К некоторым вещам трудно привыкнуть, даже если они случаются регулярно. Например, к Пасхе. Тем более, к Пасхе на Святой Земле. Много раз я праздновала ее в Иерусалиме, в гостях у одного из женских монастырей на Елеонской горе, Вознесенского или Гефсимании. Много раз в Великую субботу оказывалась в храме Гроба Господня и видела схождение Благодатного Огня. Это такое регулярное чудо, непременная часть местного пасхального обихода — Огонь, сходящий с неба строго по православному календарю, в день Великой субботы, приблизительно в одно и то же время. Но сколько бы раз оно ни повторялось, сколько бы раз ты ни становился ему свидетелем – привыкнуть уж точно никак невозможно.
Еще с вечера в монастыре обсуждают, кто, когда и с кем идет на Благодать. Организованно этого не делают – только малыми группами или поодиночке. Кто-то из сестер решает в этом году остаться дома, кто-то берет у игумении благословение выйти с раннего утра, ведя с собой паломников, кто-то двинется сразу после монастырской Литургии. Позже всех из ворот выйдет монахиня Н. Она в монастыре с ранней юности, уже не первое десятилетие, и пока не пропустила ни одного схождения Благодатного Огня.
Тщательно собираешься — удобная разношенная обувь, чтоб не жалко не только топтать по трудным склонам Иерусалима, но оттоптать. Потому что ноги сегодня обязательно оттопчут. Удобная одежда. Никаких сумок, вообще ничего такого, что можно потерять, оторвать, зацепить в давке – а давка будет. Мелочь, салфетки, свечи – в карман. Кажется, все. Пора.
С каждым годом попасть в храм Воскресения в этот день становится все тяжелее. Желающих все больше, препоны все суровее. Кроме вполне земных причин, есть и другие. Старцы предсказывали, что так оно и будет в Иерусалиме – чем дальше, тем теснее и тяжелее.
Я еще застала идиллические времена, когда в храм Гроба Господня можно было спокойно войти и приложиться к его святыням без очереди. Но только не в Великую субботу. В мою первую Пасху в Иерусалиме паломников из России было еще немного, но желающих попасть в этот день в храм всегда было с избытком, и израильская полиция старалась это дело по мере сил ограничивать. Сестры посоветовали одеться так, чтобы походить на трудницу –к местным монашествующим полицейские тогда еще были снисходительнее. Глаз у них наметанный и обычно отличает иерусалимское монастырское население от паломников и туристов — но в суматохе могло и сойти, тем более, в компании инокинь.
Это лучшая компания для похода на Благодатный Огонь – иерусалимские инокини. Я сразу узнала о предстоящем испытании если не все, то, по крайней мере, все необходимое. Я даже не успела задать обычных туристических вопросов «А почему же все так сложно? А отчего это в городе перед Пасхой такой беспорядок?» Мне сразу дали понять, что порядок и Иерусалим – две вещи несовместные, особенно в день схождения Благодатного Огня (как впрочем, в любой другой). Что на Благодать попадают не по порядку и не по правилам – а по благодати, и о ней надо молиться и просить. Что попасть в храм Гроба Господня сегодня будет очень трудно — вообще-то можно и не попасть. Что не надо рассчитывать – а надо надеяться.
В этот день центр Иерусалима, и без того тесный и людный Старый город, наводняет неслыханное количество народу. Паломники со всего мира — православные, католики и протестанты. Огонь сходит только в канун православной Пасхи, но христианам других конфессий тоже хочется это видеть. Местные монашествующие – греки, румыны, копты, русские, францисканцы, бенедиктинцы. Японские туристы – как же без японских туристов. Туристы из всех прочих стран мира. Армянские семинаристы. Родственники армянских семинаристов. Иудеи. Мусульмане. Протестанты. Арабские матроны, которые время от времени принимаются хором улюлюкать на нестерпимо высокой ноте — древний способ выражать сильные эмоции. Арабская православная молодежь мужеска пола, восседающая на плечах товарищей — все пританцовывают, размахивают руками, бьют в барабаны и оглушительно выкрикивают нечто, похожее на футбольную речевку. В первый раз тебе кажется, что это безумие, что этим хулиганам никак не место возле Гроба Господня. Но они будут там непременно (пробовали было не пускать – во времена британского протектората — но молитвы о даровании Благодатного Огня оставались тщетными до тех пор, пока им все-таки не открыли двери). Отряды малолетних арабских скаутов из христианских школ в форме, пилотках и гольфах с помпонами — барабаны у них тоже громкие, а кроме того, имеются невероятно пронзительные фанфары.
В этой толпе бывает всякое. Тебя толкают. Пихают. Оттесняют. Ругают. Иногда вспыхивают ссоры и драки. Бывает, что дерутся уже в самом храме Воскресения, и не только миряне – могут сойтись в рукопашной и армянские монахи с монахами греческими. В общем, не стоит искать в этот день и в этом месте благочиния и благолепия.
С непривычки это может здорово смущать. Это Иерусалим — самая горячая точка на Земле. Место, где в двух шагах от спасительных Страстей Господних разгораются страсти человеческие, где святость и падение, благодать и злоба, сила и немощь, красота и ужас – все рядом.
Храм Гроба Господня выглядит небольшим только снаружи. Внутри он огромный и разнообразный, как сам Иерусалим — с высоченным куполом над обширной центральной ротондой, и тесными, как пещера, закоулками, с крутым подьемом вверх, на Голгофу — и глубоким спуском в часовню святой Елены на месте, где царица обрела Животворящий Крест, с просторным греческим Кафоликоном и небольшим приделом католиков-францисканцев. Кроме того, внутри есть еще армянская и коптская церкви — все эти деноминации сосуществуют у Гроба не одну сотню лет. Сосуществование бывает и мирным, и не очень. Иногда соседи вспоминают многовековые обиды – в день схождения Благодатного Огня они могут обостриться, скопление народных масс этому способствует.
Чтобы упорядочить обстановку в городе, в день чуда Великой субботы ввели специальные пропуска и приглашения, которые распределяют не только через Иерусалимский патриархат, но и через представительства и миссии других христианских церквей. Но пропусков во много раз меньше, чем желающих попасть в храм. Да и пропуск не обязательно гарантирует это, и не отменяет толкучки в лабиринте узких каменных улиц Старого города, и не обещает, что окажешься близко к центру событий, у Кувуклии — каменной часовни в центре храмовой ротонды над местом погребения Спасителя, куда патриарх Иерусалима входит для молитвы о схождении Благодатного Огня.
Помню, как переживал знакомый протоиерей из Америки, которому раздобыли приглашение на удобно расположенный балкон греческого Кафоликона, храма Воскресения. Ему было совестно идти одному – ведь никому из прибывшей с ним паломнической группы приглашений не досталось. Гефсиманские сестры с трудом уговорили гостя не волноваться, а, помолясь, пойти ко Гробу и положиться на волю Божью. В итоге безбилетная американская группа не только прошла внутрь, но и расположилась аккурат напротив Кувуклии, –уж точно не хуже, если не лучше, чем авва.
Каким образом все-таки удается пройти? По-разному – но всегда вне правил, расчетов и логики. Каждый раз, безнадежно застряв в густой толпе на дальних подступах к храму, ты понимаешь, что шансов нет – и тут они необьяснимым образом появляются. Однажды полицейский ни с того ни с сего приоткрыл металлическое заграждение и пропустил меня в боковую улицу, ведущую к храму Гроба. В другой раз мы с подругой обошли кордон через сквозное помещение греческой лавки – хозяин отчего-то расщедрился и пригласил воспользоваться. В третий удалось пробраться на крышу Иерусалимского патриархата и проникнуть в храм через дверь в куполе — на верхний ярус балкона. В четвертый раз…Сколько их было? Точно не знаю, но знаю, что каждый труднее предыдущего.
Как-то мне довелось воспользоваться пропуском. Стопочку ламинированных картонок передали монастырю знакомые из палестинской полиции. Мы в тот год собирались на Благодать пестрой компанией: юные трудницы, послушницы, паломники и паломницы, в том числе пожилые — всего 10 человек, пропусков же было 7. Моя подруга-инокиня раздала их старшим и тем, кто шел впервые. Без пропуска остались только мы с ней, уже видевшие Огонь, и паломник Сережа, настоящий джентльмен. Решили все равно идти, хотя бы проводить нашу неопытную группу.
Старинные обычаи вроде раннего прихода или ночевки прямо в храме Гроба ушли в прошлое. Храм в Великую субботу запирают с ночи. Христианский квартал Старого Города, где он располагается, перекрывают полностью с самого утра. Однако пропуска, передаваемые друг другу, помогли нам миновать первый полицейский кордон у Яффских ворот, и, с некоторым усилием — второй, на выходе с площади Давида. Воодушевленные, мы шли по мощеным мостовым с той скоростью, которую здесь можно развить только ночью. Железные ворота лавок были закрыты и заложены засовами. Старый город был непривычно тих и пуст – если не считать полицейских, в помощь которым прислали еще и внутренние войска. Они охраняли каждый поворот, каждую арку, каждую дверь — любое отверстие, через которые можно было просочиться в город.
Свернув на улицу Христианского Квартала, мы увидели в дальнем ее конце толпу, сдерживаемую железными загородками и военными. А у поворота на коротенькую крытую улицу Святой Елены, ведущую к храму, стоял еще один кордон. Здесь фокусы с передачей пропусков были ни к чему — здесь останавливали даже тех, у кого они были. Полиция невозмутимо взирала на кучку людей, потрясающих разнообразными бумажками и требующих справедливости. Наши картонки тоже никакого действия не возымели. Но вскоре подошла делегация, которую отчего-то было решено пустить –пользуясь моментом, в приоткрывшийся проход ринулась половина отказников, и мы смогли протолкнуть туда всех своих, и даже безбилетного паломника Сережу. Но передо мной и сестрой А. проход закрылся.
Полицейские и солдаты перегруппировались и снова заслонили улицу, став двумя плотными шеренгами и держась под руки. Перед собой они выставили сразу две железные загородки. Время шло, неумолимо приближая начало литании, а мы топтались у этого забора вместе с такими же отщепенцами, не допущенными на праздник. Никакие мольбы и уговоры не действовали – двоих особенно ретивых просителей под руки увели за дальний кордон, во тьму внешнюю. Глядя на все это, приуныла даже моя многоопытная подруга-инокиня. Ладно, перешептывались мы, главное – наши прошли. Но смириться с тем, что на сей раз чуда нам не видать, было трудно. Я смотрела на одного из товарищей по несчастью, очень благообразного и очень огорченного монаха, явно прибывшего сюда впервые откуда-то из российской глубинки, и думала – ну ладно, я не заслужила, но его-то за что?
И тут сзади раздался шум. По улице в нашу сторону двигалось шествие. Это были православные арабы – не шумные юнцы, а солидные дядечки средних лет, в костюмах и с хоругвями, и шли они чинно и степенно. На стражей ворот, впрочем, это впечатления не произвело – они все равно никого впускать не собирались. Арабы остановились у кордона. Мы подошли ближе. Начался обмен репликами, арабы что-то доказывали, полиция возражала. Минут через 5, поняв, что переговоры зашли в тупик, солидные дядечки пошли на прорыв – и мы вместе с ними.
Надо отдать должное израильским силам правопорядка – реакция у них хорошая, опыта действий в боевых условиях им не занимать. Какое-то время они сдерживали напор, но поняв, что мы не сдаемся, а давка принимает угрожающий здоровью оборот, неожиданно расступились, растащили ограждения — и мы кинулись вперед, по темному ущелью улицы Святой Елены, к залитому солнцем храмовому двору. На бегу я заметила, что там нас уже встречают полицейские — они быстро разворачивали ограждения, чтобы направить наш бурный поток в сторону и вывести прочь из двора через другой выход. Кто-то попался в эту ловушку, но мы, не сговариваясь, свернули налево, рысцой пересекли двор и ворвались в храм.
Заполняющую храм толпу полиция, орудуя все теми же заборчиками, обычно оттесняет и делит на сектора, оставляя между ними проходы. Влетев внутрь, надо успеть понять, куда бежать, чтобы оказаться ближе к Кувуклии. Хотя расчеты и тут могут оказаться неуместны – вот возьмет полицейский и втолкнет тебя за ограждение, чтобы не болтался в проходе. Но именно таким образом иногда попадаешь в самые лучшие места, куда самому тебе никогда бы попасть не удалось.
И вот ты, помятый, потерявший в толкучке спутников и пуговицы — на месте. Можно отдышаться. Поправить одежду. Перевязать платок. Вытащить из кармана и попробовать привести в порядок погнутые в давке свечи. Оглядеться, наконец.
В храме тесно, как в московском троллейбусе в час пик. Говорят, он вмещает 20 тысяч, но, похоже, людей раза в полтора больше – они заполняют галереи, гроздьями свисают с балконов и цоколей колонн. Стоит гул, прерываемый знакомым улюлюканьем и выкриками на арабском — ты уже знаешь, что это не футбольные речевки, а славословия Господу, молитвы и прошения о нисхождении Огня. Щелкают поднятые над головами фотокамеры, мелькают вспышки. Люди продолжают прибывать. В какой-то момент является невозмутимая и ничуть не помятая монахиня Н. Она всегда приходит вовремя — значит, сейчас начнется.
И точно — гул усиливается, по проходу из Кафоликона к ротонде движется патриарший крестный ход во главе с кавасом, представителем традиционной турецкой стражи Гроба. Процессия обходит Кувуклию трижды, прежде чем встать у ее дверей. Тут Патриарха под внимательным и ревнивым взглядом армянского епископа разоблачают — внутрь он войдет в одном подризнике, не имея при себе инструментов, при помощи которых можно добыть огонь. В самой Кувуклии обыск на сей предмет произошел еще вчера, в присутствии турецкой стражи и израильских властей, после чего она была опечатана. Лампады внутри, как и во всем храме, потушены. Патриарх входит туда один.
С этого момента в храме воцаряется напряженная тишина. Это может длиться час, полчаса, минуту – не важно, со временем что-то делается, оно начинает растягиваться. Никто точно не знает, когда сойдет огонь. Никто не знает, сойдет ли он на этот раз. Просто стоишь и ждешь. Пытаешься молиться. Пытаешься перестать думать. Если сойдет – значит, Пасха. Значит, живем. Арабы говорят, если не сойдет – то все, конец близок. Ерунда, арабские сказки. И не может же быть, чтобы не сошел. Две тысячи лет сходит и вдруг не сойдет? Когда сойдет, я попрошу. Я знаю, чего попрошу. А если не сойдет? Только бы сошел. Только бы еще не конец. Как тихо. Все молятся – или не все? Все, кажется, думают об одном и том же.
Поднимаешь глаза, стараясь рассмотреть лица наверху, на галерее и балконах, вертишь головой и замечаешь что-то странное. В плотной толпе на галерее тут и там начинают вспыхивать – камеры что ли? Нет, непохоже, те вспышки белые, а эти какие-то синеватые. Через секунду ты понимаешь – но тут храм словно взрывается, появляется звук и в разных местах начинает расцветать светлое пламя. Оно стремительно расходится в стороны от Кувуклии, откуда патриарх через специальные боковые окошки передал наружу зажженные свечи, оно вспыхивает само собой, зажигая лампады и охапки свечей у кого-то в руках. Его делят, раздают, как хлеб, трогают как цветок, гладят, как щенка. Закрыв глаза и блаженно улыбаясь, им омывают лицо, словно это вода. Оно и правда теплое, не горячее, не жжет — первые несколько секунд. Или минут?
Со временем происходит что-то непонятное. Потом, уже позже, тебе расскажут, что от начала молитвы до схождения Огня на этот раз прошло 15 минут. Или 10. Или полчаса. Или час. Неважно. Главное – он сошел. В тесной толпе вдруг становится свободно, а воздух свежеет, как будто в храм вошло не пламя, а ветер или дождь. Раздоры забыты — незнакомые люди, давеча пихавшие друг друга, обнимаются и делятся свечами. Ты пытаешься вспомнить, о чем хотел попросить, но ничего нет в голове, только одно – сошел! Значит, пока живем. Пока не конец.
Почти сразу же начинается исход. Многотысячная толпа с обожженными Огнем свечами и фонарями, в которых дрожит уже ставшее рыжим пламя, вытекает через единственный вход храма Гроба без особой толчеи и затруднений. Небо снаружи дрожит от гула – звонят колокола всех городских церквей, возвещая радость Иерусалиму и миру – сошел! Живем! Пасха! Скауты маршируют, грохочут барабаны, орут фанфары, открываются лавки, предприимчивые торговцы протягивают тебе диски с записью прошлогоднего схождения Огня – завтра они уже не понадобятся, подоспеет новая запись. Двигаясь к выходу из Старого города, ты пытаешься понять – если все эти люди сейчас так густо его заполняют, как все-таки они умещались в храме?
Добираешься до монастыря быстрее всех — за каких-то полчаса, рекорд при таком скоплении народу.
Но еще раньше вернулась монахиня Н. Держа в руке фонарь, она выбралась из храма Гроба Господня, пробежала половину Старого города, пересекла Кедронскую долину и поднялась в Гефсиманию со скоростью настоящего олимпийского факелоносца – через 15 минут после схождения Благодатного Огня, от которого теперь заново зажгут лампады монастырской церкви. И всех других церквей Иерусалима — и мира.
Фото Михаила Моисеева