Как итальянец Джованни стал православным священником и остался в Москве навсегда

К нам в дом пришел Итальянец

С отцом Иоанном (Гуайта) мы познакомились 30 лет назад. Или больше? Пыталась вспомнить — и не получилось.

В самом конце 80-х к нам в дом пришел Итальянец. Во времена железного занавеса любой житель другой страны — да еще «капиталистической» — был экзотикой. Джованни приехал на стажировку, а у нас дома хотел обсудить свою дипломную работу, посвященную режиссеру Андрею Тарковскому, по которому мой папа, киновед Виктор Ильич Божович, считался одним из главных специалистов. 

Мне было 16 или 17 лет, и я во все глаза смотрела на черноволосого, необычайно худенького молодого человека с бородой, острыми чертами лица и слегка орлиным носом. Он очень хорошо говорил по-русски, легко и весело смеялся, и был одет «во все заграничное». Так же внимательно смотрела на итальянца и моя хлебосольная мама. После его ухода она сказала: «Ты видела, какой он худой? К нашей жизни он не привык, питаться ему негде. Все с ним ясно. Голодает».

И с тех пор началось. Итальянец стал в нашем доме частым гостем, и мама считала своим долгом кормить его всем, что удавалось добыть в полупустых советских гастрономах. Джованни так радовался накрытому столу, так непритворно восклицал: «Вот это да!», что мы почти не замечали, как мало он ест и пьет. Стесняется, наверное.

Если бы мы узнали, что он монах, это привело бы нас в полное и окончательное замешательство. Итальянец с острова Сардиния занимается историей советского кино, католический монах в миру… Чего-чего?

«В миру ты почти без защиты»

После смерти мамы я потеряла Джованни на много лет — и внезапно встретила в 2010 году на кинопросмотре. Между рядов неторопливо шел солидный человек лет пятидесяти, в черной рясе, с наперсным крестом, с черно-седой бородой. Я не сразу узнала нашего итальянца-киноведа Джованни — вернее, как вскоре выяснится, — иеромонаха Иоанна. За эти годы он успел написать несколько книг (две из них про геноцид армян, две — про Армянскую Церковь) и рукоположиться. Что и говорить, этот человек умел удивлять.

И вот мы сидим в красивой квартире в 17-этажном доме на Большой Тульской, которую родители купили ему, продав какую-то свою недвижимость. Здесь есть переделанная из балкона библиотека и даже настоящая маленькая часовня. А хлебосольным хозяином теперь стал сам Джованни. Он по-прежнему мало ест, в пост избегает сладкого, но для гостей припасены волшебные итальянские biscotti с миндалем. 

Иеромонах Иоанн (Гуайта) у себя дома, на Большой Тульской

— В миру-то полегче, небось, жить, чем в монастыре? — провоцирую я.

— Да как сказать… В миру ты почти без защиты. Но для меня в этом и смысл — вести монашескую жизнь бок о бок со всеми людьми, со студентами, с соседями. Они, кстати, прекрасно знают, кто я такой. Им наверняка консьержка рассказывает.

— Слишком уж уютно у тебя дома. Мог бы спать на голых досках.

— Да где же уютно, на самой обочине третьего транспортного кольца? — отшучивается Джованни. — Раньше у меня был вид на ТТК, ТЭЦ, но и на закат, а теперь у нас тут строят башню для бывших жителей пятиэтажек, и она все закроет. Зато у людей будет удобное жилье… А если серьезно, то совсем без аскетики монаху невозможно, но все-таки важно, какое у тебя послушание. Если бы я носил вериги и власяницу, то вряд ли смог бы служить в храме и окормлять детский хоспис.

«Прикинь, а церковь-то за нас»

Летом 2019 года в СМИ и соцсетях обсуждали, как отец Иоанн в один и тот же день укрыл в храме Космы и Дамиана в Шубине сначала участников несанкционированных акций, а потом и сотрудников Росгвардии. Забавно было следить за дебатами антиклерикалов в социальных сетях. «Ого, в РПЦ тоже есть нормальные люди». — «Да он же итальянец, погуглите». — «Ну тогда все ясно». — «Что вам ясно? Итальянец не может быть православным священником» и так далее.

— Так поступил бы на моем месте каждый. Я видел, что юношам и девушкам, за которыми гонится Росгвардия, угрожает физическая опасность. Вход в храм был заблокирован, и, когда они начали перелезать через нашу высокую ограду, я стал помогать им, чтобы никто не упал. Один из ребят сказал другому: «Прикинь, а церковь-то за нас». Потом я говорю: «Не забывайте, что это храм. Тем из вас, которые хотят, предлагаю войти внутрь и помолиться о мире». И очень многие вошли и участвовали.

— С сотрудниками Росгвардии ты вроде был более суров и прочел им что-то вроде наставления.

— Я видел в окно, как жестко они задерживали людей. Вечером, когда они тоже попросили разрешения войти, попить, сходить в туалет, я сказал: «Конечно, нет проблем». 

Потом сказал: «Ребята, я хочу вас спросить, вы верующие?» — «Да, мы православные». — «Имейте в виду, что для православного человека насилие — это всегда очень серьезный грех. А насилие против безоружного — еще и акт трусости. Я понимаю, что вы выполняете свой долг, но не обязательно при этом проявлять жестокость».

— А они что?

— Я видел, что им немного неловко, они прятали глаза, но все слушали. Это нормально. Священник должен напоминать о таких вещах. 

— Но мало кто это делает. Гораздо чаще вспоминают слова апостола Павла из Послания к римлянам, что нет власти не от Бога.

— От Бога — власть, но не обязательно властители. Христиане в Риме как раз отказались поклоняться императору. Гражданин должен подчиняться власти, но только если она не идет против Бога, не нарушает заповедей. Это записано и в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви». Даже сказано, что как крайний случай возможен институт гражданского неповиновения. 

— Ты не хотел бы служить на каком-то иностранном приходе, подальше от всех этих бурных событий?

— Мне предлагали: «Не хотите послужить за границей?» Я ответил: «Я и так за границей».

«Всякое дыхание да хвалит Господа»

Отец Иоанн любит повторять, что жизнь — это первое и главное таинство именно в церковном смысле: «Это что-то, что нас настолько превосходит, чему мы, во-первых, даже не в силах дать определение, а во-вторых, не имеем власти над этим».

Маме Джованни советовали сделать терапевтический аборт, врачи прогнозировали серьезные проблемы и для роженицы, и для ребенка. Но она не послушалась, и на свет появился Джо, как его называют родные, — третий из четверых детей в этой дружной и по-южному многолюдной семье. Незадолго до родов старшая сестра Джованни Мария, которой в тот момент было всего два года, входила в комнату, обнимала мамин живот и говорила: «Все будет хорошо!» Как же здорово — пишет отец Иоанн — что мама прислушалась к словам маленькой девочки, а не к авторитетным докторам.

Одно из самых драгоценных и любимых послушаний отца Иоанна — пастырская работа в детском хосписе «Дом с маяком». Он окормляет паллиативных детей и их семьи на дому, а также крестит и соборует новорожденных, которые приходят в наш мир иногда на несколько часов. Родители принимают решение рожать, даже зная, что ребенку суждено прожить совсем недолго. В своей книге отец Иоанн описывает, как ему в первый раз передали на руки ребенка еще не обмытого, в крови матери, потому что надо было спешить: родился мальчик с анэнцефалией — то есть без головного мозга. У него было всего несколько минут.

— Я задал себе вопрос: какой смысл имеет такая жизнь? Потом вспомнил последний стих из Псалтири: «Всякое дыхание да хвалит Господа». Врачи мне говорили: «Неизвестно, будет ли ребенок дышать». Но, пока я совершал крещение, миропомазание и даже причастил его капелькой крови Христовой на язычок, маленький Петя дышал. Он хвалил Господа — этим своим дыханием, этой своей совершенно короткой жизнью, своим телом без мозга — не меньше, чем я, и не меньше, чем моя мама, которой уже 93, или моя бабушка, которая прожила 104 года. 

Для Бога неважно — сто лет или одно мгновение. Важно, на что ты потратил свою жизнь. Тратить впустую отведенное тебе время — страшный грех. Я это полностью осознал, служа в детском хосписе.  

«Мои 90-е»

«Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие. Цирюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте (фамилия его утрачена, и даже на вывеске его — где изображен господин с намыленною щекою и надписью: “И кровь отворяют” — не выставлено ничего более), цирюльник Иван Яковлевич проснулся довольно рано и услышал запах горячего хлеба».

В свое время Джованни произвел на меня сильное впечатление тем, что читал наизусть первые страницы повести Гоголя «Нос». Он обожает русскую литературу, русский язык — на нем он говорит, пишет, думает и видит сны.

— То, что для меня было частью русской культуры, что я наблюдал извне, становилось все важнее и важнее для меня. В какой-то момент я понял: это не просто предмет изучения, это часть меня самого.

Он органично сочетает в себе две культуры, и поэтому все, что происходит в России, видит одновременно изнутри и со стороны. Удивительная оптика. Мне всегда было интересно, как Джованни воспринимает нас и нашу жизнь. Например, ту же перестройку и затем 90-е годы, о которых до сих пор столько споров.

— Я помню, как в перестройку сдавал экзамен по материалам XXVII съезда КПСС и сказал комиссии, что страна пошла по пути демократизации, будет многопартийная система. Они были в полном шоке: «Все-все, спасибо, достаточно» — и тут же поставили «отлично». В институте русского языка им. Пушкина у нас была чудесная, очень добрая преподавательница Галина. Но она говорила: «Сахаров — это предатель. И Солженицыну мы никогда не простим». А потом прошло всего несколько месяцев — и все поменялось. С одной стороны, было много интересного и нового. С другой стороны, люди делали деньги с удивительной быстротой и теряли какие-то ориентиры. 

В 90-е я снимал квартиру и видел, как приватизировали огромные коммуналки в центре Москвы. У моего соседа сверху была вооруженная охрана, а сосед снизу вытаскивал из мусора то, что выбрасывал тот, который сверху. Конечно, люди по-разному жили и в советское время, но все-таки не настолько. 

А с другой стороны, было безумно интересно, я открывал для себя совершенно новую страну. Конец 80-х и начало 90-х — очень дорогое для меня время молодости и свободы.

— Зачем монаху свобода? Ведь главное — послушание.

— Между свободой и послушанием нет противоречия. Каждый клирик подчиняется священноначалию, а уж монах тем более, ведь это человек, который отказался от собственной воли. И это его свободный выбор. Самое ценное, что есть у человека, — это свобода. Сын Божий стал человеком ради нашей свободы. Если мы можем выбирать между добром и злом, то лишь потому, что свободны. В Церкви должно быть свободы даже больше, чем в общественной жизни, потому что Церковь должна идти впереди общества.

Растяпа с Большой Тульской

У нас в семье с Джованни было связано много историй, но любимая — про шапку. Он забыл ее на вешалке и ушел, а на улице было минус 20. Мы очень переживали — кроличья ушанка была у него явно единственная. Он забрал ее только через две недели. «Как же ты?» — «Да ничего, нормально». (И смеется.) «Шапку не забудь», — это стало нашей присказкой.

С тех пор иеромонах Иоанн сделал, что называется, большой шаг вперед. В одном из своих фейсбучных постов он рассказывал, как оказался на улице с разряженным телефоном (такси не вызвать), без ключей (домой не попасть) и в футболке (на улице плюс 4). На последние 5 процентов зарядки успел вызвать такси, поехал в храм и там заночевал.

Однажды перед отлетом с Сардинии отец Иоанн сел на собственные очки — этот казус знаком любому очкарику. Недолго думая, он купил первую попавшуюся круглую черную оправу и отбыл в Москву. На следующий день во время Литургии (отец Иоанн тогда служил в другом храме) он заметил, что один из священников поглядывает на него как будто с осуждением. В чем дело? Что не так? А после службы тот священник сказал с укором: «Ты специально купил очки, как у Ксении Собчак?»

Отец Иоанн — очень ответственный человек, когда речь идет о служении другим. Но в том, что касается собственной частной жизни, он — типичный растяпа, как Петя Трофимов, как Пьер Безухов, как князь Мышкин и многие другие герои его любимой русской литературы. Эта рассеянность, а еще непосредственность и умение смеяться, а еще любовь к игрушечным черепашкам (керамическим, металлическим, меховым, деревянным, рисованным, каким угодно, которых у него огромная коллекция) — все это делает отца Иоанна чуть-чуть похожим на ребенка. 

Неслучайно он так легко находит общий язык с детьми. Его детские литургии в храме Космы и Дамиана известны на всю Москву, а его проповедь про слоненка, прочитанная четыре года назад на Пасху, продолжает собирать просмотры на YouTube. Невозможно лучше рассказать о том, что называется сегодня модным словом «выученная беспомощность», когда не веришь в себя, не веришь Богу и заранее опускаешь руки, потому что никогда ничего не получалось, и сегодня не получится. Это знакомо и детям, и взрослым.

Джованни рассказал, как у него в первом классе получалось читать, а писать — ну никак. И он сказал учительнице, что писать, пожалуй, не будет. 

«Тогда она меня спросила: “А ты знаешь, как можно удержать слона?” Вы знаете, как? Это почти невозможно, потому что слон очень сильный, намного сильнее человека, очень тяжелый и очень большой. Но учительница рассказала, что в Индии делают так. Когда слоненок еще совсем маленький, берут толстую веревку, чтобы привязать его к дереву. И он, бедный, несколько дней сидит и не может освободиться, потому что веревка толстая, а он еще не настолько сильный. А так как у слонов очень хорошая память, он запоминает это. И, подрастая, помнит. Поэтому, чтобы удержать слона, достаточно привязать ему к лапе веревку и немножко тянуть. Тогда он подумает, что у него не хватит сил освободиться.  

Потом учительница спросила меня: “Ты хочешь быть как этот слоненок? Вот ты сегодня уверен, что не научишься писать — и никогда не будешь писать… А ты можешь!” И знаете, она была права, я научился писать! Правда, в этом мне помогла мама, которая дома много часов сидела и занималась со мной. Я даже потом написал несколько книг. 

Что я хочу вам сказать? Христос победил смерть, Он и нам дает эти силы. Достаточно в это верить. Мы можем все победить по одной причине: потому что ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!»

Фото: Татьяна Никитина