В своей недавней заметке в социальной сети Фейсбук игумен Петр (Мещеринов) вновь поднял тему расцерковления, о которой он уже писал в статье о расцерковлении. Для понимания этой проблемы игумен Петр предлагает обратиться к изучению опыта раннего протестантизма. Его заметка вызвала живой отклик в Интернете, и мы обратились к автору с просьбой разъяснить свою позицию.
– Вы пишете в своей заметке, что вы «погрузились в изучение раннего протестантизма» и переводите раннепротестантских авторов. «Как вы дошли до жизни такой»? Это же несколько необычное занятие для православного монаха и священника.
– Дело в том, что я довольно долго занимался переводами текстов духовных произведений Баха – и очень рад, что мой труд оказался востребованным, книга вышла уже двумя изданиями. Богослужебные тексты Лютеранской Церкви, на которые писал свою «вечную» музыку Бах, пробудили у меня общий интерес к Лютеранству – в конце концов, если оно способно порождать такие явления, как баховское творчество, то оно заслуживает внимания и изучения.
Бах, несомненно, был мистиком – в церковном смысле этого слова; он и вывел меня на пастырскую литературу раннего протестантизма, ознакомившись с которой, я убедился – как это ни парадоксально – в её актуальности для современного ищущего Бога человека.
Иоганн Себастьян Бах
Кроме того, я – хоть, увы, и весьма нерадиво – учусь в магистратуре Санкт-Петербургской духовной академии, и тема моей магистерской работы также связана с ранними протестантами. Не оставляют меня своим вниманием и издательства – я подготовил к печати книгу избранных сочинений мистика XVI века Валентина Вайгеля, а сейчас готовлю перевод одной из главных книг того времени, в продолжение трёх веков оказывавшей необыкновенно сильное влияние на духовную жизнь всей Европы, в том числе и России: «Об истинном христианстве» Иоганна Арндта.
Так что мои занятия проистекают из учебных обязанностей, а также и из интереса многих людей к этой теме. К тому же я считаю, что вводить в русскую культуру — и церковную, и, так сказать, «общую», — тексты важных церковно-исторических источников – дело по-настоящему патриотическое.
– Но не вредит ли православному человеку такое погружение в протестантизм?
– Вредит православному человеку прежде всего невежество и «железный занавес». А ознакомление с первоисточниками повредить не может, а может только расширить кругозор. И что это за слабенькое и немощное было бы наше Православие, если бы оно боялось тех или иных инославных текстов?
Здесь уместно вспомнить, что вся русская церковная наука XVIII – начала XX вв., которой мы справедливо гордимся, не могла бы состояться без тесной связи с немецкой протестантской учёностью и опоры на неё.
Что касается меня лично, то меня раннепротестантские тексты только укрепили в сознании истинности учения Православной Церкви и в верности ему. Другое дело, что в свете такого «расширения кругозора» очевидными стали и многие проблемы нынешней православной жизни, которые происходят от разрыва учения и практики.
– «Во многом знании много печали»?
– Знаете, вообще жизнь человеческая – многопечальная штука. Я предпочитаю печаль от информированности – она хотя бы ближе к печали по Богу (2 Кор. 7, 9), потому что происходит из алкания и жажды правды (Мф. 5, 6), нежели печаль от невежества или от поглощения оглупляющего пропагандистского продукта того или иного толка.
– Но здесь нельзя избежать вот какого вопроса: вы пользуетесь протестантскими источниками, а ведь для многих протестантизм – это сплошная апостасия, ересь, там нет спасения.
– Вот тут я выскажусь резко: люди, которые внутренне уверены в непременной погибели инославных христиан, на мой взгляд, совершают грех хулы на Духа Святого. Именно невежество и этот самый внутренний «железный занавес» делают возможными такие антихристианские взгляды.
Церковь не вынесла соборного осуждения ни католикам, ни протестантам, вопрос границ Церкви и прочие экклезиологические проблемы вовсе не решены Церковью, поэтому пребывать в убеждении, что Дух Святой удалился от (в нашем случае) ранних протестантов – значит становиться на место Бога и решать за Него, кого Он спасает, а кого нет. Я считаю, что такие суждения свидетельствуют о чрезвычайно опасном и гибельном внутреннем устроении.
– Обратимся к содержанию вашей заметки. Вы пишете о расцерковлении. Что это такое?
– Здесь нужно сразу сказать, что «расцерковление» – термин условный, и не очень удачный, потому что допускает множество толкований. Если бы нашлось какое-то более точное определение, я с удовольствием пользовался бы им.
Это проблема исключительно пастырская. Я думаю, что все исповедающие священники в той или иной мере сталкиваются с тем, что после начального периода церковной жизни, когда христианин воцерковляется – а этот период длится до десяти лет – для него каким-то образом перестают «работать» внешние церковные инструменты: посты, богослужения и т.д.
Христианин продолжает понуждать себя к выполнению внешнего церковного чина, но плода – жизни во Христе – это не приносит. Да и сами священники в последнее время всё больше говорят о проблеме «пастырского выгорания».
Здесь очень важное качество – честность человека перед самим собою, и пастырская честность тех священников, которым он исповедуется, и с которыми он делится своей проблемой. Дело в том, что тут и христианин, и пастыри вступают на некое, я бы сказал, открытое и неизведанное «пастырское пространство».
И, собственно говоря, именно здесь видна главная, как я считаю, наша внутрицерковная проблема, главная «лакуна». Почему это «пастырское пространство» неизведанно? Потому, что в нашей наличной церковной педагогике отсутствуют методологии – как руководить «выросшими» христианами. Наша церковная педагогика содержит только одну проработанную сферу – некую норму внешнего воцерковления.
Когда человек входит в Церковь, ему даются, помимо теоретического научения вере, вполне естественные, нужные и важные практические «инструкции»: как совершать молитвословия, как поститься, как участвовать в Таинствах и т.п. Но дальнейшей церковной педагогики у нас нет – и получается, что норма начального внешнего воцерковления становится нормой всей жизни христианина. От этого получается «хождение по кругу».
Но если мы раскроем Евангелие, то мы увидим, что жизнь христианина – это не круг, а возрастание, это процесс – вскисания теста, роста прекрасного дерева из маленького семечка и т.д. Причём этот процесс обращён вовнутрь, ибо Евангелие говорит нам о новом рождении свыше (Ин. 3, 3), о внутреннем человеке (Еф. 3, 16), о чувствах, которые должны быть научены различению добра и зла (Евр. 5, 14), и т.д.
Необходимо понимать, что Церковь с её институциональной стороны является ничем иным, как педагогикой. Задача институциональной Церкви – во-первых, дать христианину истинное евангельское научение, и, во-вторых, постоянно укреплять его духовно (Таинствами, всеми своими освятительными и молитвенными чинами, всем тем, что содержит Предание), имея целью, чтобы каждый христианин (здесь важно подчеркнуть: в личном качестве) пришёл в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова (Еф. 4, 13).
Затем, в свою очередь, такие «родившиеся свыше» личности во Христе составляют христианскую общину (опять же, важно подчеркнуть: именно в таком порядке, не наоборот – личности составляют общину, а не община «производит» в личностях внутреннюю жизнь во Христе).
Так вот: «норма воцерковления», о которой я сказал, является лишь внешними, начальными и очень ограниченными в своей сфере «подпорками», которые всего лишь ограждают жизнь христианина от греховного разорения снаружи и изнутри. Евангелие же и Церковь предполагают, что христианин не может только ограничиться этими вспомогательными «подпорками»: в нём должно быть положительное внутреннее содержание, он постоянно должен идти вперёд, возрастать в благодати и познании Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа (2 Петр. 3, 18).
Но как это сделать? И здесь я возвращаюсь к внутренней честности, о которой уже сказал выше. На определённом этапе своей церковной жизни христианин так или иначе убеждается в том, что возрастание в благодати и познании Господа и внешние гастрономические посты, стояние на богослужениях, вычитывание молитвенных правил и проч., к которым он продолжает и продолжает понуждать себя, и даже участие в Таинствах – разные вещи. Возрастание в благодати – это что-то другое, для чего всё перечисленное составляет лишь некий «футляр». Но что это тогда?
И тут, если христианин честен перед самим собой, то он даст себе отчёт в том, что он этого не знает – и не знает потому, что пастыри Церкви его этому не научили. И здесь речь идёт не о том, что мы читаем в высоких святоотеческих книгах, а именно о повседневной практике нашего современного духовного руководства. А пастыри Церкви, если они честны перед собою и перед своею паствой, должны дать себе отчёт, что церковная наша педагогика не содержит этой самой «методологии дальнейшего роста», о которой я говорил, а содержит только один и тот же, всё повторяющийся, круг начального внешнего воцерковления.
– Но почему так?
– Вот тут я и написал в своей заметке, что эта тема требует соборного обсуждения. Я не могу дать вам ответ, почему; это превышает мои возможности. Я в данном случае просто констатирую некий «пастырский факт».
– Хорошо, вернёмся к внутренней честности. А если её нет?
– Тогда мы видим то, что происходит в большинстве случаев. Пастыри убеждают такого повзрослевшего христианина в том, все его проблемы происходят от гордости и своеумия, а также от духовной лени. «Выгорание? нет никакого выгорания, а это ты сам виноват, ты просто не желаешь подвизаться», – вот что чаще всего услышит человек в ответ на свои вопросы.
Но в чём подвизаться? Христианин видит в Евангелии одно, а в пастырских наставлениях этого рода – другое. Евангелие уверяет нас, что наша цель – возрастание внутри нас Царствия Божия и приобретение нами, благодатью Божией, качеств Христовых; а нынешняя наша пастырская практика говорит нам о том, что верх христианского совершенства – это вот если мы раньше постились не так строго, то теперь надо всё строже и строже; если читали не все положенные молитвословия перед Причащением, то нужно теперь достигать того, чтобы читать все, и т.п.
В таких условиях перед христианином есть три пути. Первый – солгать самому себе, наступить на своё живое нравственное и духовное чувство, которое уже не говорит, а кричит ему: «Что-то не то! Нужно что-то другое!» – и превратиться в фарисея, который будет жить тем, чтобы осуждать инославных, и проч.
Второй путь – сохранять честность перед собой, но, получая вместо пастырских ответов на свои проблемы только укоры и обвинения, с болью и сожалением отойти от Церкви (то самое «расцерковление»). И третий путь – во многом идя «против течения», оставаться в Церкви на некоей «позиции частного лица» и продолжать искать живой жизни во Христе, делая это уже «на свой страх и риск».
– И чем здесь могут помочь ранние протестанты?
– Они делают акцент на «второй аскетике» – аскетике веры, проистекающей из одного из основных принципов протестантизма – sola fide (только верой). Я поясню. Вот один из протестантских мистиков, кальвинист Пьер Пуаре (1646 – 1719) пишет в своём трактате «Об очищении души» о двух очищениях – деятельном и «приимательном» («страдательном», в смысле «страдательного залога»).
Деятельное очищение заключается в следующем: христианин ограждает свою жизнь от каких бы то ни было излишеств и всеми доступными ему силами хранит себя от совершения греха делом. Цель деятельного очищения – посредством вышеуказанного приготовить в душе место для действия Божия, предоставить Ему эту возможность, полностью предать себя Богу. И этим сфера деятельного очищения исчерпывается, эта внешняя подготовка заканчивается.
Дальше наступает главное – «приимательное» очищение, когда в душу приходит свет веры, Христово действие, и уже оно само, Святым Духом, правит человеком, очищает его от греха, наставляет его на всякую истину и приумножает в нём благодать Божию. Священное Писание и Таинства здесь – «подпорки» этого процесса, средства для поддержания и укрепления веры.
Мы видим здесь две аскетики: «аскетику синергии» и «аскетику веры». Первая – необходимое условие для второй; но именно условие, весьма ограниченное в своей сфере: по силам приуготовить себя к тому, чтобы во мне действовал Бог. Вторая – «аскетика веры» – уже само это действие Божие в душе.
Сравним с Православием. По сути, в учении, никакого различия здесь нет: в своей духовной деятельности христианин «деянием» подготовляет себя к «созерцанию». Но это в учении; а на практике разница очень велика, и заключается она в том, что православные содержат только одну «аскетику синергии», и ничего не знают об «аскетике веры». И сама эта наша «аскетика синергии» – лишь в малой степени ограждение себя от греха, и уж совсем не уготовление места для действия Божия в себе, а перенос средств для этого в категорию целей. Поэтому внешняя духовная деятельность у нас – это посты, хождения на службы, поклоны, правила, паломничества, особые подвиги и проч., и проч.
А о втором круге, о второй сфере духовной жизни, об «аскетике веры» у нас и речи нет. Мы (не употребляя этого названия) почитаем проявление и плоды этой сферы у великих святых, скажем, у препп. Симеона Нового Богослова или Серафима Саровского, но сами туда – ни-ни. Свт. Игнатий (Брянчанинов) всем нам объяснил: это страшная прелесть, стремиться к высоким духовным состояниям ни в коем случае нельзя. Нужно только каяться, каяться и каяться.
Каяться, несомненно, нужно. Но плодом гипертрофизации такого подхода является то, что в Православии христиан, знающих, что такое «аскетика веры», крайне мало, и сама эта сфера почитается верхом духовного совершенства, уделом единиц; а в раннем протестантизме это было возвещено для всех, и с этого христиане начинали своё духовное движение.
И именно здесь и возникает обсуждаемая нами проблема расцерковления: наша церковная педагогика не только не предлагает для дальнейшего роста христиан «аскетику веры», но и не знает, что это такое, и при этом клеймит её как «неправославие» и «прелесть». Если же нет «аскетики веры», то вне её контекста обессмысливается «аскетика синергии» – и она превращается в тот замкнутый круг, по которому большинство пастырей Церкви велят ходить и ходить, ходить и ходить христианину; а то уже упоминаемое мною реальное обстоятельство, что он давно из этого круга вырос, что ему объективно нужен следующий этап, объявляется прелестью, гордостью, модернизмом и т.п.
– Но ведь Православная Церковь не случайно предостерегает против искания высоких состояний; опасность впасть в прелесть никто же не отменял.
– Несомненно; но здесь не идёт речь о тех «высоких состояниях», о которых мы читаем у св. отцов. Здесь говорится о богообщении, о котором св. Феофан Затворник писал, что оно должно быть достоянием всякого христианина, и, коль скоро его нет, коль скоро оно не ощущается, то христианин должен сознаться себе, что он стоит вне своего чина (см. «Начертание христианского нравоучения»).
Ещё раз подчеркну, что основная, бросающаяся в глаза разница в подходе к душепопечению в современном Православии и в раннем протестантизме – то, что православные почитают за высокие состояния, доступные только отдельным святым, для протестантских авторов XVI – XVII вв. является общей нормой.
– Не означает ли это некую профанацию святыни? Профессор А.И. Осипов говорит о том, что всё это привело на Западе к разрушению благоговения, попиранию страха Божьего и т.п.
– Это очень серьёзный вопрос. Видите ли, ранний протестантизм, возвестив для всех полноту личного общения с Богом, тем самым вовсе не принизил высоты христианства, ввергнув их в повседневную «скверну». Это чрезвычайно важно подчеркнуть: произошел обратный процесс – повседневность теперь возвышается до высот христианства. Это, на мой взгляд, одна из самых актуальных вещей и сегодня.
Что для нас христианство? Некие заоблачные высоты, для достижения которых мы должны предпринимать какие-то прямо-таки «спортивные» усилия? «Разовые точки» (причащение), к которым мы усиленно готовимся постами, хождением в церковь, сугубыми молитвенными правилами и т.п., а достигнув их, расслабляемся и возвращаемся в «дохристианское» состояние?
Или христианство – это именно повседневность, ежеминутная, непрестанная жизнь со Христом и во Христе, к которой мы возвышаемся именно в нашем «бытовом» существовании, не употребляя каких-то внешних особенных средств и не используя для этого выделенные «сакральные места»? Мне представляется, что Господь, убирая из-под Церкви всякие внешние исторические и культурные подпорки, процесс чего мы видим в Новое время и до сего дня, призывает нас именно к такому «повседневному христианству».
– На чём же тогда базируется это недоверие к «аскетике веры»?
– Оно имеет под собою вполне реальное основание. Дело в том, что над верой-то мы не властны, она не от нас, Божий дар (Еф. 2, 8). Лучше поэтому – по мнению наличной нашей церковной педагогики – иметь синицу в руке, хоть чем-то заполнять свою душу и время странствования нашего (1 Петр. 1, 17) – постами, поклонами, службами etc., чем неведомого журавля в небе: входить на это непонятное, без каких бы то ни было гарантий, минное поле – веру. Бога ведь мы не можем никак понудить, какие бы обрядовые действия мы не совершали, как бы ни уповали на общинность, евхаристичность и т.п. Даст Он такую вот деятельную веру – слава Ему; а что, если не даст? Так лучше хотя бы поститься. И это рассуждение вполне практичное и имеющее право на существование.
Но задачу Церкви – возвещение Евангелия – всё же никто не отменял. «Аскетику веры» нужно возвещать, и сюда устремлять все силы души. Именно здесь – обетование Христа: Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят (Мф. 7, 7-8) (кстати, как раз об этом, об испрашивании и взыскании веры, писал в своём «Начертании христианского нравоучения» св. Феофан Затворник). И именно здесь, ещё и ещё раз повторю, на мой взгляд – главная наша болевая точка.
Православные христиане сейчас напряжённо размышляют: что с нашей Церковью? где корень проблем? в не-общинности, в не-евхаристичности, в нашей истории, в том, в другом…
Я считаю, что корень проблем – в пастырской сфере. Нам ничего не известно о действии веры Христовой, живая личная вера как внутреннее действие Св. Духа в душе не возвещается, не проповедуется, на неё не направлены все силы души христианина. Ну а раз так, то дальше Евангелие действует автоматически: у людей отнимается и то, что они имеют – человечность, нравственное чувство, порядочность, здравомыслие и проч.; на выметенное и убранное место приходят семь злейших духов, и так далее, и тому подобное.
К тому же православные приучены что-то всё время делать: ведь недаром же основа православия – это «аскетика синергии». Но коль скоро она не приводит к «аскетике веры», то машинка начинает крутиться вхолостую: в Церкви что-то делается – правила читаются, посты постятся, длинные службы служатся, внешняя жизнь всё больше и больше оправославливается… а жизни во Христе и её плодов, того самого «единого на потребу», что-то маловато… Так что опыт раннего протестантизма представляется мне здесь весьма актуальным.
– И всё же: почему именно в раннем протестантизме эти проблемы оказались в центре внимания?
– Я думаю, потому, что протестантизм суть церковности переместил отвне вовнутрь, в сердце христианина. Несомненно, таково было задание Божие – чтобы взрослевшая Церковь переставала быть внешним традиционно-культурным достоянием «масс», а становилась жизнью во Христе каждого человека.
– В некоторых отзывах на вашу заметку звучит обвинение в том, что вы хотите реформации в Православии.
– Я боюсь, что эти мои обвинители совсем не поняли то, о чём я хотел сказать. Ещё раз подчеркну: речь идёт исключительно о пастырской внутрицерковной проблеме, решить которую и даже вполне осмыслить один человек не в состоянии. Я всего лишь ставлю вопросы, и предлагаю эту тему – серьёзную ведь тему! – для обсуждения всеми членами нашей Церкви.
Насчёт же реформации – я уверен, что всё заключается внутри человека. Никакая внешняя реформация ничего не даст – поэтому пусть лучше остаётся всё как есть, а нужно всё своё внимание обратить на то, чтобы каждому из нас стремиться к внутренней жизни во Христе. Если это будет так, тогда и внешняя жизнь изменится к лучшему. А без этого любые внешние изменения совершенно бесполезны.
– Благодарим вас за это интервью!