Ты её знаешь, она ваша постоянная прихожанка.
Анна, замкнутая молчаливая женщина средних лет, посещает воскресные службы, но никогда не ходит со всеми на трапезу и не остаётся на приходские собрания. У неё очень грустные глаза. Потеря двух взрослых сыновей наложила на них свой отпечаток. Выйти из тяжелейшей депрессии и вновь вернуться в церковь не каждому по силам. И будь ты даже очень сильным, после такой трагедии не скоро улыбнёшься.
* * *
— Нет, батюшка, в храм я пришла ещё девочкой. По-другому, наверно, и быть не могло. Моё детство прошло в глухой деревне, с трёх сторон окружённой легендарными мещёрскими болотами. Говорят, будто в прежние времена в этих болотах стояли языческие капища и совершались обряды. Может, из-за этого у нас в деревне нередко происходили какие-то странные вещи.
Мне уже было восемнадцать лет. Я сдала зимнюю сессию досрочно и приехала в деревню. Мы с подружкой, а дело было на Святках, бежали к нам домой по расчищенной от снега дороге. По сторонам высились горы убранного снега, а к каждому дому была прочищена своя отдельная дорожка. Мы почти добежали к нашей дорожке, и видим незнакомую бабушку. Сама старая-старая, вся согнулась и обеими руками опирается на палку.
В деревнях принято здороваться со всеми, и мы вежливо сказали ей: «Здравствуйте, бабушка. С праздником вас!» В ответ она засмеялась и скрипучим старушечьим голосом ответила: «С праздником вас, красавицы! Угощайтесь». И тут же на снегу рядом с моими ногами появился кулёк с конфетами. Ой, я была такой сладкоежкой! Наклонилась за конфетами, и вдруг мысль: а ведь я совсем не знаю этого человека, и откуда вдруг здесь появились конфеты? У меня хватило ума сказать: «Конфеты. Я не люблю конфет. Вот если бы это были вафли…». И кулёк вместо конфет немедленно наполнился вафлями.
Дело принимало серьёзный оборот. «Я не хочу вафель! Вот если бы это была халва!» Вафли на моих глазах превратились в халву. Нам стало откровенно страшно, и мы опрометью кинулись в спасительный дом: «Не надо халвы! Лучше печенья!»
Мама, заметив наше состояние, тут же спросила:
— Что это на вас лица нет?!
Мы, не раздеваясь, перебивая одна другую, принялись рассказывать о происшедшем.
— Как же вам не стыдно, — качает мама головой, — и это называется комсомолки! Верят во всякую чушь. Ну, шёл человек, обронил случайно на дорогу сладости, не заметил и дальше пошёл, а им всякая глупость мерещится.
Про сладости услыхали мои младшие братья.
— Где, ты говоришь, кулёк лежит? Прямо возле нашего дома?
И мальчишки, накинув телогрейки, выбежали во двор. Как я и боялась, они принесли кулёк свежего, чудесно пахнущего домашнего печенья и весь вечер пили с ним чай.
Утром я специально пошла посмотреть на то место, где стояла бабушка. Следы необыкновенно больших ног шли по направлению к заброшенному колодцу, сверху накрепко забитому досками, и обрывались рядом с ним.
Было и ещё много чего связанного с этими болотами, потому уже в те годы я прекрасно знала что такое «бесовщина», и что защититься от неё можно только в церкви.
* * *
— Батюшка, — продолжал Сергей, — я постараюсь сделать всё от меня зависящее, чтобы победить болезнь. Вы знаете Анну, это человек души необыкновенной, и заслуживает лучшей судьбы. Я её очень люблю и не хочу, чтобы она ещё и по мне страдала. Жена ничего не знает о моей болезни.
Сергей добросовестно готовился к причастию, часто подходил на исповедь. Был и в Малинниках на Гремячьем ключе, ездил в Дивеево.
* * *
— У моего мужа, не знаю уж сколько лет это длится, существует какая-то необъяснимая связь с преподобным Серафимом. Это началось ещё когда он служил в милиции. Однажды во время его ночного дежурства поступила информация, что в таком-то вагоне электрички, которая следует до станции Энск, находится вооружённая банда грабителей из трёх человек. Приказано, не подвергая опасности пассажиров, обезвредить и задержать подозреваемых.
Незадолго до прибытия электропоезда железнодорожники его задержали и пропустили запаздывающий скорый. В момент, когда пассажирский состав на скорости проносился мимо милицейского наряда, Сергей вдруг заметил, что из окна вагона на миг показалась рука, и в тот же момент почувствовал, как что-то ударило ему по лицу и осталось висеть на воротнике. Сперва подумал, что из поезда выбросили мусор, но взяв предмет, на ощупь определил, что это, должно быть, цепочка с кулончиком. Сунул цепочку в карман и поспешил вместе со всеми к подходящей электричке.
Без шума взять бандитов не удалось. В Сергея стреляли несколько раз, но ни одна пуля в него не попала. Утром, вернувшись домой, он вспомнил про цепочку.
— Ой, Аннушка, посмотри! Здесь какая-то иконка.
Он рассказал, как к нему попала эта серебряная цепочка с иконкой преподобного Серафима.
— Святой человек? Знаешь, в меня сегодня стреляли, но не попали. Может, это он меня и уберёг?
Потом, выйдя на пенсию, Сергей одно время подряжался сторожить конеферму с элитными лошадьми. И как-то ночью с фермы увели несколько лошадей. Наверно, это сделали цыгане, хотя зачем сегодняшним цыганам лошади? Сегодня народ предпочитает передвигаться на автомобилях. И, тем не менее, лошадей украли. Сергей всю ночь ходил по округе и под самое утро набрёл на незнакомого старичка. Тот поздоровался с моим мужем и назвал его по имени:
— Там твои лошадки, мил человек, вон, за теми деревьями.
Когда он мне-то обо всём рассказал, я сразу поняла, что такие встречи просто так не случаются. Подвела его к своему уголку с иконами и говорю:
— Посмотри, старичок тот ни кого не похож?
Он мне на преподобного Серафима и показал. Сразу, без всякого сомнения. Я тогда всю голову сломала, как так получилось, что у моего супруга, от веры, несомненно, далёкого, возникла такая связь со святым человеком? И пришла к выводу, что кто-то там за моего Серёгу очень сильно молится.
Это мы не знаем наших предков, а они нас знают прекрасно. Как-то в одной из книжек я читала, будто усопшие, особенно те, что попали в рай, полностью забывают о нашем мире и обо всех тех, кого любили здесь на земле. Иначе радость их от пребывания в раю будет неполной. Они, мол, в раю, а близкие, может, во аде мучаются, и какая тогда может быть радость?
Сергей умер в начале июня. Анна похоронила мужа на их родовом месте, рядом с близкими ей людьми. Какое-то время она в храме не появлялась, но потом стала приходить молиться, как и прежде.
* * *
Помню, утром 31 июля мы сперва отслужили молебен, потом помянули на литии усопших. Анна подошла ко мне и попросила благословения на следующий день поехать навестить могилку мужа. Мы немного поговорили, и потом она ушла.
Вечером, уже после одиннадцати, у меня зазвонил телефон. Обычно так поздно звонят те, у кого случалась какая-то беда. Подымаю трубку и слышу взволнованный голос Анны:
— Батюшка, простите, что так поздно. Но произошло нечто такое, что не поддаётся обычной логике. Боюсь, вы мне не поверите. Готовлюсь к завтрашней поездке. Собрала кое-что на помин. Мельком глянула на Серёжину фотографию и увидела, что она вся в пыли. Пошла, взяла влажную тряпку, протёрла фотографию, подставку.
Отнесла тряпку в ванную, и слышу — звонит мой мобильный телефон. Подхожу к столу и вижу, что на дисплее высвечивается моя фотография. Но я знаю, что такой фотографии у меня в памяти телефона нет. Это Сергей когда-то меня сфотографировал на свой телефон. Если я ему звонила, то она у него появлялась. И самое главное, определитель говорит, что звонок идёт с Серёжиного мобильника. Какое-то время я не могла взять трубку, но потом всё-таки решилась.
— Алло!
В ответ слышу как бы шепот, идущий словно очень издалека, в сопровождении скрежета, накладывающихся друг на друга звуковых волн. Шепот и такое металлическое потрескивание, точно в радиоприёмнике. В день похорон, ещё на кладбище, я звонила родственнице. И я помню, мы с ней разговаривали на фоне таких же звуков.
— Может, кто-то воспользовался его телефоном?
— Нет, он здесь, на столе, рядом со мной. И уже полностью разрядился. После Серёжиной смерти никто к нему не прикасался. Шёпот настойчивый, точно на том конце кто-то хотел сказать мне что-то очень важное.
У меня не было оснований не доверять Анне. Последние месяцы Серёжиной жизни нас очень сблизили. Самообладание, с каким женщина готовилась к его смерти и потом переносила потерю близкого человека, поражало. И не в её традициях было бы кого-то разыгрывать, и уж тем более священника.
* * *
Год назад погиб человек, которого я теперь поминаю ежедневно. Вёл машину, ему позвонили, мой товарищ отвлёкся и погиб. Он был предпринимателем. В начале своей карьеры жёстким и расчетливым, но потом с ним словно что-то случилось, и он стал помогать очень многим. В том числе и нам. Те, кто знал его раньше, не могли поверить, что он прежний и он нынешний — это один и тот же человек. Стоило только позвонить, как он тут же интересовался:
— Помощь нужна?
Может, поэтому я и звонил-то ему не так часто. Теперь вот жалею. Накануне трагедии он увидел в банке человека, с которым они долгое время судились из-за нескольких метров, что проходили вдоль общей границы их предприятий. Эта тяжба увлекла и рассорила их совершенно. Но в тот день он подошёл и сказал:
— Саша! Какая ерунда. Весь наш спор ерунда. Из-за чего мы ругаемся? Ты и я помогаем одну и тому же храму, а друг друга ненавидим. И вот что, я прошу у тебя прощения и предлагаю свою дружбу.
Когда через несколько дней Саша, большой серьёзный дядька, пересказывал мне тот разговор в банке, то плакал как ребёнок.
Прошло какое-то время, я познакомился со вдовой моего погибшего товарища. Она рассказала, что в ночь с 38 на 39 день после его смерти он пришёл к ней во сне и сказал:
— У меня осталось одно незавершённое дело. Незадолго до аварии ко мне приходила женщина и просила помочь ей в приобретении двух слуховых аппаратов для её детей. Я обещал, но не успел. Напомни об этом разговоре моей секретарше, у неё остался адрес той женщины.
Творение добра стало сутью его души. Он просто пришёл во сне и довёл до конца то, что обещал. А здесь, даже если предположить, что звонок от Сергея, то почему именно звонок?
Нет, лучше не лезть в эти дебри. Мы не в той мере, чтобы судить о таких вещах. Правда, через день после звонка племянница Сергея вместе с мужем попали в аварию, но Бог милостив, остались невредимы. Может, именно об этом он и пытался предупредить? Кто знает?
* * *
— После возвращения из Дивеево Серёжу словно подменили. Я ещё ничего не знала о его болезни. А он вернулся с навязчивым желанием «творить добрые дела». Прямо как главный герой в фильме «Морозко». Какое вам доброе дело сделать? Хотя, сам по себе он никогда не был злым.
После смерти детей я боялась, что сойду с ума. Горе навалилось на меня огромным неподъёмным камнем. Казалось ещё день — другой и оно меня раздавит. Сергея же я всегда видела сильным, владеющим своими эмоциями. В те дни он постоянно был рядом, как мог утешал и не оставлял меня одну. Уныние захлёстывало, и однажды я поймала себя на мысли, что хочу умереть. Сперва было испугалась, но потом смирилась с этой мыслью и уже не боялась.
Не знаю, что было бы дальше, но однажды я вернулась с работы немного раньше обычного. У Серёжи был выходной, он остался дома и не слышал, как я вошла. Зато я первый раз увидела, как он плакал. Держал в руках фотографию сыновей и плакал. И только тогда я ужаснулась своему эгоизму. Ведь моё горе — это ещё и его горе. В такой же мере, как и моё. Он страдает не меньше моего, а я вижу только себя, о нём не вспоминаю совершенно и не сочувствую ему. Вместо того чтобы разделить трагедию с любимым человеком, решаюсь на самоубийство, и тем самым собираюсь в разы увеличить его страдания.
Даже заболев, жалея меня, он до последнего ничего не говорил о своём диагнозе. Только мысль о добрых делах не давала ему покоя.
Октябрьским вечером мы с ним ужинали, и он сказал, что ему наконец повезло сделать «доброе дело».
— Представляешь, сегодня еду с работы и вижу женщину с велосипедом. У неё со звёздочки слетела цепь. Она пыталась поставить её самостоятельно, но сил не хватило, и тогда она принялась голосовать. Но ни одна из проезжающих машин не остановилась, а я остановился и помог.
— А кто эта женщина. Я её знаю?
— Да, конечно, это, — и он назвал фамилию.
— Эта, одиночка, которая постоянно заглядывается на чужих мужиков? Теперь я понимаю, почему все проезжали мимо, потому что они порядочные люди и знают, что это за штучка. Вот только ты у нас такой единственный!
— Нет, в тот момент я не думал, что это за женщина. Я думал о тебе. Представил, что это тебе нужна помощь. Уже смеркается, ты просишь остановиться, а все проезжают мимо.
Он молча ел, уставившись в тарелку. Потом посмотрел на меня и сказал:
— Аннушка, даже если никто не остановится, не бойся, я обязательно остановлюсь.
Я ничего ему тогда не сказала, потому что ничего не поняла. О чём он говорит?
Прошёл год. Сергея уже нет целых пять месяцев. Октябрьским вечером я возвращаюсь с дачи. Еду на велосипеде, и у меня слетает цепь. Пытаюсь поставить её на место, а ничего не выходит, нужна грубая мужская сила. Хочу остановить машину, но никто не останавливается, все проезжают мимо. Тогда я вспомнила и поняла те его слова. Год назад, предчувствуя моё одиночество, он увидел меня никому не нужной, стоящей на обочине дороги. От жалости к самой себе заплакала и шепчу:
— Серёжа, Серёженька, ты же обещал остановиться! Где ты? Помоги мне!
В отчаянии берусь за цепь, и та неожиданно легко становится на место.
Смеркается, я еду через лес и чувствую, что никого не боюсь. Раньше боялась ездить одна, теперь не боюсь. Я знаю — он рядом и никому не даст меня в обиду.
Нет, батюшка, теперь я точно знаю, душа не забывает тех, кого любила на земле. Любовь и память — это то, что остаётся с нами навсегда.