Что делать с современной культурой: анафематствовать или воцерковлять? Способны ли на этот шаг современные православные христиане? Размышляет художник, преподаватель МАРХИ Андрей Яхнин.
Итогом бурного вторжения в нашу жизнь явления, маркирующего себя как современное, или актуальное, искусство стала очевидность нашей полной беспомощности перед ним. Церковь не готова к встрече с современной культурой, и это серьезная проблема. И еще большей проблемой мне представляется то, что огромная часть ее членов эту проблему таковой не считают.
Церковь, преодолевшая за два тысячелетия ереси и расколы, пережившая гонения и безбожные власти оказалась почти беспомощной перед примитивной, плоской и, в то же время чрезвычайно опасной агрессией современной культуры. И для того, чтобы найти адекватные ответы на этот вызов необходимы большие интеллектуальные и духовные усилия, по настоящему возможные лишь в соборном единстве.
Но его, увы, нет.
Более того, преобладают крайние точки зрения на эту проблему.
Одни считают необходимым предать всю современную культуру анафеме, объявить ей войну на полное уничтожение.
Другие, наоборот, выступают за ее полную реабилитацию и воцерковление.
Обе эти позиции, на мой взгляд, являются не только поверхностными, но и просто вредными для Церкви. Современная культура и современное искусство — это не закрытая эзотерическая область, это острие сегодняшней цивилизации, ее мотор и одновременно топливо. И если мы не хотим остаться в цивилизационной резервации, превратившись в «этно-культурный компонент» — нам необходимо как можно скорее начать эту необходимую работу по анализу феномена современной культуры. Результатом же должна стать внятная, богословски и духовно выверенная активная позиция Церкви по отношению к современной культуре.
Однако этому препятствует ряд обстоятельств. И одно и них хотелось бы рассмотреть подробнее.
Наиболее ярко оно проявилось после издания моей книги «Антиискусство. Записки очевидца» и стало для меня полной неожиданностью.
С одной стороны наблюдался и наблюдается большой интерес к ней со стороны обычных людей не имеющих никакого отношения к современному искусству. Они читают, задают вопросы и искренне хотят разобраться — что же это за явление, столь агрессивно вторгающееся в их повседневную жизнь.
С другой стороны я вижу глухое и молчаливое неприятие моей позиции некоторыми церковными людьми, в том числе и клириками. Это люди образованные, современные и широко мыслящие. Для них современная культура — это не что-то далекое и непонятное, они прекрасно ориентируются в современном искусстве, музыке и литературе. Более того, многие из них пришли в Церковь из этого мира, безусловно совершив огромное духовное усилие, что мне близко и понятно. Однако именно они почему-то оказались не готовы к этому разговору, актуальность которого не просто назрела — она уже почти что перезрела.
В чем же дело?
Для того, чтобы ответить на этот вопрос необходимо, в том числе, понять суть той метаморфозы, которая произошла с культурой за последние сто лет.
Исток вектора современной культуры лежит в начале ХХ века, когда традиционная европейская культура, сложившаяся в эпоху Ренессанса подверглась полной и одномоментной трансформации. Эпоха от раннего Ренессанса до начала прошлого века была характерна антропоцентричностью, в центре ее стоял человек. Она сменила собой предыдущую, сотериологическую эпоху христианского искусства, но при этом оставалась христианской не только по своей формально-художественной сути, но и по содержанию.
Однако в начале ХХ века в Европе произошла культурная катастрофа, которая сопровождалась катастрофой социальной и политической и во многом ее катализировало. Если в Европе эта метаморфоза происходила в большой степени «эволюционно», то в России она привела к окончательному коллапсу. Теперь вместо грешного человека в центре культуры оказался «человек бунтующий», человек одержимый демонами, внушившими ему идею его исключительности и праве на абсолютную свободу, в первую очередь от Бога и Его Заповедей.
С воодушевлением, близким к одержимости говорил о ней гуру «нового искусства» К. Малевич: «…мы вынесли себя за пределы горизонта вещей к новой Культуре Искусства не как ремесла, а творчества. И объявляем себя свободными творцами…» .
Гораздо более откровенно и ясно говорил о такой «свободе» другой революционный деятель, немало времени посвятивший наряду с формированием Красной Армии и ВЧК — революционной культуре — Л. Д. Троцкий. В своей статье о революционной культуре он писал: «…социалистическое искусство возродит трагедию. И конечно без бога. Новое искусство будет безбожным искусством. <…> Человек поставит себе целью овладеть собственными чувствами, поднять инстинкты на вершину сознательности, сделать их прозрачными, протянуть провода воли в подспудное и подпольное и тем самым поднять себя на новую ступень — создать более высокий общественно-биологический тип, если угодно — сверхчеловека».
И эта идея абсолютной свободы стала не просто онтологической составляющей новой культуры, она превратилась в ее «священное предание». В результате изменения коснулись не только всей ее внутренней сути и принципов существования, но и привели к глубоким антропологическим сдвигам, трансформации архетипа художника — творца.
Весь пафос модернизма и авангарда направлен на ниспровержение «устоев», всего того, на чем была основана культура всех предшествующих эпох. И, конечно, главным активным содержанием этого пафоса являлось богоборчество, причем агрессия была направлена не просто на христианство, как основу прежней европейской культуры. Она простиралась до самых метафизических глубин, дабы лишить человека не только веры в Бога, но и стереть из его памяти все первичные признаки естественной религиозности.
Однако этот вектор новой культуры, не изменившись по сути, серьезно трансформировался в последние пол-столетия. Разрушив все основные принципы традиционной культуры и отбросив ее на обочину современной цивилизации, модернизм уступил место постмодернизму, в котором этот вектор приобрел более сложное и многомерное содержание.
Если модернизм и авангард постулировали приоритет абсолютной свободы и независимости — зла от добра, подлости от чести, демона от Бога, то постмодернизм вообще вышел из парадигмы — «плохо — хорошо». Он превратил свободу бунта в свободу распада и гниения, где нет места для зла и добра, все уравнено в правах, все лишено смысла и превращено в калейдоскоп обрывочных цитат и ушедших языков.
Такая метаморфоза в культуре также имела свои антропологические последствия. Теперь художник — это уже не гордый демон авангарда, сокрушающий авторитеты и устои, а звено в гигантской индустрии современной культуры со своими институциями, истеблишментом, прессой, стипендиями, форумами, музеями и фестивалями. Это «бунтовщик», находящийся в комфортных условиях сложившейся инфраструктуры, которая придает ему легитимность в современном мире.
Но если на Западе эта среда давно является неотъемлемой частью глобальной цивилизации, то постсоветская Россия оказалась включенной в нее сравнительно недавно. Ее фетиши и артефакты начали прорываться к нам в с 70-х годов, а после крушения железного занавеса хлынули полноводной рекой. Это и современная музыка, и современное искусство, и так называемая молодежная культура с культом легких наркотиков, расширенного сознания и клубной эстетикой. Все это после десятилетий советской казенщины представлялось глотком свежего воздуха, ярким волшебным лоскутком настоящей жизни, которой мы были лишены. Поколения 70-х, 80-х и 90-х помнят эту эпоху с ее воодушевляющими «духовными» открытиями, связанными с уже пережеванными и выплюнутыми на Западе идеями 1968 года.
И вот большая часть этого поколения, выросшего на этом ярком и неоднозначном культурном замесе, пришла в Церковь, найдя, наконец, ту духовную полноту и радость, которой не было прежде. Они стали прекрасными священниками и мирянами, цветом церковной творческой интеллигенции. Однако та часть их искреннего и напряженного духовного поиска, связанного с современной культурой, удивительным образом оказалась включенной в их церковную жизнь. Удивительным, поскольку этот опыт совершенно не сопрягаем с христианской жизнью, для которой невозможны духовные компромиссы и метафизические практики.
Вообще, попытки скрестить православие с самыми разными идеологиями, культурологическими и политологическими концепциями и идеями весьма нередки. Так, например, сделать ему прививку коммунизма в той или иной форме пытаются сегодня очень многие. Однако попытки воцерковления актуального искусства, рок-музыки и даже эзотерических практик и культурных экспериментов, сделанные без серьезного осмысления, выглядят не менее экзотично.
Мы все чаще становимся свидетелями возникновения арт-клубов при церковных учреждениях и даже храмах, где гуру русского рока и одновременно ученик Саи Бабы Борис Гребенщиков в художественно-песенной форме читает лекции по своей версии «православной догматики» будущим священникам, где устраиваются выставки «современного православного искусства», о существование которого знают лишь устроители этих выставок.
С другой стороны, когда вполне настоящее актуальное искусство, в том числе в лице радикального акционизма, агрессивно вторгается на территорию Церкви, как реально, так и виртуально, то реакция, как правило, выглядит неловкой. Православные активисты и казаки в этом случае сами становятся участниками провокативных акций и играют не самую лучшую роль в не нами написанном сценарии.
При этом я далек от того, чтобы их в этом упрекать, поскольку это все равно, что осуждать некрасиво корчащегося в муках человека, которого сильно и при том неожиданно ударили в пах. Именно поэтому насмешки некоторых людей, считающих себя православными, в адрес так называемых «православных активистов» — представляются мне гадкими.
Конечно, если бы эти безоглядные попытки втянуть современную культуру в Церковь были бы свидетельством глубокого осмысления такого феномена или просто героической миссией в опасной и пока неизведанной области — они были бы понятны и оправданы.
Но, увы, чаще всего речь здесь идет о застарелых духовных недугах.
С одной стороны, они коренятся в идеях о спасении через творчество как альтернативу пути аскетики, столь распространенных в начале прошлого века среди церковной интеллигенции. Эти идеи, кстати, в числе других были использованы стратегами обновленчества, в том числе и вышеупомянутым Львом Троцким.
С другой стороны, речь здесь идет о некоем «священном предании» современной культуры, являющегося обязательным для всякого «интеллигентного»,«прогрессивного» и «современного» человека. В этой «сокровищнице» мировой культуры найдется место и для русского авангарда, и для Битлз, и для рок-музыки, и для позднесоветского андеграунда.
Фото: Дмитрий Капров, photosight.ru
Ни в коем случае не возьму на себя смелость ворошить эти крайне запущенные фантомы сознания и тем более спорить с носителями этого непосильного для христианина «культурного багажа», однако рискну еще раз напомнить, что речь уже не идет о чисто академической проблеме, касающейся нас лишь косвенно. И не только потому, что современная культура давно пришла в наши дома, храмы, к нашим детям. Но еще и потому, что мир остро нуждается в христианском культурном ренессансе.
Эпоха распада культуры явно подходит к своему логическому завершению, окончательно вырождаясь в постхристианский по самоопределению и антихристианский по сути дискурс.
Но наша миссия в мире не позволяет полностью отдаться во власть эсхатологических настроений. Мы просто обязаны — каждый в меру своих возможностей — творчески участвовать в духовной и интеллектуальной работе по осмыслению современной культуры с точки зрения Предания.
Мы должны, вспомнив слова апостола: «Все испытывайте, хорошего держитесь» (1Фес. 5:21) трезво и прямо сказать себе и миру об истинном содержании современной культуры, одновременно ведя спокойный и продуктивный диалог с той ее частью, которая является духовно вменяемой.
Потому что именно мы отвечаем за будущее русской культуры, от нас зависит ее христианский ренессанс.
Иначе какие же мы христиане?
Читайте также:
Винзавод. Несостоявшееся открытие «Духовной брани»
Протоиерей Всеволод Чаплин открыл православный арт-центр в подвале храма (+ ФОТО + ВИДЕО)
Дело о панк-молебне и арт-общественность