– Все больше родителей забирают детей из школы на домашнее обучение. Для учебы вне школы уже разработано огромное количество платформ, вспомогательных средств. Как вы оцениваете эту ситуацию и с чем связываете?
– Процесс пока не такой большой – по моим данным около 100 тыс. российских детей перешли на домашнее обучение. Но динамика, темп очень высокие. В какой-то степени это закономерный результат политики Министерства просвещения. Детей забирают из школы, потому что ее боятся, боятся того, что происходит с ребенком в результате того, что его отдают в школу. Потому что акцент в образовательной политике сейчас делается не на развитие, не на самостояние ребенка, не на его самореализацию, а жестко на предметные знания, на объем формальных сведений. А это понятно чем достигается – дрессурой, авторитарностью. Невозможно добиться усвоения громадного объема учебного материала без силового давления.
Какой бы ни был учитель, если перед ним стоит задача вложить в ребенка определенный объем фактов, произведений, набор задач по физике, по математике, правила, даты и так далее, то сама эта задача неизбежно провоцирует его на авторитаризм. А это в свою очередь приводит к зажатости детей, боязни ошибиться, лишний раз что-то просить, сделать что-то без спроса, убивает любознательность, естественную активность. И поэтому детей забирают.
В 1971 году Иван Иллич опубликовал свою знаменитую книжку «Освобождение от школ», где он описал, как взрослый мир, систематически организованный, выдавливает из ребенка все хорошее, что в нем есть. Это была теоретическая работа, но где-то в середине 90-х у родителей началась паника по этому поводу. И возникло целое движение – оно сейчас набирает очень мощные обороты – по так называемому «расшколиванию».
– Unschooling.
– Есть разные переводы: deschooling, unschooling, в принципе, означает просто выведение из школы. А расшколивание – это снятие психологических эффектов у ребенка, которые спровоцированы вот этой школьной ситуацией. Иногда родители не видят иного способа, кроме как забрать ребенка из школы.
Я по-разному к этому феномену отношусь, потому что системное образование имеет и свои плюсы. И я считаю, что родительский диктат, если он есть, намного хуже учительского.
От учительского диктата есть возможность спрятаться, увильнуть, если в классе 30 детей. А родительский диктат гораздо страшнее.
И я не могу однозначно утверждать, что семейное образование – это позитивное явление. Но это очевидная реакция на архаичное, авторитарное школьное образование, которое калечит ребенка, как кажется многим родителям, и справедливо. Они отдают в первый класс почемучек, детей любознательных, энергичных, раскованных, а через год получают зажатых, боящихся слово сказать, сделать лишнее движение. Вот чем, на мой взгляд, вызвано движение в сторону семейного образования.
Почему школа движется в Советский Союз
– Если бы завтра все образование оказалось полностью в ваших руках, с чего бы вы начали?
– Не дай Бог, я никогда не хотел быть чиновником. Мой приятель, большой начальник, мне говорит: «Ты хотел быть свободным художником, а я всю жизнь хотел быть чиновником – это две разные системы координат, они не релевантны». Но я думаю, что все-таки релевантны: в нормальном обществе чиновник подотчетен обществу, а не начальнику.
С чего бы я начал, если бы такое несчастье со мной случилось? Я бы пошел к президенту и сказал, что сфера образования не может развиваться, не будучи такой же самостоятельной и значимой, как сфера обороны или внешней политики. И это было бы первое условие.
– Сейчас она несамостоятельна?
– Я наблюдаю уже десятого министра образования за свою жизнь. И каждый раз одно и то же: это самый зависимый человек в системе образования. Потому что количество его, скажем условно, партнеров бесчисленное. Министр должен согласовывать и нормативные акты, и свои действия с огромным числом смежников и руководителей, структур, ведомств. Поэтому провести свою линию ему крайне сложно, если только она не согласована с самым верхом.
Поэтому второе условие – утверждение программы или стратегии развития системы образования на самом высоком уровне – либо у президента, либо в Совете безопасности, либо на уровне законодательства. Но нужна стратегия как мандат. Бумага, какую просил профессор Преображенский, помните: «чтоб это была такая бумажка… Окончательная бумажка! Фактическая! Настоящая! Броня!»
Александр Адамский
Сейчас у нас странная ситуация. Все заботятся о выборах. Предположим, в 2021 году победит какая-то партия на думских выборах. Но наш министр – даже не член правящей партии. Хорошо это или плохо по отношению к этой партии? И тогда зачем мы выбираем эту партию? Мы надеемся, что она проведет какую-то линию, выполнит предвыборные обещания и так далее. Какой, в этом смысле, мандат у действующего министра просвещения? Кем он сформулирован, сформирован? Чью волю он выполняет? Его выбрал президент, за президента проголосовали. Но президент не объявлял программу развития образования как таковую. У него есть указы, они охватывают всю отрасль.
– То есть нет какой-то централизованной воли, определяющей, какое образование должно быть в стране?
– Я бы назвал ее не централизованной, а легализованной. Кто отдает мандат? Довольно странно выглядит и взаимодействие с церковью. При том, что у нас светское государство и религиозные институты отделены от государственных, прослеживается прямая зависимость от взаимодействия с церковью. Довольно странно выглядит взаимодействие с крупным капиталом и так далее.
Непонятно, кто уполномочил министерство на всю эту архаику, на принятие таких стандартов, на проведение в таком гигантском объеме контрольно-измерительных действий, на проведение таких мер по отношению к учебникам. Поэтому второе, что бы я сделал, это узаконил мандат министра в системе образования.
– Что это изменит в школе? Допустим, мы будем знать, что министр образования – член партии «Единая Россия»…
– Не просто член партии – на каком-то предвыборном этапе программа, которую эта партия намерена реализовать, будет объявлена и обсуждена в дискуссиях и дебатах.
– Понятно: чтобы люди голосовали, выбирая в том числе образовательную программу.
– Да, имели представление о планах, намерениях и так далее. Потому что сейчас школа дрейфует в Советский Союз, это очевидно. Как отдельно взятая часть государства и экономики.
– Как вы это расцениваете?
– Однозначно плохо. Это лишение миллиона выпускников ресурса, потенциала, возможности самореализоваться в том будущем, которое точно будет отличаться от Советского Союза.
– Почему школа движется в Советский Союз?
– Я начал работать школьным учителем в 1974 году, мне было 19 лет – еще до армии, до института. Мне быстро объяснили, что задача учителя – дать ребенку точный алгоритм действий. Причем такая задача была на разных предметах. Я преподавал физику, моя задача была дать алгоритм решения задач по механике или по чему-то другому. То же самое в математике. То же самое в русской или украинской литературе (я в украинской школе работал): дать алгоритм написания сочинения, дать алгоритм ответа. А учитель должен был усвоить алгоритм проведения урока, заучить сценарии поведения.
Почему? Потому что был лозунг: школа должна учить жизни. В жизни будут эти сценарии, их надо выучить и действовать по ним. Советская школа была устроена как кайзеровская школа конца XIX века (об этом очень хорошо писала Надежда Константиновна Крупская в своих блестящих экспертных статьях 1916 года с разгромной критикой кайзеровской школы). Вот эта алгоритмизация школы была направлена на то, чтобы сделать из ученика винтик государства. Ты никто, ты часть большой машины. В этом смысле алгоритмизация сознания – это такая советская, я бы даже сказал, тоталитарная схема: заучи алгоритм, действуй по нему и будешь молодец.
И все было бы хорошо, если бы алгоритмы повторялись. Но жизнь стала очень быстро меняться…
– В советской системе это все работало.
– Конечно, поэтому школа была замечательная. Искусство формирования алгоритмов было доведено до совершенства. Брали большой объем детей, предъявляли очень серьезные требования, из них 20-30% усваивали учебный предмет в целом и дальше двигали экономику, производство, оборону. Что происходило с остальными людьми, никого не волновало – в ПТУ пойдет и так далее.
«Самая читающая страна в мире, культурная страна, наши школьники показывают высокие результаты» – это мифология. Действительно, инженерия была на высоком уровне, математики славились, человек в космос полетел, ракеты строили, и даже ЭВМ. Но за счет чего? За счет этой выжимки, отбраковки до 80% неуспевающих. У меня физику в классе четверть учеников усваивали, и так по каждому предмету, это вам каждый учитель скажет. И это и была задача, это было нормально. Правда, из этого возникала процентомания, которая сейчас тоже возникнет из-за этого стандарта: процент успевающих все время нужно повышать для отчетности… Потому что очень скоро партия и правительство увидели, что такой объем выбракованных создает критическую массу и это угрожающая история.
Советская школа была хороша в тех конкретных исторических условиях, когда алгоритмы, сценарии жизни повторялись. Как только перемены стали происходить с высокой скоростью (это конец ХХ – начало XXI века), что произошло? Период серьезных системных изменений стал короче цикла образования. Перемены сейчас, предположим, происходят за 7 лет: виды связи, передачи информации, технологии. А цикл образования, даже если это детский сад и школа – лет 15. Ну, хорошо, пусть только школа – 11 лет. Чтобы изменить школьные стандарты, учебники, подготовить учителя, обеспечить оборудование и так далее, нужно 7-9 лет, не меньше. Мы просто не успеваем. Поэтому меня смешат разговоры про профориентацию. В какую профессию вы собираетесь людей ориентировать?
Как вы собираетесь советовать детям, чем им заниматься через 5-7 лет? Многих профессий еще не существует, а из нынешних половина просто умрет.
И у сегодняшних родителей, как и у школы, есть колоссальный соблазн склонить ребенка к повторению собственного сценария: мы же так учились, и неплохо получилось! Но возвращение образования в прошедшее время просто катастрофично для наших детей. Сейчас нужны другие результаты, нужна способность действовать в неопределенной ситуации, способность найти в себе то, что дает возможность самореализации. И за счет самореализации приносить пользу себе и людям. Но это создает проблему общего образования. Что у нас общего? Если старшее поколение будет настаивать, что общего у нас – формальные сведения, дата революции, дата рождения Пушкина, обязательный набор 100 произведений: «Война и мир», Тургенев и так далее – то мы потеряем связь с тем поколением, которое считает, что общим являются цифровые технологии, музыка, все, что связано с современной жизнью и современной самореализацией. А уже через это – Пушкин, «Война и мир» и причины и следствия Бородинской битвы.
В нашей с вами среде ни один опытный журналист не может понять, почему популярен Юрий Дудь. Что в нем такого? И люди, которые в свое время уволили его с работы, просто обалдели от его успеха. Потому что произошел разрыв восприятия действительности, способ понимания изменился. В этом смысле возвращение в архаичную, рецептурную, репродуктивную школу – это катастрофа для миллионов людей. Зато это просто, понятно, кажется, что это безопасно.
Я недавно разговаривал с одним человеком, который не пришел 28 ноября на Совет по федеральным государственным образовательным стандартам при Минпросвещения России, на котором были одобрены архаичные стандарты. И я спрашиваю: «Чего же ты не пришел?» (Там только два члена Совета заявили о своей позиции против – Игорь Реморенко и Петр Положевец. Еще Юрий Зинченко, президент РАО, но он не член Совета). – «А я считаю, что это бесполезно, потому что у нас нет слов, которые могли бы убедить президента. У сторонников архаики эти слова есть, это просто и ему понятно, а у нас пока этих слов нет. Пока мы этих слов не найдем, я рисковать не буду».
– Насколько я понимаю, мы уже потеряли то лучшее, что было в советской школе. Сейчас школа полностью отказалась от любой воспитательной модели, она должна только образовывать и вроде как совсем не должна воспитывать, это так?
– Это разделение во многом искусственное. Я себе не представляю взрослого человека, который как-то взаимодействует с ребенком и его не воспитывает, не формирует, не влияет на него. Это невозможно. Кроме того, я абсолютно убежден в воспитательной миссии самой предметности образования, прошу не путать с учебным материалом. Мне обучение на физфаке дало для формирования мировоззренческой картины гораздо больше, чем вся художественная литература. Потому что красота, гармония отношений внутри физической картины мира влияет на тебя, развивает, формирует. То же самое касается математики. Я уверен, что и в других науках так, просто я в них не так глубоко вник.
Изъятия воспитательных функций никогда не было. Когда Эдуард Днепров в конце 80-х – начале 90-х обсуждал эту проблему, он говорил о деидеологизации, а не о вынесении воспитательных функций за рамки школы. Другое дело, что школа лишилась привычных форматов: смотр, строй, песни, гигантские массовые мероприятия типа «Зарницы». Вот этого больше не было, и произошла психологическая аберрация: ага, раз привычных форм нет, значит, нет и самого процесса.
Я сейчас заседаю в экспертной комиссии при комитете Госдумы по воспитанию и вижу, как коллеги из ДОСААФ, из лагерей типа «Океан» и тому подобных это обсуждают. Что для них воспитательная работа? Это мероприятие, смотр, строй, песни, военно-патриотические мероприятия и так далее. Но это тоже вчерашний день, потому что образование индивидуализируется. Вы можете вовлечь 98% в эти мероприятия, кадетский смотр, а 2%, которые не вовлечены, перевернут вам всю жизнь либо в ту, либо в другую сторону.
Поэтому меняются и сами подходы. Я видел характеристики девятиклассника пятой школы Улан-Удэ, который с топором и коктейлем Молотова ворвался в класс. Классная руководительница писала на него замечательные характеристики, очень хороший мальчик. Если брать наличие этих внешних форматов – да, мы повернулись лицом к воспитанию. Но мы лишь вернули прежние узнаваемые форматы, признаки воспитания. Да, хиппи можно подстричь, одеть правильно, но это не означает, что мы изменили мировоззрение человека.
Важно вот что: воспитательная работа требует современного профессионального уровня. Для того, чтобы прививать ребенку вечные ценности, правильный взгляд на мир, правила общежития, умение принять друг друга таким, каким ты есть, нужны профессиональные навыки. И здесь есть большая проблема. Поворот в сторону предметных знаний, акцент на объеме усвоенного материала вымывают воспитательную функцию: «мне плевать, какой ты человек, ты должен иметь четверку или пятерку и набор этих сведений». Поэтому ура-патриоты, которые плачут по отсутствию воспитательной работы и в то же время безмерно нагружают учебный план объемом якобы необходимого учебного материала (прошу не путать с содержанием образования) – и есть враги воспитания.
Они верят в то, что есть 100 обязательных книжек
– Можете объяснить эту историю про ФГОСы [федеральные государственные стандарты образования], что с ними происходит? Как я понимаю, с одной стороны, идет большая борьба за стандартизацию образовательных программ, и все, что в программу не входит, признается не очень правильным. С другой стороны, непонятно, есть ли в этом польза, насколько правильны все эти программы?
– Где-то с 2004-2006 годов в регулировании содержания образования стал применяться новый способ: определяющим стал не список конкретных тем, произведений и задач, которые ребенок должен каждый год по каждому предмету выучить и сдать, а итоговый результат. Способ, каким образом учитель и школа к этому результату придут, делегировался самому учителю и самой школе. Тогда был выбран такой путь. Было внесено изменение в закон, структура стандарта изменилась. В ней появились, кроме предметных, личностные метапредметные результаты. Возникла конструкция – примерная образовательная программа – из которой каждая образовательная организация делала свою основную программу. И там уже ее собирали как конструктор, вставляя учебный материал. Плюс к этому добавилась возможность так называемого внеурочного образовательного действия: проекты, например.
Потом появилась 15-я статья ФЗ 273, когда добавились еще сетевые форматы, потом еще учебная практика. Короче говоря, стало множиться число возможностей, которыми можно прийти к этому результату. Но тут, во-первых, оказалось, что этим очень трудно управлять и нужна высокая компетенция, во-вторых, разгорелась сильная конкуренция на поле оборудования, учебных пособий, учебников и так далее. Потому что введенный в 1993 году федеральный перечень учебников строился на отсеве, и рынок стал испытывать трудности.
В 2016 году к власти в министерстве пришли люди, которые не были сторонниками вариативности. Они считают, что содержание образования должно быть конкретным, что образование есть освоение определенного набора обязательных произведений. Помните, 100 фильмов, которые надо посмотреть, 100 книг, которые надо прочитать? Они верят в то, что есть 100 обязательных книжек, которые надо прочитать, и будет счастье. То же самое в математике, биологии, химии, физике и так далее.
Это другая методология, она отличается от той, где конечными результатами обучения должны стать умение ориентироваться, например, в физической картине мира, способность строить причинно-следственные связи, находить информацию в сети, действовать в неопределенной ситуации, коммуницировать, принимать человека таким, какой он есть, работать в команде и так далее.
Для меня, как это ни парадоксально прозвучит, ключевой результат дошкольного образования – это чувство юмора. По чувству юмора взрослого человека я могу реконструировать его дошкольное детство.
Но если к моменту окончания дошкольного образования чувства юмора нет, то его уже не будет никогда. Я вообще считаю, что сейчас дошкольное детство – самая главная ступень, важнее университета. Но вернусь к новым управленцам. Им просто не хватило компетенции для того, чтобы продолжать линию на современное образование. Они не понимали, как этим управлять, и они объявили другой курс, определив, что стандартам «не хватает содержания».
Замечу в скобках: у меня есть претензии к их квалификации, к профессионализму, потому что содержание образования и учебный материал – это разные вещи. Они говорят про учебный материал, употребляя термин «содержание образования», настаивают на том, что он должен быть строго регулируемым, и морочат людям голову. Потому что содержание образования – это наши отношения, это взаимодействие. Сотрудничество, проектная работа, исследовательская работа – вот это содержание образования. Или формирование вкуса к чтению.
У меня есть старший товарищ, поэт Вадим Левин, он много занимается с детьми. Скажи ему, что содержанием его деятельности является заучивание стихов – он просто обидится. Они считают, что содержание образования определяется тем, знает ученик всего Пушкина или не знает. В результате они напихали в каждый предмет до 500 дидактических единиц. В каждый год и в каждый предмет! И ребенок должен все это знать. Но если вы посмотрите на список литературы за 5-й и 6-й класс – мне Гильдия словесников его прислала – то вы увидите, что ни один взрослый человек всего этого не прочитал. Зачем это? Это же не реалистично. Это возвращение назад. А если, определив список этих дидактических единиц – произведений, задач, разделов и так далее – после началки устраивать по каждому году и по каждому предмету аттестацию, представляете, что будет? Ведь каждой школе хочется выглядеть лучше.
Недавно состоялась встреча СПЧ с президентом Путиным, и Александр Асмолов эту проблему донес до президента, Владимир Путин поддержал академика Асмолова, сказал, что он его опасения разделяет. Про что мы все время говорим? Что это архаичная конструкция – напихать максимум учебного материала, заставить всё выучить, сдать и считать это содержанием образования. В современном регулировании управления есть другой способ. В английской школе, например, нет обязательных произведений по английской литературе. Но вы не найдете ни одного ученика, который не знает «Гамлета». Ни в одной развитой стране в курсе истории не проходят последовательно все события. Берут тему какую-то, и через нее всё решается.
У министерства нет возможности регулировать жизнь школы. У школы учредитель – муниципалитет. Деньги дает регион. Но что может министерство? Эти стандарты примутся, дальше Рособрнадзор строит КИМы [контрольно-измерительные материалы] ЕГЭ на ФГОСах, это его обязанность. Он проводит контрольно-надзорные мероприятия по ФГОСам, и все эти 500 дидактических единиц, и вся эта аттестация по году станет предметом его контрольно-надзорной деятельности. Приехали. Сдвиг мотива на цель. Проверить это всё станет основной задачей.
– Что можно сделать с этой системой? Возникает такое чувство, что сейчас задача на всех уровнях в нашей системе образования – это контроль. Можно ли сделать так, чтобы этот контроль работал не на чиновников, отчеты и проценты, а на учителей и учеников?
– Мы возвращаемся к началу разговора. Это должно быть предметом общественной дискуссии. Не просто – «нравится или не нравится министр», «нравится или не нравится та или иная программа действий министерства», а дискуссия. У нас демократическая страна, у нас есть выборы, у нас есть партии, которые между собой конкурируют. У партий есть задача развивать общество, а не только быть популистами. В этом отношении, как ни парадоксально это прозвучит, сейчас возобладала популистская повестка дня в сфере образования.
Я спрашиваю: какой политической силе эта повестка принадлежит? Кто ее предложил гражданам? Они за нее проголосовали? Как это вообще произошло? Если мы это обсуждаем в рамках демократических процедур, то ОК, тогда есть процедура, при которой кто-то должен это объявить как политическую программу, вынести на голосование, люди должны проголосовать, министерство должно этому следовать. Сейчас это всё перепутано. Поэтому я не верю, что в происходящем есть какая-то система.
В подоплеке – война честолюбий. Как раньше говорили, это чистый волюнтаризм: «я так вижу». Отсюда эта путаница: указы и поручения президента про одно, действия министерства про другое, результаты PISA про третье [PISA, Programme for International Student Assessment — международный тест, оценивающий образовательные достижения учащихся]. У нас результаты PISA показывают, что мы не в десятку первых стран движемся, а в обратную сторону. Вот вам и следствие всех этих действий. Действия министерства направлены на движение в обратную сторону.
– Если говорить про общественную дискуссию, то мы можем показать: смотрите, у нас все образование превратилось в тотальный контроль и переизбыток в программе. А какая может быть альтернатива?
– Мы с вами начали наш разговор не просто с точного диагноза, а с ответа на этот вопрос: для граждан, которые не видят другого выхода, альтернатива – забрать ребенка из системы. И этот поток будет увеличиваться. Для граждан, которые могут себе это позволить, альтернатива – увезти из страны.
Но тут есть одна маленькая, но существенная деталь. Москва не движется в фарватере Минпроса, поэтому у нее результаты PISA лучше… Здесь сохраняется конкурентоспособность в области образования с любой западной страной и городом. Именно благодаря тому, что Москва не в фарватере Минпроса.
Я – председатель управляющего совета одной общеобразовательной школы. Мы протоколом управляющего совета решили не проводить ВПР [всероссийские проверочные работы], и так же поступили многие московские школы. Потому что у нас в Москве есть индивидуализированное тестирование. Каждый ребёнок может в определенном центре получить результаты и не участвовать в этом. В Москве нет и многого другого, рейтинг по-другому устроен.
Поскольку у нас Минпрос не может командовать школами, то у регионов есть альтернатива – они могут вести свою собственную политику в сфере образования, и это возможно. Но, с другой стороны, как образовательный политик я и этого опасаюсь, потому что у нас есть не очень хорошие прецеденты, например в языковой политике. Вы, наверное, наблюдали, что происходило в Татарстане, в Башкортостане в связи с этим. И выхода не нашли.
Что происходит с зарплатами учителей? По разным оценкам, размер зарплат в разных регионах может отличаться в семь раз! Даже если не учитывать Москву. Наблюдается колоссальная дифференциация по состоянию зданий. Более чем у половины школьных зданий в стране износ – больше 50%. Требуется не менее 3,5 млн ученико-мест (это не меньше 4-4,5 трлн рублей). Общий объем консолидированного общего образования – 2 трлн рублей. В бюджете таких денег просто нет.
Не хочу пугать читателей, но есть еще миллион факторов, по которым система проседает. Вместо того, чтобы работать с этим, раздувают обманные костры: «Вот, мы будем дискутировать про учебный материал во ФГОС». Ребята, у вас скоро здания будут сыпаться, и похоронят ФГОСы. Ладно, ФГОСы, Бог с ними, но детей там похоронят! Вам нужно искать срочно деньги на ремонт, а вы занимаетесь национальным проектом земского учителя – многостаночника, который вытащит качество образования в малокомплектной школе? Серьезно?
Поэтому альтернатива – это принципиальное изменение образовательной политики. Задача в том, чтобы остановить исход детей из школы, остановить начинающийся образовательный сепаратизм – это опасная вещь, но его провоцирует само министерство.
Почему мотивация важнее объема материала
– Я знаю, что вы много занимаетесь изучением зарубежных процессов в образовании. Где, в каких странах, вам кажется, система наиболее удачная на сегодняшний день?
– Вы знаете, за последние 30 лет у меня изменился ответ на этот вопрос. Сейчас я убежден, что нет такой рамки, которая определяет наилучшее качество образования в какой-то стране. Уже невозможно сказать, что в этой или в той стране лучше. Это всё иллюзия. И PISA – иллюзия, и другие результаты. Потому что последняя PISA показала, что якобы Китай среди лидеров. Только все забывают, что в сельских северных районах Китая не проводится PISA. Сейчас очень мало стран, о которых можно было бы сказать, что там исчезло неравенство и установился более-менее равный уровень образования. В малых странах ситуация по объективным причинам лучше – Сингапур, Финляндия, до последнего времени Гонконг, но там сейчас проблемы. Но и масштаб страны – не решающий фактор.
Я могу сказать, что качество образования атомизируется. Сейчас уже нужно говорить даже не про районы, а про школы. Есть школы с таким образованием, есть школы – с другим. Мне кажется, что нам нужно изменить оптику. Есть замечательные школы в Великобритании, есть замечательные классические школы в Швейцарии. Продолжает славиться своим образованием Юго-Восточная Азия, но это на любителей. Я работаю много на Дальнем Востоке, там корейские школы пользуются популярностью.
Но почему я говорю про атомизацию? Потому что атомизировались потребности людей. Вы сейчас не можете сказать каждому встречному: «Езжайте в Швейцарию, там самые лучшие школы». Потому что одним нужно одно, а другим нужно другое.
Ко мне многие люди обращаются с просьбой: «Помогите найти школу». Я отвечаю: «Я готов, только покажите мне ребенка». – «Зачем вам ребенок? Мы скажем, что нам надо». – «Забудьте, что вам надо. Давайте посмотрим, что ребенку надо. У него к семи годам уже сформировались какие-то предпочтения, пусть и неосознанные».
В этом смысле, к сожалению, я не могу ответить на ваш вопрос, это было бы нечестно. Это был бы обман. Потому что в любой стране есть типы школ, группы школ, которые по тем или иным признакам являются одинаково лидирующими. Мне нравится система Монтессори. В России мне нравится система развивающего образования. Мне нравится, как устроено образование в Финляндии, но я точно знаю, что там есть очень разные школы. Мне нравится, как устроена система образования в Израиле, но вы не найдете ни одного израильтянина, который скажет, что у них хорошие школы. При этом совершенно по-разному устроены выпускные процедуры: тест багрут в Израиле, SAT в Америке, бакалавриат во Франции. Все совершенно не похожи друг на друга.
– Я помню, во времена моего школьного обучения говорили, что, например, в Америке катастрофическая ситуация и с литературой, и с математикой. И математику там никто не знает, не то что у нас.
– Эта искривленная оптика и сейчас применяется. Если наш семиклассник попадет в США, он там покажет хорошие результаты. Вопрос, что требуется от ребенка? Если от него требуется знание программы (смотри предыдущий пункт), то да. Если от него требуется не стесняться, любую свою пробу предъявлять учителю и не бояться, как она будет оценена, а главное стремиться к чему-то, взаимодействовать с товарищами и так далее, то объем учебного материала отходит на второй план. Потому что если в тебе не убить человека, ты потом всё, что будет нужно, наверстаешь.
– Мотивация важнее этого объема и списка?
– Абсолютно. Это ключевой тезис образовательной политики (он касается и учителей) – мотивация важнее объема материала, который ты усвоил, потому что объем материала можно наверстать.
Убитую мотивацию ты не восстановишь. И пренебрежение мотивацией – это ключевая ошибка образовательной политики.
Сейчас «Эврика» реализует большой проект полилингвального развивающего дошкольного образования. За рубежом у нас в 20 странах около 120 полилингвальных садов. Это был большой проект по линии Россотрудничества, и сейчас мы его начинаем развивать в России. Проект заключается в том, что ребенок не учит иностранные языки, а живет в среде трех-четырех иностранных языков, на которых носители общаются. Языки употребляются не на занятиях и уроках, а внутри уклада жизни: приемка на одном языке, завтрак на другом, прогулка на третьем, занятие на четвертом и так далее.
При этом задача не в том, чтобы ребенок выучил все эти языки, а в том, чтобы его психическое развитие было оптимальным. Как раз эта языковая растяжка задает стимул, питает развитие интеллектуальных структур, речевых структур и так далее. Очень эффективная штука. Но эта идея встречает напряжение и у учителей, и у родителей. Мы недавно проводили семинар, и учителя начальных классов спрашивали: «Будут они после этого уметь читать, считать, писать в первом классе?» «Их результаты дадут возможность хорошо учиться?» Так же и родители: «Если у него в детском саду английский язык, он уже будет к школе грамматику знать?» Это смещение акцента в развитии ребенка. На самом деле мотивация к учебе важнее объема запомненного материала.
– Вы начали говорить про важность дошкольного образования и чувство юмора.
– Почему дошкольное образование становится намного важнее всего остального? По трем причинам. Первая – не педагогическая, а экономическая. Когда мы говорим про изменения в мире, это касается технологий, люди меняют место работы и так далее. Способность адаптироваться к новому месту формируется в дошколке в игровой деятельности – управлять сюжетом, менять свою роль и так далее.
Второе: результаты дошкольного образования не компенсируются. Вы можете плохо научиться писать, читать, считать, но потом все это выправить в первом классе. Но если вы не развили до школы таких способностей как воображение, чувство юмора, работа в команде, владение сюжетом и так далее, то уже потом никогда этого сделать не сможете, какую бы профессию вы ни выбрали в колледже, в университете и так далее.
И третье: в дошкольном возрасте ребенок испорчен менее всего. Его сензитивность, как говорят психологи, самая высокая. Поэтому – бери и делай с ним, что хочешь. И вместо того, чтобы дать ему возможность расцвести, что делают наши замечательные воспитательницы? Строят максимально.
– Что вы думаете по поводу гаджетов в школе – что с ними делать, отбирать перед уроком?
– Нет, конечно. Интересно, насколько одна и та же проблематика появляется волнами в каждом новом поколении. Когда я начинал работать в школе, нас заставляли забирать у детей шариковые ручки.
– Ну да, правильно: нужно учиться писать пером, иначе почерк портится.
– Да. Моторика мелких мышц, почерк правильный и так далее. Потом отбирали калькуляторы, потом электронные игрушки… Я совершенно спокойно отношусь к гаджетам, и отбирать их – это попытка воевать с будущим.
– Когда пять подростков сидят в своем телефоне и между ними нет никакой коммуникации…
– Зайди туда же, дай предмет коммуникации, создай ситуацию, при которой им станет интересно общаться на тему, которую ты, взрослый, задаешь. Всё очень просто. Если вы этого не в состоянии сделать, то вы не проникнете в ту среду, в которой им интересно. Вы думаете, что вы их оттуда выкурите как-нибудь? Оседлай эту тенденцию, найди способ управлять ею. А если ты не можешь этого сделать, тогда уходи с этого места, тогда ты не компетентен.
Другое дело, что есть правила и нормы, это тоже способ договариваться. Наш внук очень увлечен iPad, мультиками и так далее, сидит-смотрит. Все понимают, что это хорошо, но в то же время дай ему волю, он там будет сидеть 24 часа в сутки. Это нельзя дискредитировать, но искусство родителей договариваться с детьми, отвлекать их внимание, замещать чем-то другим, избегать прямого запрета и прибегать к нему только в крайних случаях – это и есть искусство воспитания.
Что огорчает и что радует
– Что в уходящем году вы бы для себя отметили как самое важное – в положительном и, может быть, в отрицательном смысле? С какими мыслями вы завершаете год и чего ждете от будущего?
– Самая неприятная для меня вещь в уходящем году – это то, как образовательные власти пренебрегают сущностными проблемами образования. Недавно я был на совещании, где с воодушевлением и энтузиазмом обсуждались учительские конкурсы, которых стало очень много, и все считают, что это повышает престиж учителя. Ничего это не повышает, это похоже на стахановское движение и фильм «Кубанские казаки» в 30-е годы. Но то упоение, с которым концентрируется энергия чиновников на этих обманках, меня просто бесит…
– Это время и силы забирает?
– Колоссальные. Это было совещание рабочей группы Госсовета по образованию. Мы могли решить серьезные вопросы по системе оплаты труда, по подходу к финансированию, по сетевым стандартам, по строительству школ и так далее. Вот эта направленность энергии на обманки, имитация, создание иллюзии деятельности, оно очень опасно, потому что сущностные проблемы усугубляются, а наша возможность дать детям ресурс самореализации уменьшается и уменьшается.
Это касается и учебников, и стандартов, и всего остального. Какие стандарты, какие бумажные учебники в цифровой век? О чем мы говорим, куда мы тратим столько сил? Как мы отвлекаем внимание родителей? Это меня больше всего огорчает.
– А что воодушевляет?
– Меня воодушевляет наличие альтернативных факторов развития образования и энтузиазм учителей. Есть большое количество серьезных и интересных форумов, появились фонды, которые предлагают свои механизмы, иногда беспорядочные, но вроде бы это самостоятельная история. Есть очень много энтузиастов, которые находят во внесистемных форматах, в том числе цифровых, сетевых, возможность образовательной деятельности. Меня радует то, что даже такая махровая архаичная политика Минпроса все-таки не убивает до конца образовательную деятельность и стремление людей и получить, и дать образование. Радует, что образовательная журналистика все-таки свободна.