В Семхозе, где мы собрались, чтобы вспомнить подвижников Русской Церкви XX века, провела большую часть своей жизни Мария Николаевна Соколова. Перед её кончиной, пришедшейся на попразднство Сретения Господня, стало известно, что с 1970 г. она была тайной монахиней под именем Иулиания.
Отец Марии Николаевны был настоятелем храма Успения в Гончарах в Москве. Будучи не только ревностным пастырем, но и музыкально и художественно одарённым человеком, он с ранних лет прививал детям любовь к Богу и Церкви через богослужение и через всю церковную культуру. Мария с детства отличалась серьёзностью, любила читать Евангелие, жития святых, быть на богослужениях, и уже с четырёхлетнего возраста много и охотно рисовала.
В двенадцатилетнем возрасте Мария лишилась отца и вскоре почувствовала потребность в духовном руководстве, первый опыт которого она получила вместе с домашним воспитанием. Родственники вспоминают, как девочка просила святителя Николая указать ей путь жизни, призвание. Когда по совету друзей она пришла на Маросейку в храм святителя Николая в Клённиках к отцу Алексию Мечёву, тот встретил её словами: “Как долго я ждал эти глаза!”. Отец Алексий стал для Марии Николаевны духовным отцом, и его окормление определило весь её дальнейший духовный, творческий, жизненный путь, хотя и длилось оно недолго. После блаженной кончины отца Алексия забота о маросейской пастве перешла к его сыну — отцу Сергию Мечёву, впоследствии священномученику. А Мария Николаевна стала не просто одним из его ближайших чад, но и его сподвижницей. С ней он сохранял паству отца Алексия в самые тяжкие годы, в ней видел помощницу в продолжении дела своего отца.
Биография Марии Николаевны хорошо известна. О ней можно узнать в прекрасной книге “Благословенный труд”, составленной её внучатой племянницей — Натальей Евгеньевной Алдошиной. Материалами для этой книги стали воспоминания многих людей, хорошо знавших Марию Николаевну — родственников, священников, монахов, архиереев, художников, искусствоведов. В их жизни Мария Николаевна оставила глубокий след. Но и по прошествии времени тех, кто не был с ней знаком лично, но кому дороги история и культура Церкви, её подвиг потрясает, призывает задуматься и о себе: ведь то, что делала Мария Николаевна, обращено на многие поколения вперёд.
О творчестве, да и обо всём жизненном пути Марии Николаевны можно говорить как об уникальном явлении. Её вполне можно назвать “Человек Церкви” — страдающей Русской Церкви XX века. Вспомним, что ко времени становления личности Марии Николаевны во всю мощь шли репрессии по отношению к лучшим церковным труженикам. Она рано потеряла своих духовных наставников: в 1923 году скончался отец Алексий, а вскоре был арестован, сослан и казнён священномученик Сергий. Но Мария Николаевна успела получить от них закваску, необходимую для жизни во Христе, — жизни, одновременно сокровенной и творческой, направленной вглубь себя и обращённой ко всем, жаждущим истины и красоты Православия. Творчество — это именно то, что гонители стремились уничтожить в Церкви во все времена гонений. Одна из существенных сторон трагедии Русской Церкви в XX веке именно в том, что вне закона было поставлено любое проявление церковного творчества, и не только художественного.
Святой праведный Алексий Мечёв и священномученик Сергий — отец и сын, пастыри очень разные, но оба были людьми очень живой, творческой веры и учили своих чад “единому на потребу” — такому же живому, творческому огню веры. Отметим, что именно это и ставилось в вину Маросейской общине.
Сейчас, совсем в другую эпоху, становится ещё яснее: главное делание отца Алексия и отца Сергия — воссоздание древней церковной традиции — православной общины как покаянно-богослужебной семьи. В этом понятии, принадлежащем отцу Алексию, одинаково важны все три слова: и покаяние как преображение души, и богослужение — служение Богу как смысл всей жизни, и семья как исполнение заповедей: Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф 18:20), Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов (Гал 6:2), Кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь (Мф 12:50). Мечёвская община строилась и жила именно этими заповедями.
Мария Николаевна стала для отца Алексия и отца Сергия одной из тех опор общины, вокруг которой собирались многие чада. Исполнению этих, да и всех горящих Евангельских слов она учила не лекциями, а своим примером. Однажды отец Сергий сказал: “Когда меня не станет рядом с вами, обращайтесь к Марии Николаевне”, тем самым вверяя паству её в прямом смысле духовному окормлению. На вечерах у неё дома говорилось о насущных нуждах христиан в государстве, отвернувшемся от Христа, о том, как держаться вместе “малому стаду”, как молиться и как трудиться, как носить тяготы друг друга, как учиться не на словах, а на деле становиться братьями во Христе. Ответы находились в Слове Божием, в наследии святых Отцов. Причём сама Мария Николаевна не столько комментировала, сколько напоминала: “Здесь отец Алексий сказал бы так…”, “Отец Сергий поступил бы вот так…”. Этим напоминаниям собравшиеся верили так же, как слову их любимых отцов. Мария Николаевна продолжила вместе с ушедшими пастырями дело созидания и укрепления Мечёвской общины — и людей пожилого возраста, и появляющуюся в ней, несмотря на гонения, молодёжь. Эта сторона её жизни стала, естественно, сокровенной, но мечёвцы, дожившие до наших дней, свидетельствуют, что это было так.
* * *
Главным призванием жизни Марии Николаевны было возрождение традиций канонического иконописания. Это дело её жизни стало поистине откровением для многих.
Икона — богословие в красках — может сказать образом ничуть не меньше, чем словом, может показать, явить то, о чём повествует Слово Божие. Именно потому наравне с проповедью, миссионерством, любым обучением истинам веры, в точном соответствии со своим статусом “быть наравне с Крестом и Евангелием”, иконопись была опасна для гонителей и фактически запрещена. Мария Николаевна прекрасно видела, что происходит в стране, как рушится, исчезает в огне костров то, что создавалось веками и что свидетельствует об истине, красоте, высоте и глубине Православия. Поэтому, будучи прирождённым художником, свой талант она направила к страждущей Церкви. В годы разрушений она становится созидателем — художником-иконописцем. В этом в полной мере раскрывается художественная сторона её творческой натуры и бесстрашие христианки. Но гонения “от внешних” — это ещё не всё. Мария Николаевна, переняв от отца Сергия и отца Алексия творческое понятие о церковном каноне, церковных традициях, каноническом иконописании, возрождала такую икону, которая встречала непонимание даже в её окружении, была чужда очень многим церковным людям — и мирянам, и духовенству, и архиереям. Сейчас, когда существует множество иконописных школ, опубликовано множество альбомов с недавно отреставрированными иконами, мозаиками, фресками Древней Руси и Византии, трудно представить, что ещё 50–70 лет назад этот огромный пласт церковной культуры, необходимого нам церковного Предания был почти неизвестен, считался уделом старообрядчества и пережитком прошлого для Церкви. Вместе с очень немногими настоящими богословами Марии Николаевне пришлось раскрывать смысл и содержание иконы для самого церковного общества, заниматься “внутренней миссией”. Необходимо было объяснять отличие иконы от картины, показывать, что Церкви присущ именно иконный образ с его особым строем, особым изобразительным языком, который выработан для явления таких истин, какие не могут быть изображены в картине. Выбор между иконой и картиной — это вовсе не дело вкуса, не только вопрос эстетики. Это — разное отношение к смыслу образа и к его назначению.
И в наши дни остаётся немало путаницы в этих вопросах, даже в головах людей, считающих себя давно воцерковлёнными. Осмыслению иконы посвящены многие исследования, полемика на разных уровнях, споры, нередко доходящие до личной розни. Хорошо, что вопросы иконоведения поднимаются и волнуют сегодня многих людей. Мария Николаевна возрождала икону практически одна. И нельзя забывать, что вся наша нынешняя разноголосица в теории и практической работе происходит в условиях совсем иных, чем те, в которых ей приходилось работать. К нашим услугам разнообразные школы, факультеты и целые институты, конференции, поездки по всей стране и за рубеж с любой фото- и видеотехникой, возможность общения с любыми мастерами и исследования любых памятников. Всего этого просто не было в годы жизни и подвига Марии Николаевны, а то, что было, находилось, что называется, “вне контекста” времени — воспринималось более чем странно большинством и вне и внутри Церкви, казалось невостребованным.
Нам всё труднее с годами представить жизнь церковного художника во время гонений на Церковь. Как практически строить работу, когда она может быть уничтожена в любой миг вместе с храмом, для которого пишется, да и ты вместе с ней? Какими руководствоваться ценностями, в чём должна проявляться требовательность к себе? Как далеки эти внутренние ценности от материальных вопросов!
Есть и другие принципиальные отличия нашего времени от эпохи подвига Марии Николаевны. Наши дни в отношении восприятия художественного наследия Церкви уникальны тем, что впервые в истории мы можем созерцать, собирать и осмысливать памятники культуры всех без исключения эпох в количестве большем, чем это позволяет сделать наш интеллект. Такого изобилия разновременного изобразительного материала, а стало быть, и необходимости взаимодействия с ним у художника не было никогда. В этом одна из причин того, что XX век не выработал цельного собственного стиля — иконописцы сегодня просто не в состоянии органично и глубоко освоить всё, что они видят перед собой и воспринимают в качестве образцов. Таких проблем с восприятием образцов до XX века не было, так как круг этих образцов был гораздо уже. При всех многочисленных культурных связях в древности трудно оспорить тот факт, что лишь сейчас мы получили возможность увидеть всё сразу. А искусственно изолировать себя от появившейся возможности изучения всей полноты художественной культуры — нелепо.
Мария Николаевна одной из первых начала приоткрывать эту дверь в иные художественные и богословские миры, отвечая на призыв “Вперед к Отцам!”, не останавливаясь ни на Васнецове с Нестеровым, ни на старообрядческих образцах XVI века, ни даже на Дионисии и Рублёве, но шла всё дальше вглубь. Известны её копии новгородских, псковских, киевских фресок домонгольского периода — редких образцов византийского искусства на русской почве, на которых училась древняя Русь. Для Марии Николаевны это не были памятники давно ушедшей старины, но живое наследие Церкви, необходимое для постижения всего изобразительного канона сегодня и всегда. Она отвергала эстетический подход к иконе. Сейчас иконописцы спорят: стиль какой эпохи наиболее близок нашим дням, что именно следует культивировать, а от чего отказываться. Но ведь влюблённость в определённый стиль — это и есть принцип стилизаторства, а значит — несвободы. Для Марии Николаевны было ясно: копирование памятников разнообразных эпох для практического изучения отдельных элементов и системы их взаимосвязи — это необходимый этап обучения. Целью такового обучения должно стать свободное творчество на основе освоенного иконного мышления. Чтобы не впасть в стилизаторство, круг изучаемых образцов должен быть достаточно широк и разнообразен, и отношение к образцам не должно быть только эстетическим.
Самой Марией Николаевной наиболее глубоко и подробно была изучена иконописная система памятников круга Дионисия. Образцов этого времени перед ней было значительно больше, чем византийских. Выбор вполне определённого круга памятников давал возможность более цельной работы, но этот круг для её творчества не был единственным: её иконы нельзя назвать стилизацией под Дионисия, их пластический строй не вмещается ни в какую стилизацию, он гораздо свободнее. В иконах Марии Николаевны узнаются черты многих предшественников и её собственное их органическое соединение, лишённое эклектики. Это отсутствие эклектики, может быть, самое трудное, но оно и является признаком свободного владения всем языком иконы. На разных этапах творческого пути иконы Марии Николаевны менялись, она была открыта к поиску новых иконографий и присущему для каждой из них стиля.
Не случайно именно к Марии Николаевне обратился один из наиболее творчески одарённых богословов-гимнографов XX века, ныне прославленный святитель Афанасий (Сахаров) с просьбой о создании иконографии древнего церковного праздника, который был им осмыслен совершенно по-новому, для которого им была составлена новая служба. Это — день Всех Святых, в Земле Российской просиявших. Иконография Марии Николаевны и написанный ею целый ряд икон на эту тему, не повторяющих друг друга, столь же необычны, как и текст службы святителя Афанасия. Это было их совместное, поистине литургическое и святоотеческое творчество. Иконография образа такова, что позволяет без ущерба для композиции добавлять новоканонизированных святых, что и было сделано после Поместного собора 1998 года и Архиерейского собора 2000 года, когда были канонизированы многие новомученики. Вспомним о роли этой иконы: по выходе из заключения, где в разных лагерях святитель Афанасий писал тропари канона и стихиры русским святым, он освящал иконой Марии Николаевны недавно открытое московское метро, проехав с иконой русских святых по всем станциям подземки. Это его священнодействие было, несомненно, каноничным, хоть и неслыханным.
Марей Николаевной были созданы сотни, если не тысячи икон для разных храмов и монастырей Русской Церкви, для многих обращавшихся к ней за личной иконой. При этом она работала чертёжником, чтобы иметь средства на пропитание и не брать денег за иконы. И одновременно у неё хватало сил и времени на реставрацию икон и настенных росписей Троице-Сергиевой Лавры. Органы государственного надзора знали, что если Лавра поручает работы Марии Николаевне — значит, всё будет сделано в срок, надёжно и качественно.
Трудно представить, как жизнь одного человека может вместить в себя столько труда, но ещё не изложена целая огромная сторона жизни Марии Николаевны — преподавание иконописи. Ещё по благословению отца Сергия ею была основана приходская иконописная школа в Маросейском храме. Первые её ученицы, ставшие впоследствии сотрудницами — с Маросейки. Здесь ими совместно с Марией Николаевной писались миниатюрные иконы с ликом Ангела — знак принадлежности к маросейской общине — “паспорт” мечёвцев. Кто знает, сколько их было написано, человеческими силами их теперь не соберёшь…
После войны была восстановлена церковная жизнь в Троице-Сергиевой Лавре и Московской Духовной академии. Маросейский храм к тому времени был закрыт. Перед его закрытием Мария Николаевна написала образ святителя Николая, держащего в руках храм святителя Николая в Клённиках, и в доску этой иконы, как в ковчег, был вложен антиминс с маросейского престола. Икону хранил архимандрит Борис (Холчев), чадо отца Алексия, который был выслан в Среднюю Азию. Для его храма в Фергане Мария Николаевна написала целый иконостас, в напоминание отцу Борису о Маросейке и о Лавре. Другая святыня Маросейского храма — Феодоровская икона Божьей Матери — была ею сохранена и передана в ризницу академического Покровского храма. Сейчас Феодоровская — на своём родном месте, сохранённая от поруганий Марией Николаевной, отреставрированная Наталией Евгеньевной Алдошиной; перед иконой, как и при отце Алексии, по средам совершается молебный канон с водосвятием. На антиминсе, сохранённом внутри иконы святителя Николая, была отслужена первая литургия после возвращения храма Церкви.
Но это — невольное отступление от темы преподавания Марией Николаевной иконописи. Вскоре после открытия Духовной академии и семинарии Мария Николаевна организовала там иконописный кружок для семинаристов и студентов Академии. До неё не существовало педагогической системы обучения каноническому иконописному творчеству, и Марией Николаевной такая система была создана. Методика была основана на понятии “иконописный язык”. Студенты учились видеть, что икона состоит из вполне закономерно построенных элементов (наподобие букв в алфавите); важно точно и осмысленно научиться начертанию этих элементов, а затем, что ещё сложнее и важнее — освоить органичную связь между ними, и таким образом постигать всё большие глубины языка иконы. Кружок посещали не только художественно одарённые студенты, но и те, кто хотел больше узнать о православной культуре, о роли и значении иконы в древности и сегодня. Мария Николаевна становилась здесь не только художником-педагогом, но и историком, иконоведом, богословом. Её иконоведческие статьи и письма об иконе — немалый вклад не только в церковную педагогику, но и в осмысление феномена иконы современным человеком.
При участии Марии Николаевны в Академии была впервые разработана программа курса “Церковная археология”, на котором студенты получали возможность систематически знакомиться с основами церковной художественной культуры.
Мария Николаевна принимала активное участие в создании Церковно-археологического Кабинета (ЦАК), первого церковного музея, основанного Патриархом Алексием I. При её участии в ЦАКе была создана реставрационная мастерская.
* * *
В Московской Духовной академии был широко отмечен столетний юбилей Марии Николаевны, на котором собрались и знавшие её выпускники МДА, и члены Мечёвской общины, и иконописцы разных поколений из разных мест нашей страны. С 1989 года на основе созданного Марией Николаевной иконописного кружка действует полноценная иконописная школа, в которой наряду с дионисиевской традицией с недавнего времени изучаются иконы домонгольской Руси и Византии. Работает иконописная мастерская и в храме святителя Николая в Клённиках на Маросейке, которой вплоть до своей кончины в 2007 году руководила ученица Марии Николаевны — Ирина Васильевна Ватагина. В обеих школах к традициям Марии Николаевны относятся очень бережно.
В ЦАКе проводилась выставка икон и эскизов росписей, созданных Марией Николаевной в разные годы. Работы поражали не техничностью, а духовными качествами; предельной искренностью, глубиной веры, достигнутой свободой внутри сохранённого канона, о чём так много говорят. Сейчас в Москве, да и в других городах достаточно часто проводятся иконописные выставки, хотя призвание иконы — не быть выставочным экспонатом, а находиться в храме или дома в красном углу.
* * *
Дело, начатое Марией Николаевной почти в одиночку, ныне развито чрезвычайно широко. Возник такой океан новых разнообразных икон и настенных росписей, который трудно было представить себе 15–20 лет назад. Творчество, да и весь жизненный путь монахини Иулиании и сейчас являются примером подвижнического отношения к каждому дню своей жизни, ответственного отношения к церковному служению иконописца.