«Невозможно всех сделать одинаковыми»
– Как Вы относитесь к существующему сегодня многообразию учебников литературы?
– Отношусь хорошо, потому что учителя разные и дети разные, и придумать один учебник для «всех-всех-всех» совершенно невозможно. Больше того, даже в одной и той же школе бывают совершенно разные классы и дети, одним годится одно, другим другое.
Ирина Лукьянова
В прошлом году я в первый раз взяла шестиклассников. С такими маленькими я никогда не работала. И вот я взяла учебники, методические разработки, стала читать, чего советуют… В одном методическом пособии для учителя написано: на первом уроке посмотрите с детьми на учебник для 6 класса, обратите их внимание, что в этом году в учебнике нет цветных картинок; некоторые дети сразу же огорчаются, что цветных картинок нет…
Я с этими детьми на одном из первых уроков говорила о фольклоре и по какому-то поводу упомянула фольклориста Владимира Проппа. С задней парты вопрос: «А Пропп – это который написал “Морфологию волшебной сказки?”»… А я с этими детьми буду, как рекомендует пособие для 6-го класса, обсуждать, что в этом году в учебнике нет цветных картинок?
Невозможно всех детей сделать одинаковыми. И учителя разные. В разных пособиях, даже если речь идет об одном и том же «Горе от ума», авторы совершенно по-разному интерпретируют текст. Скажем, один считает, что Чацкий – носитель передовых идей, а косное фамусовское общество его не понимает и не принимает, другой – что Чацкий носитель опасной западной либеральной заразы, а Фамусов – столп российского консервативного общества; третий уверен, что Чацкий просто болтун, нахватавшийся модных теорий. И есть четвертая, пятая, десятая точка зрения. Это нормально, что их много. Нормально, что люди разные. Нормально, что в классе звучат разные точки зрения, что дети учатся их оспаривать и обосновывать свою точку зрения.
И когда говорят, что единый учебник должен дать единую интерпретацию программных произведений – совершенно непонятно, кто и по каким критериям будет определять, что именно ученики должны узнать о Чацком. Сама идея единой трактовки изгоняет из класса все мнения, кроме правильного, исключает спор, диалог – вообще все живое.
Нормальный учитель никогда не будет работать строго по учебнику: взяли, прочитали, запомнили, рассказали вслух, что запомнили… В одном учебнике что-то сделано удачно, а что-то неудачно, в другом – свои достоинства и недостатки. На уроке литературы учебник – вообще не главное. Это не основной, а вспомогательный материал. Основное – текст.
«От учебника ничего не зависит»
Хорошие учителя литературы говорят, что учебник вообще пишется не для ученика, а для учителя. Учитель читает разные учебники и берет из них то, что годится для его работы с этим конкретным классом. А на уроке мы работаем с текстом писателя. Мы учим ребенка читать, говорить и писать о прочитанном. Извлекать смыслы, интерпретировать, формулировать, обосновывать и грамотно записывать собственные мысли.
Учебник здесь может быть полезен, но он вторичен. Он нужен разве что как справочник, в котором были бы основные сведения по биографии изучаемых авторов, может быть, какие-то основные литературоведческие понятия; в нем могут быть хорошие задания для работы с текстом. А объяснять, что автор хотел сказать, что автор имел в виду… Нельзя же считать, что все учителя в школе поголовно плохие и не в состоянии сами говорить с классом о важных вещах.
Люди разные, и это нормально. Надо как-то научиться тому, что мнений может быть больше одного, твоего, единственно правильного; что с носителями других мнений необязательно соглашаться, но истребить их и запретить любое мнение – это не единственный способ жить в обществе. Проектов введения единомыслия в России было много, и еще ни один не удался как следует, поскольку единомыслие противно самой человеческой природе.
У нас в школе был один на всех учебник литературы. Он был скучнейший, его было совершенно невозможно читать, в нём были написаны какие-то «правильные» противные слова, которые никому не были интересны. Ну и что? Хорошие учителя клали учебник на парту и продолжали работать так, как они считали нужным. Учителя похуже заставляли читать этот учебник. Да, мы его все прочитали – но в одно ухо влетело, в другое вылетело, и мы всё равно выросли разными людьми.
Я предполагаю, что мы с депутатом Яровой учились в школе по одному учебнику литературы. Но единомыслия он в нас не воспитал. Мы получились совершенно разными людьми с разными взглядами на то, что такое хорошо и что такое плохо, что полезно детям, а что не полезно, как преподавать литературу школьникам и как её не преподавать. И никакой единый учебник тут не помог. Это уже было – и это не работает, как не работают любые простые решения сложных проблем. А непрофессионалам лучше вообще не касаться вопросов, не входящих в сферу их компетенции.
Дело в иделогии
Ничего более унылого, чем советские учебники по литературе и истории, я, наверное, в жизни не видела. «Белинский раскрыл идейно-художественное своеобразие поздней лирики Лермонтова»… Я помню, как мы сидели на уроке литературы и записывали про чеховского Ионыча: «План показа гибели личности». Ну что может быть тоскливее и тошнее?
Советские учебники по истории – это просто пытка была, из них было совершенно невозможно извлечь хоть какой-нибудь смысл. Мне надо было при поступлении в университет сдавать историю, и я помню, с какой тоской я читала эти выверенные до скукоты формулировки про съезды РСДРП, чувствуя, что я ничего в этом не понимаю, что ничего не могу из этого вынести. А потом вдруг начались внезапные изменения. Я заканчивала школу в 1986 году, как раз начиналась перестройка. Мы уже вызубрили все к экзамену про троцкистско-зиновьевский блок, а тут вдруг эти вопросы, самые легкие, из экзамена убрали, причем без объяснений.
Мне очень не нравится, что изменения, которые сегодня предполагается внести в учебники литературы и истории, имеют характер не профессиональный, а идеологический. Предлагается, по сути, их отстроить в рамках единой идеологической концепции, хотя это прямо противоречит пунктам 1 и 2 статьи 13 Конституции Российской Федерации: «В Российской Федерации признается идеологическое многообразие» и «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной».
А когда пытаются курировать русский язык или литературу на административном уровне, ничего, кроме позора, из этого никогда не получается. В Советском Союзе пытались руководить литературой и критикой – выморили и литературу, и критику, потом сами удивляются: «Товарищи писатели, почему вы не пишете?», «Товарищи критики, где же ваша критика?» Но невозможно создать по партийному заказу хоть сколько-нибудь ценное литературное произведение, нельзя создавать критику по партийной указке – в результате не остается никакой критики, кроме «партийной». Это всегда кончается очень плохо.
Невозможно в административном порядке регламентировать частную жизнь человека, его манеру одеваться, его речь. Невозможно запретить те или иные слова и выражения. Можно запретить, например, круглые шляпы, как при Павле I, а из словарей вычеркнуть слова «гражданин» и «общество». Ну и что? Умер Павел, и снова начали носить круглые шляпы, а потом они сами из моды вышли. А словами «гражданин» и «общество» мы и по сей день пользуемся.
Эти бессмысленные решения только отвлекают от действительно серьёзных проблем. И, к сожалению, заставляют Россию возвращаться в незапамятные времена и снова наступать на те же грабли, по которым уже бегано-перебегано в предыдущие века. История для того и нужна, чтобы чему-то научиться на чужом примере.
Наша учительская задача – не принуждать детей читать учебники, в которых якобы написана «вся правда» («вся правда» не написана нигде). Дети должны уметь понимать, что существуют разные точки зрения. Это вообще большая беда, что детей в российской школе приучают к тому, что существует одна большая правда, которую передает телевидение, радио, которая написана в книгах. И это надо выучить и усвоить. Более того, считается, что ребенок – чистый лист. Что ему сказали – в то и поверил. Сказали, что курить нехорошо – не будет никогда курить. Или, наоборот, сказали, что хорошо и прикольно бросаться под автобусы – будет бросаться.
И как раз для того, чтобы взрослые люди понимали, что не всему, что говорят по телевизору или пишут в газете, надо верить, очень важно не воспитывать с детства ощущение «эта книга учит нас тому-то», «если в книге написано – значит, так и есть». Бывает, что книги друг другу противоречат, бывает, что книга врёт, подтасовывает, что книга несет страшное разрушительное начало.
Наша задача – не заставить ребенка слепо запоминать истины, а научить его читать, работать с текстом, сопоставлять информацию, сравнивать разные точки зрения, искать, какая точка зрения ближе ему самому. Наша задача и в том, чтобы сделать литературу ближе к нему, актуализировать для него человеческий опыт, собранный в книгах. И в том, чтобы помочь ему понять, что книги несут в себе радость и красоту, что читать – это не пытка, не мука мученическая, а счастье. Никакой единый учебник этому не научит.
Счастье читать, катарсис, изумление и радость от прикосновения к прекрасному – это тот самый эстетический, «гедонистический», по выражению Павла Пожигайло, компонент, который он хочет совсем вынести за скобки в преподавании литературы. Получается, нечему тут радоваться, нечем наслаждаться, литература – учебник нравственности, жуй, глотай и не смей получать удовольствие. Получается, пища, в том числе духовная, должна быть питательна и полезна, а вкусной она быть не должна, пусть давятся.
Единый учебник литературы, единая концепция – это все равно что введение единого национального меню, чтобы нация правильно питалась. А то ожирения очень много, болезней ЖКТ, недоедания. Во всех семьях страны в понедельник утром овсянка и кисель, по воскресеньям допускается конфета.
– А если позволить себе пофантазировать и вообразить идеальное пособие по литературе для школьников, каким бы Вы его себе представили?
– Я совершенно не могу себе представить идеальное пособие по литературе. Все учителя разные по стилю работы, и дети у нас тоже очень разные. У каждого своя манера преподавания, свой стиль. У одного – вдохновенные лекции, у другого – стройная система с табличками и опорными конспектами. Это не значит, что один хороший, а другой плохой, или один научит лучше, а другой хуже. Если они хорошие учителя – они научат детей, но они идут к своей цели разными дорогами.
Я одно время преподавала английский язык. Даже в преподавании английского языка есть большое разнообразие и учебников, и методик, и способов преподавания. Меня несколько забавляли споры коллег: один говорит – нужен большой хороший текст, это основа урока. Другой говорит, что главное грамматика, третий упирает на перевод, четвертый – на свободное общение. Но хороший курс, если мы говорим о преподавании английского, курс должен быть сбалансированным: надо учить и чтению, и говорению, и письму, и пониманию речи на слух.
Если мы преподаем русский – мы должны научить ребенка создавать грамотные высказывания на русском языке, письменные и устные. От этого и надо отталкиваться: не от количества орфограмм, которые должен зазубрить ребёнок, а от умений, которыми ребёнок должен овладеть. То же самое и с литературой. Надо отталкиваться от того, чему мы должны научить ребёнка. А как каждый из учителей будет это делать, какими методами, при помощи каких пособий – это уже наше профессиональное дело, а не дело Общественной палаты.
Проблемы, которые преподаватели должны решать сами
– А какие-нибудь менее радикальные, чем единый учебник, попытки унифицировать преподавание литературы в школе Вы бы приветствовали?
– Не столько унифицировать, сколько нормализовать. И я бы приветствовала, если бы это делали профессионалы. Разумеется, с преподаванием литературы в школе сейчас есть много серьёзных проблем, и главная из них – учителя не очень знают, как работать в условиях, когда дети пресыщены информацией, не особенно хотят читать, не готовы изучать программные произведения. Это и максимум содержания при минимуме времени – значит, можно или скакать галопом по европам, по два урока на писателя, или читать внимательно и медленно, обсуждать серьезно – но тогда сокращать количество книг.
И здесь постоянно происходят публичные скандалы: а почему убрали Лескова, а как можно без Распутина, а почему Мандельштама читают, а Рубцова не читают, почему не тот рассказ Кассиля, а этот. Всё время спорят об именах, о конкретных произведениях, как будто в школьную программу надо втиснуть как можно больше имен и названий, чтобы выпускник обладал энциклопедическими познаниями. А на самом деле втиснуть всю русскую литературу в 2–3 часа в неделю физически невозможно. Но и увеличение количества часов, о чем сейчас заговорили, проблемы не решит, потому что это проблема не количественная, а качественная.
Дети не очень хорошо воспринимают русскую классическую литературу, потому что многие понятия из неё кажутся им устаревшими, не очень ясными, они не понимают, какое отношение к их жизни имеют все эти странные герои со странной речью, почему их должны интересовать их судьбы, ничего общего, кажется, не имеющие с их жизнью.
С детьми имеет смысл разговаривать о том, почему эти произведения вообще для них актуальны. Но как только учитель начинает действительно серьёзно разговаривать и углубляться в текст, он безнадёжно отстаёт от этой скачущей программы, в которую считается необходимым напихать как можно больше произведений. Вроде бы и ФГОС уже дает возможность отказаться от всеобъемлющей программы – но ведь если учитель будет весь год читать с десятиклассниками только «Войну и мир» и «Преступление и наказание», и не станет говорить об «Отцах и детях», «Грозе» и «Обломове» – родители первые пойдут жаловаться директору.
Сложных вопросов много – это и вопрос, надо или не надо давать в школе элементы литературоведения, давать или не давать историю литературы. Как в связи с этим учить детей писать сочинения: должны ли они быть литературоведческими, как всегда было, или это просто должно быть задание на создание связного текста на какую-то заданную тему? А если с опорой на текст, то что значит с опорой на текст?.. И как учить ребенка работать с текстом, создавать текст…
У нас очень много таких проблем – сугубо профессиональных внутренних проблем, которые преподаватели литературы должны решать сами, своим экспертным сообществом. Потому что когда на нас напрыгивают люди со стороны и начинают махать шашками и приводить в пример какую-то многодетную мать, которая жаловалась Общественной палате, что ее дети перессорились из-за разных учебников по литературе, из этого получаются одни сплошные глупости. Мне кажется, было бы разумнее и дешевле научить эту конкретную мать разговаривать со своими детьми, разрешать их конфликты и учить их цивилизованно спорить, чем вводить единый учебник для всей страны.
Идеи реформ в преподавании языка и литературы не вырастают органически из потребностей учителей, а либо спускаются сверху, либо вбрасываются непрофессионалами со стороны, и это не может не беспокоить.
«Всё делается за счёт чего-то»
– Насколько Вам кажется разумно составленным список обязательных для изучения авторов и произведений? Учитель сейчас свободен в варьировании этого списка?
– Последний ФГОС не содержит списка литературы, который мы должны с детьми пройти, он содержит список требований к результатам обучения. В рамках ФГОС разрабатываются рабочие программы, которые должны научить ребенка всему тому, что требует ФГОС. Учитель может взять готовую программу или составить и обосновать свою. Большинство существующих программ так или иначе имеют дело с определенным ядром изучаемых произведений. Если какая-то программа допускает эксперименты, – скажем, в нее включаются неоднозначные современные произведения, – она может подвергнуться резкой критике, как это получилось с программой Бориса Ланина.
С другой стороны, есть кодификатор ЕГЭ – список произведений, знание которых от ребёнка требуют, если он сдаёт ЕГЭ по литературе. Но ЕГЭ по литературе выбирают сдавать очень немногие – это дети, которые хотят быть филологами или поступают на творческие специальности.
До принятия ФГОС была общая программа, чрезвычайно насыщенная произведениями. В кодификаторе их тоже довольно много. Ну вот, скажем, русскую литературу ХХ века дети должны изучить за 11 класс. Но совершенно невозможно весь русский XX век изучить за 11 класс так, чтобы в голове хоть что-нибудь осталось.
Если мы возьмём 3 часа на «Тихий Дон», 3 часа на «Мастера и Маргариту», 3 часа на «Доктора Живаго», 3 часа на военную лирику и проскачем по этому веку галопом – то дадим детям только краткие общие сведения. А если читать вдумчиво и неторопливо, то о «Мастере и Маргарите» надо разговаривать долго, часов двадцать. А у нас их всего шестьдесят. Класс выпускной, время и силы не безграничны. И вот учитель сидит и выбирает между глубиной и широтой, потому что нельзя объять необъятное.
А увеличивать количество часов тоже не получится. Каждое предметное лобби бьется за часы и насыщенность программы. Все хотят больше часов на свой предмет. Но невозможно сделать для детей 48-часовой рабочий день.
Здесь действительно есть серьёзные профессиональные проблемы, которые требуют экспертного обсуждения, а не махания шашками.
– Как Вы оцениваете существующую сегодня системе школьных экзаменов по литературе?
– Эта система какая-то непонятная. Есть ЕГЭ по литературе. ЕГЭ – экзамен, к которому сложно готовиться. Многие думают, что там задание с выбором ответа. Недавно в каком-то блоге очень смеялись над заданием якобы из ЕГЭ: «Любил ли Онегин Татьяну? Варианты ответа: 1) Да; 2) Нет; 3) Не очень». Но таких заданий там сейчас нет. На самом деле, дети за те 3 часа 55 минут, что они пишут ЕГЭ, должны ответить на множество вопросов Вопросы есть совсем простые (например, как называется разговор двух и более лиц), а есть сложные. Есть вопросы на знание текста – ну вот вам пример из одного сборника заданий для подготовки к ЕГЭ. Надо имя персонажа из «Преступления и наказания» соединить с его характеристикой, одна из характеристик – «имел квартиру в Петербурге», и дети сидят и вспоминают: у Лужина, Свидригайлова или Разумихина, кажется, была квартира в Петербурге. А дети из «Преступления и наказания» вынесли совершенно другие вещи – и совершенно не обратили внимания или забыли, у кого была своя квартира в Петербурге, а кто ее только снимал.
А кроме этого детям надо написать 5 сочинений: 1 большое и 4 маленьких. И далеко не все просто физически успевают это сделать, потому что надо ведь и подумать. А на проверке сочинений, к сожалению, очень много произвола (сейчас об этом очень много писали в связи с апелляциями по русскому языку и литературе). Надо специально готовить к этой форме экзамена, учить писать и маленькие сочинения тоже.
Тут опять же учителю надо выбирать, когда мы будем это делать, за счёт чего. Допустим, на этом уроке в «углубленной» группе мы учимся писать сочинение в формате ЕГЭ, но не поговорим о поэзии Анненского. Другой вопрос – а надо ли с ними говорить о поэзии Анненского? Может быть, и не надо. Это тоже нужно как-то решать учителю.
А сейчас вбросили это непонятное сочинение. Хорошо, сочинение нужно. Пока эксперты Минобра обсуждают, как вводить сочинение, Московский департамент образования отрапортовал, что московские школьники уже готовы его писать, и наши десятиклассники уже писали это сочинение в этом году в мае.
В этом году вроде бы считалось, что это у них переводной экзамен по литературе. Но почему переводным экзаменом по литературе должно считаться сочинение на тему «Почему в жизни человека важно планирование»? А писать надо непременно с цитатами из литературы и опорой на художественный текст. Что делает нормальный школьник? Он сидит и думает: кто у нас из литературных персонажей планировал свою жизнь, а кто нет? И приходит к выводу, что планировать плохо, потому что Раскольников планировал-планировал и спланировал убийство старухи.
Или думает: Обломов не умел планировать, поэтому плохо управлял своей Обломовкой, потому и разорился. Сидят дети, притягивают за уши то, что можно что-то притянуть… А Татьяна Ларина планировала? Мцыри планировал? Как можно написать сочинение о планировании на литературном материале с привлечением цитат из как минимум двух литературных произведений? Перед детьми ставят какие-то совершенно невыполнимые задачи. А мы потом удивляемся, что они пишут какую-то ерунду…
Так вот сейчас потихонечку экспертная комиссия в рамках Минобра с привлечением хороших филологов пытается решить, что это должно быть за сочинение, когда его должны писать. Вроде бы решили, что в первый раз 11 класс будет писать это сочинение в декабре. Но московские дети в этом году в экспериментальном порядке сочинение уже писали. Значит, они будут писать второе внеплановое экзаменационное сочинение? Они бегут к нам – вы нас будете готовить? Нет, конечно, мы с ними пишем сочинения, но какой же учитель не бросит все и не начнет опять заниматься сочинением – вместо того чтобы обсуждать с ними «Войну и мир» в конце 10 класса или русский Серебряный век в начале 11 класса.
«Над вымыслом слезами обольюсь…»
– Как Вы сами определяете, что это за процесс – обучение школьника литературе. Что в нём самое главное?
– Никакой тайны я здесь не открою: самое главное – это воспитать читателя. Квалифицированного, грамотного, умеющего читать. Надо, чтобы ребёнок любил читать, чтобы он понимал, что это не просто какие-то пыльные книжки на полке, рассказывающие о каких-то давно умерших людях и не имеющие к нему никакого отношения. А что это и полная коллекция человеческого опыта, которым можно воспользоваться, и полная аптечка от всех душевных невзгод: тебе плохо – взял и нашёл лекарство, и вся человеческая мудрость, и твои мысли, которые до тебя кто-то уже думал и наше ответы, которые и тебе могут пригодиться.
Это и источник бесконечной радости, и удовольствия, и смеха, и печали – всего, что можно прожить, ведь кто-то другой это пережил и проводит тебя через свой опыт. А ты этот опыт можешь перенять, можешь помучаться какими-то вопросами, вынести что-то, порадоваться вместе с кем-то. «Порой опять гармонией упьюсь, над вымыслом слезами обольюсь» … Чтобы книга для человека это всё значила, чтобы она для него была более актуальна, чем гаджет, с которым он не расстаётся. Потому что в гаджете вся его сегодняшняя жизнь, а в книге может быть всё, что человечество накопило для него к сегодняшнему дню.