О себе
— Вы по образованию философ.
— Ну, я не совсем состоялась как философ. Закончила университет при Российской Академии наук. Хотела заниматься социальной философией – интересовали субкультуры и их связь с политическими движениями. Но так получилось, что много общалась с ребятами консервативного направления. Начала складываться какая-то своя картина мира, стали интересны основы религиозного мировоззрения. Окончила аспирантуру Института философии РАН в Москве, диссертацию защищала по парижской школе русского богословия. Специальность «Религиоведение и философия религии». Преподавала в одном из московских вузов, потом вернулась в институт. Вела блог в «Живом журнале», и когда шла апробация курса основ православной культуры, написала, как мне все это не нравится. А получила предложение главного редактора сайта «Правмир» подготовить статью про весь курс религиозной культуры и светской этики. Я написала и с 2010 года стала постоянным журналистом сайта «Правмир». Кстати, именно благодаря ему я попала в Якутию.
Это другой мир
— В 2012 году меня отправили сюда в командировку на первый Православный съезд молодежи Якутии, и я увидела другой мир. В это время Москва после известной печальной истории в Храме Христа Спасителя бурлила: ожесточенно спорили журналисты, в том числе церковные, а здесь оказалось, что это совершенно надуманный новостной повод, и интересует он очень немногих.
Мне очень нравится, как люди в Якутии ответственно относятся к вере. Да, есть двоеверие, но оно есть везде. Да, кто-то одновременно кормит духов оладушками и ходит в церковь. Меня это меньше царапает, хотя бы потому, что здесь история Православия короче и удар по Церкви в советские годы был сильнее. Вовсе не было храмов, поэтому людям еще надо определиться. А те, кто в Центральной России бегает и к бабушкам, и к астрологам, и в церковь, определяться вообще не хотят, они просто сидят на нескольких стульях.
Здесь постсекулярное общество, когда религия возвращается после большого перерыва. Чаще всего это связано с процессами миграции, когда коренное население начинает делить на своих и чужих: мы христиане, а они мусульмане. В результате получается конфликт. Вопрос в том регулируемый он либо нет. Здесь другая ситуация и ее предстоит изучать. Есть коренное население, очень традиционное, и есть активное и сознательное возрождение Церкви. Оно незаметно незаинтересованному наблюдателю, но на Севере люди, которые хотят сохранить веру, воспринимают ее очень серьезно. В Чокурдахе староста рассказывала, как они собираются в воскресенье, молятся, читают Евангелие, стараются что-то обсуждать. Зимой, в пятидесятиградусный мороз! Такое сознательное, не чисто «обрядовое» отношение при сохраненном традиционном обществе — это что-то новое.
— Потребность души.
— Да-да. Не просто ритуал исполнить. В Якутии нет базового противоречия: свои – чужие, это русская вера, а это наша. Такие высказывания могут звучать, но это вопрос пропаганды. Людьми усвоены разные религиозные пути, и они Христианство принимают как свой религиозный путь. Это дорогого стоит.
— Вы сказали, что здесь другой мир.
— Да-да, как в хорошем фэнтезийном фильме.
— Вы любите фэнтези?
— Да. Я вообще люблю длинные сказки. Очень активно общалась с тусовкой ролевиков-толкинистов. Но это был больше субкультурный интерес, а прочитала книги позже. Ближе к 30 годам прочитала «Гарри Поттера», по-моему, совершенно гениальная в педагогическом отношении книга. Здесь много изящных педагогических тонкостей. Да, сюжет сказочный, но с таким же успехом это могли быть дети из элитной школы, где родителей одного из них убил страшный мафиози, вошедший во власть, например. А так все как в жизни: подростковые конфликты внутри коллектива, разочарование и переосмысление авторитетов, взаимоотношения полов… Это наш мир, только чуть более закрытый слой.
— Почему же эти книги наши педагоги приняли в штыки?
— По инерции.
Дорога к Богу
— Когда научный интерес к религии у вас перерос в духовную потребность?
— А у меня было наоборот. Не было периода, когда я себя считала неверующей. Крестилась в детстве. Лет в 14 увлекалась Востоком, нравился дзэн-буддизм, но на самом деле просто переосмысляла веру. Мне нужно было увязать конкретное существование зла в мире и бытия Бога.
— А то, что Бог есть, у вас не вызывало сомнений?
— Нет, это было понятно и логично. Если есть мир, значит, откуда-то произошел. А поскольку он устроен сложно, значит придумал его Кто-то. Соответственно Бог. Меня волновало большое количество рукотворного зла. На школьных уроках истории я не могла примириться с существованием фашистской идеологии. Это просто не умещалось в голове. Тогда уже осознанно приняла для себя христианство – Бога, ставшего Человеком. Его страдания не иллюзорны, не имитация. Это человек, страдающий вместе с нами.
Может, это связано со смертью мамы, которая ушла, когда я заканчивала школу, но мне кажется, что самая главная тема – это человеческая смерть. Но не в черных красках. Яркость нашей жизни зависит от того, какой будет итог. Мне кажется, что жизнь надо жить внимательно и с интересом. Она может привести к разбитому корыту. Нельзя, чтобы было мучительно и больно за бесцельно прожитые годы. Но дело даже не в цели-бесцельности. Я знаю огромную массу людей, жизнь которых может показаться ужасно поверхностной, но они живут интересно, ярко, не причинив никому вреда. Просто живут в удовольствие. И это тоже нормально. Вот эта тема, к какому итогу человек приходит в конце жизни, меня интересовала всегда.
— Почему все-таки вы приняли постриг?
— Когда надо было определяться с жизненным путем, я отдавала себе отчет, что хорошей матерью не буду, хорошей женой тем более. Апостол Павел говорит, что неженатый заботится, как угодить Господу, а женатый – как угодить жене. Семейный человек тоже может угодить Богу, но отдача должна быть в два раза больше. У меня на это не хватит сил.
— Вы почувствовали разницу в себе между до и после пострига?
— Разница есть и довольно серьезная. Это определенность. Я не чья-то, я Божья. Но решительный поворот у меня произошел не во время пострига, а раньше, когда приняла решение. Я даже дату запомнила: это был вечер 21 июля.
— Но ведь это на всю жизнь. Обратной дороги нет.
— Когда человек вступает в брак, у него тоже нет шага назад. Да, общество достаточно спокойно относится к разводу, как и к монахам, которые сняли с себя обеты. Но Церковь и в том, и в другом случае говорит, что это грех и трагедия. Я знаю большое количество людей, которые разводились, потом у них складывались нормальные семьи, но всегда оставалась боль. Считается, что монах не должен отлучаться от своей кельи, то есть от своей среды. Выпадать из нее. Знаете, что самое тяжелое для монаха?
— Что?
— Отпуск. Очень выбиваюсь из привычного мне ритма.
— А как вы его используете?
— Еду с отцом и сестрой куда-нибудь отдохнуть. В этом году были в Греции.
— В миру вы были Машей, при постриге получили имя Евгения. Трудно было привыкать?
— Мне нет, а вот папа и сестра так и не перестроились. В определенный момент у меня возникло ощущение, что имя вообще не обязательно. Монашество дает ощущение абсолютной свободы. Тебя как суммы факторов больше нет. Ты сам не знаешь, как к тебе Бог обратится. Замечательный бард Александр Непомнящий написал: «Нас еще не создали, в руках Божьих глина». Это удивительное ощущение, когда ты не знаешь, что из тебя сотворит Скульптор. Как полено, которое не знает, что оно станет Буратино.
– А разве для человека, живущего в миру, это чувство совершенно невозможно?
— Нет. Человек, слепо выполняющий то, что ему поручено, в миру, — это опасно. Тут-то мы и можем столкнуться и с фашизмом, и с репрессиями, потому что он должен уметь анализировать и думать, что начальство тоже человек и может быть не право, ошибаться, сделать неправильный вывод. Монашество от этого освобождает.
— Вы разрушили мой стереотип по отношению к монашеству. Слишком живая, что ли…
— Монашество, на мой взгляд, самая живая среда, бурлящая. Мы привыкли думать о монахах как о профессиональных верующих, забывая, откуда оно пошло. Когда в IV веке Христианство было объявлено государственной религией, в него хлынула масса народа, множество язычников. И были люди, которые не хотели этого, им было важно сохранить веру в чистоте. Вот они и были первыми монахами. А вообще это тяжелый труд. Я не видела монахов-бездельников.
Если говорить о стереотипах, то о женщинах, выбирающих монашество, говорят, что у них какие-то проблемы: замуж не смогли выйти, жизнь не сложилась… Воспринимают монашество как горькое лишение. Неправда все это. Какой-то стереотип мрачного средневекового монашества в черных тряпках. К тому же у нас в стране был очень тяжелый период, когда уход к Богу в принципе воспринимался как что-то неправильное.
— А вы получили свою порцию упреков и непонимания?
— Конечно. Кто-то говорил: поторопилась, другие оплакивали, боялись, что я должна буду отказаться от мирских связей. Но это не так! Может, это неправильно, но я не прервала общения практически ни с кем.
Стереотипы появляются, потому что люди понимают монашество как одномоментное решение. Но никто не приходит с бухты-барахты и не говорит: «А постригите-ка меня», это же не парикмахерская. Постриг – результат на определенном пути. Спусковым механизмом может быть что угодно, но дальше начинается движение. У меня было в жизни ощущение, что я все делаю не так. Хотя я была достаточно успешным журналистом. И когда я приняла решение, у меня все вопросы начали решаться сами собой, как будто мироздание ждало этого. Все говорило о том, что иду правильной дорогой. Совершенно чудесные духовные переживания. Ощущение необходимой легкости, свободы. Это дорогого стоит.
— А мне кажется, что люди боятся свободы.
— Очень боятся. Еще и потому, что они не могут себе этого позволить в миру.
— Но ведь в монашестве свои ограничения.
— Монашество — это путь. Он труден, но остановка лишает свободы. Не зря монахи при монашеском постриге дают обет нестяжания.
— То есть монах не должен пользоваться хорошими, удобными вещами?
— Ну почему же? Он не должен привыкать к ним. Есть поговорка: монах может привязаться к одной пуговице и потерять свою душу. Если ты не можешь отказаться от хороших или памятных четок – все, ты не свободен от этой вещи. Надо просто иначе относиться к тому, что у тебя есть. Я стараюсь себя воспитывать. Приехала с одним чемоданом, а сейчас чувствую, что обрастаю книгами, лишними вещами, приходится периодически устраивать «большой шмон».
Я неправильная монахиня, пресс-секретарь, занимаюсь, связями с общественностью. Вот интервью даю. Помните, как Алеша Карамазов говорил: «Не могу вместо «все оставь» оставить две копейки, а вместо «иди за мной» идти к обедне». Пафосно звучит, но мне это настроение понятно. Я, к сожалению, не могу сказать, что оставила все и только за Христом и следую. Но духовная жизнь меня волнует больше всего, а Церковь – это единственная среда, в которой я понимаю, зачем.
Для стихов нужна усидчивость
— Вы же стихи пишете! Часто посещает муза?
— Я пишу с детства, хотя сейчас редко. Не знаю, почему, может, ленюсь. Для стихов нужна известная усидчивость. Иногда видно, что человек очень талантлив, но он не следит за тем, что пишет, много небрежностей. Метания несозревшей души никому не интересны. Но никто не узнает, какая у тебя богатая душа, пока не заинтересуешь человека. И здесь небрежность неприемлема. Хотя и у великих бывают погрешности. Помните, у Лермонтова известную «гриву львицы».
У меня родители пишущие. У мамы вышел посмертный сборник стихов. Она писала классические стихи. Папа — замечательный стилист и до сих пор любит этим развлекаться — писать стихотворения сложной формы на заданную тему. На спор легко может написать под французских символистов. У меня на это терпения не хватает. Хотя в юности я даже собиралась поступать в Литературный институт, а однажды даже написала «Венок сонетов».
— Про что пишете?
— Я всегда была приверженцем философской лирики. Может, и писать-то перестала, потому что основные мысли высказала. За всю жизнь у меня было два или три стихотворения из любовной лирики, одно чисто стилизованное, пыталась написать повесть и нужно было стихотворение для моей героини. Размышляю в стихах на библейские темы, стараюсь поэтически передавать сильные переживания. Но все меньше и меньше.
— Может быть, потому что жизнь определилась?
— В Библии есть очень емкий образ блудного сына, возвращения. У меня сейчас есть сильное ощущение дома, я вернулась.