Исповедь перед причастием
Публикуем вторую часть статьи Кирилла Емельянова о таинствах Исповеди и Причастия в контексте современной приходской жизни. Читайте также первую часть.
Исповедь перед причастием
Процедурный кабинет
Интересно, что таинство покаяния сегодня в практике РПЦ — это даже не столько кордон, на котором отсеиваются «недостойные», сколько просто необходимая процедура для допуска к Чаше. То есть в большинстве случаев (особенно это касается постоянных прихожан) важно подойти и что-то сказать, в чём-то покаяться — и тогда «ок!» — тебя допускают.
В Москве есть одна организация, расположенная на территории бывшего советского завода. Самого завода больше нет, территория арендуется различными фирмами, а принцип пропускной системы остался ещё «с тех времён»: для прохода в любую такую фирму нужен пропуск, который получить можно следующим образом: нужно сначала зайти в одну дверь и там взять квиток и заполнить его. После этого с заполненным квитком нужно выйти наружу и зайти в другую дверь, где сидит тётя, которой предъявляется этот квиток. На основании этого квитка тётя выписывает, собственно, пропуск, с которым можно пройти (никому уже не предъявляя его). Во всей этой процедуре не требуется предъявления никаких личных документов (паспорт, водительские права и т.д.). Но если ты не зашёл в первую дверь и не взял квиток — тётя не даст тебе пропуск и, следовательно, не пустит тебя. В случае с исповедью — как с ней обстоит дело у нас в большинстве случаев — ровно такая же ситуация: главное подойти и что-то сказать, пройти ПРОЦЕДУРУ.
Отсебятина
Несмотря на то, что в настольных книгах священнослужителя строго запрещается священникам привносить свои молитвы в чинопоследование литургии, запрет этот нередко нарушается. И самое очевидное такое нарушение происходит тогда, когда священник, выйдя с дарами для причащения верных и прочитав подготовительную молитву Иоанна Златоуста, во всеуслышание заявляет: «К причастию подходят только те, кто постился и был на исповеди». Вот вам крест: нигде, ни в одном чинопоследовании литургии нет этих слов. Отсебятина в чистом виде. Иногда эта формулировка звучит в такой «редакции»: «К причастию подходят только те, кто постился, был накануне на всенощной и исповедался». Ну как так можно?! Откуда эта придумка? Из какого правила? Из постановления какого Собора? Из какого служебника? Я понимаю, для чего это делается: нередко случайный захожанин, придя на богослужение и увидев, что все встали в очередь на причастие, тоже встаёт (иногда со словами «кто крайний?» — по советской ещё привычке. Но, поверьте, эти предупреждения, с одной стороны, никак такого захожанина не остановят (он всё равно не поймёт, о чём речь: какая-то всенощная, какая-то исповедь…). Священник же, со своей стороны, обычно знает своих прихожан и легко распознаёт случайно залетевшую «белую» ворону. Для чего тогда делаются такие предупреждения? Или, вернее, для кого? И здесь мы подходим к следующей стороне обсуждаемой темы, которая обозначена в заголовке ниже.
Водительство
Отказ от непременной исповеди перед причастием страшен, по мнению, противников разделения этих таинств, в том числе и тем, что лишит возможность «духовников» водить спасаемых, направлять их в нужное русло, учительствовать. Я думаю, что тема учительства в Церкви — это ещё один глобальный пласт, который я не сумею здесь полноценно препарировать. Но я осмелюсь высказать предположение о том, что учительство как «духовное вождение», учительство, как направление «пасомого» в какое-то русло «традиций», «канонов», «святых отцов» и т.д. — вещь, как минимум, вредная. И вот почему.
Понятно, что священником движет доброе чувство помочь человеку разобраться в его «проблемах» (т.е. мотивация самая положительная). Но во что это оборачивается на практике? С одной стороны, человек привыкает к тому, что всё делается «по благословению». В результате напрочь атрофируются воля и чувство ответственности. «Как батюшка благословит, так и сделаем», а потому не я уже отвечаю за свои поступки, а духовник. Но позиция христианина — это свобода выбора и личная ответственность за этот выбор. Суд Божий касается не только священников, но и мирян.
С другой стороны, как часто можно наблюдать весь ужас этих «духовных водительств». Мальчик лет двадцати с небольшим от роду, недавно окончивший семинарию и уже рукоположенный в священника. И вот подходит к нему пятидесятилетняя женщина, которая по совету подружки решила в храм сходить, а прежде прочитала брошюрку, скажем, о. Иоанна Крестьянкина «Опыт построения исповеди». Подходит эта тётя к нашему новобранцу и спрашивает: «Батюшка, скажите, а вот как мне в метро молиться — в наушниках на айподе или же молитвослов вычитывать»? Вздыхает глубоко новоиспечёный отец, слегка закатывает глаза горе, перебирая пальчиками наперсный крест, и начинает давать духовные советы. Понимаете, чего он насоветует, да? И вот, что правда: не надо думать, что если это не вчерашний семинарист, а митрофорный отец с 30-ти летним пресвитерским стажем, то его советы более духовные. Сколько раз приходилось сталкиваться с тем, что, чем тоньше, интеллигентнее и духовно одарённее священник, тем меньше он даёт советов и поучений, стараясь обратить внимание на Евангелие, побуждая о чём-то задуматься. Ну, знаете, наверное, известную шутку: если у школьника спросить, «сколько будет дважды два» — тот сразу ответит, а кандидат физ-мат. наук ещё подумает.
В очень редких случаях духовное водительство приносит пользу и пасомому, и духовнику — но это случаи исключительной духовной культуры самого духовника. И правильного понимания этого водительства самим пасомым. Но опять же — духовное водительство, если таковое и имеется — оно должно совершаться каким-то своим чередом, не в рамках исповеди. Это могут быть какие-то отдельные беседы, встречи… Почему это нужно делать в рамках чинопоследования исповеди?
О грехе водительства в современном богословии сказано немало. Часто обращается внимание на тот печальный факт, что, едва-едва став посвящённым в духовный сан, человек забывает про то, что, вообще говоря, ни образования нормального, ни опыта, и какой-то даже житейской осмотрительности у него ещё нет, но он уже готов поучать, выступать в роли духовного авторитета. (Давайте быть честными: наши духовные школы — семинарии и академии — по большому счёту, дают уровень подготовки на уровне ПТУ. А известные речения ректора духовных школ вл. Евгения о том, что к третьему курсу семинарии редкий семинарист остаётся верующим человеком — не оставляют сомнений в том, что ситуация с этими структурами — ещё хуже, чем с системой нашего светского образования. Если человек сам не занимается самообразованием, если у него нет приличного светского образования, если он не стажировался в каком-нибудь западном заведении — будь то в Европе или в США — уровень его богословской подготовки, мягко сказать, невысок). Конечно, для того, чтобы быть христианином и даже пастырем, не обязательно иметь докторский диплом. Понятно, что духовная прозорливость, способность «различать духов» — это вещи, напрямую не связанные с уровнем развитости интеллекта. Но всё это совершенно невозможно без опыта и определённой аскетической работы. Да, случаются особые откровения и озарения, но они, простите, не на кого попало снисходят. А на практике у нас следующее: 15-ти летние капитаны (зачеркнуть) 18-ти летние игумены, занимающиеся, так сказать, духовным водительством стареющих дам.
Заметим, что в православной Греции далеко не всякий священник может принимать исповедь: этим правом наделяются опытные священники. Ситуация, когда 25-ти летний иеромонах принимает исповедь у сорокалетней женщины — невозможна в принципе. Проблемы духовного водительства уводят нас в сторону от основного обсуждения, т.к. здесь появляются вопросы о том, откуда вообще берутся священники, по какому принципу они возникают и как эти механизмы соотносятся с пониманием церкви как общины, которая сама определяет, кто и какие служения будет в ней исполнять. Это предмет отдельного разговора, и я не буду его здесь дальше развивать.
Закончу эту часть одним случаем, который имел место быть на одной историко-богословской конференции. После серьёзного доклада о проблемах второбрачия духовенства, два присутствующих в роли слушателей юных целибатных батюшки (лет двадцати, не старше) спросили у докладчицы: «Так это что же получается? Что после принятия сана жениться уже нельзя?!» Надо было видеть в этот момент лицо докладчицы. Понимаете, когда этих юнцов рукополагали, их даже не предупредили о том, что после посвящения никто уже не может ни жениться, ни разводиться. Вот вам и духовные водители…
Привычка
Это ещё один аргумент противников разделения исповеди и причастия. Аргумент этот выглядит очень благочестивым, и для меня до сих пор нет однозначного мнения по этому поводу: регулярное причащение (особенно без исповеди) превращается для многих в привычку, в какое-то проходное мероприятие, и человек утрачивает чувство священного. Да, это случается. И когда священники предупреждают об этом — они в первую очередь, я так себе понимаю, имеют оглядку и на собственный опыт: священник не может не причащаться на литургии, а исповедуется обычно раз в год (или чуть чаще). А служить приходится по несколько раз на неделе.
Я не знаю, есть ли тут духовная опасность, но я думаю, что привычка привычке — рознь. Есть выражение «дурная привычка». Но, значит, бывают и хорошие, добрые привычки. Что худого в том, если человек привык к определённому ритму и для него ОБЫЧНО каждое воскресение причащаться на литургии? И если он пропускает, то он замечает это и ощущает какую-то неуверенность или дискомфорт. Что плохого в том, что человек привыкает заправлять по утрам свою кровать, умываться и чистить зубы? Если он привыкает к другому человеку, к членам своей семьи? Другой вопрос — можно ли привыкнуть к Богу?
Скорее, здесь речь идёт о привычке к некоторому чину, последовательности (каждое воскресенье человек встаёт пораньше, не завтракает, приходит (в условиях города часто — приезжает) на службу, причащается. Плоха ли такая привычка? Дурна ли она? Правда ли, что Евхаристия установлена Христом как некоторое экстраординарное событие, участием в котором нельзя злоупотреблять, к которому нужно особенно, отдельно готовиться специальным образом и потом возвращаться к нему через полгода? Но если это так, тогда почему священнику или диакону не возбраняется регулярное причащение (более того, если диакон или священник служат и не причащаются — они подлежат прещению, т.е., как минимум, запрету в дальнейшем служении, а то и лишению сана). Или что? — священный сан препятствует выработке чувства привычки? Наверное, здесь уместно сказать о привычке к посещению литургии (и такая привычка похвальна), и о привычке к Богу, которая, при правильном подходе и отношении, просто невозможна. Как можно привыкнуть к Богу?
Я достоин?
Прохождение через обязательную исповедь нередко порождает одно очень вредное чувство — ощущение своего достоинства, своей правоты, своего права на получение причастия. У меня всё в порядке: я вычитал (ага, именно так) правило, канон и три акафиста, я сходил на всенощную, я исповедовался — всё, я в полном праве приступать, моя совесть чиста. (Параллельно меня невероятно раздражают те, кто не исполнил всех этих предписаний. Более того, вот этот парень в очках — он, кажется, не подходил на исповедь, но стоит со всеми к причастию… — Молодой человек! А вы исповедовались?!). Какие тут «страх Божий», какая тут «вера», какая «любовь», с которыми нас призывает приступать к Себе Господь? Тут не до этого, ведь я в своём праве. Но зато это очень удобно и просто: исполнить ряд необходимых, пусть и муторных в ряде случаев, процедур — и ты ощущаешь себя достойным.
Вместо испытания своей совести, вместо понимания своего недостоинства, вместо упования на Божью милость, на Его снисхождение и любовь, вместо того, чтобы встать перед Ним таким, какой ты есть (а не таким, каким ты себя представляешь) — вместо этого — насколько проще предстать правильным «пусичкой», которая всё исполнила и с которой все взятки гладки! Дорогой фарисей из известной евангельской притчи! Ты честнее и «лучше» такого христианина: ибо ты НЕ ЗНАЛ, что исполнение всех предписаний — это половина дела, а христиане об этом знают.
Вот почему всякий раз, приступая, очень важно помнить, что мы причащаемся не потому, что нам это можно или нельзя. Даже после самой искренней, самой полной своей исповеди мы не становимся безгрешными. Нет ни одного человека, который был бы достоин, и если вам кажется, что вы более-менее достойны причащения Бога — с вами что-то сильно не в порядке…
Как жизнь, старик?
Это ещё одна форма, в которую облекается великое таинство, и в результате чего искажается смысл и исповеди, и покаяния. Это когда исповедь превращается в досужий разговор о том, «как дела, что нового». Исповедник справляется у священника, в каком магазине лучше брать замороженные голубцы, или — в какой галерее какая выставка нынче проходит? (в зависимости от культурной продвинутости обоих). Нельзя не вспомнить эпизод из рассказа Тэффи «Покаянное»: «Вот когда в монастырь с тетушкой с княгинюшкой ездили, вот это можно сказать, что исповедовал. Уж он меня пытал-пытал, корил-корил, три епитимьи наложил! Всё выспросил. Спрашивал, не думает ли княгиня луга в аренду сдавать. Ну, я покаялась, сказала, что не знаю». Исповедь превращается в своеобразный повод посудачить, пообсуждать то да сё, посетовать на превратности судьбы, а иногда — неожиданно обнаружить горящую путёвку на юга (наш Миша-алтарник собирался поехать, но в последний момент у него не сложилось) или узнать о том, что у той дамы в белом — двоюродная сестра открывает домашний детский сад. И ведь что замечательно: люди становятся ближе друг ко другу, начинаются какие-то отношения… Но причём тут исповедь?! При чём тут «перемена сознания»? Часто людям нужно просто пообщаться, а в особенности — пообщаться с батюшкой, как «необычным» человеком. Пойдите, попейте вместе чайку, побеседуйте, почирикайте. Сделайте доску объявлений. Внутриприходские коммуникации — необходимый элемент любой общины, но давайте они не будут облекаться в не предназначенную для них форму.
Можно или нужно?
Для того, чтобы хотя бы как-то ответить на вопрос о возможности причащения (можно ли причащаться всегда, или же только после исповеди?), давайте обратим внимание: что именно происходит на каждой литургии? Мы можем говорить очень много о «воспоминании» Тайной Вечери, о том, что хлеб и вино становятся Телом и Кровью, о символизме литургии или о его неуместности, о сакральности… Но самым главным в литургии представляется то, что Бог отдаёт Себя Своим детям, т.е. нам с вами. Для того, чтобы освободить нас от власти смерти, от греха, Он стал Человеком и отдал Себя в жертву — за каждого из нас. В одной из молитв литургии есть такие слова: «…Ты бо еси Приносящий и Приносимый, Приемлющий и Раздаваемый, Христе Боже наш…», т.е. Христос приносит Себя в жертву и Сам является приношением, и Сам принимает эту жертву, и Сам Себя раздаёт. И вот это, собственно, и составляет основную суть литургии. Всё остальное — милые и досужие прибавления. Поэтому вопрос из плоскости можно/нельзя должен быть переведён в плоскость нужно/не нужно.
А нужно ли?
«Нужно». Каким иногда страшным может быть это слово. Нужно, требуется, необходимо. В отличие от «можно». «Можно» допускает альтернативы, «нужно» — не терпит их. Человеческая природа устроена таким образом, что, по большому счёту, мы делаем только то, что считаем нужным. Или то, что нам кажется нужным.
У меня есть задания на работе и есть рабочий план. Он включает в себя необходимые для развития компании пункты и необязательные. Хочу я или нет, необходимые пункты я должен выполнить. И если мне по каким-то причинам нужно, я выполняю и второстепенные. Но если мне это не нужно — я этого не делаю.
Если мне нужно, чтобы мой ребёнок был здоров, я даю ему на завтрак кукурузные хлопья с молоком, но если мне это не нужно, то проще дать «киндер» и пинка — чтобы быстрее одевалась.
Время от времени я говорю своей жене (это происходит на протяжении последних лет десяти), что ей надо бы носить очки, иначе она плохо видит. На что жена мне неизменно отвечает, что у неё БЫЛИ очки, но они неудобные, а удобных у неё нет. И такой разговор у нас происходит с некоторой периодичностью. И будет происходить дальше. Дело не в удобности или неудобности, а в том, что ей просто НЕ НУЖНЫ очки; её вполне устраивает ситуация, когда она плохо видит, а когда нужно что-то разглядеть, она просто прищуривается. Если бы в очках была необходимость, уверяю, живя в Москве, эта проблема была бы решена в течение получаса. Но ей просто не нужны эти очки.
Итак. Если мне нужно играть в духовность, в послушания, в духовников и прочую субкультурную карусель — это одно. Если мне нужен Бог и для меня нет ничего важнее, чем как можно чаще встречаться с Ним — я всё сделаю для этого. И помехой не станут никакие человеческие ограничения в виде «благословений», «исповедей», «неготовности», «невычитанных акафистов». Что может быть важнее воли Христа? Что может быть нужнее? Насущнее? Что является «единым на потребу»? Поэтому, когда Христос призывает к Себе, приглашает вкусить Своих Тела и Крови — возможно ли отказываться от этого призыва — пусть и под самыми благочестивыми предлогами?
Для кого?
В тоже время очень важно не впасть в другую крайность — а именно — в понимание того, что это нужно ДЛЯ МЕНЯ. Нередко приходится сталкиваться со следующей мотивацией: да, я стараюсь как можно чаще причащаться, потому что мне от этого хорошо, для меня это полезно, меня это освящает, очищает от греха и т.д. Часто можно услышать: «я прихожу в храм после рабочей недели — чтобы расслабиться, отдохнуть, набраться сил…» Ага. А в спорт-зал — чтобы быть в форме. А тренинги — чтобы быть успешным и повышать свою эффективность (или свой КиПиАй, как нынче модно говорить).
Если бы каждый приходил на литургию только для себя, для своего «я» — то никакой литургии (как общего дела) не было бы. Собственно, в таком случае можно было бы просто сидеть у себя дома и самому «служить» службу. Во многих катехизисах и учебниках по литургике обозначаются необходимые условия для служения литургии (начиная от законно поставленного священника и заканчивая качеством вина, на котором служится литургия), однако крайне редко упоминается о том, что необходимым условием для литургии является наличие людей — христиан, мирян, верных, братьев и сестёр — как угодно их назовём. Невозможна литургия без общины людей. Сейчас иногда идут очень бурные обсуждения, что же такое община, и какое объединение христиан может быть названо общиной, а какое — тусовкой по интересам. Я не буду на этом специально останавливаться, в разборе этих терминов, но важно отметить, что литургия невозможна без общины (в какой бы форме эта община ни была представлена).
Христос основал Церковь не как набор верующих «для себя», а как общину «друг для друга». Нам это довольно сложно понять — особенно сегодня — в век эмансипации, индивидуализации, обособленности. Ведь каждый из нас знает, что он — особенный, неповторимый, уникальный, очень сложный и тонкий, что к нему нужен особый подход. Я не говорю о тех, которые заявляют, что «в Церковь я ходить не буду — это всё для бабок хорошо, а я более интеллектуальная натура» — тут всё более-менее ясно. Значительно гаже выглядит ситуация, когда подобное подразумевает человек, ходящий на богослужения и считающий себя христианином. Этих людей всегда видно: они приходят для себя, словно никого не замечая, священник им нужен исключительно для отправления собственных духовных нужд (поисповедоваться — рассказать о себе-любимом и превратностях судьбы, попричащаться — для здравия себя-любимого, получить благословение — для себя-любимого), а другие пришедшие на литургию его никоим образом не интересуют. Почему такое положение дел иначе как гадким не назвать? Не потому, что Христос основал общину, а не контору ритуальных услуг по индивидуальным заявкам. Просто в отличие от индивидуальной молитвы, церковь только для того и существует — это для совместной, общей молитвы и для причащения. Всё остальное можно делать самостоятельно и где угодно.
Причащаясь Тела и Крови, мы становимся частью Христа, и именно поэтому мы и можем называться братьями и сёстрами — это не метафора и не изящная «форма» — это вполне реальность: в нас течёт Кровь нашего Спасителя, и мы все имеем с Ним часть. И именно поэтому придти на литургию «для себя», для своей нужды (пусть и самой возвышенной и утончённой) — это повторение того, что сделал в своё время Иуда. Все апостолы пришли на празднование Пасхи, и только он пришёл для себя (у него был свой план). Приходя на литургию для себя, мы предаём тем самым Христа, мы предаём тем самым и общину — тех, без кого не было бы литургии, без кого она бы не могла состояться. Я прекрасно понимаю, что многие, кто читают сейчас этот текст, возможно, замечают или замечали за собой эту постыдную мотивацию, знакома она и мне; однако есть повод подумать, «для чего» человек приходит к Богу: для себя, ради себя или ради общины, ради этого Тела Христова, которое эта община здесь являет. Это подобно тому, как участвовать в эстафете, но бежать в какую-то свою сторону. Это называется одним грубым, но точным словом «предательство».
Обед без обеда (вместо заключения)
Представьте себе на минутку ситуацию: несколько коллег ближе к середине дня собрались и пошли на обед в столовую. В столовой, изучив меню, каждый взял себе какие-то закуски. Но один из них ничего не взял, а просто сел за стол. На вопрос удивлённых сослуживцев «в чём дело, почему ты ничего не ешь?», он отвечает: «а я сегодня не обедаю». Знакомо, не правда ли: «А я сегодня не причащаюсь». Тогда мне хочется спросить: а что ты хочешь сказать этим поступком? Зачем ты пошёл на обед и не обедаешь?
Два наиболее понятных ответа, которые прояснили бы ситуацию: 1. Этот человек не собирался обедать, но почему-то пошёл. Пришёл, посидел и пошёл дальше по своим делам. 2. Этот человек пренебрегает той едой, которая приготовлена в этой столовой. Он хотел поесть, но ничего аппетитного не обнаружил. Чтобы не бросать коллег, он остался посидеть с ними — поговорить, потусить. Он пришёл с ними и ради них, но разделить трапезу с ними отказался.
Мне представляется этот пример очень показательным, как у нас нередко бывает на божественной Трапезе: кто-то приступает, кто-то нет. Тот, кто приступает — с ним всё понятно: он пришёл на обед и обедает. А вот тот, кто не приступает, тут так: либо он не понимает, куда пришёл, либо… либо своим неучастием он как бы говорит: а мне этого не надо, я сегодня не буду. Бог обращается к каждому присутствующему «примите, ядите», «пейте … все», «со страхом, верой и любовью приступите», но находятся те, кого эти призывы «не касаются». То есть, оказывается, что приглашение Божие можно попросту проигнорировать. (Какие, правда, начинаются вопли и причитания в те жизненные моменты, когда нужно что-то от Бога: где же Ты?! Почему Ты меня не слышишь?!). Да, да, конечно, причин у этого игнорирования может быть тысяча, и самых что ни на есть благочестивых. Самая распространённая — «я не готовился»; ну, раз не готовился, то нехорошо приступать неподготовленным. Но тогда зачем было приходить? И ещё: а почему можно позволить себе не готовиться?
Понятно, что готовым быть никогда нельзя — это просто невозможно; но нужно сделать всё, чтобы быть готовым. Не об этом ли говорит Христос, когда предупреждает в известной притче, что неизвестно, когда именно, в какой момент явится хозяин и что необходимо всё время бодрствовать?
И в этой связи мы получаем ответ на вопрос, «как часто?»: так часто, как человек приходит к обедне (старое название литургии). Невозможно, глупо, святотатственно приходить на обед к Богу и отвергать пищу, которую Он тебе предлагает. Между прочим, правило, регламентирующее обязательное причащение на литургии, относится в равной степени и к клирикам, и к мирянам; правда, на практике оно осталось обязательным к исполнению только у клириков. И если понятным открывается это простое положение дел, что литургия без причащения невозможна, сама частота посещения литургии диктуется жизненным ритмом каждой общины, каждого её члена.
Один священник говорил: если бы у меня была возможность, и если такое было бы возможно, я бы всё время причащался. Понятно, что это невозможно хотя бы по чисто техническим причинам, но в этом изречении важен посыл, сама идея — он хотел бы всё время принимать Тело и Кровь Спасителя.
Не обращаясь специально к правилам, которые оговаривают эту частоту, могу сказать, что можно только радоваться за всякого, кто приступает каждую неделю. Я искренне завидую тем, кто причащается чаще раза в неделю. Прекрасно, но почти трудно осуществимо ежедневное причащение; прекрасно потому, что тогда вся жизнь превращается в непрекращающийся День Господень, в праздник, который всегда с тобой. И тогда каждый такой день, и вся жизнь становится непременным предисловием, преддверием к Невечернему дню Царства Бога.