Облагороженный лубок
Он был учеником Ильи Репина. Отрабатывал рисунок с усердием, самоотверженно – по пятнадцати часов кряду. Стал одним из одержимых участников объединения «Мир искусства», разрабатывал философию и стиль мирискусников. Сильный характер и обаяние в любой плеяде превращали Билибина в лидера. И он нашел свой стиль, который не без самоиронии окрестил «облагороженным лубком».
Первую из своих классических работ он создал в 1899-м – оформил книгу «Сказка об Иване-царевиче, Жар-птице и о Сером волке». Она переиздается до сих пор, и это вечный процесс. Это настоящий Билибин, узнаваемый мгновенно и столь же мгновенно покоряющий. После «Ивана-царевича» его, как мастера русской темы, наперебой приглашают издатели и театры.
И снова и снова выходили сказки с иллюстрациями Билибина, с билибинскими буквицами… За первой удачей последовали «Василиса Прекрасная», «Марья Моревна», «Царевна-лягушка», «Сестрица Аленушка и братец Иванушка», «Белая уточка», «Перышко Финиста». Затем – былины. А чуть позже – четыре сказки Пушкина, начиная с царя Салтана.
То были, возможно, лучшие годы русского искусства – и Билибин снискал славу первого графика России. Давным-давно билибинские сказочные видения воспринимаются как нечто постоянное, привычное в своем совершенстве. Но он, развивая находки Васнецова, находил новое, никого не повторял. Он открыл свою, билибинскую, сказку – страшную и прекрасную.
Иван – Железная Рука
Четкий контур рисунка, любовь к сказочной Руси, понимание фольклорной мистики – сказочные иллюстрации Билибина невозможно перелистнуть, на них надолго останавливается взгляд. Кто-то пустил о нем: «Иван – Железная Рука». Самому художнику такое прозвище понравилось. Оно соответствовало творческой манере.
Как и вся (за редким исключением) интеллигенция, февральскую революцию он встретил сочувственно. Именно Билибин создал эскиз «республиканского» двуглавого орла, который считался гербом России от марта до октября 1917-го. Но октябрьский вихрь Билибина не вдохновил. Он когда-то купил клочок земли в Крыму. Туда он постарался сбежать от революционной неразберихи и Гражданской войны, но не тут-то было. После разгрома белых армий художник, вместе с тысячами других отверженных, отбыл из Новороссийска на пароходе «Саратов» – как в рассказе Бунина.
Дальше – странствия, хождение за тридевять земель. Случайные заказы восточных купцов. Египет с его древностями. Билибин – один из немногих, кто редко терял самообладание, не впадал в уныние. Находил в себе силы, чтобы поддерживать обнищавших коллег не только добрым словом, но и деньгами. Суетливый удел беженца не помешал ему создать очередной сказочный цикл – иллюстрации к книге «Пойди туда – не знаю куда», виртуозные. Но после петербургской славы он чувствовал себя в экзотических странах бесприютно.
Возвращение к жизни
По-настоящему Билибин вернулся к жизни только в 1925 году, когда переехал в Париж и нашел себя в театральной жизни. Русскую оперу ставили и в Европе, и в Америке – и Билибин был востребован. Выходили новые книги, в том числе и на французском языке – например, сказки «Тысячи и одной ночи». Он создавал стиль русской оперы по всему миру. В эмиграции Билибин не бедствовал, но его мало что интересовало, кроме России, кроме бабушкиных сказок и старинных былин… И, когда до него дошли слухи о том, что СССР – не черная дыра, что там в почете литература и театр, что там помнят и ценят его графику – Билибин стал подумывать о возвращении.
В середине тридцатых Билибин создает панно (да не какое-нибудь, а про Микулу Селяниновича!) для советского посольства в Париже. Пришло время возвращаться на Родину… Приняли его в Ленинграде радушно. Он приехал на родную землю не умирать, а работать. К счастью, ему не вспоминали «белогвардейского» прошлого. Он снова нарасхват. Переиздаются классические «билибинские» сказки, признанные «золотым фондом». Он профессорствует в Академии художеств, сотрудничает с Александринкой и Мариинкой. Правда, в те годы эти театры назывались иначе – Пушкинский и Кировский.
Становится доктором искусствоведения. Иллюстрирует роман другого возвращенца – «Петр Первый» Алексея Толстого. Правда, Алексей Николаевич прожил на чужбине всего лишь несколько лет. Просто переждал грозу. А Билибин все-таки почти прижился в Париже, а родных берегов не видал полтора десятилетия.
Первая блокадная зима. И последняя…
В 1941-м Билибин отказался от эвакуации: ему не хотелось снова превращаться в странника, как в Гражданскую. Он ответил наркому просвещения Потёмкину: «Из осажденной крепости не убегают. Ее защищают». И работал в Ленинграде до окончательного изнеможения.
Искусствовед Иосиф Бродский вспоминал: «Теперь черные глаза Ивана Яковлевича как-то особенно выделялись на осунувшемся, потемневшем и всегда грустном лице. Он по-прежнему следил за собой; одетый в ватник, неизменно был «при галстуке». «Это нужно, уверяю вас, это помогает», – шутя говорил он».
До последнего дня он работал над иллюстрациями к русским народным былинам, больной, голодный, умирающий, свято веря, что его Родина выстоит в войне. «Работа продолжается… Книга должна выйти, когда наступит победоносный мир. Книга о нашем эпическом и героическом прошлом…» Да, он создавал богатырей. Кто еще мог помочь блокадной зимой? Только богатыри.
Но за ним прискакал Черный всадник – как в самой страшной сказке.
Иван Яковлевич не сумел пережить первую блокадную зиму. Для него не хватило теплого бульона. Обессиленного, его перенесли от рабочего места в больничную палату, устроенную в академии художеств.
На Смоленском кладбище есть братская могила профессоров академии художеств, погибших в блокаду. Скромный и величественный камень. Имя Билибина значится там первым – по алфавиту. Есть чем утешиться: без книг с рисунками Билибина и через 75 лет после гибели художника не обходится ни одна библиотека. А в богатой русской школе художников книги билибинское направление остается одним из самых любимых.