Интервью с протоиереем о. Андреем Ворониным, директором Ковалевского детского дома

C отцом Андреем меня связывают годы искренней дружбы, хотя на факультете мы знакомы не были, познакомились уже позже. Различия во взглядах (я – человек не религиозный) никогда не мешали нам получать удовольствие от общения друг с другом, в том числе и «за рюмкой чая».

При том, что, несмотря на расстояние между Москвой и Нерехтой, видимся мы относительно часто (о.Андрей приезжает в Москву, где у него живут мать и дети, мы регулярно вместе куда-нибудь ездим – проехали всю Южную Америку, были в Монголии, на Алтае, в Эвенкии), все эти годы на посещение детского дома я не отваживался: боялся той понятной тягостности, которую ощущаем мы все, когда попадаем в такие заведения.

В минувшем январе я, все же, наконец, решился. И был потрясен масштабом и уровнем увиденного. Как и в очередной раз – масштабностью и уровнем личности Батюшки – одного из самых цельных, «калиброванных» людей, которых я встречал в этой жизни.

Предлагаю и вам насладиться его обществом: я специально не стал ни сокращать это интервью (20 страниц текста получилось), ни «вылизывать» его стилистически, оставив все, как было, дабы дать возможность вам почувствовать живого, умного и тонкого собеседника.

Протоиерей о. Андрей Воронин – родился 3 декабря 1959 г. в Керчи. Окончил Географический факультет МГУ им. Ломоносова (1985) по специальности «Гляциология», Духовную Семинарию (1989). Работал в Магаданской области, на Шпицбергене, на Кавказе. Директор Ковалевского детского дома в селе Ковалево под Нерехтой в Костромской области (1996). Настоятель Преображенской церкви в г. Нерехта. Создатель Детского Экстремального Проекта.

— Батюшка, я хочу интервью с Вами разместить в своем блоге на сайте www.banki.ru , это – основной банковский ресурс инета — для того, чтобы к нему был доступ людей из банковского сообщества. Пусть хорошие люди читают.

— Ну что ж… Если ты считаешь, что это нужно…

— А вот по откликам и посмотрим, было ли это нужно… Люди сами и скажут. Батюшка, для начала расскажите, пожалуйста, читателям, что такое «гляциология»? Многие, уверен, и не слышали о такой специальности…

— Так мы ж Вами один факультет заканчивали, Сергей Леонидович! Гляциология – это наука о мерзлотных состояниях. Снег, лед, мерзлота, лавины и т.д. Вообщем, это решение инженерных проблем, в том числе в горах. Защита дорог, сооружений, ЛЭП, вопросы строительства в горах и на мерзлоте: прогнозы, расчеты. Весь комплекс вопросов. Требовалась такая специальность в советское время…

— В аспирантуру не пошли?

—  Нет, не дошло до этого. Я сначала в Магаданской области работал, потом на Кавказе. Там столкнулся со старцами, которые в горах жили в кельях, в Абхазии. Поворотный момент был. Я все бросил просто и пошел чтецом во «Всех скорбящих радость» на Ордынке.

— А что за старцы?

— Отшельники. Истинно верующие люди были. Они живут в районе Сухуми, в Кабанском и Кодорском ущельях, в районе Нового Афона. По одному, по двое. Пасеки держат в горах. И мед на еду обменивают. Зимой снегом полностью ото всего отрезаны. Там аномально много снега на Европейской части бывшего СССР выпадает – до 7 метров, представляешь? Запасают себе продукты на зиму в стволах деревьев. С одним познакомился – человек воевал, летчиком всю войну прошел, ранения имел… Потрясающие люди, конечно. Вот он мне все явки и адреса дал – там в Сухуми целая сеть была подпольная православная. 86-87 год, что ли… Или 88ой…

— Церковь ведь еще не признана была…

— Ну, в 88-м 1000-летие крещения Руси было, уже покатилась либеральная волна, легче стало значительно. А до 88-го года старцев этих ловили просто. У них паспортов-то ни у кого не было, сажали их, избивали стариков… Полный беспредел был. Специально все делали: за выкуп платили.

— Кто платил???

— Рабы Божии. Сестры. Скидывались и выкупали… Там начальник милиции такой был – Аргулиани. Садист просто. Он уже знал, где их ловить: они на литургию приходили, надо же причащаться все равно…

— Надо же… А Вы когда крестились, Батюшка? Тогда, на Кавказе?

— Нет, в Университете еще.

— А служить когда решили?

— Да само как-то все… Интуитивно. После «Всех скорбящих радость» в Семинарию поступил – тогда, как раз, первый год людей с высшем образованием стали принимать. Потом в Костромскую епархию направили. Я тогда все альпинистское снаряжение свое друзьям раздал – веревки, рюкзаки… Думал, эта тема для меня закрыта. Ан нет, как оказалось.

— А детский дом как создали?

— Детский дом? А непонятно… Очень многие решения – не от меня. Они захватывают меня, и я делаю. Люди часто спрашивают, а я не знаю, как это все происходит. После 91го года дело было, страшное лихолетье… Беспризорники… В 97м встал вопрос – что делать дальше? Ведь дети очень быстро растут. И тогда, наверное, от отчаяния, я решил повести детей в горы. В горах я плохих людей не встречал…

-А потом это стало разработанным Вами методом воспитания?

— Да нет… Мы ничего не разрабатывали специально. Понимаете, Бог все дает. Все дает Бог, Сергей Леонидович!

— А почему именно горы?

— Ну смотри, ведь горы – это как жизнь человеческая, как икона, образ той горы, которая внутри нас находится, на которую мы всю жизнь поднимаемся. Опасности, риск, трудности, напряжение всех сил. Преодоление трусости, подлости, ничтожества человеческого, помощь ближнему, беспокойство за тех кто рядом… А вниз лететь – усилий не надо, прям до пропасти. В горах природа человеческая, грехом раздробленная, объединяется. Ведь у современного человека голова и тело в разных местах находятся… В горах, на леднике, на веревке… Воедино собираешься. Причем не на день, не на два, а на долгое время подъема и спуска. Неделя, две… Это страдания добровольные, если угодно, сердце очищают они. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят… Это удивительно, как в такой ситуации преображаются дети, очень непростые дети…

— Это и есть суть Детского Экстремального Проекта?

— Ну да. Воспитание через преодоление экстремальных ситуаций. Святейший Патриарх нас благословил. Альпинизм, походы. Мы ходим на лыжах в 30-градусные морозы, ночуем в снегу, в пещерах, в палатках. Реки в ноябре вброд переходим. И реабилитация, и школа жизни для ребят одновременно. Дети фильмы снимают, потом сами монтируют, на конкурсы и фестивали их выставляют…

Ребенок, попавший в детский дом — это зверь такой, волчонок. Он на тебя смотрит и ждет только, что ему дадут поесть. И все, больше ничего не ждет, ничего ему не надо. Ну, эта аналогия, конечно, может не очень хорошая, но тем не менее. И психология у такого ребенка волчья. Чтобы начать с ним работать, необходимо, чтобы он тебе доверять начал, начал слушать и слышать. Изначально он тебе не доверяет, потому что его мать предала, дяди, тети, все близкие люди его предали. Как мне с ним работать? Как заслужить доверие? Это нужно три пуда соли съесть с этим ребенком.

И когда мы с ним на одной веревке висим, когда мы едим из одной миски, когда он не понимает, как можно выжить в такой жизненной ситуации, а мы выживаем, он начинает мне доверять, он смотрит мне в рот. И я при этом ему не читаю лекций, проповедей каких-то. Мы просто комментируем происходящее – «ребята, научитесь, друг с другом общаться, держитесь друг за друга».

В следующий поход уже что-то другое, другие какие-то комментарии будут… Шаг за шагом, им надо базисные вещи прививать. И мы приводим из похода, конечно, совершенно других людей. У нас десять дней похода, это как десять месяцев или, может быть, десять лет обычного воспитания. Сложно это… Напряженная педагогическая деятельность в стенах детского дома. Поход, конечно, решает массу проблем.

— Спорной, наверное, методика считается?

— А у нас в стране все спорное… Да пусть спорят. Какая разница. Главное – результат. У нас ведь как: да, много сейчас беспризорных детей, страшное, невиданное за всю историю России число. Надо одеть, накормить и как-то воспитать. А как??? На чем??? Ни идеалов, ни образцов, все разрушено. А ведь 99% этих детей – психологические инвалиды, понимаешь? И духовные. У них атрофия полная. Это – брошенные дети, дети алкоголиков и наркоманов, навидавшиеся уже в свои 5 лет такого… У них блокада в мозгу и сердце. Они перестали доверять людям. Вместо матери у них в сердце «черная дыра». У них отмирает базовый человеческий инстинкт – привязанности. А это – катастрофа просто. И традиционные педагогические ресурсы здесь исчерпаны.

—  Батюшка, расскажите, вкратце, как Детский дом устроен.

— У нас несколько основных принципов. Первый – семейное устройство детей, они живут у нас по-домашнему, такими своеобразными «семьями», в квартирках, где старшие помогают младшим, и у них есть «родители» — воспитатели. Второе – Церковь. У нас на территории детского дома свой храм есть, Покровская церковь. Третье – учеба. Четвертое – труд. У нас большое хозяйство: ферма, земля, которую мы сами обрабатываем. Коровы, свиньи… Пятое – это спорт. Борьба, альпинизм. Скалодром у нас шикарный в детском доме, даже Чемпионаты России проводились.

— А труда недостаточно для воспитания?
— Труд – хорошо, конечно, необходим он. Но нас ведь интересует воспитание нравственное… В экстремальных ситуациях оставаться человеком, сохранять доброту и спокойствие, помогать ближнему – вот то, что мы ищем. В горы идет коллектив, мы берем с собой маленьких. Хочется завернуться в спальник и лежать, но нужно помочь палатки поставить, поесть приготовить на ветре и морозе, о завтрашнем дне подумать. А дышать трудно, воздух разрежен… Сердце бьется… Чувствуешь – Бог рядом.

— А спорт?

— То же самое. Только как часть здорового образа жизни, полноценного. Сам по себе он вторичен. Помнишь: «В здоровом теле – здоровый дух…»?

— Помню.

— А продолжение помнишь?

— Помню. «…встречается редко».

— Вот-вот. А кто сказал – помнишь?

— Нет. Но латинская поговорка – 100%.

— Конечно. Ювенал. Римский сочинитель.

— Ну Вы даете, Батюшка… Вчера пошарил в сети, посмотрел материалы о Вас – они есть, конечно, но очень однообразны.

— Да, скудные. Скудные материалы, потому что время прошло и оно уже другое. О нас, в основном, писали примерно десять, ну может, пять лет назад. Ситуация с детьми кардинально изменилась. Изменилась настолько, что сейчас, анализируя ее, мы цепенеем просто. Это касается не только нашего детского дома, это касается детских домов вообще. Скажем, в Костромской области. И я думаю, что это вообще по России.

Раньше мы с детьми поднимались на Эльбрус, ходили на пик Ленина, ходили на Белуху на Алтае. Совершали зимние восхождения на пики Урала, например, поднимались на Саблю. А сейчас почти невозможно собрать детей в силу того, что все они физически негодны.

— А раньше была иная ситуация?

— Совершенно. У нас были такие пацаны-качки, хорошие. И почему так? Может быть, нам таких плохих детей поставляют? Ничего подобного. Мы начинаем разговаривать с директорами других детских домов – везде одинаковая ситуация. Мы смотрим по годам. Мамы детей, с которыми мы работали раньше, формировались как мамы в 80-е годы. А в 90-е годы, начало 2000-х годов – пошел полный отрыв. Это уже генетические изменения, второе-третье поколение наркоманов и алкоголиков.

— Ну а прежние поколения детей с точки зрения умственной отсталости?

— Сергей Леонидович, сейчас у нас каждый ребенок — это коррекционка. Раньше у нас были дети, с которыми можно было работать, можно было нанимать репетиторов, чтоб готовить их к поступлению в ВУЗ. Сейчас мы думаем о том что, лишь бы он девятый класс закончил: ведь в девятом классе сделали ЕГЭ. И сейчас у детей проблема его пройти.

-А раньше меньше же было детей? Сейчас сколько?

— Нет, что ты, раньше было больше, у меня было до пятидесяти с лишним человек. И сейчас я готов взять больше восьмидесяти детей, но проблема сейчас в государстве, потому что есть определенные законодательные странности, и с каждым днем их больше, и они становятся всё жестче и жестче.

— Вы мне рассказывали, что в походы вам теперь запрещено ходить…

— Да, сейчас я не могу ходить, потому что Роспотребнадзор с 24-го апреля 2010 года ввел ограничения, согласно которым, теперь я могу разбить палаточный лагерь, только когда температура окружающей среды выше 15 градусов по Цельсию. Тем самым все осенние, весенние и, особенно, зимние походы стали невозможны. Умники они, конечно, там большие. Теперь у меня связаны руки. Я ничего не могу делать.

— Повара теперь нужны обязательно детям в походе, врачи, еще кто?

— Повар нужен профессиональный, да, профессиональный врач или медработник. Конечно, раньше я сам детей контролировал: и еду, и здоровье. Мы находились в совершенно уникальных условиях. В мире еще никто подобного опыта не имел. У нас не было ни разу никакой крайней ситуации, слава Богу, конечно. Не потому что мы такие замечательные, может быть, нам так повезло, но, тем не менее, мы всегда идем не для того, чтобы ставить рекорды.

Все время, когда идем на вершину, я смотрю назад. Больше назад смотрю, чем вперед. Потому что у меня должно быть десять путей отступления. В случае, если ребенок начал себя некомфортно чувствовать, он начинает комплексовать, проявляется соматика — и он заболевает. А болеть нельзя! И поэтому ребенок должен себя чувствовать всегда комфортно. Я этих детей чувствую, я их люблю, я их знаю. Мы с ними всё время беседуем, постоянно идет обмен информацией. И мы идем- идем, но я всё время думаю о том, что если вдруг что-нибудь произойдет — как мне его дальше транспортировать вниз? Конечно, к этому все подготовлено, но очень не хочется доводить до крайностей.

Конечно, все наши опыты, наши эксперименты повторять нельзя. Никому, никогда, и ни при каких случаях, потому что мы идем с детьми, которых мы знаем, чувствуем… Да и серьезная подготовка требуется сопровождающим взрослым, альпинистская… Но сейчас уже это все невозможно. У нас дети, конечно, менялись. Мы детей меняли. Наши дети поступали в ВУЗы, пошли в профессии. А сейчас этот принцип нашей экстремальной педагогики убит напрочь. Родным государством.

— Я так понимаю, что это связано с тем, что сейчас вы стали государственным детским домом, а раньше вы были частным детским домом?

— Нет-нет, мы — негосударственное образовательное учреждение. И поэтому с каждым годом становится всё хуже и хуже.

— Но финансируетесь-то вы государством?

— На 80% государством. А 20% — это частное финансирование. Но, на самом деле, по факту, мы финансируемся государством процентов на 50 максимум. Потому что государство финансирует зарплату, одежду, еду. Но почему-то не финансирует аптеку, ГСМ, а мы в 7-ми километрах от города находимся. То есть, как будто у нас транспорт отсутствует, хотя мы детей в школу возим.

И когда прикинешь деньги, посчитаешь, получается что государство финансирует нас только на 50%, и с каждым годом ситуация становится всё жестче в силу того, что там новые странные законы и инструкции, бюрократы, принятие бюджета и т.п. На основании бюджета принимаются лимиты на соцзащиту, образование. На основании этих лимитов, опять же, строятся положения, постановления по финансированию, подписанные губернатором.

Бюджет принимается 30-31 декабря, под Новый год. Дальше до 11-го числа у всех каникулы, никто не работает. И весь январь мы находимся в состоянии свободного полета. Переведет нам государство деньги, или нет. Разрывы часто возникают. Слава Богу, есть люди, к которым можно обратиться, которые скажут «поможем» и помогают.

—  То есть 50% в реальной жизни получается?

— Да, 50%. Предлагалось приравнять все негосударственные социально значимые объекты к государственным. Но пока всё это на словах, и в ближайшее время мы не ждем, что ситуация каким-либо образом изменится.

— А кто, в основном, те люди, которые добивают вам недостающие 50%?

— Это друзья. Мои друзья. Это несколько человек, с которыми судьба свела, Господь дал этих людей. Это удивительные люди. Есть люди, которые постоянно нас финансируют, и есть палочки-выручалочки. Слава Богу, мы никогда не злоупотребляем, но бывают такие ситуации, когда мы обращаемся. Таких людей очень мало. Постоянно финансирующих — два-три, частный бизнес это, конкретные люди.

Мы в состоянии планировать свой бюджет. Но когда возникают дырки, мы не знаем, что делать. Тогда нужен запасной парашют. А где его брать? Опять же, это наши друзья, которые всегда откликаются, несмотря даже на кризис, который был 2 года назад. Помогли люди. Просто потрясающе. Нас 2 месяца финансировали: полтора миллиона рублей выложили — «нате».

— А если бы их не было? Что бы было?

— Всё. Закрылись бы.

— А что с детьми-то делать? Закрылись бы…

— Детей бы забрали в государственные детские дома. Эта ситуация жуткая. Это неприлично озвучивать, но проблема государственных детских домов, в том числе, в том, что там есть дневная жизнь и ночная жизнь. И нельзя комментировать ночную жизнь.

— Что значит нельзя комментировать?

— Табуированная тема. Это среди профессионалов, среди тех, кто этим занимается, Сергей Леонидович. В ночной жизни нет педагогов, приходят нянечки, которые запираются в своих комнатах. А детские дома — там мальчики и девочки, смешанное проживание. Что там дальше ночью происходит… Все стремятся этого просто не знать. Понимаете?

— Над вами постоянно висит какая-то угроза государственных детских домов? Вас проверяют? Грозят расформированием?

— Не то что грозят расформировать, но есть серьезные моменты… Если мы будем государственными, то должны полностью соответствовать принципам госдетдомов. А я не хочу, там много отвратительного, в методике. Например, я говорил уже, дети у нас живут «по семьям», как бы в квартирках, по несколько человек на воспитателя. Это нельзя почему-то…

Принцип питания… На ферме дети работают на нашей, за животными ухаживают, в полях картошку и свеклу обрабатывают и собирают. Огородничество, животноводство. Овощи, молоко, мясо…. Свое все. А своим питаться нельзя… Вообщем, бред. Мы лишимся очень многих вещей, которые социализируют детей в дальнейшей жизни.

— А вы бельмо у кого-то на глазу?

— Да, потому что статистика у нас другая. Статистика обычных государственных детских домов какова? 10% кончают жизнь самоубийством после выхода из детских домов, 40% попадают сразу же в первые 3 года в тюрьму, на зону. И 40% скуриваются, скалываются, снюхиваются в первые 3 года. И только лишь каждый десятый каким-то образом адаптируется.

— А у вас как?

— У нас по-другому. У нас в тюрьму попали, а мы 15 лет существуем, 4 или 5 человек за всё время. У нас ребята работают, семьи заводят, детей рожают, поступают в институты. У нас в академии МВД учится несколько человек на криминалистов. «Керосинку» — нефтегазовый вот сейчас заканчивает человек — 6-ой курс уже. Питерский институт кинематографии заканчивает парень.

И еще мы всё время свои права качаем. Всё время добиваемся… чтобы деньги вовремя платили. Там пошел неплатеж, здесь, а мы всё время кричим об этом. Для нас неплатеж смерти подобен, ведь мы по принципу компенсации с государством работаем! Мы должны документы платежные предоставить, чтобы потом нам затраты компенсировали. Если мы в этом месяц не представим документы — всё, до свидания!

— А вот те вещи, которые мы видели, когда у вас были, роскошные просто? Спортзал, оборудование, инвентарь… Это откуда всё?

—  Спортинвентарь у нас роскошный совершенно. У нас удивительный спортинвентарь, которого нигде нет. Нам его дарят, Сергей Леонидович. Нам дарят фирмы разные. На нас выходят, потому что те походы, в которые мы ходили раньше, — уникальны. Это Книга рекордов Гиннеса. Честно. И счастливы люди, что мы используем их оборудование, что мы их где-нибудь хотя бы упомянули.

— А почему не стали в Книге рекордов Гиннеса фиксировать достижения, Батюшка? Может быть, это принесло бы вам дополнительные деньги?

— Каким образом? Денег это дополнительных не принесет, а испортить может многое. Люди прочитают, кого-то это раззадорит, кто-то скажет «а давайте и мы так». И это смерть. Потому что мы всё время говорим в фильмах, которые дети наши снимают — «не повторяйте нашего опыта, ребята, не надо этого делать». У нас уникальная педагогика. Если хотите что-то делать, давайте сотрудничать хотя бы, только сами ничего не предпринимайте, просто обращайтесь, всегда поможем. Нам, например, альпинисты мирового класса, мастера величайшие с «Золотыми ледорубами», говорят: «Мы с вами будем ходить, нам с вами интересно иметь дело. Отличное дело, будем с вами работать». И ходят! Но когда начинается самодеятельность, это понятно куда приведет.

— А когда вы в последний раз ходили?

—  В горы? На Эльбрус 2 года назад.

—  А вообще в поход?

-А все время ходим, несмотря на все эти запреты дурные… Конечно, сейчас это обманом… А на Эльбрусе мы на обе вершины взошли. Зимнее восхождение было, на Новый год мы ходили, 2006-2007. Да, на обе вершины поднялись на Новый год, представляешь! С пятилетними детьми… Но нельзя эти вещи рекламировать, Сергей Леонидович.

— Скажите, пожалуйста, а что за люди у вас работают в детском доме, сотрудники?

— Местный народ, в основном. Проблема очень большая.

— Они за деньги работают или добровольно?

— Есть несколько человек, которые работают за идею.

— Сколько получают воспитатели?

— Тысяч 5-7 максимум. Но если, например, человек со мной в горы ходит… Катамараны, байдарки, в горы и так далее, представляете себе? Ну, он получает тысяч 10-11 за всё это…

— Текучка?

— Страшная.

— А куда люди уходят-то? Им же работы больше не найти в Нерехте…

— А они маргиналы. Бунтуют периодически, бесцельно. Типа, « давай что-то другое найдем». Ну, ищите, ради Бога. Одна ушла, вторая ушла. В основном же тетки. Бабий бунт начинается. Ушли, а дальше что? Мы потом отслеживаем, куда они пошли. А никуда, представляешь. Дома сидят.

— Отдыхают… Много народу сейчас работает?

— Человек 30, наверное…

—  На 40 детей?

— Сейчас у меня детей меньше. Около 30. А я 80 могу содержать, потому что на спонсорские деньги построены новые жилые корпуса. Но не буду вводить их в строй. Потому что меня сразу на налоги ставят.

—  Как? То есть Вы еще и налогоплательщик?

— А ты думал? Конечно. Я богатейший налогоплательщик! Налоги на имущество, на землю. На имущество сейчас я плачу 250 тысяч в год. Если я запускаю три новых корпуса, я буду платить миллион. Потому что корпуса новые, а старые амортизируются. Им уже 10 лет.

— Это ж областной налог?

— Областной.

— Красавцы просто… Налоги взимают с детского дома?

—  Да. Вот наш губернатор так распорядился, что, мол, «извините, платИте все». Налог на землю. Налог на землю я плачу порядка 200 тысяч в год. Самое интересное, что это земля, на которой находится детский дом, Сергей Леонидович. Это 2,5 гектара. Вот я за это плачу. У меня есть еще 30 гектаров сельхозки. Это наша земля, которую мы купили в свое время у развалившегося колхоза. С нее мы платим копейки. Мы там, по-моему, 6 тысяч платим.

— Она не обрабатывается, что ли?

— Обрабатывается. Но я 6 тысяч всего плачу. А вот с этой, где детский дом находится, — детский дом на ней находится, ребята! — я плачу около 200 тысяч в год налога.

-Н-да… А еще, помню, если неправильную формулировку безналичного платежа вам выберешь, то 30% налога с него долой…

— Да. Оказывается, есть 2 формулировки — «благотворительная помощь» и «пожертвование», представляешь? С «благотворительной помощи» я плачу 30% налога!

— Потому что это доход?

— Доход, да, не разжиреть бы с него… А за пожертвования я не плачу ничего. Вот откроем словарь Даля и посмотрим, чем отличается «благотворительность» от «пожертвования»? Ничем! Это синонимы! Но почему-то у наших чиновников это разные понятия. Что за ерунда такая? Не понять никогда…

—  У вас сотрудники воруют ваши?

— Бывает. Ловим. В основном выносят продукты. У нас это очень редко бывает, но бывает. У сирот воруют, мерзость такая. Это такие единичные крысы. Но потом мы стараемся, чтобы они нигде не устроились работать.

— А проверки к вам приходят?

— Они не уходят от нас.

— А вас кто проверяет?

— Как кто? Все. Роспотребнадзор, пожарные, электрики, прокуратура, СЭС. Все нас проверяют.

— Вымогают?

— А мы не предлагаем. Не было ни разу, чтобы мы кому-то что-то давали. У них плановая проверка, они проверяют, и мы по-хорошему расходимся.

— А кухню кто проверяет?

— Роспотребнадзор. Кухню сдавать надо будет к апрелю. Вот сейчас занимаемся пожарной сигнализацией. Я ее сдаю, она принимается, и я с нее плачу налог на имущество. Она сразу становится имуществом! Моим!

— Это фантастика, конечно.

— Материально-техническую базу вообще невозможно развивать, потому что со всего я плачу налог. Где, в какой стране это возможно?! Это только у нас такое придумали. Везде, если человек занимается благотворительностью, то он освобождается от налогов. А у нас? И того, кто занимается благотворительностью, облагают налогом, и того,кто получает эту помощь — тоже. Ну что это такое?

— У вас храм на территории детского дома… Скажите, пожалуйста, а дети у вас все верующие люди?

— Да кто его знает, Сергей Леонидович, какие они там верующие? Я же насильно никого в церковь не гоню.

— Но ходят-то все?

—  Ну как «ходят»? Опять же есть вариант не ходить. Но ходят. Понятно, дети… может быть у них какой-то стадный инстинкт. Я никаких иллюзий по этому поводу не строю. Человек крадет или не крадет — почему? Он может красть, может не красть. У него мотив. Мотив на чем строится? На системе координат. Она либо есть, либо нет. Ему объяснять «это плохо», а это «хорошо» — бессмысленно, если нет системы координат. Откуда она берется? Прививаем постепенно, долго, кропотливо. Годами. Как и веру.

Ведь веровать научить никого нельзя, веру можно только выстрадать. Получить ее можно только страданием, жизнью, опытом, когда тебя по голове долбанет несколько раз, вот тогда только. Поэтому люди разные все, абсолютно разные, но во многом одинаковые, стадные. Есть какая-то духовная элита, один-два из тысячи, вот они четко понимают эти вещи, а остальные… Приходит ко мне новый ребенок и ему говорят « у нас вечером молитва будет, ты можешь не ходить, можешь заниматься, только не мешай никому, не шуми не прыгай, не скачи». Так и начинаем.

— А есть такие, которые не ходят?

— Сначала не ходят, потом начинают.

— Вообще эта православная система воспитания насколько важна?

— Она очень важна, Сергей Леонидович. Если этого не будет — вообще ничего не будет. Не будет никаких авторитетов тогда, не будет системы координат той самой. На что опереться-то мне, если дети страдали, мыкались по помойкам, голодали, мерзли, если видели своими глазами, как отец мать убивает или брат сестру насилует? Тут о чем говорить? У меня же такие вот дети… Доложили мне: начались, мол, проблемы на ферме, дети бузят, не работают. Хорошо. Половое созревание, буза. Я пришел, мне же не надо электрошока. Говорю: «Ребята, давайте соберите там всех, поговорим».

Они встали все, мы поговорили, все всё поняли, разошлись, все тихо и спокойно. Я же никого не бью, никого не наказываю при этом, но авторитет нужен. Совершенно четко организованная ситуация. Если этого не будет — вообще ничего не будет. Вот в любых детских домах, что там дети делают? Смотрят телевизор с утра до вечера или у компьютера сидят, тупеют дальше.

— А у вас они чем занимаются?

— На ферме работают. Уроки делают. Суетятся по-хорошему. Все заняты делом. У них свободного времени практически нет. Организована жизнь. И для этих детей, больных по сути дела детей, трудовое воспитание важно. По закону я их не могу заставить трудиться. Заставить не могу никого. Но я им сказал слово, и они всё делают. И делают уже, Сергей Леонидович, 15 лет. Слава Богу.

— А сколько у вас дети в среднем в детдоме находятся?

— Младшему у меня сейчас 3,5 года, старшему 18 лет, он 11-й класс заканчивает. В основном, большая часть, — это девятый класс. Дай Бог, они ПТУ хоть закончат.

— А Вы следите за их дальнейшей судьбой?

— Конечно, всех отслеживаю. Мы стараемся и приемных родителей отслеживать. У нас есть сектор сопровождения приемных семей, потому что у нас же Президент говорит: давай, мол, всех детей в приемные семьи отправим. Ну, давайте отправим, но ты не понимаешь просто, о чем говоришь! Дети, во-первых, больные все, нужен постоянный медико-педагогический мониторинг. И нужно четко представлять, какие проблемы у вас в семье неизбежно возникнут, когда вы берете такого ребенка. Проблемы жуткие, ведь дети абсолютно больные.

Семьи думают, что все знают, потому что посмотрели фильм «Республика ШКИД». Ребята, сейчас совсем другие дети. Те дети по-немецки разговаривали, греческих философов цитировали, потому что у них было гимназическое образование, родители погибли, а гены были нормальные. А сейчас генофонд поврежден. Прости меня, Господи. Очень страшная ситуация сейчас.

Вот до 2000-го года у нас такой бюллетень «Здоровье нации» выпускался, и отдельно выпускался бюллетень «Здоровье детей», в котором фиксировалась рождаемость, смертность. Коэффициент детской смертности – это санитарное зеркало страны. Фиксировалось также, сколько детей у нас учится по восьмому типу — это уже интернат для слабоумных, по седьмому — коррекционники, сколько у нас имбицилов и так далее и тому подобное, которые вообще необучаемы. Всё это фиксировалось. После 2001-го года мы такой информации не имеем. Более того, мы ее захотели получить недавно.

Обратились к областному педиатру, но информация оказалась закрытой. И что делать дальше? Где вектор? Мы вообще не понимаем, в какой стране мы живем теперь.

— А ваши дети что-нибудь читают?

— Кто-то что-то читает. Есть такие.

— Их не заставляют?

— Это невозможно. Как заставить? Мы, конечно, рекомендуем, мягко настаиваем. Либо у ребенка мозг чистый и требующий пищи, либо он пустой, и его и заставить нельзя. Есть читающие ребята, слава Богу. И мы как раз на них ставки и делаем. Но потом мы и репетиров нанимаем, потому что, в любом случае, им очень-очень тяжело. Мы пытаемся дотянуть их до определенной планки.

— Батюшка, а у вас никогда не возникало желания всё бросить?

— Возникало. Оно всё время возникает, Сергей Леонидович.

— А вы как с этим боретесь?

— Силой воли. Ситуация жуткая, она тупиковая, на самом деле, и тенденция жуткая в стране, потому что идет вырождение населения. Могу это констатировать как специалист — идет вырождение нации. И хотелось бы помогать детям, у которых генофонд сохранен. А то, чем мы сейчас занимаемся, — в этом возникают сомнения…. Правильно ли я делаю? Зачем ресурс тратить? Особенно последние 3 года тяжелые.

— А как к вам дети попадают? Откуда они берутся?

— По распределению попадают. Мы подчиняемся подразделению департамента Соцзащиты. Ребенок вначале попадает в приют, в приюте он может пребывать до полугода по закону, хотя пребывают и больше. За это время родителей лишают родительских прав, определяют социальный статус ребенка — сирота он или не сирота, болезни, родственников, заводят карту. По многим детям вообще непонятно, где он наблюдался и наблюдался ли когда-нибудь у врача. Я не могу его взять в свое учреждение, потому что нужны прививки. Должна быть соблюдена определенная медицинская процедура по приему детей.

— А какой-то врачебный контроль со стороны государства есть?

— Жесточайший. За всем следят. Несмотря на то, что мы негосударственное образовательное учреждение, мы попадаем под более тщательный надзор. Не любят нас немного, потому что мы портим областную статистику.

— А вам там одиноко бывает, Батюшка, в Нерехте?

— Случается.

— Как Вы с одиночеством боретесь?

— Вот приезжаю в Москву пообщаться… Общаться-то особо не с кем там… Нерехта у нас место «интересное» — 2 градообразующих предприятия бывших, которые возникли в 1941-ом году. Война началась, Питер обложили. И из Питера все станки сюда приехали. В Нерехте 30 тысяч населения, до Революции было 2,5 тысячи. Все, кто там сейчас есть, — это люмпен, деклассированное население, которое забыло совсем про эти два завода. Люди без корней. У нас есть Поназырево — это Костромская зона. 50% это нерехтские жители. Нерехта. Представляешь?

— А что Вы делаете, если время выпадает свободное?

— С собакой гуляю, Сергей Леонидович.

— Ага… Или она с Вами гуляет? Читать перестали?

— Нет, читаю. Дети подарили мне на день рождения iPad.

— Свои дети, собственные, естественно?

— Свои, собственные, да. У меня закачена туда вся библиотека, я читаю, и я умиляюсь -насколько это удобная штука.

— Но трудно же с экрана читать, нет?

— Отлично! Там яркость меняется. Классная вещь!

— А что Вы читаете? Художественную литературу?

— Я читаю всё. Историческую, художественную, религиозную литературу.

— А журналы читаете?

— Журналы — нет.

— И газет тоже не читаете?

— Да нет, конечно. Смотрю в интернете новостной блог. Но вот о том, что взорвали Домодедово, я узнал на второй день только. И то через Англию. Из Англии позвонили и спросили: « Что у вас там?» Век бы их не получать, такие новости…

— То есть вы вообще оторвались?

— Да. Из Англии звонят, а мы не знали. Включил телевизор, посмотрел — действительно Домодедово взорвали…

— А Вы какую-нибудь литературу по психологии, педагогике читаете?

— Да. Постоянно.

— Это интересно?

— Интересно.

— А есть что-то в отечественных изданиях?

— В отечественных — практически нет. Мы сейчас в основном читаем зарубежные. Интересные западные источники.

— А что Вам там интересно, пример дадите??

— Ну, смотри. Генетика. Контингент детей, с которыми мы работаем сейчас. Мы ведем статистику, — кто куда поступил, кто и что закончил. На Западе такого нет — они все инвалиды. Изначально отнесены к этой категории, понимаешь? Потому что депривация, депривационный синдром — когда ребенок лишается матери на раннем этапе – здесь возникают необратимые процессы со стороны психики. И там это понимают. А у нас невозможно эту тему вообще поднять, потому что, если признать их всех инвалидами, то это другое финансирование!!! Сколько денег придется вложить в реабилитацию этих детей! Это совсем другой уровень. Зачем это нужно, когда можно 50% сметы платить и ни за что не отвечать перед своим народом?

Этим надо заниматься давным-давно, но никто этим заниматься не будет, потому что это огромные деньги. Нам сложно понять даже, как такой ребенок видит мир, он же видит его совершенно по-другому. Он даже не может посмотреть на себя со стороны. Вот мы можем, и у нас чувство юмора есть, мы можем поиронизировать над самими собой, посмеяться. Ирония — это когда человек смотрит на себя со стороны и ему смешно. А эти дети не в состоянии. И, соответственно, он не может самого себя проанализировать. Ему надо объяснять: «вот смотри, этот сделал то-то, и сел в тюрьму». Только так: на пальцах и примерах. Потому что причинно-следственные связи не работают. Ребенок думает: «он — пусть, но я-то – нет!». Аргументация по системе аналогий не работает с таким ребенком. Он не понимает, что это такое.

Или, например, такое проявление депривационного синдрома — у них поражена совесть. Есть такой тест для детей — больная мама, доктор ей прописал лекарство, страшно горькое, мама пьет, давится. Дочка, видя, как мама мучается, взяла лекарство и выпила его сама. Вопросы следующие: правильно ли поступила девочка? И второй вопрос: девочка хорошая или плохая? И они не могут ответить. Для них это тупик. У нас из 23-х только один ребенок ответил правильно. Я спросил «Почему она хорошая? Она же неправильно поступила, мамино же лекарство!» И ребенок ответил: «Маму жалко». Прорыв! Мы такого не слышали никогда, чтобы ребенок пожалел кого-то. Чувство сострадания, жалость у них вообще отсутствуют.

—  А Матушка с Вами по доброй воле или по принуждению Вашему? Изначально как было?

— Сначала она дома сидела, детьми нашими собственными занималась; дети выросли, ей скучно стало. А сейчас она у меня замечательный психолог, тесты проводит.

— Давно она в детском доме работает?

-Да уж, наверное, лет 8 уже, 10 даже.

— А вы 15 лет существуете? То есть Вы поначалу без нее справлялись?

— Да.

— Она завучем у вас там?

— Завуч и психолог одновременно.

— А побеги у вас есть? Дети убегают?

— Нет, побегов нет. К нам прибегают. У нас даже курьезные случаи бывают. В свое время был такой опыт: решили детей из других детских домов привозить, чтобы смотрели. И привезли к нам целый автобус детей. Дети кушают, ходят, смотрят. Потом спрашивают «А у вас есть места?» «Есть», говорю. Потом время им уезжать, а двоих детей не хватает. Они где-то под кроватями спрятались, мы их еле нашли. Нашли, а они говорят: «Мы хотим у вас остаться».

Сергей Леонидович, у нас нет побегов, и более того, каждый пацан, который ко мне приходит, который более или менее взрослый… Я ему говорю: «Давай так с тобой договоримся: хочешь бежать — ради Бога. Есть железнодорожный вокзал, автовокзал, но ты меня предупреди, я тебе дам денег, чтобы не дай Бог, ты к вагону не прицепился. Скажи « я хочу убежать». Я тебе дам фору. А потом я заявлю. Я должен заявлять о побеге. Но сутки у тебя есть фора, сутки я не буду заявлять, чтобы ты успел убежать, куда ты хочешь». И со всеми у меня такая договоренность. Ни один еще пока не убежал.

— А возвраты есть из семей?

— 90% детей, которые у меня сегодня — это дети из приемных семей, которые к нам обратно попадают.

— Это не те же ведь родители, которые от вас усыновляли…

— Нет-нет. Не наши. Президент и Премьер пропагандируют, чтобы всех детей забирали в приемные семьи…

— Ну да… «Ничьих детей вообще быть не должно»… Должно, не должно…

— Да, конечно. Люди просто не понимают, что этих детей усыновлять даже нельзя, либо это семьи должны быть специальные. Вот как американцы делают: у них есть такое понятие, как foster parents — это приемные родители, но эти родители проходят специальные курсы подготовки, получают сертификаты на работу, они на работе находятся и понимают, с чем они связаны. Их инструктируют: «Ребята, вот это — ваша работа».

— А тех, которых забирали от вас, вам возвращали?

— Нет. От нас ни один к нам не вернулся, но 90% детей за последние 2 года — это ребята из приемных семей.

— Расскажите о ваших усыновленных детях, о том, как они живут в семьях, есть какая-то информация?

— Мы, прежде чем кого-то отдавать, изучаем семью. У нас сейчас есть сектор сопровождения. Но вообще-то мы всем говорим: «Ребята, не надо этого делать». И, самое интересное, 90% отказываются от этой идеи. Потому что мы с ними работаем, мы им читаем лекции, прежде чем с ними заключить какой-либо договор.

— То есть Вы иной по сравнению с Президентом точки зрения придерживаетесь?

—  Совершенно. Потому что мы владеем вопросом изнутри. И зачем нормальным людям, семьям, делать плохо? Мы всем объясняем: с чем им придется столкнуться. Если у вас есть дети, ребята — это трудная тема для вас. Если нет детей — хорошо, давайте будем разговаривать. Такие, такие и такие проблемы будут, возрастные проблемы, генетические проблемы… и 90% отказываются, и мы счастливы. Ну а 10% всё-таки берут детей. Но это хорошие люди, можно сказать, кремни. И мы с ними всё равно взаимодействуем. Мониторинг нужен постоянно.

— А епархия Костромская помогает вам?

— Задели за живое.

— Вопрос изымается. Дети, когда выходят от Вас, остаются верующими людьми?

— Да, как правило. Самое интересное: на Пасху, на Рождество, у нас полный детский дом! У нас выпускников приезжает примерно столько же, сколько у нас детей в детском доме. У нас даже возникает проблема размещения. Что значит верующие? Кто-то, может, заходит в церковь, но, во всяком случае, тут вопрос о системе координат. Наша задача посеять, а что там вырастет на таком поле с этими генетическими изменениями…

—  А почему во власти сейчас такая приверженность к церковной обрядовости, Батюшка? Крестом себя осеняют… Президент, премьер… Чиновники все эти…

— Сергей Леонидович, я не знаю. Я думаю, что это какое-то поражение сознания. И то, что происходит во власти сейчас, я даже комментировать не могу.

— А почему они так креститься-то начали истово?

— Кто?

—  Ну… Руководители наши разного ранга… Почему это происходит? Это что, заигрывания, что ли?

— С кем заигрывания? Сергей Леонидович, то, что они делают, — это проклятие. То, что они сейчас со страной делают. Может быть это какой-то сатанизм. Потому что то, что они делают, никак не соотносится с тем, что должно быть. Все просто в шоке. Все нормальные люди. Как можно прокомментировать действия наших министров, которые управляют страной, даже не владея терминологией!

— Какой терминологией, Батюшка, церковной?

— Голикова — министр здравоохранения, а медицинской терминологии не знает, извините. Министр сельского хозяйства — Скрынник — девочка, которая занималась торговлей медицинским оборудованием. А кто у нас министр обороны? О чем мы говорим? По-моему всё понятно. Там же ни одного профессионала, ни один человек не принимает решения, потому что он не может его принять, так как не разбирается в вопросе. Так что пусть крестятся или идут в буддизм — это все цирк.

— То есть Вы уверены в том, что они не веруют, а играют просто?

— Абсолютно.

— А вот Вы говорите, что веру нельзя воспитать, а можно только выстрадать. Это к любым религиям относится, или только к христианству?

— К христианству.

— Почему так?

— Потому что христианство — это есть религия, которая претерпела массовое жуткое истребление, мученичество. Ни одна религия не может такого заявить о себе. То есть это тысячи людей-мученников. Это не просто легенды. Это зафиксировано, Римское право… акты же писались всегда. Им предлагали выбор «либо — либо». Несомненно, есть некий элемент фанатизма в христианстве. Но когда тысячи людей — и матери, и дети, и взрослые принимают это — это серьезно, это заставляет задуматься, почему они это делают.

— И почему же?

— Потому что они Бога увидели. Для них это главным оказалось. Для человека самое главное — это жизнь. И для них открывается некая другая перспектива бытия. И ради этого они готовы даже жизнью пожертвовать. Вот такого мученичества нигде не было. Ни в одной религии, а в христианстве это было. Да, это заставляет задуматься о многом.

— А к исламу как относитесь, Батюшка? Если в исламе изначально встроенное воинствующее начало?

— Изначального, наверное, нет. Но есть развитие религии, крайние ветви… Не хотелось бы говорить ничего плохого ни о ком. Я не сторонник этого дела, потому что я знаю людей очень порядочных и замечательных, которые исповедуют ислам.

— А что с иудаизмом, Батюшка? И вообще с евреями.

— С евреями… Апостол Павел пишет: «Во-первых, я обрезанный, я еврей, во-вторых…» и так далее («…то тем более я, обрезанный в восьмой день, из рода Израилева, колена Вениаминова, Еврей от Евреев… «(Флп. 3:5 – 8, прим. СИ)

— Это, действительно, был избранный народ?

— Да. А что? У вас есть какие-то сомнения?

— У меня — нет. Людям поясните, Батюшка.

— А Вы Бердяева процитируйте, даже не надо меня цитировать. Бердяев пишет, что с точки зрения марксисткой философии, не может понять одного: там Египет, тут Сирия, столько наций сбивалось постоянно между жерновами… А евреи остались. Где Рим? Где греки? Никого не осталось вообще. А они остались.

— Это о чем-то свидетельствует?

— Искусная нация. Их Бог пас всё время.

— Почему тогда существует церковный антисемитизм? Или не существует его?

— Антисемитизм… Как написано у того же Апостола Павла: «Все вы, Христе крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужского пола, ни женского: ибо все вы едины во Христе Иисусе». И если кто принял Христа, то это абсолютная любовь и свобода.

— А — к иудаизму — почему такое неприятие его со стороны христианства? Почему вообще существует христианский антисемитизм? Он существует?

— Он существует. И в достаточно жесткой форме.

— Почему? Где корни?

— Это исторические корни. И, собственно говоря, это происходит из неприятия Христа именно как Спасителя. И народ, который кричал «осанна», когда был вход Господень в Иерусалим, кричит «пусть кровь его будет и на нас и на детях наших». Дескать «плевать». И идет цитирование такое. Иудеев-то на самом деле горстка. Это хасиды сейчас, которые несут идею. Потому что, в основном, это атеисты, люди, в чьих жилах течет какая-то еврейская кровь. Иудеев очень мало. Это проблема Израильского государства, огромная проблема. И в настоящее время это проблема государства, а не проблема иудейства. Нужна хотя бы какая-нибудь сплачивающая идея.

— Ну в Израиле-то да. Они-то, думаю, решат. А, возвращаясь к вопросу…

— «Кровь на нас и на детях наших» и собственно говоря, Христа распяли не иудеи, Христа распяли люди, вообще человечество. Как в Евангелии написано, что Бог так возлюбил мир, что сына своего единородного отдал, дабы каждый верующий не погиб, но имел жизнь вечную. А человек так возлюбил себя, что убил Бога.

— Но они же не знали тогда, что он — Бог…

— В чьем лице? В лице богоизбранного народа, потому что выше иудеев никого не было тогда. А за ними были язычники — ничто, прости меня Господи, у которых ничего вообще не было. А здесь было абсолютно четко — богоизбранный народ, нравственная система координат. Народ идет, борется. Только у иудеев была перспектива и какое-то стремление. История была.

А у этих не было истории — цикл прошел, год Быка, например, прошел и всё, у них всё отлично. Это народ, исторический народ, каждый отца своего помнил, а те вообще никого не помнили. Еще Геродот возник у них такой король, который начал историю писать, слава Богу. А иудеи писали историю, и они распинают Христа. А кто еще мог распять-то его? Остальные же — это скотина была. А иудеи это был народ. И вот именно в этом трагедия народа. Человеческая трагедия. Но вот так вот произошло. А антисемитизм — это что? Тогда надо Матерь Божию, Апостолов, Христа в помойку выкинуть? О чем мы говорим?

— Но, тем не менее, это же есть…

— Это же идиотизм! Это преступление! И то, чем нас кормят и поят по радио и по телевизору — это невыносимо просто. У людей произошел сдвиг по фазе. То, что происходит сейчас в христианстве, — это подрыв христианства. Поэтому у нас и у Церкви-то проблемы серьезнейшие. Потому что люди не понимают.

— Люди в самой Церкви не понимают?

— Многие не понимают! Что принес Христос. Кто это. И для чего весь мир и вся цивилизация.

— Ну как они могут не понимать, батюшка? Они же учились…

— Ох, учились… Вот так учились.

— А почему так мало места уделяется самой идее христианства? В основном одна обрядовость, а идее христианской вообще места ведь нет, так же?

—  Сергей Леонидович, идет какая-то подмена, она давно идет. Это, собственно говоря, неоязычество. И я со своими всё время борюсь в церкви, говорю им: «Ребята, для чего это, что мы хотим от Бога? Вы понимаете к кому вообще обращаетесь, что это вообще такое? Кто это такой?» Нет. Им лишь бы что-то получить. Что-то получить надо всем, поиметь, захапать, отношение к Богу абсолютно потребительское. Он, что, сам не знает, что тебе надо? Он всё знает. Это какая-то примитивизация. Это что-то животное. И всё время на каждой проповеди мы говорим, говорим, говорим, но, к сожалению…

— Ваша паства в Нерехте, она как выглядит сейчас?

— Да как… Я ж рассказал тебе вкратце про Нерехту. Но они меняются в лучшую сторону.

— Да ну?

— Да.

— За счет чего? За счет Вашей работы?

— Ну не знаю за счет чего. Молодежи много стало ходить. Но мы боремся с язычеством в христианстве, Сергей Леонидович. Это болезнь всех религий.

— Вы сейчас под язычеством что понимаете, Батюшка. Что Вы понимаете под неоязычеством?

— Под язычеством? Нужно чтобы Бог сделал так, чтобы мне было легче сидеть на пятой точке, а то мне неудобно и давит. Он всем должен, Бог, понимаешь? И, самое главное, — понять, как его об этом попросить, чтобы желание исполнилось.

— Ага… А, если этого не случается, то Он виноват, видимо?

— Да, абсолютно верно. Если он не реагирует, тогда мы пойдем в другие религии. Или поймем, что надо другие молитвы использовать, не те молитвы были. Мы не так молимся, понимаете? По-другому надо, оказывается. Поэтому Он и не делает ничего мне. Можно еще к другому батюшке пойти. А вот если в другую церковь пойти, там нам объяснят, что если помолиться по-другому, то будет сидеть мягче. И все люди пытаются сделать подобное. Не то, что тебе надо пострадать, ведь жизнь — это страдание, а чтобы было сидеть мягче.

— Еще пара вопросов и всё, батюшка. А для Вас вообще национальность имеет значение?

— Абсолютно нет.

— Никакого?

— Никакого.

— Имеет значение только вероисповедание?

— Нет, даже не это. Почему? Потому что в последнее время, Сергей Леонидович, я считаю, что лишь бы человек добрый был, хороший. Сегодня жить по совести – уже подвиг. Иной раз такие люди православные приходят, что я, честно говоря… Даже есть такая пословица: «Хочешь испортить дело — свяжись с православным».

— То есть… Появилась такая пословица??????

— Да.

— Не слышал такой еще…

—  Есть такая, да. Потому что люди начинают паразитировать. Ты принимаешь человека, потом понимаешь, что он не удовлетворяет совершенно никаким критериям. Ворует, детей бьет. Ты ее решил уволить с работы, а она — мать одиночка, и так далее. А ты-то человек православный, и ты-то ей сочувствуешь. И как же сделать, как этого «человека» уволить? А она у тебя ворует в детском доме. И что делать?

— Она тоже православная зато!

— Зато православная. Она себя так позиционирует. Это позиционирование. Кем ты в действительности являешься? О чем ты говоришь? И думаешь ты о сердце или о пятой точке в этой жизни? Ты живешь, чтобы есть или ешь, чтобы жить? И очень многие на этом паразитируют. И поэтому у меня четко все: мне плевать на твое вероисповедание, ты функционально должен соответствовать каким-то моим критериям. И я думаю, что существует большое паразитирование на православии, что мне иной раз легче и свободнее общаться с кем угодно, а с православным общение напряженное.

— А то, что в Москве сейчас происходит… стычки межнациональные. Жертвоприношения. Что Вы об этом думаете?

— Стычки… Я ничего про это не знаю. Знаю только про стычки, которые были в декабре месяце. Вы об этом? Так… Что такое государство вообще — это наш договор, с теми кто…

— Социальное соглашение…

— Да, социальное соглашение. Вы нашу безопасность обеспечиваете, а мы вам соответственно платим деньги. Налоги платим.

— Ну это — Платон, Батюшка, это ж утопия…

— Но, тем не менее, чувство справедливости должно существовать, а оно разрушено до основания. Это все мы, взрослые понимаем, и особо никуда не кидаемся, мы все прошли 90-е годы. Мы понимаем риски, если мы кинемся куда-то, риски страшные. А молодежь она — ведь все борцы, революционеры — это молодежь. И вот молодежь вообще ничего не понимает, абсолютно безбашенная. И подсознательно она осознает, что что-то в этой стране не так. Всё это страшно. Вот посмотрите передачи. Передачи, транслируемые по центральному каналу — хлеб есть нельзя, молоко пить нельзя, молочные продукты тоже, мясо есть нельзя, колбасные изделия, овощи-фрукты есть нельзя, водку пить нельзя… Нет, вино пить нельзя, водку можно, оказывается. Самый болезненный удар был — это передача про ЖКХ. Оказывается, мы переплачиваем такие страшные деньги. Там Милявская сидела Лолита…

— Что Вы смотрите такое, Батюшка, по ТВ???

— Случайно застал… Так вот, в ходе передачи выясняется, что человек 6, которые пытались добиться справедливости, просто убили. Сколько стоит должность директора ЖЭКа. А затем показывают параллельно Германию, Америку, как там народ живет. Как американец содержит свою котельную, 17 домов, и он думает, ночи не спит, как сделать подешевле, как сэкономить деньги жильцов. И как у нас во всех передачах нагнетается истерика.

И Милявская спрашивает: «А в чем смысл? То, что конца этому не будет, — я поняла. А еще что? Я поняла, что мне в этой стране делать нечего». И она встала и ушла. Я даже поаплодировал. И у людей опускаются руки. И потом возникает это 11-е декабря. 5-7 тысяч их было и меня поразило то, что полторы тысячи из них было арестовано. В Греции тоже люди бегают, почти каждый день подобное происходит, жгут что-то на улицах, но там арестуют человек пять, наверное. А у нас полторы тысячи было арестовано.

— Да они просто не знали, кого брать. Мели всех подряд. 

— Полторы тысячи из пяти! Это что, одну треть сразу что ли? Полный привет…

— Заканчиваем, Батюшка. В чем смысл жизни-то, скажете мне напоследок?

— В любви к ближнему.

—  ????

— Когда ближнего любишь, то осуществляется самоотдача и компенсируется…

— Что компенсируется?

— Когда у тебя в руках чемоданы, то ты не можешь в руки дар принять Божий. Когда ты всё отдаешь другим, руки протягиваешь, тебе сыплется столько, что тебя засыпать может просто…

— Ох тяжело это, Батюшка, так-то…

— А ты как думал? С себя начинать надо, с себя. И другого способа противостоять тому, что в стране сейчас творится, нет просто. Иначе с ума можно сойти, глядя на все это. Посмотри – много ль вокруг тебя людей, которые верны базовым принципам человеческого существования? Мало осталось, совсем мало. Вымирают такие, как мамонты. Любые материальные блага – не цель и не смысл, а просто условие подлинного человеческого бытия. Вот такие люди не могут принять насилие над совестью и справедливостью. Верность вот этим ценностям – это по нынешним меркам уже героизм. Дожили мы до того времени, когда героизмом становится само стремление жить по совести…

— А вы же герой, Батюшка? Я прочитал где-то, что у Вас орден «За заслуги перед Отечеством» 2ой степени. А Вы молчали! Есть орден-то?

— Есть. Но для меня светские награды никакого веса не имеют.

— Понятно… Спасибо за беседу, Батюшка. Пусть все хорошо будет у Вас.

— И тебе спасибо, Сергей Леонидович. И тебе мира. И читателям твоим в блоге. Бог — да благословит вас.

19 августа 2004 года, в день Преображения Господня, на Восточной вершине Эльбруса (5622 м), при нулевой видимости и в агрессивных погодных условиях, о. Андрей и хор воспитанников Ковалевского детского дома (6 детей) отслужили праздничную Божественную литургию по полному чину. Все причастились Святых Христовых Тайн. Во время чтения Праздничного Евангелия случилось чудо: расступилась мгла, и впервые выглянуло солнце. Чудо повторилось во время пения «Достойно и праведно есть…». Больше в этот день солнца не видели.

Президент Русского Торгового Банка Сергей Иванов