За полушутливым заголовком скрывается довольно серьёзная тема: допустимо ли участие в литургии в форме просто присутствия на ней или же необходимо всякий раз причащаться? И как тогда быть с исповедью?
Фото: сайт «Душа христианства»
Введение. Pro et contra
В России в Православной Церкви сложилась практика, согласно которой желающий причаститься на литургии должен непременно исповедаться. Это знает почти всякий наш соотечественник — даже, наверное, тот, кто не ведает, как лоб перекрестить. Но вот то, что перед причастием исповедь обязательна — это знают почти все. В этом сообщении я не разбираю причины, почему сложилась такая практика — оставим это на исследование историкам церкви и литургистам. И, конечно, я не собираюсь оценивать эту практику как «правильную» или «неправильную»; я только позволю себе поделиться своими соображениями по обозначенному поводу.
Здесь я постараюсь как можно меньше оперировать данными исторической или литургической наук, поскольку не являюсь ни историком, ни литургистом. Все соображения, изложенные здесь, основаны исключительно на общедоступных и всем понятных рассуждениях. Я старался по возможности, и вполне сознательно, не апеллировать ни к конкретным канонам и правилам, ни к сочинениям святых отцов Церкви. И вот почему. Время от времени тема «можно ли без исповеди или нельзя» поднимается в печати и публичных дискуссиях, бурлит, и затем стихает, не медля, впрочем, снова обозначиться. Если внимательно проследить все эти материалы, то мы легко обнаружим, что все эти дискуссии, несмотря на достойный состав участников, никуда не двигаются с места. Вполне уважаемые люди утверждают, что причащаться без исповеди нельзя. Не менее уважаемые их оппоненты — настаивают на обратном. Аргументация тех и других, методы доказательств своих позиций, источники, к которым апеллируют дискурсанты — не меняются десятилетиями. Именно поэтому здесь я попытался отойти от принятой методологии и рассмотреть вопрос немного под другим углом, а именно: какой представляется ситуация с «разрешением на причастие» для мирского человека, который, тем не менее, хотел бы жить христианской жизнью. Какая аргументация может быть у «простого смертного», который ходит на литургию и молится её молитвами. Предупреждаю, что, очень возможно, многие не найдут в этом опусе ничего для себя нового — и в таком случае я заранее прошу простить меня, что невольно отнял драгоценное время.
Чтобы подробно не останавливаться на всех «за» и «против», обозначим очень коротко аргументы первых и вторых, а если чего-то принципиально важного не учтём или упустим — ревнивый и внимательный читатель всегда сможет воспользоваться правом откомментировать досадную оплошность. Да, сразу оговоримся, что мы не будем упоминать аргументы типа «это нам от святых отцов заповедано» (сразу вопрос: от КАКИХ отцов? Поимённо, пожалуйста. От Нила Сорского или Иосифа Волоцкого?) или «в одном молитвослове написано» (кто редактировал, тот и написал, это не Писание и не Книга правил). Важно понимать иерархию источников: Евангелие, Деяния и Апостольские послания, книги Ветхого завета, постановления Вселенских соборов и т.д. Изданный в Нижнехолуйске молитвослов по благословению благочинного Нижнехолуйского округа — это всё замечательно, но статус авторитетности этого издания, так сказать, находится где-то в хвосте. У нас порой такое наиздавать могут, что даже соответствующий гриф не спасёт.
Итак, аргументы тех, кто считает неразделимыми оба таинства:
1. Прежде, чем подавать причастие прихожанам, священник должен быть уверен, что принимающий — адекватный христианин, который готовился к этому Таинству, испытал свою совесть и не имеет тяжких грехов.
2. Вытекающее из предыдущего: святыня не должна попасть кому попало; исповедь — это возможность отсеять неготового, по мнению священника, человека.
3. Без покаяния нет примирения с Богом, а без такого примирения о причащении не может быть и речи.
4. После таинства исповеди человек очищается от грехов и более достойно принимает в себя Бога.
5. Исповедь — очень важный, неотъемлемый элемент духовного попечительства; не будучи духовно водимым наставником, подопечный может впасть и в ересь и в пагубные для души пропасти.
Теперь перечислим кратко утверждения за независимость двух таинств:
1. Исповедь и Евхаристия — два разных таинства, которые исторически никогда не были связаны друг с другом. Практика обязательной исповеди как допуска к причастию — исключительно российская, а потому не может быть рассмотренной как обязательная для мирового православия.
2. Те, кто регулярно ходят на богослужения и ведут вполне себе христианскую жизнь, — для них нет необходимости каждый раз исповедоваться (диакон, например, не исповедуется перед каждым своим причастием; отчего это вменяется в непременную обязанность мирянам?).
3. Исповедь превращается из особого таинства в банальный КПП на дороге к причастию («билетик на причастие», согласно меткой формулировке прот. Александра Шмемана), т.е. профанируется и теряет своё настоящее назначение — изменение сознания, перемену в жизни.
4. В молитвах литургии нет ни слова о том, что приступают только исповедавшиеся перед этим.
5. Нет канонических правил, которые бы указывали на обязательность исповеди перед причастием.
Вот вкратце основные тезисы оппонирующих сторон. Важно отметить, что вопрос о связке этих двух таинств порождает следующий, не менее важный вопрос: а как часто следует прибегать к исповеди и причастию (или не «и», а «или» — для сторонников разделения этих таинств)?
Духовные могут не исповедоваться
Мы говорим в большей степени о практике исповеди и причащения для мирян, поскольку проблема исповеди и причастия — чисто мирянская: попадая в разряд духовенства, человек «возносится» и автоматически освобождается от необходимости исповедоваться перед каждым причастием; в этой связи для него этот вопрос вообще теряет актуальность. Т.е. он, конечно, может, если есть такая возможность, исповедоваться перед каждым причастием, но на практике никто так не поступает. Разве что в редких, исключительных случаях (мне таковые неизвестны). Чаще случается так: пока он мирянин, он объясняет про то, как важно постоянно копаться в себе и дальше посвящать своего духовника во все свои «сложные» истории. Уверяет, что по-другому он и не может. Однако, только став диаконом (первая ступенька в церковно-административной структуре), он тут же перестаёт исповедоваться перед каждой литургией, а приносит плоды своего покаяния единожды в год — как и все клирики епархии — епархиальному духовнику (специальному священнику) — во дни печальные Великого поста. Иногда он может сходить на исповедь и в другое время, но уж точно он не будет «злоупотреблять» этим таинством перед каждой своей службой. И вот тут мне искренне непонятно, чем грехи постоянного церковного прихожанина отличаются от грехов диакона или священника? (Об епископе я вообще молчу: «владыка» и «грех» — две вещи несовместные, не правда ль?). Или наличие сана — это какая-то специальная защита от грехов? Насколько можно предполагать — напротив; у посвящённого больше искушений, и в чём-то на нём даже больше ответственности. Во всяком случае, священный сан никак не огораживает его от греха.
Когда мне случалось высказывать этот аргумент, мне часто отвечали, что священник тоже, по возможности, должен исповедоваться перед причастием. Но этот аргумент — плод пустой демагогии: на практике, даже если священник служит не один и у него есть такая возможность — он никогда не пользуется ею. Ни он, ни диакон. И не пользуются именно потому, что они НЕ ДОЛЖНЫ обязательно исповедоваться. И никто с них не требует этой обязательной исповеди. А с мирянина, который ходит каждое воскресенье — требуют. И будут требовать до тех пор, пока (если таковое случится!) не споют «аксиос» и на вчерашнего паренька наденут орарь и будут называть отцом.
* * *
Не только Христос на тайной вечери не ставит условий, кому получать Его Тело, а кому нет. Ни в одном чине литургии, ни в одной её молитве нигде не говорится о каких-то условиях причастия. Виноват, одно условие есть, которое касается всех участников, и оно упоминается в литургии и звучит так: «дабы мы стали причастниками вечных Твоих благ, которые Ты уготовал любящим Тебя». Вот оно — условие: любовь к Богу. Не исповедь, не вычитка правил и канонов с акафистами, не трёхдневные или сколько их там говения. Любовь. Необходимое и достаточное условие. Оно же звучит в заключительном приветствии-приглашении непосредственно перед причастием: «со страхом Божиим, верой и любовью приступите». Страх Божий, вера, любовь… Вот, что нужно. Можно — хорошее настроение, с улыбкой, после исповеди… Можно, но не обязательно. Всё обязательное оговорено. Надеюсь, всем понятно, что допущение, будто чин литургии составлен небрежно, и вот такой важный момент про исповедь упустили — находится за гранью здравого подхода.
В то же время, я вполне допускаю общину, в которой все (и священник в том числе) в обязательном порядке исповедуются перед причастием. В таком случае мы имеем дело с особой практикой, которая сложилась именно в этой общине. Но отметим следующее: во-первых, эта практика обязательна для ВСЕХ членов общины; во-вторых, некорректно переносить в обязательном порядке такую практику на другие общины (приходы).
Например, я знаю общину, где священник не требует обязательной исповеди перед причастием, но он требует регулярности участия в литургии. Он применяет это требование не только к прихожанам, но и к себе, и, в то же время, не настаивает на общеобязательности такой практики для всех приходов поголовно. Одним словом, в каждой общине могут быть свои «фишки», но их интерполяция на другие приходы — не может возводиться в требование.
О времена!
Ни для кого не секрет, что в раннехристианских общинах исповедь была случаем редким; к ней прибегали, когда человек совершал какой-то тяжкий грех (отречение от веры, идолопоклонство, убийство, воровство, прелюбодеяние). Причём исповедь была обязательно публичной, а не «тет-а-тет». В современных катехизисах нам объясняют, что тогда христиане жили особенной чистой жизнью, а грешили крайне редко, не то, что нынче; поэтому, мол, и исповедь была редким случаем.
Мне непонятно, как всерьёз можно воспринимать такие утверждения — про «особую» чистоту «в древности». Сразу вспоминается знаменитая археологическая история. Когда раскапывали какую-то очередную египетскую пирамиду, в ней нашли древнюю табличку с письменами — настолько древнюю, что поначалу разобрать было ничего невозможно. Учёные археологи и лингвисты долго изучали эти письмена, и наконец им удалось прочитать эту древнюю надпись. Она гласила: «В древности урожаи были плодороднее, а дети уважали старших». Представление о том, что в старые-добрые времена всё было старо-добро — бытовало всегда: и у древних египтян, и у авторов современного катехизиса.
Конечно, первые христиане жили в постоянной опасности: их преследовали за веру, требовали отречения, убивали. Понятно, что сегодня этот уровень напряжённости в нашей стране не такой острый; будем говорить честно: его попросту нет. Но это вовсе не значит, что первые христиане были безгрешными, а нынешние — погрязли во грехе. Человеческая природа не изменилась; склонность ко греху осталась той же — и она проявляется по-всякому как в мирное, так и в военное время, как в пору спокойствия, так и во времена гонений. Я не собираюсь здесь отдельно останавливаться на вопросе, почему же так произошло: почему исповедь из публичного покаяния превратилась в кулуарчик между батюшкой и исповедником — это оставим на изучение специалистам. Но я совершенно уверен в том, что исповедь — и вчера, и во времена апостолов, и сегодня, и завтра — это таинство, которое называется «вторым крещением» — насколько оно важно и особо. И поэтому исповедь — такая — одна, реже — две. Не бывает и не может быть 150 «вторых крещений».
Градус рефлексии
Об исповеди как о великом даре возможности принести покаяние и получить прощение от Бога написаны тысячи книг. Грех, не как какой-то конкретный проступок, а как особое свойство искажённой человеческой природы, преследует постоянно каждого, и только спасительная жертва Бога Христа освобождает нас от неминуемой гибели. Да, смерть — как основное последствие греха — настигает каждого из нас, и тут ничего не изменить; но воскресение, восстановление новой жизни с Богом возможно только благодаря вот этой Жертве, которая совершается и приносится всё время. И именно потому, что Христом совершено искупление грехов каждого человека, у нас есть возможность говорить Богу «прости», «помилуй», «прииди», и не просто говорить, а быть уверенными в Его высоком положительном ответе.
Во что же превращается исповедь и покаяние на практике? Бесконечные самокопания, «помыслы», потуги. Кто кошечке на лапку наступил, кто свет на кухне не погасил, кто, простите, пукнул около храма (да, представьте, последнее — это дословно). Для более продвинутых — какой-то самоанализ, психоанализ, само… Концентрация на своём «я» и дальнейшие пляски вокруг себя любимого. И это при том, что просто так никто каяться не пойдёт, идут вынужденно, и здесь — нередко какой-то странный полёт фантазии начинается. В особенности, если человек хочет каждую неделю причащаться, он вынужден хоть что-то из пальца высосать. А иначе — как-то «не по правилам» получится.
В православной гимназии мальчики старших классов не знали, что сказать на исповеди, поскольку про непослушание родителям и несделанные уроки им уже надоело рассказывать; к тому же не хотелось этими бесконечными повторениями утомлять священника. Тогда один из них придумал выход: он рассказал, что курил. Священник отчитал его за это и строго наказал впредь не курить. А тот и не курил не разу. Это, конечно, и отсутствие доверительных отношений.
Нужно понимать, что потребность в покаянии и частоте покаяния (частота рефлексии, если угодно) — очень индивидуальна и зависит от многих факторов, в том числе и от духовной культуры человека. Внутренне переживание греха может быть настолько острым, что человек почти всё время плачет. Это редкость, но такие опыты есть. Внутреннее переживание греха может быть настолько притупленным и незаметным, что человек может вообще не отдавать себе отчёта в том, что он может грешить. Потенциально. Я не имею ввиду позицию «я всегда прав»; речь о человеке, который вообще не подозревает, что постоянно грешит. Но это не значит, что для него закрыт путь ко спасению от греха: просто этот путь проходит каким-то своим образом. И вот поскольку уровень рефлексии у каждого свой, требовать какой-то общей для всех, унифицированной схемы покаяния невозможно. Такая схема будет «недостаточной» для первых, и «избыточной» для вторых.
* * *
И, тем не менее, выход из сложившейся ситуации есть, и он лежит на поверхности. В вечернем правиле содержится чин ежедневного исповедания грехов. Можно говорить, что он устаревший и нуждается в адаптации к современным условиям, в какой-то переработке, но по своей сути этот чин и есть «в помощь кающимся». Суть его заключается в том, что, отходя ко сну, человек просит прощения у Бога за свои грехи, которые совершил за день. Это и есть покаяние — перед Богом — за свои грехи. И для такого покаяния не нужны никакие «свидетели», «духовники», третьи лица. Более того, если ты кого-то обидел — попроси прощения; если взял чужое — верни; если с подружкой сходил в кино — скажи спасибо, что всё ограничилось киношкой. Ну, разве не так? А то случается: человек кого-то послал в одно интимное место и — бегом на исповедь: «батюшка, грешен, послал брата своего на…». Конечно, нормальный священник отправит этого исповедника к тому обиженному — примириться. Но зачем здесь священник? Это разве и так непонятно? Я допускаю, что это непонятно члену племени мумбо-юмбо, но жителю страны, в которой по статистике 86% православных — вроде, должно быть понятно…
Исповедь как особое таинство, как второе крещение — это нечто серьёзное, важное, исключительное. Это когда, скажем, вы всю жизнь занимались разбоем, и тут решили соскочить и начать честную жизнь. Исповедь — это когда вы поняли что-то очень важное для себя, что в корне изменяет вашу жизнь, и, поняв неотвратимость этой перемены, вы каетесь в том, что этот поворот случился только сейчас. И вы обещаете, что больше никогда не повернёте назад. Исповедь — это перемена в вашем сознании (знатоки греческого языка меня поправят, если что не так). Вот, что такое исповедь. Всё остальное — это сокрушение о своих грехах, прошение прощения у Бога и надежда на Его милость. И это то, с чем мы живём каждый день — всю сознательную жизнь; и это то, о чём просим прощения каждый вечер.
Продолжение следует