Икону принесли вечером. С утра звонили, потом в храм пришли. Все уши прожужжали рассказами о древности образа, ее красоте и дороговизне.
Один из коробейников, шмыгая носом, с придыханием, пыхая мне в лицо уже устоявшимся вечным перегаром, объяснял:
— На дереве, батя, под золотом, Бог нарисован и дом его рядом, в лесу…
— В раю, что ль Бог?
— Да каком раю — в лесу?! Сколько стоить будет?
— Да откуда ж я знаю, может она ворованная или ненастоящая.
— Да старуха моя мне оставила. Померла. Вот те крест!- попытался изобразить на себе крестное знамение левой рукой продавец. — Так сколько стоить будет? Семнадцатый век, отец, она нам по наследству передавалась.
— Так уж и семнадцатый?
— Точно. Мне митрофановский поп сказал, что ей 350 лет.
Священника из Митрофановки я знаю. В древних иконах он вряд ли разбирается, хотя… старую икону от современных, написанных в годы хрущевские и брежневские, отличить сможет.
— Ладно, приносите. Посмотрим.
И двух часов не прошло — постучали. В полосатой «базарной» сумке, завернутая в ветхое серое полотенце, уместилась большая икона, судя по размеру — аналойная.
Разворачиваю. И… не могу сдержаться.
— Ух ты, Серафим! — так и выдохнулось.
Соединенная сзади, двухчастная, с ковчегом (углубленная срединная часть), с соблюдением всех канонов, с тонкой позолотой, икона преподобного старца Серафима Саровского была чудо как хороша.
Есть свойство у некоторых икон: они призывают не любоваться их красотой, а молиться. Так и говорят – намоленная икона. Передо мной лежала именно такая. Причем было абсолютно ясно, что храмовая. По торцу ее боковых граней остались отверстия от креплений, для установки в киоте.
— Так откуда икона? – сверля взглядом пришедшее трио продавцов, еще раз вопросил я. – Бабка оставила, или из храма уведена?
— Ты что, батя, обижаешь, моя икона, – ответствовал самый «интеллигентный» коробейник. – Точно, старуха оставила. Наследство. Вот, уезжаем в Россию, с собой забирать не хотим, пусть на Родине останется.
Такого пафоса я даже не ожидал, хотя оно и действительно, если уезжают, то с такой иконой на таможне проблемы обязательно возникнут.
— Так берешь икону? – настойчиво и вопросительно требовал «хозяин». — Гляди, красивая какая. Семнадцатый век!
— Семнадцатый, точно, — подтвердил я, — только вот не век, а год. Именно 1917-й или около того.
— Да ты что! Цену сбить решил? – чуть ли не завопил хозяин, — да нам за нее в Луганске знаешь сколько забашляют? Не семнадцатый, смотри-ка, спец нашелся! Она моей бабке от ее прабабки осталась, а той тоже с древности…
Возмутительным междометиям с пропуском предыхательных начал всем известных выражений, казалось, не будет конца. Мои попытки объяснить, что икона никак не может быть семнадцатого века, так как преподобный вообще-то жил в девятнадцатом, а канонизирован лишь сто лет назад, категорически отвергались.
— Так берешь икону? – оборвал возмущающегося поповской несправедливостью напарника другой продавец.
— Это икона храмовая и дорогая, мне посоветоваться надо.
— Дорогая, и я ж об том же! – тут же поддакнул «хозяин». — Триста лет иконе.
Объяснять, что иконе преподобного старца лет сто от роду, я больше не стал.
— Сколько хотите?
— Тысячу долларов, – вполголоса выдал продавец и икнул утверждающе.
— Нет, братцы, таких денег у нас нет, да и стоит она вполовину меньше.
Тут я говорил со знанием дела, так как не столь давно приискивал для храма икону подобного вида, и уровень цен мне был известен.
Спор рисковал затянуться до бесконечности, поэтому, чтобы не устраивать бесполезных и никому не нужных торгов, я стал заворачивать икону в полотенце, всем своим видом показывая, что отказываюсь брать.
— Езжайте в область, в антикварный магазин и там продавайте.
Коробейники переглянулись.
— Деньги сейчас отдашь?
— Отдам половину, – заявил я. — Остальные — через недельку, когда подсобираем на приходе, да и проверю я иконку, вдруг ворованная.
На «ворованная» продавцы никак не среагировали, но стали требовать полного расчета.
Деньги, конечно, я бы нашел, тем более, что мы собирались приобрести икону для храма. Но что-то мешало мне вот просто так забрать преподобного старца. Нужно было время — подумать и помолиться.
Согбенный, опирающийся на клюку батюшка Серафим, как-то печально смотрел с лесной опушки, в его взгляде грусть соединялась с тревогой.
— Значит так, братия, — решил я окончательно, — половину денег я сейчас же отдам, а вторую получите после Вознесения, то есть через пять дней. Устраивает – забираю, нет – везите в антикварный.
Коробейники помялись и согласились.
В ту ночь мне не спалось. Несколько раз я подходил к столику, на котором стояла икона. Старец из своего далеко тревожно вглядывался в день сегодняшний и, как мне показалось, чего-то ждал.
Не напрасно были его ожидания и мое беспокойство. Солнце толком еще не успело взойти, как раздался настойчивый и долгий, «аварийный» звонок в дверь.
На пороге стояла дородная дама, за ней жался один из вчерашних коробейников, теряясь на ее фоне.
— Отдайте икону, сейчас же! Да как вы смели ее брать за такие гроши?! А еще священник называется!
Я, молча, не выслушивая дальнейшие причитания и обвинения в непорядочности, алчности и сребролюбии, вынес икону.
— Возьмите.
Дама немного опешила от моего смирения и возвращая деньги сказала только:
— За эту икону я квартиру куплю и еще на машину останется. Семнадцатый век! А он (опускаю прозвучавшие выражения-определения) за такие гроши хотел нас наколоть!
Я закрыл за ней дверь, виновато посмотрел на встревоженных домочадцев и пошел в храм читать акафист преподобному Серафиму Саровскому.
***
Примерно через неделю собрался ехать на Родину, в Россию. Понадобилось поменять на рынке денежку: гривны на рубли. В будке местного валютчика увидел стоящий в углу образ, прикрытый рогожкой.
— Бать, икона не нужна? – спросил меняла. — Купил вот по случаю. Старец, святой какой-то, по-моему, ей лет двести.
Он отбросил рогожку в сторону… на меня так же грустно смотрел преподобный Серафим!
— Да нет ей двухсот, от силы лет сто – возразил я.
— О! Значит, не ошибся, — обрадовался местный финансист. – С меня за нее 300 баксов требовали, а я им больше ста не дал. Так что, возьмешь за сто пятьдесят?
— Да нет, не буду. Ты ее в антикварку свези, толку больше будет и греха меньше.
— Свезу, — как-то сразу согласился мой собеседник. И мне стало ясно, что обязательно отвезет.