Каждое публичное выступление популяризатора дикой природы и одного из самых признанных на Западе российских фотографов-натуралистов Игоря Шпиленка сводится к неизбежному: отвечать на вопросы о том, не страшно ли жить среди медведей. Лекция в московской «Меге» посвящена камчатским лососям — Шпиленок сделал целую серию снимков, чтобы привлечь внимание к истреблению этой рыбы, но и здесь не обошлось без медведей. За годы, проведенные в лесах, фотограф встречал их множество раз, его личный рекорд — 136 за день. «А если мишка подходит слишком близко, его надо удивить: раскрыть зонтик или прямо перед его носом распахнуть полы плаща, он испугается и упадет в обморок», — смеется Шпиленок.
Игорь Шпиленок. Фото: bryansktoday.ru
— Вы совсем недавно вернулись из архангельской тайги и рассказали, что вас поразил масштаб разрушений дикой природы. Насколько тяжела ситуация с российским лесом?
— Архангельская область, хотя она и больше целой Франции, не полностью отражает то, что происходит с российским лесом. Появились новые технологии, которые ускорили истребление первозданных лесов, то есть лесов, которые не знали топора. Последние годы истребление идет с угрожающей скоростью, и мы уже видим эффект от этого: климатические катаклизмы, наводнения, пожары. Специалисты сейчас начинают осознавать климатообразующую роль лесов, и в первую очередь первозданных, поэтому, я думаю, в ближайшие годы и отношение людей будет меняться. А пока лесопромышленники, получившие эти леса в аренду, действуют практически без всякого общественного контроля, с очень небольшим государственным контролем, чувствуют себя вольготно, а масштабы истребления леса только увеличиваются и в это дело вкладываются огромные деньги.
Дело в том, что в той же Архангельской области лесозаготовители в основном работают на экспорт, а отношение рубля к доллару таково, что им сейчас выгодно продавать: они используют нашу дешевую рабочую силу, дешевую инфраструктуру, получая при этом прибыль в валюте, и на эту разницу они не только богатеют, но закупают современную технику, так называемые харвестеры — комбайны по уборке леса. Один такой комбайн заменяет труд многих десятков людей, поэтому мы не успеем глазом моргнуть, как потеряем наши леса, не только в Архангельской области. Сядьте удобно у себя дома на диване, откройте космические снимки и посмотрите, как выглядит тайга. Она сейчас вся клеточками, это огромные вырубки, по 50 гектаров каждая, и количество таких клеточек растет с угрожающей скоростью.
— Вы сейчас боретесь за создание Двинско-Пинежского ландшафтного заказника. Его собрались делать еще в 2013 году. Почему так долго ситуация не меняется, если очевидно, что лес надо спасать?
— Кому очевидно? Вам, мне, узкому кругу людей. В общем-то я поэтому и взялся за большой проект по съемке старовозрастных первозданных лесов. Я хочу, чтобы как можно больше людей узнало о том, что необходимо совершать какие-то поступки, если мы хотим сохранить наш лес, а иначе его втихую спилят и будет поздно реагировать.
Еще совсем недавно в Двинско-Пинежском междуречье был самый большой в Европе массив нетронутых лесов. Но сейчас туда интенсивно прокладываются дороги, появляется строительная инфраструктура, вахтовые поселки, и этот массив исчезает — два миллиона гектаров девственных лесов. Природоохранники более 10 лет назад забили тревогу, как только туда зашли лесопромышленники. WWF, «Гринпис» привлекают ученых, ученые приезжают, хватаются за головы, когда видят, что там происходит, но тем не менее.
Вырубка леса. Фото: Игорь Шпиленок
Процесс принятия решений по таким вопросам очень инерционен. Кроме того, те же лесозаготавливающие компании, арендаторы лесов имеют мощное лобби в государственных органах, и у них нет никакого резона торопиться с созданием заказника. Дата создания все переносится, а леса в Двинско-Пинежском междуречье становятся все меньше с каждым днем. Я поэтому и с проектом своим так тороплюсь. Уедешь, приедешь через три недели — а леса уже нет.
— Люди как будто пытаются достучаться до властей. Больше миллиона человек подписали петицию о том, чтобы ввести режим ЧС на территории Сибири из-за пожаров. И вообще в интернете много петиций про защиту природы и экологию. Они работают? Вы сами их подписываете?
— Это однозначно эффективный метод. Я подписываю такого рода петиции сам и всех призываю. Даже не важно, где мы их подписываем. Мне все время говорят: «Зачем вы призываете людей подписывать петиции на Change.org, чушь это, они игнорируются». Нет, если власти действительно видят озабоченность людей, им ее очень трудно проигнорировать. Я призывал подписывать петицию, например, против строительства атомной электростанции на Камчатке — и ее нет. Значит, подействовало. Призывал подписывать петицию за прекращение рубок в Бикинских лесах, это на Дальнем Востоке, сейчас там Бикинский национальный парк. За все время я четыре раза призывал подписывать петиции, и все четыре раза это работало.
Фото: Игорь Шпиленок
— Вы говорили, что проект «Первозданные леса» может растянуться на многие годы. То есть теперь вы будете фотографировать деревья. Неужели животные надоели?
— Это очень распространенная ошибка. Как и большинство людей, вы разделяете животный и растительный мир. Я не буду буквально снимать только деревья. Эти самые старовозрастные леса — хранилище биологического разнообразия. Знаете ли вы, что в дуплах старых деревьев на Дальнем Востоке зимует гималайский медведь? Когда мы истребим старые деревья с огромными дуплами, ему просто негде будет зимовать. В дуплах живут летучие мыши, несколько видов сов, огромное количество видов птиц, начиная от голубя. Старые деревья и погибшие деревья нужны огромному количеству насекомых. А мы эгоистично думаем о том, что нам нужна хорошая древесина, забывая, что пусть мы гегемоны на планете, но у нас есть столько соседей, и они имеют такое же право на жизнь, как и мы.
Настоящий патриотизм — это не бряцание оружием
— Ваш первый фотоаппарат вы получили в подарок от бабушки в 13 лет. Что вы на него фотографировали?
— Все, что было вокруг меня. В основном — Брянский лес, где я вырос. Лес был моей самой первой темой в жизни, а дикая природа — основной. Кроме дикой природы, я не снимаю ничего: ни жанровых фотографий, связанных с людьми, ни девушек, хотя они очень красивые, ни технику. Но дикую природу я снимаю не потому, что мне хочется быть каким-то крутым фотографом, а потому что я действительно очень хочу изменить отношение к ней, чтобы люди поняли, что для защиты дикой природы пока не придумали ничего лучше, чем создание заповедников и национальных парков.
А фотография - это хороший инструмент и иногда даже оружие.
Я каждый раз счастлив, когда получаю новый фотоаппарат. Но мне кажется, уже в 13 лет я понимал, что дело не в фотоаппарате, а в том, какую ты идею хочешь донести. У меня был случай, когда в самом начале экспедиции, которая должна была длиться год, я утопил профессиональную аппаратуру. Но мне так хотелось рассказать людям о том мире, в котором я находился, что самой дешевой никоновской зеркалкой я сделал фотоальбом «Мои камчатские соседи». Он стал бестселлером и выдержал пять изданий.
Брянский лес
— А почему, мечтая о фотографии с детства, все-таки пошли в педагогический университет?
— В юношестве же все максималисты, вот и мне казалось, что о биологии я знаю уже все, а гуманитарно надо себя подтянуть, поэтому я поступил на литературный факультет. Только чем больше я узнавал дикую природу, тем больше понимал, что почти ничего не знаю. Вот тема моей выставки — лососи, это группа видов, которая более всего изучена, и вы не представляете, сколько пластов имеет эта тема. А те виды, которые не имеют коммерческой ценности, какая-нибудь маленькая рыбка-щиповка из реки Десны Брянской области? Она несет еще больше тайн, чем лосось.
— А зачем человеку, который живет, допустим, в Москве, знать тайны этой маленькой рыбки, до которой он, может быть, и не доберется никогда?
— Во-первых, любой человек обычно хочет знать больше информации, чем вмещает его маленький мир. Во-вторых, если мы будем постоянно нарушать тонкие природные механизмы — а мы их нарушаем, когда ничего не знаем о них — пострадает столько биологических существ, и мы сами же пострадаем. Представьте, если бы тур, прародитель современной коровы, был истреблен прежде, чем корова была одомашнена? Не было бы у нас молока.
Человек живет в огромном мегаполисе, но он получает откуда-то воздух, получает воду, приносимую из-за пределов мегаполиса, пищу, которая тоже растет не у него на балконе. Поэтому нельзя игнорировать то, что вокруг нас.
— За браконьерами по Брянскому лесу вы начали гоняться, еще когда работали учителем?
— Да, действительно, одно время я совмещал работу учителя в деревенской школе и лесника. Потом, когда образовался заповедник «Брянский лес», я ушел из школы и полностью сосредоточился на работе заповедника. Но, проработав десять лет на должности директора, я пришел к выводу, что даже если я прекрасно налажу работу в одном заповеднике — а в «Брянском лесу» я наладил ее неплохо — это все равно не решит проблему заповедного дела, охраны природы. Гораздо важнее погружать в эту проблематику как можно большее число людей, собственно почему я фотографирую, веду блог, социальные сети, пишу книги.
— А будучи учителем, продвигали тему дикой природы внеклассно, так сказать?
— Ну, конечно! Внеклассно и классно. Пришвин, Паустовский, Бианки — мои дети много знали о них. Это была маленькая лесная школа, где учились всего три-пять человек в классе, до сердца каждого можно было донести свои мысли. Бывали случаи, когда уроки мы проводили в лесу. Например, когда проходили «Мещёрскую сторону» Паустовского, сравнивали Мещёрскую сторону и наш Брянский лес.
Зимородок. Фото: Игорь Шпиленок
— Ваши ученики — все уже взрослые люди. Кто-нибудь пошел по вашим стопам?
— Дело в том, что то был депрессивный населенный пункт, где все виды экономической деятельности были как раз те, которые истребляли природу. Люди в этой деревне были лесорубы, торфодобыватели. Получается, то, чему я учил детей, шло вразрез с тем, что делали в их семьях. Но во всяком случае я рад хотя бы тому, что никто из этих детей не пошел по пути своих родителей.
— Вообще можно научить человека любить природу?
— Можно, но если это делать специально, то можно насовершать ошибок. А хуже всего, когда в это дело вмешивается государство. Это как патриотическая пропаганда.
Эти самые патриоты, которые больше всего кричат о любви к родине, когда родине тяжело, первыми же и сбегают.
Я считаю, что патриотизм не в том, чтобы бряцать оружием и пугать весь остальной мир, а патриотизм в том, чтобы на своей родине порядок навести, сделать ее уютной, безопасной для жизни. Вот это настоящий патриотизм, а не чудо-оружие, которым мы загрязняем мир.
— Вообще зачем любить природу? Как бы вы объяснили это ребенку?
— Я бы словами ему ничего объяснять не стал. Надо оказывать помощь попавшим в беду и привлекать ребенка, надо ребенку объяснять, почему нельзя на машине гоняться за зайчонком. Надо самому любить природу, надо совершать поступки, которые показывают твою любовь к природе. У нас в Суземском районе, знаю, есть учитель, который на уроках детям рассказывает, как надо любить нашу великую родину, а ночью занимается контрабандой. Понятно, что эффективность от его слов нулевая. Просто нужно гармонично пытаться жить с этим миром.
В заповеднике Шульган-Таш. Фото: Игорь Шпиленок
— Ваши сыновья тоже занимаются природоохраной. Южно-Камчатский заповедник носит имя Тихона Игоревича (старший сын Игоря Шпиленка умер в 2016 году — прим.авт.), Петр руководит Кроноцким заповедником. Любовь к природе передалась им по наследству?
— Пример, о котором я говорил. Просто дети видели, что я с азартом, с любовью занимался своим делом, и пошли по моим стопам. Сыновья росли в экспедициях, в поездках, в антибраконьерских рейдах. Они были еще мальчиками, школьниками, а уже помогали ловить матерых браконьеров, совершали храбрые мужские поступки, когда им было по 13 лет. Когда выросли, остались такими же. Младшие сыновья, которым сейчас 14 и 15 лет, также ездят со мной в экспедиции. Посмотрим, что из этого получится.
«Лора думала, что Россия экологичная страна, а мы были просто нищие»
— Как вы уговорили американку Лору Уильямс (Уильямс трагически умерла в октябре 2018 года — упала, когда обкатывала молодую лошадь — прим.авт.) поселиться в маленькой русской деревушке Чухраи?
— Как я шутил, она в Россию попала по ошибке. Лора приехала в конце 80-х, когда магазины были пустые, и удивилась, что у нас не предлагают полиэтиленовых пакетов, а люди ходят с авоськами. Она думала, что мы такие экологизированные, а на самом деле это было от нищеты. Ей это сделалось настолько интересным, что она стала учить русский язык и в процессе, конечно, разобралась, что мы не такие сознательные. Лора пыталась делать так, чтобы мы не повторяли ошибок, которые наделали западные страны, пройдя этот путь до нас, но мы, конечно, все равно их повторяем. Она была очень энергичным человеком, и мы нашли друг друга в том, что стремились улучшать мир вокруг себя. Она пыталась строить мостики между нашими специалистами и зарубежными, какие-то вещи новые приносила, например, в последние годы она увлеклась иппотерапией — реабилитацией с помощью лошадей, ездила в Австралию, Новую Зеландию, Америку, где все это развивается, пыталась внедрить в России, но не успела.
— Россия стала ей домом. Как получилось, что она, американка, заботилась о нашей стране больше, чем многие наши граждане?
— Она энергичный человек, думаю, в любой стране, где бы она ни жила, она бы много работала. Труднее это было сделать в Америке, потому что там ниши уже заняты, а у нас ниши открыты, ей было проще действовать, люди больше прислушивались к ее новым идеям. Кроме того, Америка — зарегулированная и скучная для жизни страна, а здесь каждый раз что-то происходило, особенно в такой деревне, где жили мы — самой глухой и самой удаленной. Туда даже дороги не было, поэтому мы и завели лошадей.
В Кенозерском национальном парке. Фото: Игорь Шпиленок
Потом климат изменился, с 2010 года началась череда сухих лет, и дороги высохли, теперь можно и на машине добраться. Колодцы все высохли в Брянской области, надо скважины пробивать. Об этом Лора и писала — как меняется природа, общество — она же видела, как распался Советский Союз. Иногда вот так смотришь на нашу страну ее глазами… Она написала целую книгу «Под гнездом аиста», где рассказала о 15 годах жизни в деревне. Я пытаюсь эту книгу издать на русском языке, но пока не получается.
— Не изменилось ли у вас отношение к жизни, к природе, к гармонии в ней после смерти вашего сына и жены?
— В природе ежесекундно происходят миллионы смертей — хищные звери убивают, чтобы жить, насекомые съедают деревья. Череда жизни и смерти, к этому можно как угодно относиться, но это существовало и будет существовать. Надо к этому приспосабливаться и уметь с этим жить, чтобы это тебя не сильно испортило, что я и пытаюсь делать.
Нас спасет более справедливое устройство общества
— Вы до сих пор ведете свой блог в ЖЖ. Почему не более популярные сегодня площадки: ютуб, телеграм, инстаграм?
— Я веду блог и в ЖЖ, и в фейсбуке. В инстаграме я не веду, но кто-то создал мою страницу, там несколько тысяч подписчиков и ни одной фотографии. А еще есть люди, которые по ошибке заходят в инстаграм моего внука, он тоже Игорь Шпиленок. Он иногда умалчивает, что ему 13 лет, поэтому у него там тоже откуда-то появилась куча поклонников (смеется).
— Почему не хотите инстаграм?
— Я не успеваю, я же не организация, а один человек. Кроме того, я живу не в городе, где освобожден от всех бытовых забот, а живу в деревне, где каждый день нужно работать, чтобы обеспечить себе быт. У меня большое хозяйство, одних только лошадей восемь голов. Большая часть энергии уходит на выживание: сенокосы, ремонты, одно отремонтировал — другое рухнуло, заготовка дров, топка печи зимой, зимой, опять же, долбить прорубь, чтобы лошади пили. Но в городе жить не умею. Не хочу. Мне не интересно.
— А пробовали?
— Больше двух недель не получалось. В студенческие времена жил, и то удирал каждые выходные в деревню. Тоска, бессмыслица какая-то, а как попадаю в дикие места, все как будто успокаивается внутри. Поэтому в городе я только проездом. Вот и сейчас уже жду, когда закончится это мероприятие, можно будет на поезд и домой.
— Вы не только в деревне живете, вы еще постоянно в экспедициях, поэтому большую часть времени проводите в дикой природе. А как следите за новостями, что происходит в стране и в мире?
— Сейчас интернет можно найти везде. Приезжаешь на кордоны в заповедники — всюду стоят спутниковые тарелки. Поэтому мне удается вести блог из самых неожиданных мест. Например, на целый год я поселился в глухой тайге в Кроноцком заповеднике на Камчатке и рассказывал о своей жизни, не выезжая никуда в цивилизацию.
Жизнь в экспедиции. Фото: Facebook
Естественно, пока я загружал «Живой журнал», я видел все новости, которые в мире происходят. Конечно, там это все кажется не таким важным. Когда приезжаешь в тайгу, первый день кажется, что телефон звонит в кармане, думаешь, что это не сделал, то забыл, а потом входишь в ритм этой таежной жизни и все, и живешь совсем по-другому. Но такой же шок бывает при возвращении в цивилизацию. Сначала кажется, что машины быстро ездят, что люди сумасшедшие, а потом привыкаешь. Человек быстро адаптируется.
— Вы как-то написали, что нас сделала слабыми цивилизация. Что вы имели в виду?
— Физически слабыми. Мой дед ставил десять стогов сена и косил только вручную, а я тракторами тоже десять стогов ставлю и при этом едва не умираю. Сейчас мы сели в самолет — и через восемь часов на Камчатке. А раньше человеку надо было несколько лет, чтобы совершить такое путешествие, и это все делалось на мускульной силе — лошадей, оленей, собак, и люди свою мускульную силу включали. И ведь все великие географические открытия были сделаны на мускульной силе людей и животных. Даже последнее, 1941 года, когда открыли Долину гейзеров на Камчатке. Это открытие сделали на собачьей упряжке, а последние 20 километров открыватели вообще шли пешком по глубокому снегу. А сейчас у нас легкая жизнь и мы слабеем.
— Разве это плохо? Нам вот полную роботизацию обещают.
— Сейчас люди тратят огромные средства, чтобы фитнесом заниматься, воркауты всякие, придумывают кучу всего, чтобы поддерживать себя в тонусе. Иду по Москве, смотрю, светятся окна какого-то фитнес-центра, люди бегают по дорожкам, и я думаю: «Хотя бы пять процентов этих людей ко мне на сенокос отправить, как бы они сразу постройнели» (смеется). Плюс осмысленная работа, экологичная притом совершенно, а не просто сжигание того, что ты накануне съел в ресторане. Думаю, человечество никогда так не расслабляется, чтобы уж совсем атрофироваться в физическом плане и в душевном. Человек спроектирован, чтобы действовать, поэтому мы ходим в походы, в горы, ездим в путешествие.
В экспедиции. Фото: Facebook
— Чем вы обычно занимаетесь в экспедициях, кроме физической работы?
— Читаю, например. В экспедициях, когда я живу в заповедниках на дальних кордонах, читать-то на самом деле гораздо больше удается. И вообще в заповедниках работают люди размышляющие, читающие, поэтому даже в таежной избушке можно найти блестящую библиотеку. Я как-то пришел в избушку недалеко от Кроноцкого озера и нашел там подборку журнала «Новый мир» тех времен, когда его редактором был Твардовский. И вот таежными вечерами я перечитывал оригиналы этих журналов. Часто и так бывает, что залезешь на чердак, а там газета «Камчатская правда» за 1955 год — можно почитать, чем в то время жила страна.
— А что вы думаете про экологию наших городов? Про тонны мусора, который из Москвы хотят везти в Архангельскую область и Коми, про свалки? Что нас спасет: раздельный сбор, как в Европе?
— Нас спасет более справедливое устройство общества. Москва ведет себя колониальным образом, высосала соки из провинции. Кольцо областей вокруг Москвы — самое населенное место России, казалось бы, регионы должны процветать, а посмотрите на Тверскую, Брянскую области, отдаленные районы Калужской области — они мертвые. Если что-то и возрождается, то как ранчо москвичей.
Конечно, это неправильно, что вместо того чтобы перерабатывать отходы, их везут на границу Архангельской области и Коми, в самые чистые места России. Не только жители этих регионов, а вообще все здравомыслящие люди страны должны быть против этого, а москвичи должны думать не о том, чтобы эгоистично этот мусор отправить куда-то подальше, а, во-первых, меньше потреблять и меньше создавать мусора.
Эти первозданные леса рубятся в том числе для того, чтобы создавать бесчисленное количество ярких картонных упаковок.
Каждая маленькая штучка, чтобы быть проданной, избыточно упаковывается в огромную коробку, и потом эту коробку просто выбрасывают. Или огромное количество пластика, которым сейчас все засорено, а мы же можем просто не брать эти пластиковые пакеты в магазинах. Я всегда езжу в райцентр, чтобы закупить продукты на неделю или больше, и вожу с собой сумки, специальные контейнеры. Все продавцы уже знают, что я пакетов не беру, и даже не предлагают.
Во-вторых, надо заставлять власти решать проблему современными способами. Развитые страны готовы принять даже чужой мусор, потому что они прекрасно его перерабатывают. Технологии есть, но, видимо, на них можно меньше отмывать, чем на таких проектах, как Шиес, поэтому мы закладываем бомбу под будущее страны и тех людей, которые будут жить здесь после нас.
Фотографу дикой природы трудно жить
— Ради удачного кадра вы ждете месяцы, а то и годы. А что такое хорошая фотография, ради которой столько времени и сил надо потратить?
— Хорошая фотография — та, которая волнует людей. Это очень легко определить. Если тебя самого не волнует фотография, когда ты снимаешь, если у тебя коленки не прогибаются, то и людей она не будет волновать. И хорошая фотография — это та, которая влияет на людей. Впитав которую, человек готов изменить модели своего поведения. Не обязательно это должна быть красивая природа, иногда как раз страшная, как вырубленные гектары тайги.
Утро в Брянском лесу
Да, иногда приходится ждать свою фотографию. Я сотни раз приезжал на одно место на Десне, чтобы дождаться, когда над рекой полетят журавли. В прошлом году наконец-то случилось, и та фотография с летящими над туманной Десной журавлями поставила рекорд по лайкам в фейсбуке. На тот момент, когда я видел эту грандиозную картину, она и меня волновала. Поэтому все получилось.
Есть упущенные фотографии, потому что прохлопал. Я однажды видел, как кит подплыл к самому берегу пляжа в Кроноцком заповеднике, почти полностью вылез на песок, в этот момент к нему подошел медведь, встал на задние лапы и удивленно смотрел — такая огромная рыба по песку ползает. Я захотел чуть-чуть улучшить свою позицию, побежал через небольшую речку, но речка оказалась глубже, чем я рассчитывал, и все, медведь уже занялся своими делами — ел траву, а кадр остался только в моей памяти.
Несколько лет я ездил на Камчатку, чтобы снять зимних медведей в пурге. Приехал — медведи есть, а зима не наступает. Уехал — на следующий день наступила зима. Однажды все-таки срослось, я сделал долгожданный кадр, но это того стоило. Несколько мировых журналов разместили этот снимок, и он даже принес мне материальную выгоду, потому что американские журналы платят очень хорошо.
Медведи. Фото: Игорь Шпиленок
— А наши?
— Наши не платят, за редким исключением. У нас вообще трудно жить фотографу дикой природы, потому что отсутствует спрос на такого рода контент. Ты можешь снимать как хобби, но жить на это почти невозможно: рынок журналов мал, фотографии принято «тырить». В последнее время чуть улучшилась ситуация, но все равно воруют очень много. Идешь по какому-то городу, а там твои фотографии на троллейбусе. Здорово, не спрашивая разрешения! Очень удивился, когда в Казани в супермаркете увидел свои фотографии на продуктовых тележках.
Фотографу дикой природы надо сильно хотеть что-то сделать, чтобы выживать. Ну, вот я еще не умер с голоду. Книги, иногда какие-то неденежные отношения получаются. Как-то я захотел доехать до Камчатки на машине, денег на это не было, а у меня только что вышла книга «Мои камчатские соседи». Я подумал и попросил издательство отдать гонорар не деньгами, а тиражом. Ехал, в больших городах выступал и продавал читателям эти книги, и мне хватило, чтобы добраться до Камчатки.
— Есть такое, что вы еще не сфотографировали, но очень хотите?
— Сейчас я хочу снять животных, жизнь которых зависит от старых деревьев. Это не просто моя прихоть, может быть, эта работа поможет спасти сотни тысяч гектаров леса. Это мне жить-то спокойно не дает, что я могу что-то делать, а не делаю.
Фото: Игорь Шпиленок
— Так или иначе мы хотим видеть результат своего труда, часто это не только деньги, но и эмоции, благодарность. А чувствуете ли вы какую-то благодарность от природы? Чем вы себя мотивируете, чтобы вставать каждый день и делать свое дело?
— Мне очень повезло, я еще школьником стал бороться за создание заповедника в Брянском лесу, и фотография помогла его создать — я организовывал фотовыставки, опубликовал документальную повесть. Сейчас мне нет еще 60, а заповеднику «Брянский лес» уже 35 лет. И его ведь не было бы, или он был бы в другое время, гораздо позже, в другом месте. Идея витала в воздухе, и вдруг я со своей фотографией вылез — и вот заповедник. Это результат, который ты видишь при жизни. Или ты участвуешь в природоохранной битве — не допустить атомную станцию на Камчатке. Ее не строят, и тогда ты понимаешь, что живешь не зря. Благодаря проекту по старовозрастным лесам, я думаю, удастся хоть немного, но сделать. Главное — донести людям: не хотите пожаров и наводнений — надо оставлять больше старых лесов.
— Но ведь это целая индустрия, там столько денег, неужели же действительно фотографией можно повлиять?
— Конечно, и уже что-то меняется. Почти 5% старовозрастных лесов России уже находятся в федеральных заповедниках и национальных парках, еще пару процентов — в региональных. Эту долю надо просто увеличивать. Нужно, чтобы в законодательстве появилось понятие «климатосохраняющие леса».
В Печоро-Илычском заповеднике. Фото: Игорь Шпиленок
Тогда не надо будет строить заповедники, пусть люди пользуются — рыбалка, охота, что угодно, только не срубать леса. Их главной ролью должно быть не обогащение узкого слоя финансовой элиты, которая живет даже не в России, а сохранение климата для всех: и для богачей, и для простых людей, которые работают у станка.
— Что каждый человек, по-хорошему, должен стремиться оставить после себя на земле?
— Посадить дерево, фигурально говоря. Но на самом деле просто оставить добрые следы. Хороший человек должен делать дела, которые полезны не только ему, но полезны людям вокруг, быть добрее чуть-чуть по жизни, менять мир к лучшему, воспитывать хороших детей, в том числе своим примером, а не как тот учитель — воровать по ночам, а днем говорить, что это плохо. Вот, например, хороший врач должен кого-то вылечить.
— А если врач спасает людей, но пользуется полиэтиленовыми пакетами?
— Это решается воспитательной работой. Когда хорошие фотографы снимут, как много гибнет животных от этих пластиковых пакетов, тогда люди увидят и задумаются. Многие мои коллеги по Лиге природоохранных фотографов уже снимают острые репортажи, которые трогают людей. Я думал, я у себя там в Суземском районе один такой чудак, а смотрю — люди стараются, тоже от чего-то отказываются. Когда мы будем все возмущаться излишней упаковкой, производители задумаются об экологичной упаковке, и нам не надо будет рубить на это огромное количество деревьев. Если сознание наше экологизируется, оно потянет за собой и экономику.