Портал «Правмир» продолжает дискуссию о школьном образовании — новом законопроекте и шире — о том, в каком положении сегодня находится школа и каковы перспективы. На вопросы отвечает преподаватель литературы в школе «Интеллектуал», писатель и публицист Ирина Лукьянова.
Ирина Лукьянова
— Ирина, каково Ваше видение нового закона об образовании. Что вы поддерживаете, против чего выступаете?
— Если коротко — против тенденции к сокращению государственных гарантий в области образования и перевода его на коммерческую основу. Государство гарантирует все меньший образовательный минимум, все больше отдается на добрую волю родителей, все больше зависит от их кошелька. Государство, которое задумывается о будущем, ведет себя иначе. Второе — это попытка сделать все школы одинаковыми, крупными, массовыми, усредненными, и регулировать этот процесс исключительно экономическими рычагами.
— Какие проблемы школьного образования вам видятся наиболее острыми?
— Мне видится, что школьное образование утратило связь с реальностью, превратившись в набор абстрактных фактов для заучивания. Дети в большинстве своем вообще не понимают смысла образования, оно никак не соответствует их интересам и потребностям, у них нет внутренней мотивации учиться, а в качестве внешней мотивации выступает принуждение. Произошло чудовищное вымывание смыслов из процесса образования. Дети не знают и не понимают, зачем они ходят в школу; в лучшем случае — общаться.
Разумеется, найдутся люди, которые мне на это ответят, что вот у их детей в школе все не так, и ребенок с удовольствием идет в школу и с горящими глазами работает над научным проектом в области микробиологии. И, разумеется, такие школы, куда дети идут с удовольствием и где работают с горящими глазами, до сих пор есть, и я даже знаю такие школы и таких детей. Знаю, однако, и такие школы, где учиться не модно, а учителя пытаются управляться с учениками криками и угрозами «дворниками будете».
Беда в том, что школа за последние два десятилетия расслоилась — как и общество; а реформы, предпринимаемые в последнее время (подушевое финансирование, объединение школ), могут окончательно угробить и то ценное, что еще сохранилось. Не вытянуть массовую школу до уровня — той, где происходит штучная, индивидуальная работа с детьми, а, наоборот, уничтожить эту штучную работу, оставив только массовое, стандартное, конвейерное обучение.
К школе нельзя подходить исключительно с мерками экономической эффективности, особенно в духе «чтобы корова меньше ела и больше давала молока, ее надо меньше кормить и больше доить». Образование или здравоохранение — это не те сферы, где руководствоваться можно только соображениями максимального сокращения усредненных затрат на обучение или лечение усредненной человекоединицы.
Другая тяжелая проблема — неадекватность оставшейся в наследство от СССР школьной структуры тем проблемам, с которыми сталкивается современная школа. В нее приходят дети разного уровня подготовленности, часто с серьезными проблемами здоровья, приводящими к проблемам обучения, часто из социальных слоев, которые не то чтобы «неблагополучные», хотя хватает и неблагополучных, но, как их политкорректно обозначают, «непривилегированные».
Социальное расслоение в обществе приводит к социальному расслоению в школе и в классе, и это расслоение происходит не на уровне дорогих мобильников и красивых одежек (и введение школьной формы здесь — абсолютно неадекватный ответ), а на уровне способности читать, воспринимать, работать с информацией, оперировать какими-то сложными понятиями: это расслоение закладывается еще до школы, в зависимости от того, сколько с ребенком занимаются и разговаривают дома, насколько недостаточность такой работы дома компенсируется, скажем, детским садом…
В этом смысле новшества обсуждаемого сейчас законопроекта об образовании, которые позволяют не дать ребенку места в детсаду по причине «нет мест», произвольно повысить плату за детсад, — все это закладывает большую мину под будущим нового поколения детей. Раньше у них был шанс, если с ними родители ничем не занимаются дома, чему-то научиться в детсаду, теперь и этот шанс аннулируется. Должна сказать, что тенденция в странах, которые задумываются о будущем, как раз обратная: государство, наоборот, стремится додать детям то, чего им могут не додавать родители по неумению, незнанию или нежеланию.
К концу начальной школы расслоение, о котором я говорила выше, становится совершенно очевидно. И школа с этими проблемами справиться не может, у нее ни сил, ни средств таких нет, ни программ, ни специалистов, и никто не собирается ей это восполнить.
Мало того — даже то немногое и категорически недостаточное, что до сих пор еще было — и то планомерно уничтожается: убрали классы коррекции (да, палка о двух концах, — но это была хоть какая-то попытка оказать помощь тем детям в массовой школе, которые не вписываются ни в жесткую структуру коррекционных школ, ни в жесткие требования массовой школы); сократили ставки школьных психологов, из школ вообще убирается персонал, который не ведет уроков — все это ради сокращения расходов и повышения зарплаты учителям. Но ведь если учителю добавить несколько тысяч рублей, он все равно не сможет заменить собой школьного психолога.
При этом в Москве, например, началось слияние школ самых разных видов и профилей: стали, к примеру, сливать с обычными школами школы для детей с девиантным поведением и коррекционные школы. Совершенно непонятно, есть ли у такого слияния не только экономическое, но и научное обоснование: если в одной школе у нас учатся дети с такими разными проблемами, их обучение должно быть очень грамотно и профессионально выстроено, и за него должны отвечать не только учителя, но и другие специалисты, которые из школы, наоборот, вымываются.
Вообще на учителя в школе навалено довольно много функций, выполнять которые он не должен. В наших школах (за исключением частных или особо передовых) полностью отсутствуют такие понятие, как «специальное обучение» или «служба поддержки учащихся» — отсутствует вообще всякая помощь для ученика, хоть в чем-то отличающегося от стандарта — будь то русский как иностранный, помощь дефектолога, специальные программы, помогающие корректировать поведение на уроках…
Все это учитель должен придумывать сам, а ему на это не хватает ни специальных знаний, ни времени, ни сил. Скажем, за редкими исключениями, обучение русскому как иностранному отдается на откуп учителям русского языка, которые вообще-то совсем не специалисты в этой области; редкие школы русского языка, где собирают детей мигрантов, задачи тоже не решают: их мало, их нет в шаговой доступности.
Почему нельзя изучить, как справляются с этой задачей в той же Америке, где служба обучения английскому как второму языку встроена в среднее образование и работает как часы, — и попытаться адаптировать лучшее, что там накоплено, на нашей почве?
Собственно, о проблемах образования можно говорить бесконечно — и о зарплатах в образовании (причем не только школьном, но и дошкольном, и дополнительном, и среднем профессиональном, и вузовском), и о программах, и об экзаменах, и о федеральных стандартах, и о барьере школа-вуз, на преодоление которого тратится страшное количество родительских сил и средств, и перечислять можно бесконечно.
— Как их сегодня преодолеть?
— У меня тут нет никакого оптимизма. Начинать, конечно, надо с закона об образовании.
— Насколько в обществе есть понимание цели среднего образования сегодня?
— Боюсь, что нет. Общественное обсуждение вопросов образования пока находится на уровне «лебедь рвется в облака, рак пятится назад, а щука тянет в воду»: каждый твердит нечто о своем, заветном, и ничего из этого не происходит. Вот я, к примеру, который год пишу о том, что только что изложила выше, а другие люди страстно протестуют против ЕГЭ, и тоже не первый год, а кому-то еще кажется, что главная беда — это перегрузки, а кому-то — что отсутствие патриотического воспитания, и каждый кричит о чем-то своем, и ни консенсуса, ни выступления единым фронтом, ничего из этого обсуждения не получается.
Может быть, сейчас в связи с прохождением Закона об образовании через Госдуму, у общества все-таки получится сосредоточиться на противодействии действительно серьезным опасностям, которыми чревато принятие закона в его нынешнем виде.
— Перегрузка или недогруженность — в чем главная проблема школы?
— Дети, которые увлечены тем, что они делают, как я вижу, выносят довольно серьезные перегрузки, а дети, которым скучно, изнемогают уже от того немного, что у них есть. И устают даже не столько от количества уроков и домашних заданий, сколько совсем от других вещей: от дикого непродуктивного шума на уроке, от дисциплины, которую учитель наводит криком или уничижительными замечаниями, от бессмысленной работы…
Ну вот например, в школе, где я училась, на химии учительница давала нам лабораторные работы чуть не каждую неделю; весь класс — далеко не в элитной школе и не в Москве — обожал возиться с пробирками и спиртовками, колдовать с растворами, на химию шли с удовольствием… В классе у моей дочери, в московской спецшколе, учительница за четыре года показала им всего пару опытов сама, в остальных случаях они учили описания опытов наизусть из учебника — что может быть бессмысленнее?
Утомляет ведь не столько работа, сколько бессмысленная и напрасная работа. Утомляют крики. Дети морально устают от унижения, от ругани, от выволочек. Сотрудники Института возрастной физиологии в одном из своих исследований подсчитали, что на уроке в начальной школе обычно звучит от 8 до 19 замечаний, которые дети воспринимают как «моральные пощечины»; в том же исследовании приводятся поразительные цифры: «в классах с авторитарным, жестким, недоброжелательным педагогом текущая заболеваемость в 3 раза выше, а число вновь возникающих неврологических расстройств в 1,5–2 раза больше, чем в классах со спокойным, внимательным и доброжелательным педагогом (при прочих равных условиях обучения)».
А у нас проблему детского здоровья пытаются решать введением дополнительных уроков физкультуры; они, может быть, и полезны, но причина того, что школьники много болеют, не в этом.
— Часто приходится слышать от детей, которые поучились за рубежом, что там учиться интересно, а у нас неинтересно, с чем вы это связываете?
— Я лет десять назад ездила в командировку по британским школам и в одной из школ поинтересовалась, чем дети занимаются на математике. Они в тот момент решали задачу: вот супермаркет, в нем в часы пик предположительно может быть столько-то народу, надо рассчитать площадь автомобильной парковки перед ним, чтобы всем хватило места. Потом я приехала домой и села помогать дочери, у которой были вечные проблемы с математикой, решать домашние задания — бесконечные ряды одинаковых примеров из многих действий, причем она уже на середине примера успевала забыть, с чего начала, на каком месте находится сейчас и что пытается получить в результате, потому что все это у нее вызывало только тоску и отвращение. Но, думаю, это не только математики касается.
Хотя, мне кажется, тут тоже дело не в том, что за рубежом интересно, а у нас скучно, и не только в национальных традициях преподавания, но и в конкретных школах и конкретных учителях — и там, и тут. И там наши родители выбирают для своих детей хорошие школы, и тут есть школы, где интересно учиться… Проблема в том, что в нестабильной системе образования все зависит от личного везения или умения устраиваться — от попадания в хорошую школу или к хорошему учителю. В стабильной системе образования шансы попасть в хорошую школу и к хорошему учителю у каждого гражданина страны значительно выше.
— Какой случай из области школьного образования вас наиболее сильно поразил — порадовал в последнее время?
— Услышала от коллег историю о происходящем сейчас слиянии физико-математической школы со школой 8 вида — для умственно отсталых детей; непременно постараюсь узнать подробности такого поразительного управленческого решения.
Читайте также:
Марина Журинская: Все модификации школьного образования направлены на оглупление народа
Андрей Демидов: Почему мы выходим на митинг в защиту общедоступного образования?
Новый закон об образовании: совершенствование или развал? (+Опрос экспертов)