Статья представителя Московского Патриархата при Совете Европы в Страсбурге игумена Филарета (Булекова), опубликованная в журнале «Эксперт» № 2 (736), 2011.
Игумен Филарет (Булеков)
Проблема Европы не в исламизации, а в дехристианизации. Сохранение европейской христианской традиции и европейской культуры зависит от того, состоится ли новое обращение к вере как источнику смысла существования для человека и для общества.
Европа считается самым секулярным регионом мира — не только исторической родиной секуляризма, но и его нынешним бастионом. Но в чем это проявляется? На самый общий вопрос о вере в Бога в разных странах люди дают разные ответы. Этот показатель низок во Франции, Великобритании, Норвегии, но достаточно высок в таких странах, как Польша, Ирландия, Румыния, Португалия. То есть значительная часть европейцев не атеисты. И еще более значительная часть сохраняет в своей жизни какие-то традиционные религиозные обычаи: европейцы совершают крещение детей, венчаются, погребают умерших по христианскому обряду, почитают святых, особенно местных.
Почему же тогда европейцы, по крайней мере, в рамках Евросоюза, уже, как правило, не воспринимают христианскую традицию как связующее духовное начало своей жизни и культуры, как основу своей идентичности? Почему Европу в целом сейчас трудно назвать христианской?
Вера для очень многих уже не является силой жизни и ее предельным смыслом, источником радости и надежды. Вера и религиозные обычаи превратились в необязательное дополнение к сугубо прагматическим ценностям, так называемым реальным нуждам. Европейский секуляризм — это далеко не всегда безбожие или богоборчество, но, прежде всего, просто приземленность, поверхностность существования в обществе производства и потребления товаров и услуг, когда у человека уже вообще нет никакой серьезной, глубокой веры во что-либо за пределами обыденности. И, увы, нет даже потребности в такой вере.
В массе своей европейцы уже десятилетия живут в таком состоянии. Они не борются с Церковью и иногда по обычаю прибегают к ней, но Церковь свелась для них к какому-то специальному религиозному учреждению, где есть свой «персонал» — священники, монахи, богословы, а также какие-то архаичные «активные прихожане». А христианство — это, скорее, история, памятники, художественные сюжеты и тому подобное.
Участие в богослужении, в церковной молитве, в Таинствах — все это необходимо и органично для тех, кто всем своим существом понимает, что вера должна осуществляться в жизни, что она действительно есть, по краткому новозаветному определению, «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11, 1). Ведь христианская вера и жизнь по вере — это не «культура» в ее нынешнем понимании, то есть не обычаи, обряды и фольклорные традиции, а также не «музей» и не «история».
И в то же время христианская вера — это, конечно, и культура в ее глубоком, содержательном смысле, и история, без которой нет никакого настоящего, а потому она предполагает, в том числе, и обычаи, обряды, традиции народов, если понимать их не поверхностно, но именно в связи с вероучением и сакраментальной жизнью Церкви.
Секуляристское сознание либо считает религию лишь одним из элементов культуры, либо, с другой стороны, сводит ее к некоторому набору убеждений, к одной из возможных систем представлений о мире, человеке, нравственных ценностях и нормах.
Однако сама религия не может согласиться ни с одной, ни с другой точкой зрения. С первой потому, что религия является источником, корнем любой культуры. А со второй потому, что приравнять убеждения религиозные и убеждения нерелигиозные очень непросто. Конечно, и те и другие могут определять жизнь человека в ее целостности и глубине, и в этом смысле они сопоставимы. Но все же религиозные убеждения, то есть религиозная вера, — это убеждения особого рода.
Самое главное различие состоит в том, что религиозная вера в своем истинном смысле соотносит жизнь человека с «предельными ценностями», с теми целями, которые ставит перед человеком Бог. Иначе говоря, источник этих ценностей и целей — за пределами повседневной, сугубо прагматической жизни в современном мире. И мир, в котором живет верующий человек, — это мир не просто физической, социальной или, скажем, эстетической реальности, но мир, имеющий такую духовную глубину, которая позволяет прикоснуться к бытийным основаниям жизни, к самим истокам вещей и человеческого существования.
Конечно, особенности религиозного переживания трудно описать в светских категориях. Но сегодня даже секулярные европейские общества вынуждены обращаться к этой специфической теме. Причина хорошо известна: это все более заметное и обсуждаемое присутствие в исторически христианской Европе другой веры и религии — ислама. Присутствие многочисленных приверженцев именно такой веры, которую нельзя свести ни к просто «фольклорной» культуре, ни к приватным «убеждениям» отдельных граждан современного светского общества.
Настоящая религиозность
О том, что в Европе существует опасность исламизации, заговорили относительно недавно. Но в последнее время эти разговоры набирают силу, о чем можно судить не только по сообщениям европейской прессы, но и по новостям, доступным везде, включая Россию. И здесь надо обратить внимание на особенности религиозности европейских мусульман. Оговоримся, что речь пойдет не о мусульманах, исторически живущих на Европейском континенте (скажем, в Албании или Боснии), а именно об иммигрантах последних десятилетий.
Дело в том, что этнические мусульмане, то есть представители народов, традиционно исповедующих ислам, приезжали и приезжают в европейские страны, как правило, в поисках лучшей жизни или гонимые необходимостью выживания. Все знают, скажем, о примитивных баржах с африканцами, которые дрейфовали к берегам Испании или Италии. Однако, добравшись до Европы, этой «страны победившего индивидуализма», этнические мусульмане живут, как правило, группами, национальными землячествами, анклавами, то есть особыми сообществами. И даже дети иммигрантов, живущие, скажем, во Франции и учившиеся в светских государственных школах, все-таки за редкими исключениями принадлежат к этим сообществам — родственников, единоплеменников и, наконец, единоверцев.
Экономические иммигранты образуют религиозные, или этноконфессиональные, общины. Сам этот факт не является чем-то особенным. Вместе с тем с мусульманами происходит другое: их конфессиональная принадлежность — это приобщенность к гораздо более активной вере. То есть к такой вере, которая, во-первых, действительно определяет их мировоззрение и нравственные представления и, во-вторых, имеет ярко выраженное общинное и даже общественное измерение. И чем более осознанной и прочувствованной становится эта религиозная идентичность иммигрантов-мусульман, тем больше они отдаляются от ценностей и образа жизни секуляризованных европейцев-христиан.
Какие же выводы мы, христиане, должны сделать, наблюдая эти процессы? На мой взгляд, таких выводов несколько.
Первый: все разговоры об исламизации Европы и связанных с ней угрозах, если посмотреть не с секулярной, а именно с религиозной точки зрения, указывают совсем на другую проблему — на проблему дехристианизации Европы, утраты коренными европейцами религиозного чувства и религиозного смысла жизни.
Сегодня все чаще говорят о том, что Европа испытывает новое «великое переселение народов», что на нее наступают чуть не какие-то «новые варвары». Но при этом забывают, что верующие мусульмане, ставшие в силу разных обстоятельств жителями и гражданами европейских стран, выступают не древними варварами, но носителями многовековой и чрезвычайно богатой религиозной культуры. Суть конфликта совсем не в том, что они инокультурны, а именно в том, что они религиозны.
Конечно, все озабочены проявлениями радикализма, фанатизма и особенно терроризма на религиозной почве. Но при этом часто упускается из вида, что любой религиозный радикализм возможен лишь как крайнее проявление вполне здравой и взвешенной религиозности. Ибо такой радикализм всегда паразитирует на теле религиозной традиции и в этом смысле является ее врагом. Пораженческие по своему характеру страхи европейцев перед «исламизацией», порождающие растущую исламофобию, это по существу страхи перед всеопределяющей силой религиозной веры — перед той силой, которая оставила европейских христиан и их секулярных наследников.
Второй вывод касается возможного развития событий. Возьмем, к примеру, вроде бы совершенно светский, статистический фактор — демографический. «Исламизация» будет происходить в Европе просто потому, что рождаемость у мусульман и у номинальных христиан существенно разнится. И в данном случае религиозные представления европейских мусульман сплетаются с социальными аспектами их жизни. Коренные европейцы будут демографически уступать иммигрантам просто потому, что переживают кризис семьи вообще и тем более утратили опыт большой семьи — со многими детьми и с разветвленными родственными связями, перерастающими в местные сообщества. Погоня за «качеством жизни» вытесняет радость семейного общения, драгоценный опыт совместной жизни близких людей, ценность которого несравнима с индивидуальным потребительством.
Но только глубоко религиозное восприятие жизни в Божием мире, где каждая новая жизнь обогащает всех, кто к ней причастен и в ней участвует, может предотвратить вымирание в прошлом христианских народов Европы. Ни во что не верующие эгоисты-потребители, чуждающиеся всякого «черного» труда, исполнять который они перепоручили чужакам-иммигрантам, просто обречены не только на духовную гибель, но и на физическое исчезновение.
Наконец, третий вывод касается основополагающих принципов нынешней европейской цивилизации — демократии, верховенства закона и прав человека. Эти правила выстраданы европейцами и действительно управляют их жизнью. Это правильные принципы, и не может быть речи о том, чтобы ставить их под вопрос. Проблема заключается в другом: насколько эти принципы способны реально управлять жизнью европейских обществ, частью которых уже стали инокультурные религиозные сообщества, сообщества людей, для которых эти принципы не являются вполне обоснованными с религиозно-нравственной точки зрения.
Оказывается, что для религиозных людей принцип прав человека сам по себе слишком формальный, игнорирующий содержательные нравственные нормы, неотделимые от веры и религии. И это справедливо как для мусульман, так, скажем, и для большинства традиционных христиан.
Секулярные защитники прав человека возмущены таким подходом к одной из основ современного европейского общества. Потому что секуляристы заранее отметают любую веру, любое мировоззрение и соответствующие ему нравственные представления, когда речь идет о социальном порядке: все это дело индивидуального выбора, не имеющее никакого отношения к обществу в целом. Но для религиозных, верующих людей это не так. Они не могут быть нравственно безразличными. И не могут принципиально отделять личную нравственность от межчеловеческой, общей, общественной нравственности. Потому что не могут разделить свою веру и жизнь по вере — это было бы не просто лицемерием, но грехом перед Богом.
Христиане как меньшинство
Картина религиозной и общественной ситуации в Европе, с одной стороны, вполне понятна и разумна, а с другой — противоречива и печальна.
Все подлинно религиозные люди и общины, например христиане и мусульмане, — союзники в противостоянии агрессивному секуляризму, игнорирующему сущностные особенности религиозной веры и навязывающему всем и каждому сугубо секулярные принципы. И в то же время печальные размышления возникают оттого, что во взаимоотношениях и в диалоге с европейскими мусульманами христиане оказываются очень слабым партнером — слабым именно в религиозном отношении.
Сегодня так называемый межкультурный диалог, включающий межрелигиозное измерение, считается в Европе единственно эффективной формой выяснения отношений между «коренными» и «некоренными» европейцами. Однако диалог предполагает равенство сторон, в нем участвующих. И опять же главная проблема здесь совсем не в том, что христиане имеют исторически сложившиеся конфессиональные, церковные структуры, а мусульмане не имеют централизованных религиозных организаций. Проблема в том, что за официальными представителями христианских церквей не стоит никакое «христианское большинство», то есть подавляющее множество европейцев.
Сознательные, подлинно церковные христиане в Европе — это меньшинство. И если оно может выступать в качестве партнера в межрелигиозном диалоге с европейским мусульманским меньшинством, то тоже лишь в качестве религиозного меньшинства. А потому такой диалог не имеет общественного, а тем более общеевропейского значения. Поэтому межкультурный диалог — это, по сути, диалог мусульман с секулярным большинством, и в своем религиозном аспекте он похож на диалог глухого с немым.
Кроме того, в этой ситуации мы должны говорить не столько об угрозе исламизации, о внедрении в европейские общества «патриархального ислама», сколько о совсем другой угрозе — роста и популярности крайне правых, «антииммиграционных» сил и партий.
Мы хорошо знаем из европейской истории минувшего века, как демократия сдавалась перед натиском тоталитарных идеологий и допускала их практическое осуществление. Говоря о нынешней религиозно-общественной ситуации в Европе, мы не можем не отдавать себе отчета в том, что те процессы, которые идут в западноевропейских странах, сегодня происходят и в России: трудовая и экономическая иммиграция этнических мусульман, порождающая проблемы, связанные с активизацией их религиозной жизни. Достаточно вспомнить о недавней истории со строительством мечети в Москве или с публичным забоем жертвенных животных в день праздника Курбан-байрам.
Это общеевропейские проблемы, и складывающаяся ситуация наталкивает на мысль, что сведение ее будущего развития к двум перспективам, а именно «исламизации» и новому антиисламскому тоталитаризму, неправильно и непродуктивно. Потому что такой взгляд опять игнорирует религию — не как общественную угрозу или врага прогресса, но как здравый и законный источник смыслов и ценностей человеческой жизни, ее живую силу.
Мусульмане в Европе — это не только вызов для наследников великой христианской традиции. Это также и призыв: перед лицом «нового переселения народов» обратиться не просто к вере отцов, но к самому существу этой веры. Осознать ущербность жизни по законам «индивидуального потребления товаров и услуг» и заново открыть для себя забытые истины о духовной глубине жизни и о ценности человеческого общения, которое может состояться только перед лицом Живого Бога, перед лицом тайны бытия, освещенной светом Христовым.
Именно в этом ключе, на мой взгляд, следует воспринимать тот акцент, который Святейший Патриарх Кирилл делает на современной церковной миссии. Это часто воспринимают исключительно как установку на расширение корпоративных возможностей Русской Православной Церкви. Но такой узкий взгляд заслоняет суть миссии, которая является именно призывом к новому раскрытию и осмыслению религии как источника жизненной силы, веры и надежды. Без этого вряд ли сможет не только возродиться, но и просто выжить наша культура, общество, страна, европейская цивилизация, наконец. Это непростое дело для секуляризированного сознания. Но от того, смогут ли «коренные» европейцы справиться с ним, зависит судьба самой Европы и миллионов ее жителей.