Открыв книгу раннего протестантского проповедника Герхарда Терстегена (1697-1768) «Путь истины», православный читатель может сначала подумать, что ошибся обложкой: перед его глазами предстанет, кажется, вполне традиционный текст отцов-исихастов об умном делании, непрестанной молитве и прочих прекрасных вещах, которые в совершенстве если и встречаются, то в удаленных монастырях.
Впрочем, если тот же читатель знаком с историей русской богословской мысли, его такая близость западной мистики к православной духовной практике не удивит. Известный факт: книга лютеранского писателя Иоганна Арндта (1555-1621) «Об истинном христианстве» была настольной у святителя Тихона Задонского, и даже свой главный труд он назвал так же.
Книга как чудо
– Отец Петр, вы не впервые беретесь переводить протестантских мистиков: два года назад – Арндт, теперь – Терстеген. Почему вы выбрали именно их?
– Всю жизнь так получалось, что книги мне давал Сам Господь. С книг началась моя церковная жизнь. Сперва это было Священное Писание. Потом, уже после того, как я крестился, со мной произошла чудесная история.
Я ходил в храм апостола Филиппа на Арбате. Однажды я получил в театре (я во МХАТе работал) зарплату, вечером пошел на всенощную, стою – и вдруг у меня возникло побуждение пойти в храм Илии Обыденного. «Я уже на службе, – говорю я себе, – куда я сейчас пойду?» – «Нет, иди», – отвечает внутренний голос. Я пожал плечами и пошел. И вошел я в храм Ильи Обыденного ровно в тот момент, когда какой-то дядечка начал продавать в притворе тайком (еще советское время было) маленькие томики «Добротолюбия», второй том. Ужасно дорого, тридцать рублей, но у меня как раз были деньги. Ползарплаты отдал. С этого все и началось.
Арндт на меня буквально свалился. Я в Берлине заглянул в букинистический магазин посмотреть книги по богословию, вытянул какой-то том, задел Арндта, и он прямо на меня упал.
А с Терстегеном произошла непонятная вещь. Я помню, что купил в берлинском магазине две его книги, но у меня совершенно стерлось из памяти, почему я их выбрал. Я же не покупаю все подряд.
Начав его читать, я понял, что это неспроста. И то, что коммерческое издательство взялось издать совершенно незнакомого автора – тоже удивительно. На перевод Арндта был запрос от лютеранской общины Санкт-Петербурга, к тому же это известное в русской духовной истории имя. Его труд еще в XIX веке был одобрен духовной цензурой и рекомендован Министерством просвещения для церковно-приходских школ. А Терстегена у нас вообще не знают.
Жизнь на переломе
– Создается впечатление, что квиетизм и пиетизм – традиции, к которым относится Терстеген – ближе к традиционной православной мистике, чем к западной. Это связано с тем, что протестанты, уходя от «католических перегибов», стремились вернуться к истокам – или?..
– Не совсем так. Квиетизм – это как раз католическое явление, его родоначальниками были испанские мистики, монахи-кармелиты – Тереза Авильская и Иоанн Креста. Главную квиетистскую книгу «Духовный путеуказатель» написал испанец, живший в Риме – священник Мигель де Молинос (середина XVII века). Она снискала огромную популярность, многократно издавалась и переводилась. Ее ценил Папа Иннокентий XI, но вскоре иезуиты и инквизиция забеспокоились: квиетизм ослабляет институциональность церкви. И Молиноса с его книгой и со всем квиетизмом осудили.
– Описывая историческую ситуацию, в которой жил и работал Терстеген, вы говорите о двух направлениях в церковной жизни, избираемых людьми, ищущими духовного опыта: либо попытка уйти в общину сектантского толка, либо сосредоточение на внутреннем – что вы называете «церковным сепаратизмом». Сейчас ситуация во многом повторяется…
– Да. Терстеген жил на изломе времен – заканчивалась эпоха Просвещения, на подходе была Великая Французская революция; многое в Церкви, по выражению Терстегена, было «намешано», и поэтому он отстранялся от внешней церковной жизни. Но его духовные наставления, направленные на внутреннюю жизнь во Христе, позволяли людям сохранять подлинно церковный дух, размываемый влиянием крайностей эпохи Просвещения.
Мы тоже живем в эпоху очередной перемены человеческого мировосприятия, связанной с распадом традиционного уклада жизни и с качественным скачком в научно-технической революции. Люди дезориентированы массовой идеологией, пытаются выжить как христиане. Конечно, «сепаратизм», который мы видим у людей типа Терстегена, может быть понят как эскапизм. Но в реальности это не бегство, а именно поиск глубины, основных церковных смыслов, который достигается в том числе и некоторым отстранением от внешнего.
Западная мистика: ближе, чем кажется
– Были ли в православной традиции направления, аналогичные пиетизму и квиетизму?
– В русской традиции было перенимание опыта. В последние две трети XVIII века – первой четверти XIX века русская духовность обогащалась западной письменностью и западным опытом духовной жизни. Положившая начало пиетизму книга «Об истинном христианстве» уже упомянутого нами Арндта питала очень многих. Кроме Тихона Задонского, можно назвать святых Макария (Глухарева), Арсения (Мацеевича) и других. Квиетистская письменность была известна по произведениям мадам Гюйон [Жанна-Мария Гюйон (1648-1717) – французская писательница-мистик – ин. Е.], а в наибольшей степени – архиепископа Франсуа Фенелона. Известная молитва митрополита Филарета (Дроздова): «Боже, научи меня молиться, и Сам молись во мне», – это молитва Фенелона.
Франсуа Фенелон
…Прекрасное путешествие по океану бессмертной жизни избавило меня от всех моих желаний;
Как дерево вырастает из семени, так и все болезни вырастают из желаний, Господи, я не знаю, что просить у Тебя.
Только Ты знаешь, что мне нужно.
Ты любишь меня так сильно, как я сам не смог бы любить себя.
Отче, дай сыну Своему то, о чем он не просит, ибо не знает как.
Порази меня насмерть или излечи, раздави меня или возвысь:
Я восхищаюсь любым Твоим решением, даже не зная о нем.
Я молчу; я предлагаю себя в качестве жертвы; я отдаю Тебе себя;
Я не желаю ничего, кроме исполнения воли Твоей.
Научи меня молиться. Сам молись во мне.(Франсуа Фенелон)
– От наших полемистов можно услышать: «Западная мистика страстная». Но насколько мне удалось познакомиться с текстами Терстегена, они во многом близки к трудам наших мистиков, например, Симеона Нового Богослова. Мистика внеконфессиональна?
– Под словом «мистика» понимается слишком многое. Если говорить о церковном понятии «мистики» – богообщении души во Христе Святым Духом, внутренней жизни во Христе – то, конечно, она общая во всем христианстве. Другое дело, что ее описание и выражение могут быть разными. Действительно, в католической, особенно в женской мистике есть моменты экзальтации, и Терстеген пишет, что к ним надо аккуратно относиться. Он их не одобряет, но призывает и не отрицать огульно, а разбираться. У Терстегена католический квиетизм сочетался с протестантской строгостью и трезвостью, что очень ценно.
Видения, откровения, голоса, прорицания и прочие экстраординарные явления хотя и могут непреднамеренно встречаться у мистиков, но к сути мистики они совсем не принадлежат. Наоборот: все опытные мистики призывают к наистрожайшей бдительности в отношении таких вещей.
(Герхард Терстеген)
– По настроению Терстеген, как ни странно, мне показался близким такому борцу с западным влиянием, как святитель Игнатий (Брянчанинов). Трезвомыслие, вслушивание в себя…
– Да, у них много общего. К сожалению, ни святитель Игнатий (Брянчанинов), ни даже гораздо более богословски образованный святитель Феофан Затворник не читали Терстегена. Я думаю, если бы они его знали, их критика западной мистики была бы иной.
Истинное богослужение
– Что может найти читатель в трудах героя нашей беседы, чего нет у православных авторов?
– Чтение Терстегена может дать понимание, что́ «не срабатывает» в нашей церковной педагогике. Например, два ключевых вопроса: богослужение и последование Христу. Богослужение у нас понимается исключительно как хождение в церковь. В основе такого представления лежит точка зрения, что мы, получая божественную благодать извне, не удерживаем ее в себе, и должны постоянно ею подпитываться в церкви.
Сам человек – дырявое решето: благодать, которую он получает в храме, тут же из него уходит, когда он из храма возвращается в повседневную жизнь. Для этой точки зрения есть некоторое основание; действительно, в Церкви христианам даны Таинства, чтобы постоянно подкреплять себя в вере и благодати. Но на Таинства с течением истории «навертелось» очень многое; в частности, общая молитва превратилась в самоценный обряд, а богослужение – в хождение в церковь с целью выслушивания, прочитывания, пропевания определенных текстов.
Но Христос не заповедовал «ходить в церковь» (я не имею в виду Таинства) и полагать суть служения Богу в том, чтобы слушать там византийские тексты. Это катастрофическое искажение христианского благовестия.
В парадигме, в которой жил и действовал Терстеген, со времени начала Реформации, богослужение понималось совсем по-другому: поклонение Богу в духе и истине, как велит Евангелие, и вера, действующая любовью. Православный человек, который лет десять, пятнадцать, двадцать ходит в храм, будучи честным перед самим собой, не может не отдавать себе отчет, что внешние церковные формы для него со временем вырабатываются, и душа требует чего-то иного, чего православная педагогика не предлагает. А Терстеген предлагает.
Герхард Терстеген
Истинное благочестие, или жизнь в Боге, есть внутреннее, порождаемое Святым Духом состояние или свойство души, из которого проистекает такое ее устроение и действование, когда она воздает Триединому Богу честь и поклонение и приносит Ему – насколько это ей возможно – подобающую Ему службу. Сия служба состоит в детском благоговении перед Богом и страхе Божием, в сердечном уповании на Бога и живой вере в Него и во внутреннейшем прилеплении к Богу и любви к Нему. Эти три состояния души есть как бы три сущностные части духовного храма, в котором совершается истинное богослужение. Ибо поскольку Бог есть Дух, то и служить и поклоняться Ему надлежит не лишь внешним, обрядовым образом, но внутренне, сердечно, в духе и истине, если только мы хотим совершать наше служение Богу, – к чему нас призывает Сам наш Учитель и Наставник.
(Герхард Терстеген)
Дело даже не лично в Терстегене, а в том, что эти проблемы были поставлены в пуританизме, пиетизме, квиетизме и прочих западных течениях, – а затем и решены, причем не без успеха. Другое дело, что сейчас эти решения по большей части ушли в прошлое, но для нас они – еще дело будущего.
«Слишком общечеловеческое»
Вторая ценность чтения Терстегена – вопрос следования Христу в повседневной христианской жизни. В православной практике следовать за Христом – значит поститься, читать правила, ходить на службы… Двигаться по кругу. Это «срабатывает» на начальных этапах, как педагогические материалы для первых классов, когда человек только воцерковляется.
Но вот он уже переходит в среднюю школу, и ему уже требуется другое. Книга Терстегена (не системно, Терстеген не методичку писал) может научить тому, что следование за Христом – не хождение на всенощные, а уподобление Ему в смирении, кротости, любви, терпении, а главное – непрестанная внутренняя жизнь сокровенного сердца человека (1 Петр. 3, 4).
Из искаженного понятия о важнейших вещах – богослужении и следовании за Христом – вытекают и искажения богословски-практические. Приравнивание храмового богослужения к богообщению логически тянет за собой идею, что центр церковной жизни – храм и прочие сакральные атрибуты. Но христианство отличается от других религий именно тем, что отменяет всё внешне сакральное, помещая святыню в сердце человека (вспомним все евангельские места о почитании субботы). Христос отменил выделенные места, времена и особые предметы для богослужений; Он не создавал никаких новых ритуалов и даже Тайную вечерю совершил в рамках «наличествующего под руками» иудейского чина. Он пользовался формами, предоставленными Ему религиозностью, бывшей вокруг Него.
Так поступала и Церковь. Она воспользовалась общерелигиозным стремлением человека к сакральности, и появились храмы, прекрасная христианская культура и так далее. Никто не говорит, что это плохо; нужно просто всё ставить на свои места в христианской жизни. Если смыслом и целью становится храм, священнодействия, жреческое священство – это не христианство, а общечеловеческая религиозность. И это наглядно видно по плодам, как говорит Евангелие – когда человек годами ходит в храм, участвует в ритуалах, весь такой освященный, а христианином по сути не стал, полон злобы, глупости и всего, что противоречит следованию за Христом и истинному служению Богу.
Фото: simbeparhia.ru
Вера против буквоедства
Наши авторы концентрируют внимание на делании, на подвиге. Это, разумеется, необходимо в христианской жизни. Но на первом месте должна быть вера. Апостол Павел пишет, что мы призваны утвердиться во внутреннем человеке, чтобы Христос верою вселился в наши сердца. И очень много апостолы говорят о вере. А что такое вера, православный человек, как мне кажется, не вполне понимает.
– С другой стороны, среди образованных верующих вера часто превращается в «догматокопание», даже не богословие, а буквоедство…
– И это основная проблематика пиетизма. Пиетизм перенес акцент с догматики на непосредственную жизнь: «Пусть догмы остаются догмами, но главное для нас – что мы хотим жить со Христом по Евангелию». Это не отрицание догматики, а напоминание, что Христос пришел нас научить все же не догмам, а кротости, смирению, несению креста и следованию за Собой. Не одно лишь правильное хранение догматов и канонов, но сама твоя жизнь, нравственность и внутренний духовный опыт – вот критерий веры. Терстеген пишет: «Вверить себя Христу – это и есть вера». Но это не «интеллектуальная» вера, а живая, которой «праведный жив будет».
– То есть в делании веры интеллект не участвует?
– Нет, конечно же, участвует, но на подчиненном уровне. Если для человека вера – это исключительно догма и канон, то интеллект, действуя в такой парадигме, ищет, что́ соответствует догме и канону. Если же вера – живая жизнь во Христе, то интеллект будет искать, как осуществить эту жизнь. Как инструмент он никуда не девается. Терстеген много нападает на интеллект; но тут надо понимать контекст. Он противостоял эпохе Просвещения с ее возвеличиванием рационализма и отстаивал традиционную церковную точку зрения. Но антиинтеллектуальная полемика все же – не самые главные страницы его книги.
Ученые мужи, так ценимые миром, даже те из них, кто занимается преимущественно духовными и божественными предметами, ведут себя в большинстве своем не благоразумнее, чем прочие люди, оставаясь такими же чуждыми и слепыми по отношению к Богу и самим себе, – пусть даже вся их деятельность и посвящена познанию Бога и спасению души… Стоит только взглянуть на никому не нужные и поразительные нагромождения в их изысканиях, прежде чем они доберутся до самого дела. Мне это представляется столь же неразумным, как если бы человек, намеревающийся путешествовать в Рим, уверил бы себя, что он должен прочитать все путеводители, касающиеся не только Рима, но и всех четырех сторон света, дабы составить себе полную и исчерпывающую концепцию путешествия «вообще», как такового. При этом на деле он вовсе не едет ни в какой Рим, но неизменно пребывает дома, – а между тем убеждает себя, что его путешествие проходит прекрасно, и он уже очень далеко продвинулся на своем пути.
(Герхард Терстеген)
– У православных мистиков есть эта мысль. «Триады в защиту священнобезмолвствующих» святителя Григория Паламы начинаются с того, что истинного познания наука не дает.
– Терстеген с ним совершенно согласен. И эта дуальность, кстати, задана в Церкви изначально. Тертуллиан противопоставляет «Афины» «Иерусалиму» уже в III веке.
– Вы говорите, что христианство несовместимо с глупостью, но где грань? Где простота переходит в глупость, а вера – в буквоедство?
– Терстеген, а с ним и русский философ Владимир Соловьев, ответил бы, что критерий христианской жизни – только Сам Господь Иисус Христос. Апостол Павел пишет, что мы должны иметь ум Христов. Имея ум Христов, мы сообразуем со Христом каждый момент нашей жизни. Не существует сборника правил на все случаи, но если у нас есть искомое богообщение, то Дух Святой, по слову апостола Иоанна Богослова, Сам научит нас всему. Мы же должны обращать внимание на это научение, о чем и пишет Терстеген, – оно сначала довольно тонкое, человек к нему должен привыкнуть, вычленить его в своей внутренней жизни, понять, как его ведет Бог.
Аскетика и… аскетика
– При знакомстве с биографией Герхарда Терстегена возникает вопрос об аскетической практике. Жил он крайне скудно, питался стаканом молока в день и разведенной мукой. Настоящий монашеский быт. Все это сопровождается добрыми делами вплоть до самоотречения. Но вот он, как бы мы сказали, выходит из затвора и начинает общественное служение. И тут же градус аскезы снижается. Он живет очень скромно, но уже без подвигов. Может, они вообще не нужны?
– Терстеген сам писал, что такие практики не должны совершаться ни самочинно, ни ради самих себя. Это должно быть побуждением от Бога, для выявления Его любви. На первом же месте должна стоять внутренняя жизнь во Христе, которая требует не каких-то экстраординарностей, но ровной меры воздержания.
Управляй своим телом разумно и давай ему, по необходимости, не более, чем ему потребно. Кто нежит свое тело и ищет для него многоразличных удобств, тот никогда не соберет себя вовнутрь и не станет истинно духовным человеком.
(Герхард Терстеген)
Что касается взятых на себя подвигов… вот мне очень помогла одна важная идея квиетизма. Тот же святитель Феофан Затворник пишет, что надо «озлобить себя», то есть наложить на себя какие-то подвиги. Например, лишать себя сна. В неофитстве я был под большим влиянием святителя Феофана. Я последовал этому его совету, и стяжал хроническую бессонницу, которая продолжается до сих пор и за которую я святителю Феофану отнюдь не благодарен. Ему Бог дал хорошее здоровье, он мог себя во сне ущемить, но не надо это советовать всем. Я считаю, огромный недостаток православных авторов в том, что эти действительно святые люди распространяют свой внешний опыт на всех как обязательный.
Квиетизм же говорит, что ни в коем случае нельзя «искать крестов» – нужно распознавать кресты, которые человеку дает Бог, и достойно нести их. А не набирать на себя постов, обетов, молитв, правил, бессонниц, ночных молитв и прочего, при этом не видя каких-то элементарных евангельских вещей в своей жизни – например, негодных взаимоотношений с близкими.
Фото: simbeparhia.ru
Искушение послушанием
Здесь нужно сказать вот какую важную вещь. Аскетика в любой христианской конфессии утверждает: человек – падшее существо, воля его повреждена, он должен от своей падшей воли отрешиться и творить волю Божью. И тут мы видим принципиальную разницу между православной практикой и лучшими образцами западной духовности (в лице того же Терстегена).
В православии свою волю нужно отсечь перед духовным отцом. А в пиетизме человек отсекает волю перед Богом. Это совершенно разные вещи, потому что из них следует разный образ жизни. Когда мы отсекаем свою волю перед духовным отцом, начинается игра, обусловленная идеологемой, что если человек полностью слушается, то через духовника действует Бог вне зависимости от того, каков сам духовник. Как будто не сказано в Евангелии, что слепой не может водить слепого…
Почему так происходит? Потому, что это просто и понятно. Человек ищет: «Как мне следовать за Христом? Моя воля падшая, ее надо отсечь. Как это сделать?» Ему благовествуют: «Отсеки свою волю перед духовным старцем», – и ему сразу понятно, что нужно делать. Вот он, старец, с бородой, он видим, его можно ощупать, вокруг него толпы народу… что он говорит и делает – неважно, потому что машинка послушания заработала. Главное, чтобы я слушался, имел к старцу доверие, а Бог через него действует автоматически. Все знают, к каким уродливым последствиям это приводит.
И совсем другое – это вера. Она непроста и неясна, на самом деле. Вера на то и вера, что она – зона неопределенности. Мы веруем в то, чего у нас нет в руках. Мы в постоянном недоумении: как отсечь свою волю пред Богом? Кто этот Бог? Как Его понять? Как не ошибиться? Один священник, полемизируя как-то со мной, сказал: «Что вы всё говорите о Христе? Это же абстракция. Нужно говорить о понятных людям вещах – о патриотизме, о царе-батюшке»… Это очень характерно. Действительно, человеку трудно перед Богом. Так вот, вся аскетика той традиции, которую представляет Терстеген, направлена на то, чтобы человек увидел себя перед Богом, понял, какой Он, услышал Его и дал Ему вести себя – не без помощи других, конечно.
– Все-таки такое понятие, как наставничество, не отрицается?
– Отнюдь не отрицается. Терстеген и сам был душепопечителем. У него огромное количество «пастырских» писем, которые еще ждут своего перевода. Он часто использовал образ «вождения на помочах». Раньше ребенка не возили в коляске, а водили на особых лентах, помочах: малыш идет куда хочет, не чувствуя на себе этих лент, но когда он забредает в какую-нибудь грязь или опасность, мать тут же его придерживает. Терстеген говорит: «Так поступает с нами Христос, и так должен поступать душепопечитель».
Но в конце концов, человек сам должен достичь того, чтобы уже не он жил, а Христос в нем, и чтобы его воспитывало данное нам от Бога помазание, как говорит Иоанн Богослов: «помазание, которое вы получили от Него, в вас пребывает, и вы не имеете нужды, чтобы кто учил вас; но самое сие помазание учит вас всему» (1 Ин. 2, 27).
Понимание этого в некотором смысле оградит человека от слишком больших глупостей, потому что Сам Христос его будет хранить.
– Практики «послушания» Терстеген не признает, и лично меня это смущает. Из своего небольшого опыта я знаю только две работающие аскетические практики: во-первых, молчание, а во-вторых – послушание в понимании преподобного Силуана Афонского, как своего рода таинство. Я понимаю, насколько это опасно и как сложно найти человека, которому можно полностью довериться…
– Нет, определенная практика послушания в традиции квиетистского душепопечения имеется. Но она именно не «автоматическая», как у нас. Если есть возможность оказывать послушание человеку, по которому видно, что он стяжал ум Христов, если он вдобавок имеет педагогический талант, чтобы это преподать – тогда конечно. Но, еще раз повторю, автоматически это не делается. Господь не сказал: «Если второй слепой верит, что первый слепой – не слепой, то тот упадет в яму, а послушник своею верою не упадет».
Молчание в море информации
– Раз уже зашел разговор про излом эпохи и молчание. В 1990-е годы говорилось о том, что нас ждет информационное общество. Сейчас я держу в руках телефон – и вот оно, информационное общество. Если отключить диктофон, оно тут же заработает, начнет пищать уведомлениями из соцсетей и мессенджеров. Это действительно духовно обременительно. Например, митрополит Антоний Сурожский страдал от обилия людей и любил тишину. В современных условиях можно отстраниться от внешнего?
– Я не могу давать общих рекомендаций. «Чистый монах» может уйти в какой угодно затвор, и даже хорошо, если он это сделает. Но священнослужитель, отвечающий на запросы своей паствы, обязан быть в курсе, чем она живет. Полностью устраниться от информационного общества не получится. Но нужна мера, и ее установить возможно.
Игумен Петр (Мещеринов). Фото: Сергей Чапнин / artos.org
Терстеген подчеркивает: находи в течение дня любую возможность, любую минуту, когда ты можешь отстраниться от своих дел и устремить ум к Богу. Думаю, его совет вполне применим. Это же не убежать в лес, не поститься до изнеможения, не совершать по тысяче поклонов.
Пусть твои мысли, чувства и внимание не направляются на твои внешние дела больше, чем это необходимо, дабы ты мог работать в тихом и мирном настроении и одновременно хранить свое сердце и пребывать с Богом.
(Герхард Терстеген)
Суть Церкви
– Когда и почему в Церкви возникает запрос на мистику?
– Давайте внимательно почитаем апостола Павла: он молит Бога, чтобы христиане утвердились во внутреннем человеке; чтобы Христос верою вселился в их сердца (Еф. 3, 16-17). В конце первой главы послания к Колоссянам он говорит о том, что главное для христиан – это «Христос в вас», подчеркивая, что «это тайна для язычников» (ст. 27). «Не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2,20); «в вас должны быть те же чувствования, что и во Христе Иисусе» (Флп. 2,15), – у него (и у других апостолов, в посланиях Петра и Иоанна) можно найти много таких высказываний. Так что не в Церкви возникает запрос на мистику, как на нечто побочное; но мистика, понимаемая как внутренняя сокровенная жизнь со Христом в Боге – суть Церкви.
Иисус Христос, верный Пастырь и Блюститель наших душ, искупивший нас от земли Себе в удел драгоценною Своею Кровию, пострадавший за нас и оставивший нам пример, дабы мы шли по стопам Его, да соделает нас Святым Своим Духом такими, чтобы в нас были те же чувствования, что и в Нем, – дабы мы, совершенно умерев для всего, что не есть Бог и Божие, освободились от всякого самолюбия и прилепления к творению и оставшиеся нам немногие дни жительства нашего провели в истинном воздержании от всякого преходящего вожделения мира сего, стали мертвыми греху, чуждыми миру и своей самости и в тихости духа познакомились с вечностью и с Господом, соединившись с Ним. Последуем же Ему безоговорочной верой, как странники и пришельцы, дабы перейти нам с Ним чрез пустыню мира сего в истинное и вечное наше отечество!
(Герхард Терстеген)
– А кто из отцов писал об этом?
– Самый яркий пример из отцов – я думаю, Макарий Великий. Терстеген хорошо знал и цитировал его труды. Еще я бы назвал Варсонофия Великого, Симеона Нового Богослова, Силуана Афонского, отчасти Феофана Затворника.
– Эта традиция закончилась? Или XX век дал кого-то? Например, как вы относитесь к архимандриту Софронию (Сахарову)?
– Я его очень люблю, но не вполне понимаю, что он пишет. Духовный опыт индивидуален, но его мысль об истощании Бога, в частности, мне не ясна. Пожалуй, да, архимандрита Софрония можно отнести к мистикам.
Община: прошлое, настоящее и будущее
– Вокруг Терстегена образовалась община, но он не оставил ей никакого «устава». Он отрицал любые общеобязательные формы?
– Нет, не отрицал. Кстати, как я узнал, уже полностью закончив работу над книгой, квази-монастырь, который он пытался основать ради общей молитвенной жизни, в конце концов потерпел неудачу. Там жили братья и несколько сестер, но энтузиазм Терстегена как руководителя и душепопечителя этого монастыря несколько угас – за пять лет попыток создания такой общины по образцу древних святых отцов он увидел, что не получается, «не работает». Жизнь в общине продолжалась по инерции довольно долго, но уже без особого воодушевления.
– Получается, что монастырское монашество обречено на провал? Или этот крах потерпели конкретно протестанты?
– Сегодня – конечно. Не только обречено, оно уже провалилось.
– Вы полагаете, сегодняшний монастырь представляет собой либо ролевую игру, либо музей древностей?
– Монастырь может все что угодно собой представлять. Есть и неплохие монастыри. Но главное, что в наших современных условиях монастырь не справляется с тем, чем он обязан заниматься – не учит человека внутренней жизни во Христе и возрастанию в этой жизни.
Фото: tatmitropolia.ru
– А общины?
– Я считаю, что общинные формы благочестия даются человеку как своего рода подпорки, вспомоществование «на вырост», чтобы человек пришел в меру полного возраста Христова (Еф. 4, 13), как говорит апостол Павел – но эта мера все равно внутренняя, личная, относится к сфере личного богообщения.
В нашей Церкви есть известные общины, которые общинность ставят превыше всего. Я считаю, это неправильно.
Община – средство для жизни во Христе, по отношению к богообщению она вторична. Сначала должна состояться христианская личность, приобщение к жизни во Христе. Затем вера, действующая любовью, побуждает человека творить добрые дела, что реализуется в общине, в которую объединяются христиане. Не наоборот.
Говоря языком Терстегена, община не рождает свыше нового христианина (Ин. 3, 3). Она сама – следствие богообщения, обретенного отдельными личностями. Разумеется, община может создать для человека условия, в которых Богу легче действовать именно в его душе, но прямой связи «ты поступил в общину, и как следствие получишь богообщение» – нет.
Если община не претендует на то, чтобы заменять Бога для человека – это хорошая община. Все должно быть на своих местах.
– Монастыри как раз ставят такого рода педагогические цели…
– Да, конечно, но на практике получается нечто иное. Да и в литературе это есть. Например, читая Иоанна Креста, «прародителя» квиетизма, я с удивлением нашел у него такие же наставления монашествующим, как у святителя Игнатия (Брянчанинова): придя в монастырь, знай лишь духовника и келью, не входи в монастырские дела, только молись.
Спрашивается, зачем тогда в монастырь уходить? Чем это отличается от жизни дома, когда человеку удобнее обустроить свой быт аскетическим образом и действительно никого не знать? Человек поступает в монастырь, который, по слову Василия Великого, являет собой идеальную общину – и получает совет никуда не смотреть, ничего не слышать, ничего не знать, никого не ведать, кроме духовника. Получается, в монастырском устройстве сразу закладывается противоречие между общинностью и индивидуальным богообщением.
В поисках церковной педагогики
– Протестантский опыт духовной жизни некоторых может смутить. Есть ли сейчас люди, которые могут написать что-то из православного опыта?
– Я думаю, принципиально это возможно, но необходима среда, некая, знаете ли, доброжелательная грибница. Она нужна для создания чего-то дельного в любых сферах – и в искусстве, и в науке, и в сфере назидательной литературы. А у нас такой грибницы нет. Чтобы что-то писать, надо набраться опыта.
Что касается смущения… Вот смотрите. Отец Александр Шмеман не принимал современную ему церковность и писал (передаю своими словами): «Все больше я люблю Православие и все меньше люблю православную церковь». Сергей Иосифович Фудель говорил о «темном двойнике Церкви»: есть настоящая святая Церковь, а есть темный двойник, действующий под ее видом. Но это – умножение сущностей, которое, вооружась своей бритвой, запрещает нам монах Уильям Оккам.
Мое мнение – Бог не оставляет Свою Церковь, ведет ее через века и развивает ее. Расцвет Восточной Церкви приходился на первое тысячелетие христианства, когда в ней было сосредоточено все богословие. Затем она замерла. После Иоанна Дамаскина нет богословских систем, «главные» отцы-аскеты принадлежат поздней античности… Преподобный Симеон Новый Богослов и святитель Григорий Палама – писатели своеобразные… Эстафета богословской мысли перешла к Западу…
– То есть вы подходите к этому экуменически, считаете, что Православная, Католическая, классические протестантские – единая Церковь?
– Я скажу так: я боюсь похулить Духа Святого. Те, кто говорит, что спасение только в православии (или только в католицизме), а остальные христиане идут в ад, на мой взгляд, не далеки от греха хулы на Духа Святого.
Итак, мы видим, как в Западной Церкви пять веков развивается богословская мысль и практики духовной жизни. В XVI веке появляется протестантизм. Его можно рассматривать как нечто ужасное – таким его видят многие православные и католики. А можно – как очередной этап в жизни Церкви, как Божие задание ей, как ее развитие. Поэтому мне кажется важным знакомиться с традиционными текстами пиетизма и квиетизма. Православная мысль на фоне развития западного богословия и духовной практики как бы остановилась, закуклилась. Я вот сейчас читаю историю пиетизма и пуританства – люди ставили и решали вопросы, к которым мы только робко подходим. Поэтому, думая о каких-то проблемах в нашей церковно-духовной жизни, в общем-то, не надо ничего заново изобретать; надо взять книжки и почитать.
Так вот, отец Александр Шмеман и Сергей Фудель, находясь в рамках Православия, были вынуждены для объяснения не устраивающих их явлений вводить дополнительные условия: один – темного двойника, другой – разделения Церкви и Православия. Но на самом деле нужно просто дать себе смиренный и трезвый отчет, что Православие – одна из ветвей мирового христианства, а не абсолютно самодостаточное, единственно истинное, законченное и замкнутое явление. У Православия свое задание, свои драгоценные функции. Например, оно хранит учение Древней Церкви – и это прекрасно. Но если посмотреть на христианство объемнее, мы сможем творчески заимствовать опыт других конфессий.
– Что бы вы сами сказали читателю переведенной вами книги?
– Я хочу поделиться тем, о чем в последнее время постоянно говорю. На мой взгляд, главная проблема нашей церковной жизни – не какие-то внешние вещи, а то, что у нас существует только норма начального, внешнего воцерковления, а педагогики для развития, для дальнейшей жизни вырастающих и взрослеющих христиан у нас нет. Поэтому я и занимаюсь текстами, в которых она наличествует. Я, конечно, осознаю, что я один не могу сформировать и сформулировать такую педагогику. Нужно соборное обсуждение – не в том смысле, что собирается собор архиереев и вырабатывает новую церковную педагогику, а в том, чтобы тему обсуждали все заинтересованные христиане. Мне остается только пожелать, чтобы церковные люди обращали внимание на эту проблему; и, может быть, книга Терстегена поможет нам в этом.