Из истории Вселенских Соборов

Эпоха патриарха Фотия. Миссия святых Кирилла и Мефодия.
Крещение Болгарии. Великий Собор примирения

Во время Торжества Православия новым патриархом был Мефодий (843–847 гг.) — бывший исповедник при Феофиле. Он, так же как и Феодора, понимал, что всеобщее примирение возможно лишь при мягкости к бывшим иконоборцам и при широком применении принципа икономии. Монахам это совсем не нравилось. Студийский монастырь вновь ушел в раскол. Поэтому после смерти Мефодия (847 г.) новым патриархом был назначен Игнатий (оскопленный при перевороте сын императора Михаила Рангаве) — строгий монах, аскет, человек несомненно святой личной жизни. Он был очень популярен среди монахов, но увы, политиком оказался крайне слабым.

Это было время подъема, новых надежд и упований. Имперским войскам теперь почти все время сопутствовала удача. В возобновившейся войне с арабами после переменных успехов византийским войскам удалось оттеснить их на восток, войдя таким образом в местности, где владычествовала дуалистическая секта павликиан. “Дуалис­ты” взялись за оружие, и арабская война плавно перешла в павликианскую. Еретиков наголову разбили и большое количество их было переселено во Фракию. Это переселение, столь необходимое со стратегической точки зрения, имело далеко идущие последствия, положив начало возникновению болгарского богомильства. В 853 г. византийский флот совершил удачный набег на Дамиету в Египте. Впервые арабы были разбиты на своей собственной территории.

В 856 г. произошел государственный переворот. Молодой император Михаил III  вместе со своим дядей Вардой свергли Феодору и заключили ее с дочерьми в монастырь. Таким образом к власти пришел Михаил III, более известный в истории под не слишком почетным прозвищем Пьяница. Но подлинным правителем стал его дядя, получивший титул кесаря. Варда был культурным, просвещенным и талантливым правителем. Именно при нем начался культурный расцвет, он организовал университет, во главе которого поставил прославленного ученого-энциклопедиста Льва Математика. Из этих просвещенных кругов вышли и глава имперской канцелярии, и будущий патриарх Фотий, и Кирилл Философ — будущий апостол славян.

Перемены в правительстве принесли перемены и Церкви. Игнатия, тесно связанного с прежним правительством, вынудили уйти в отставку. Правда сказать, он и сам тяготился властью и сложил свои полномочия с чувством облегчения.

На патриарший трон был возведен Фотий († ок. 890 г.). Святитель Фотий был самым выдающимся мыслителем, ученым, богословом, самым талантливым политическим деятелем и самым искусным дипломатом, когда-либо занимавшим патриарший трон в Константинополе. Он был родом из богатой и знатной семьи и получил блестящее образование. Фотий сделал головокружительную дипломатическую карьеру при дворе; не менее блестящей была его ученая карьера. Кружок его учеников был интеллектуальной элитой столицы. Фотий был избран патриархом, будучи мирянином, и за 6 дней был проведен через все степени церковно- и священнослужения — от чтеца до епископа. Раньше это было обычным делом — точно так же были возведены в епископское достоинство Амвросий Медиоланский, патриархи Никифор, Тарасий и др. — но во времена Фотия такая практика была уже редкостью и многим она не слишком понравилась.

Игнатий был очень популярен среди монахов, и его сторонники, с подозрением относившиеся к блестящему светскому интеллектуалу-профессору, ушли в раскол. Через 3 месяца они убедили Игнатия отказаться от своей отставки. После этого раскол стал резко набирать силу, его сопровождали многочисленные публичные беспорядки. Тем не менее круг его приверженцев был ограничен, так как Фотия поддерживала большая часть византийского общества.

В 859 г. в Константинополе состоялся собор, осудивший игнатиан. Они, по недавнему примеру Феодора Студита, боровшегося против иконоборцев, направили апелляцию к папе Римскому (на основании Сердикского собора).  Незадолго до этого папой стал Николай I (858–867 гг.), предтеча властных пап-политиков. Задачей его жизни было возвышение папского престола над всей вселенной.

Фотий также послал в Рим очень вежливое послание, информируя папу о всем случившемся и сообщая, что рассчитывает на его поддержку. Но папа решил раз и навсегда проучить зазнаек-византийцев и показать, кто в Церкви хозяин. Он не признал Фотия из-за “неканонич­ности” его поставления (хотя полвека назад Рим ничуть не возражал против точно такого же возведения в патриаршее достоинство Тарасия). Николай написал письма императору Михаилу и Фотию. В письме императору говорилось, что он нарушил церковные каноны, низложив одного патриарха и поставив другого без ведома престола святого Петра. Фотия папа упрекал в честолюбии и в незаконном принятии патриаршего сана, так как церковные каноны запрещают возводить мирян сразу во все церковные степени.

Папа послал в Константинополь двух своих легатов, Родоальда и Захарию, с требованием созыва нового собора (такие действия были предусмотрены в каноне Сердикского собора). Невероятно, но византийцы согласились принять это требование и созвали собор в 861 г. Скорее всего это было сделано по настоянию патриарха Фотия, который по природе своей был очень миролюбивым человеком и весьма желал закончить дело полюбовно. Дело было рассмотрено еще раз, папские легаты признали его полностью законным и справедливым. Решения собора 859 года были подтверждены. Соборы 859-61 гг. остались в истории под названием Перво-второго собора.

Легаты поехали домой, очарованные роскошным приемом в Константинополе, ученым патриархом Фотием и его щедрыми подарками. Фотий отправил с ними письмо папе — чрезвычайно вежливое, разве что чуть-чуть снисходительное. Фотий объяснял папе, что принял патриарший сан не по честолюбию, а по понуждению, и что он никогда не искал такого возвышения. Что же касается церковных правил, которые он якобы нарушил, Фотий заметил, что в Константинопольской Церкви нет такого правила и что она не обязана соблюдать местные правила других Церквей. Кроме того святитель Фотий заметил, что Николай сам нарушает церковный мир, зачастую принимая беглых духовных лиц Константинопольского патриархата, не имеющих даже ставленнических грамот.

Папа почувствовал, что из его роли как главы христианства ничего не выходит, и решил, что он этого не потерпит. Он отлучил от церкви своих легатов, созвал собственный собор в Латеране, который послушно объявил Фотия низложенным и анафематствованным, а заодно потребовал у императора вернуть Иллирик, Южную Италию и Сицилию (863 г.). По завершении собора Николай разослал окружное послание всем Восточным патриархам, приказывая им разорвать общение с анафемой Фотием, а сноситься только с законным патриархом Игнатием. Так начался знаменитый “фотианский” раскол (справедливее было бы назвать его “николаитским”).

Но тут коса нашла на камень. Святитель Фотий стал, может быть, первым человеком в Византии, почувствовавшим всю опасность универсалистских претензий папства и понявшим, что в этом деле отступать и идти на компромиссы нельзя. И в этом величие патриарха Фотия, также как и в том, что он первый почувствовал важность распространения византийского мира в славянские земли.  

В том же году (863 г.) произошла решающая битва византийцев с арабами на востоке Малой Азии. Арабы были наголову разбиты. Военная инициатива на восточном фронте перешла к Империи. Началось ее контрнаступление, которое продолжалось до появления на сцене турок-сельджуков в конце XI в.

В письмах Фотия впервые упоминается племя “руссов”, осадивших Константинополь в 860 г. Атака была отбита, но патриарх понял, что единственный способ вновь избежать подобной опасности — это обратить этот народ в христианство и вовлечь в византийскую сферу влияния. И уже в 866 г., в окружном послании Восточным патриархам, он с законной гордостью сообщает им об обращении руссов и о том, что бывшие враги теперь попросили его поставить им епископа.

После окончания русской осады Константинополя Варда решил возобновить отношения с хазарами. Туда было послано посольство во главе с коллегой Фотия по академическим кругам (по-видимому, они оба были учениками Льва Математика), блестящим молодым филологом, лингвистом и богословом Константином. Карташев выдвигает гипотезу, что посольство было направлено не к хазарам, а к проживавшим на их территории руссам. В это путешествие Константин направился со своим братом Мефодием.

Братья Константин (*827–†869 гг.) и Мефодий (*815–†885 гг.) были родом из Солуни. Так как в окрестностях города и в самом городе проживало много славян, они с детства были двуязычны. Во время своей хазарской дипломатической миссии они проезжали через Крым, где открыли мощи святителя Климента Римского и забрали их с собой. Впоследствии это сослужило им большую службу.

В 862 г. моравский князь Ростислав направил в Константинополь просьбу послать ему миссионеров, которые могли бы помочь ему в укреплении славянского христианства. Фотий немедленно откликнулся на эту просьбу. Несомненно, тут был и политический расчет — противостоять германскому политическому и культурному наступлению. Тем не менее формально Константинополь действовал вне границ своей юрисдикции.

В Моравию были направлены Константин и Мефодий. В 863 г. они прибывают в Моравию уже со славянской азбукой (глаголицей) и готовыми переводами евангельских (воскресные чтения) и литургических текстов. Скорее всего, они работали над этими переводами еще раньше (по версии Карташева — во время своей хазарской миссии). Для перевода братья использовали знакомый им с детства македонский славянский диалект;  задача облегчалась тем, что тогда все славянские диалекты были очень близки между собой.

Таким образом, славяне получили христианство на родном языке, в отличие от германских народов, получивших его на латыни. Положительные стороны “переводного христианства”, главными из которых являются доступность Писания и богослужения для каждого человека, быстрое восприятие их всем народом и мгновенное укоренение, известны. Их трудно недооценить. Однако не следует забывать, что наряду с этим у “переводного христианства” были и отрицательные стороны. Главные из них — это зависимость новообращенной страны от имеющихся в наличии переводов и предпосылки для ощущения самодостаточности, то есть некоего провинциализма. Славянский средневековый мир почти не знает типа богослова или философа-космополита, одинаково хорошо чувствующего себя в любой стране среди таких же, как он, интеллектуалов, работающих с источниками на языке оригинала. Отсюда замедленное развитие славянского книжного богословия. Но отсюда же и расцвет богословия в красках и формах — в иконописи и архитектуре, столь быстро начавшийся в славянских землях. Тем не менее характерно, что когда в начале XV в. в Москву для исправления богослужебных текстов прибыл святой Максим Грек, во всей столице громадного православного государства не нашлось ни одного человека, владевшего греческим языком.

Довольно скоро после начала миссионерской работы солунских братьев у них стали происходить конфликты с франкскими миссионерами, также активно работавшими в тех краях. Именно тогда начались споры о переводах. Франки утверждали, что богослужение может вестись лишь на трех святых языках: на еврейском, на греческом и на латыни, ибо на этих языках была сделана надпись на кресте Христовом. Эту теорию святые Кирилл и Мефодий весьма успешно опровергали, назвав ее ересью пилатизма (ересь триязычников).

Все это происходило на фоне “фотианского” (николаитского) раскола между Римом и Константинополем, что еще более затрудняло позицию византийских миссионеров. Чтобы урегулировать положение, братья отправились в Рим. С собой они взяли мощи святителя Климента, папы Римского. Преемник Николая I Адриан II устроил византийским братьям, привезшим ему мощи его святого предшественника, торжественную встречу. Возможно, он усматривал в том, что уроженцы Солуни, которую он считал своей территорией, направились к нему за помощью, признание его юрисдикции над их родным городом. Но, как бы там ни было, славянское Евангелие  было положено на престол храма святой Марии (Santa Maria Maggiore) и славянское богослужение совершено во многих римских храмах. Таким образом, славянский богослужебный язык был легитимизирован в Риме.

Константин скончался в Риме в 869 г., приняв перед смертью великую схиму с именем Кирилла. Мефодий не смог вернуться в Моравию, захваченную германцами. Он остановился южнее у паннонского князя Коцелла, где и был поставлен архиепископом Сирмийским. Он перенес много скорбей от германцев и даже провел 2,5 года в темнице. В числе прочего, франки обвиняли его в ереси — в изъятии (!) филиокве из Символа веры.

К тому времени Filioque уже стало неотъемлемой частью франк­ского Символа веры. Оно было официально утверждено в 809 г. на соборе Карла Великого. Папа Лев III воспротивился этому решению собора, написав, что хотя он богословски и согласен с ним, он не считает себя равным всем отцам Церкви и возражает против решений собора, не имеющего власти изменять Символ веры в одностороннем порядке. В пику решению франкского собора текст Символа (без Filioque) был высечен на мраморной плите у базилики святого Петра.

Но, несмотря на поддержку пап, неоднократно за него заступавшихся, гонения на святителя Мефодия не прекращались до его смерти. Это показывает, что несмотря на свою “западность”, папистами франки были весьма относительными. В непрестанном труде святитель Мефодий дожил до 885 г. За это время им и его учениками были переведены громадные объемы христианских текстов.

После его смерти указом папы Стефана, уступившего давлению франков, славянская миссия была ликвидирована, а ученики святителя Мефодия изгнаны из страны. Но, хотя миссия святых Кирилла и Мефодия не удалась среди западных славян, она принесла неожиданные плоды среди славян южных.

Тридцатилетний мир, подписанный в 816 г. болгарским ханом Омуртагом и византийским императором Львом V Армянином, начал процесс сближения между Болгарским государством, уже полтора века существовавшим на византийских землях, и Империей. Однако в течение последующих пятидесяти лет отношения продолжали оставаться напряженными и двусмысленными. С одной стороны, болгарские ханы очень хорошо сознавали ни с чем не сравнимый престиж Византии и то уважение, которое они могли бы получить от своих подчиненных и от иностранных государств, если бы восприняли плоды ее цивилизации. Но, с другой стороны, войны Константина V Копронима и Крума помнились очень хорошо: ханы не могли забыть, что в глазах византийцев болгары были непрошенными гостями на Балканах, государство которых если и невозможно стереть с лица земли, то по меньшей мере необходимо привести в подчинение императору; влиятельная группа болгар, в особенности потомки боярской аристократии, пересекшей Дунай вместе с ханом Аспарухом, по-прежнему рассматривали Византию как наследственного врага; наконец, Болгария оставалась языческой страной: религия, которую болгары принесли с собой на Балканы, сочетавшая в себе веру в Верховного Бога, прославление войны и культ предков, виделась правителям способом сохранения их культурной идентичности и независимости — ведь принятие христианства означало и признание политического верховенства Византии.

Вместе с тем византийское влияние на Болгарию возрастало. Это влияние доказывается архитектурой: дворцы болгарской знати имитировали византийские образцы. Надписи того времени — отчасти на болгарском языке, переданном греческими буквами, но в основном — на греческом. Более того, именно греческий язык был официальным письменным языком болгарского государства в первой половине IX в.

Религиозная политика Омуртага была антихристианской и временами он даже прибегал к гонениям на христиан. Несомненно, он был обеспокоен растущим успехом византийского христианства в его государстве. Миссионерскую роль в Болгарии сыграли многие тысячи пленников, которых Крум захватил в византийских городах во Фракии и переселил в Болгарию. Попытки заставить их отречься от веры не удались, и многие из них приняли мученическую кончину. Самым известным из этих мучеников был Мануил, митрополит Адрианопольский.

Но вскоре в христианство обратился член семьи самого хана: сын и наследник Омуртага Маламир (831–36­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­) был вынужден казнить своего родного брата Энравотаса, который принял крещение под влиянием греческого пленника из Адрианополя.

Однако похоже, что язычество в Болгарии постепенно приходило в упадок. Очевидно также, что славянское население Болгарии было более готово к принятию христианства, чем правящая военная аристократия, все еще помнящая о своих тюркских корнях, и жестокость болгарских правителей к христианам была лишь негодной попыткой сохранить умирающую религию, которая виделась инструментом противостояния византийскому “империализму”.

Страх и недоверие, которые болгары испытывали к Византии, отчасти объясняют отношения, которые установились между болгарами и восточной частью Каролингской империи, граничившей с Болгарией. Эти отношения, начавшиеся во время правления Омуртага, привели к подписанию мирного договора между франками и болгарами в 845 г. В 852 г., когда на болгарский трон взошел князь Борис, внешняя политика его государства была по преимуществу про-франкской и западнической, и в этом были тесно переплетены политические и религиозные факторы. Каролингская и византийская империи в то время состязались за политическую и религиозную принадлежность балканских народов. За франкской империей стояла Римская церковь, хотя и не слишком доверяющая франкам из-за тенденции их пра­вителей считать церкви частной собственностью их мирян-осно­вателей, но вместе с тем стремящаяся воспользоваться миссионерским рвением германцев для расширения границ западного христианства. Переменчивые отношения Бориса с Византией, Римом и фран­ками в течение ближайших двух десятилетий определяли религиозное и культурное будущее его страны.

Интересен дальнейший параллелизм между решением о принятии христианства моравскими и болгарскими правителями. Если моравцы, опасавшиеся наступления германских народов, запросили о помощи византийцев, то болгары, постоянно воевавшие с Константинополем, направили посольство с аналогичной просьбой к франкам.

В начале 60-х гг. Борис вновь подтвердил союз своей страны с Людвигом Немцем и, похоже, обещал ему принять христианство из рук франкского духовенства. Вот этого Византия потерпеть уже не могла — сама мысль о распространении каролингского влияния до границ Фракии, откуда было рукой подать до Константинополя, была абсолютно неприемлемой. В 864 г. император Михаил направил в Болгарию внушительную армию и флот. Борис, чья армия была ослаблена неурожаем и голодом в стране, понял, что сопротивление бесполезно, и направил делегацию в Константинополь с обещанием принять христианство в Византии и отказаться от союза с франками. Вскоре после этого — вероятно, в сентябре 865 г. — Борис был крещен направленным в Болгарию византийским епископом. Значительное число болгарской аристократии было крещено вместе с ним.

Византийцы восприняли факт крещения Бориса как знак того, что он признал верховенство их императора; интересно, что такое же толкование этого события, хотя и с явным неодобрением, было дано папой Николаем I в его письме Хинчмару, архиепископу Реймскому. Согласно политической философии, которой придерживались византийцы, всякий народ, принимающий христианскую веру, признавал власть императора — единственного законного самодержца христианского мира. Знаком этого признания делалось духовное родство, которое отныне связывало лидера обратившегося народа с личностью императора; степень этого родства, варьировавшаяся в зависимости от страны, должна была определять положение, занимаемое страной в своеобразной “табели о рангах” международного сообщества христианских стран, верховным главой которого был император. Положение Болгарии в Византийском содружестве было символически выражено тем фактом, что Борис был крещен под именем Михаила и его восприемником стал сам император Михаил III.

Мы не знаем, насколько эти византийские претензии на господство были восприняты самим Борисом: та политика, которой он придерживался в дальнейшем, показывает, что он не признавал себя подчиненным Византии. Тем не менее, по всей видимости, он все же ценил свое духовное родство с императором, повышавшее его авторитет у себя дома и престиж его государства за границей. Более того: ни он, ни его преемники никогда не пытались оспаривать византийскую доктрину о единой вселенской Империи, чьим правителем был константинопольский василевс. Но очевидная для всех в теории, на практике эта доктрина породила множество серьезных конфликтов в болгарском обществе, которые и проявились во время правления Бориса.

Сразу же после его крещения в Болгарии разразилось мощное восстание, руководимое вождями древних болгарских кланов. Их целью было убрать Бориса и восстановить язычество. Повстанцы были близки к успеху, но Борису удалось собрать своих сторонников и в жестокой битве разбить мятежников. Последовавшее наказание было беспощадным: пятьдесят два зачинщика вместе с их детьми были казнены. Позже Борис раскаялся в своей жестокости, но очевидно было, что таким образом он избавился от возможных главарей языческой оппозиции. Будущее для византийской миссии в стране было обеспечено.

Тем временем византийские власти предприняли усилия по укреплению своего контроля над Болгарией. Вскоре после крещения Бориса и, возможно, еще до восстания бояр патриарх Фотий направил письмо болгарскому правителю. Патриарх был не только величайшим ученым своего времени, он был еще и знаменитым стилистом и ритором. Его письмо доказывает это с избытком. Красивым и ученым языком он излагает учение о Церкви, как оно закреплено в правилах Вселенских Соборов, доказывает преимущество христианства над язычеством и, сочетая классическую мудрость с православными богословием и этикой, рисует идеальный портрет христианского правителя-философа, властелина собственных страстей и попечителя о благосостоянии своих подданных.

Если Фотий хотел раздавить неотесанного варварского князька мудростью и великолепием восточной христианской традиции, то, наверное, он своего добился. Но скорее всего большая часть учености и диалектического мастерства великого патриарха были потрачены впустую. Борис очень плохо знал греческий, а переводчик вряд ли мог перевести все это великолепие на пока еще не письменный язык; да и интересовался болгарский князь прежде всего вопросами практического приложения новой религии в нравственной, социальной и политической областях. Но обо всем этом в Фотиевском послании ровно ничего не говорится. Фотий дипломатически сравнивает Бориса с Константином Великим, но всячески избегает любых напоминаний о практическом статусе Болгарской Церкви и об отношениях Болгарии с Империей.

Письмо совершенно не удовлетворило Бориса. В его стране были весьма сильны антивизантийские настроения, а греческое священство, теперь повсюду действовавшее в Болгарии, сочетало свои миссионерские труды с политической лояльностью императору. Собственная дружина упрекала Бориса в том, что он сдался врагам.

Поначалу Борис пришел к выводу, что для сохранения независимости своей страны и продолжения ее христианизации ему необходимо получить одобрение Византии на создание в Болгарии отдельной, предпочтительно автономной церковной организации. Борис знал о теории пентархии ¹, которая в то время была повсеместно признана в Византии. Но тем не менее у него постепенно начала вызревать идея создания шестого, болгарского патриархата. Однако Фотий в своем письме весьма многозначительно обходил молчанием все вопросы, связанные со статусом и организацией новой болгарской церкви. Получались своего рода ножницы: Борис через крещения добивался упрочения государственности, независимости своей страны, а Византия, наоборот, видела в крещении повод для включения Болгарии в сферу своего влияния.

Разочаровавшись в своих планах церковной независимости и по всей видимости уязвленный отношением греков к себе как к дикому варвару, Борис принял решение возобновить свои прежние связи с Западом. Летом 866 г. он направил посольство Людвигу Немецкому в Регенсбург, прося прислать ему франкских миссионеров в Болгарию; одновременно с этим он направил посольство в Рим с просьбой к папе Николаю прислать ему патриарха и священников. Папа Николай I, пытавшийся утвердить свою духовную власть над всем христианским миром, с радостью ухватился за эту возможность восстановить свою юрисдикцию над местностью, отторгнутой у него византийцами в прошлом веке. Он немедленно послал в Болгарию двух епископов-франков (византийцы послали лишь одного епископа-грека), миссионеров, книги, подарки и подробное письмо с ответами на сто шесть вопросов, которые задал ему Борис. Письмо папы Борису во многих отношениях уникально: в нем излагаются вселенские претензии средневекового папства; оно освещает мировоззрение болгарского правителя и его честолюбивые планы; оно обнажает корни конфликта между Византийской и Западными Церквами за духовную принадлежность болгарского народа, — соперничество, которое Борис был готов эксплуатировать, чтобы повысить статус и степень независимости своей новообретенной Церкви; и наконец, этот хитроумный документ показывает, что во всяком случае поначалу папа намного лучше константинопольского патриарха понял болгарского правителя.

Вопросы Бориса показывают методы византийских миссионеров и сомнения, а иногда и раздражение, провоцируемые этими методами у него и его подданных. Вопросы Бориса, сохраненные для нас в ответе папы, живо иллюстрируют напряжение и сложности, рождавшиеся в социальной и политической жизни Болгарии встречей между древним языческим укладом и христианским учением. Большинство вопросов чрезвычайно тривиальны: судя по ответам папы, Борис не поднял в них ни одной богословской проблемы. Возможно, он считал, что все необходимое ему богословие он уже получил с избытком из послания Фотия: по всей видимости он не думал, что между латинской и греческой церквями существуют вероучительные различия. В принципе это убеждение было верным, за исключением двух вопросов, в конечном итоге приведших к разделению церквей — прибавление слова Filioque к западному Символу веры и папское главенство. Но проблема Filioque встала лишь через год, когда патриарх Фотий обвинил латинское духовенство в проповеди в Болгарии этого еретического учения, а папские претензии в то время виделись византийцам как юрисдикционный, но ни в коем случае не вероучительный вопрос.

Вопросы Бориса в основном касались не веры, а поведения. Например, он спрашивал папу, правы ли были византийцы, запрещая болгарам ходить в баню по средам и пятницам, причащаться, сняв ремни, и есть мясо животных, убитых евнухами? Действительно ли было их запрещение мирянам проводить общественные моления о дожде, осенять крестным знамением стол перед трапезой и требование, чтобы народ стоял в храмах с руками, скрещенными на груди? Как Борис, которому мало понравился строгий ритуализм византийцев, по всей видимости и ожидал, папа ответил на все эти вопросы отрицательно, показав, что латиняне, увлекавшиеся ритуализмом не менее византийцев, все же готовы были проявить здесь определенную гибкость.

Борис задал папе и вопросы, связанные с церковными претензиями византийцев. Вопросом о том, сколько всего существует патриархов, он наверняка хотел узнать мнение папы насчет теории пентархии, а вопросом, который из них следует по старшинству после римского епископа, он хотел узнать точку зрения последнего на претензии Константинополя на это место. Ответ Николая показал, что он не слишком считался с позицией византийцев: он признал, что всего существует пять патриархатов, но с жаром отказался от того, что Константинополь может считаться вторым из них. Папа объявил, что хотя этот город и провозгласил себя “Новым Римом”, он не был апостольской кафедрой и вообще считается патриархатом исключительно по политическим причинам. Однако намек Бориса на то, что ему хотелось бы получить своего патриарха, был вежливо, но весьма твердо пресечен папой: пока ему придется довольствоваться епископом, а будущее будет зависеть от отчетов, которые папские легаты будут посылать из Болгарии.

Другая часть вопросов Бориса основана на неизбежном конфликте, который был вызван с одной стороны наложением христианской этики на языческие народные обычаи, а с другой — столкновением пришедшей с христианством высокой византийской цивилизации и примитивной культуры отсталого народа. Болгарский правящий класс также задавался вопросом, насколько  сочетается христианская этика с традициями их милитаризированного общества, в котором главной ценностью считались воинские доблести и успехи на поле боя. Еще более острым вопросом было внутреннее противоречие между христианским призывом к любви и милосердию и обязанностью правителя наказывать преступников и дезертиров. Главный фундаментальный вопрос, который Борис ставит перед папой: насколько совместимо с христианской этикой само существование криминального законодательства с его системой наказаний? Вряд ли ответы папы Николая на эту группу вопросов, в которых он весьма благоразумно посоветовал Борису смягчать справедливость милосердием, коренным образом отличались от ответов византийского духовенства.

Борис также задавался вопросом, как ему относиться к религиозным диссидентам. Его предки преследовали христиан в своем царстве. Но теперь ситуация переменилась: нужно ли ему казнить идолопоклонников? Или насильно заставлять их принимать христианство? Папа ответил, что следует пытаться убедить язычников миром, но если это не удается, прервать все социальные контакты с ними. Несомненно, патриарх Фотий ответил бы точно так же, если бы Борис спросил его об этом.

Борис также хотел знать, как ему вести внешнюю политику. Ответы папы на эти вопросы выказывают некоторое затруднение: природа межгосударственных договоров зависит от обычаев подписывающих их государств; в сложных случаях нужно советоваться с церковными властями; договоры с языческими государствами возможны, если христианская сторона искренне пытается обратить в истинную веру своего языческого союзника. Последняя группа вопросов касалась различных национальных обычаев, к которым болгары были весьма сильно привязаны. Очевидно, византийские миссионеры относились к большинству из них резко отрицательно, и Борис надеялся, что папа проявит к ним большую снисходительность. Похоже, ответы папы на эти вопросы были столь же бескомпромиссными, как и ответы греческих миссионеров. Все языческие обычаи были объявлены несовместимыми с христианством и запрещались. Запрещались также молитвы за усопших родителей, если они скончались, будучи язычниками. Но с другой стороны, папа проявил большую гибкость, чем византийцы: он не возражал против поедания болгарами животных и птиц, которые были убиты без пролития крови, не возражал он и против обычая болгарского правителя вкушать пищу отдельно, за высоким столом. Папа заявил, что болгары могут одеваться как им угодно и носить штаны, если им это нравится.

Итак, в 866 г. Борис, уйдя из-под византийской юрисдикции и признав над собой власть Рима, рассчитывал решить две главные проблемы, вставшие перед его страной после принятия ею христианства: сохранение единства народа и его военной мощи, и сохранение свободы от политической или культурной зависимости от Византии. Оба эти пожелания были выражены в просьбах, обращенных к папе. Борис просил прислать ему кодекс гражданских законов, свод канонического права, богослужебные книги и автономного (в сегодняшней терминологии — автокефального) патриарха.

Несомненно, что по меньшей мере весь следующий год Борис оставался при убеждении, что он выторговал у папы куда более приемлемые условия, чем те, которые он получил бы в Византии. Он принес клятву верности престолу святого Петра, с торжеством принял папскую миссию, которая прибыла в Болгарию в конце 866 г. и изгнал из страны все греческое духовенство, на смену которого прибыли франки, начавшие бурную миссионерскую деятельность. Так болгары, а вслед за ними и византийцы напрямую столкнулись со многими особенностями западных церквей. Византии лишь оставалось наблюдать, как ее славянский сосед открывает двери римскому (а следовательно, и франк­скому) влиянию почти в самом сердце Империи.

Следующей весной патриарх Фотий направил окружное послание главам остальных Восточных церквей. В основном оно было посвящено последним событиям в Болгарии. Рассказав об обращении страны, когда этот варварский народ “отрекся от своих первобытных демонов и оргий”, святитель Фотий поведал об их почти немедленном отступничестве. Он называет работающих в стране латинских миссионеров “нечестивыми и гнусными” людьми и сравнивает их с громом и молнией, с безжалостным градом и диким кабаном, в ярости вытаптывающим виноградник Господа. Святитель Фотий перечисляет обычаи и лжеучения, навязываемые несчастным болгарам. Среди них — пост по субботам и сокращение Великого Поста на неделю, осуждение женатых священников и убеждение в том, что только епископ может совершать таинство миропомазания (на этом основании франки повторно миропомазывали крещенных болгар). Святитель Фотий напоминает патриархам, что “даже малейшее  отступление от преданий приводит к полному презрению к догматам”. Но он отметил и более серьезное отклонение латинян от истины: франкские миссионеры в Болгарии вводили догмат двойного исхождения Святого Духа (Filioque), что было уже несомненной ересью. Святитель Фотий заверил Восточных патриархов, что он сделает все возможное, чтобы вернуть Болгарскую Церковь в Православие, и попросил их прислать своих представителей на Константинопольский Собор, задачей которого будет осуждение заблудших латинян.

Конфликт между Римом и Константинополем достиг своей высшей точки. Выступив против Рима, святитель Фотий стал защитником не только независимости Византийской Церкви, но и жизненных интересов Византийской Империи. В свою очередь император Михаил послал папе жесткое письмо с требованием покаяния. В нем он в ультимативной форме потребовал, чтобы папа отозвал решение собора 863 г., низложившего Фотия и отлучившего его от Церкви, и резко отверг римскую претензию на исключительность.

В 867 г. в Константинополе состоялся собор под председательством императора. В нем приняло участие 500 епископов. Отцы собора низложили и отлучили от Церкви папу Николая, осудили Filioque и латинские обычаи, описанные святителем Фотием. Вмешательство папы в дела Константинопольской Церкви было признано незаконным.

Но вскоре ситуация резко переменилась: в столице прошел дворцовый переворот. Еще в начале своего правления император подружился с Василием Македонцем, сыном бедного крестьянина. В поисках приключений он явился в Константинополь; из-за необычайной физической силы он получил место конюха в императорской конюшне. Ему удалось стать другом и собутыльником Михаила III Пьяницы, вскоре женившего его на своей бывшей любовнице Евдокии Ингерине. У Василия начался конфликт с кесарем Вардой, встревоженным его растущим влиянием. Однако Михаил уже настолько не мог жить без своего любимца, что позволял ему все. Некогда всесильный Варда все более утрачивал свое влияние на царя. Василий почувствовал свою силу и в 865 г. собственными руками убил Варду на глазах его племянника-императора. Михаил настолько от него зависел, что вскоре после этого сделал его своим соправителем — вторым императором.

Теперь Василий получил от него все, что мог. В сентябре 867 г. он подослал убийц в спальню к своему другу, когда тот валялся там беспробудно пьяный. Таким образом Василий I взошел на имперский трон. Несмотря на столь криминальное начало своего правления, он оказался очень способным правителем. Именно он основал Македонскую династию, продержавшуюся у власти почти 200 лет.

Но после воцарения Василию нужно было добиться всеобщего признания. Он низложил Фотия, воспрепятствовав ему в его исторической борьбе с папством, и заточил его в монастырь. Игнатия вернули на престол и, таким образом, мир с Римом был восстановлен.

Но если папа Адриан II надеялся, что завершение раскола будет означать отказ от византийских претензий на Болгарию, он глубоко заблуждался. Похоже, что к концу 867 г. болгары начали склоняться к возвращению в общение с Византийской Церковью. К тому времени Борис уже осознал, что патриарха он не получит; папа отказывался даже поставить его кандидата в архиепископы Болгарские. И Николай I и Адриан II  ясно давали ему понять, что все решения в этой области будут приниматься только римской кафедрой. Борис стал понимать, что от папства он получит еще меньше прав, чем от Константинополя (как раз в это время на Западе папство проводило огромную работу по уничтожению остатков независимости древних Церквей).

В последние месяцы своей жизни папа Николай жаловался, что болгары стали жертвами византийской пропаганды и что они более не прислушиваются к советам латинских священнослужителей, а библиотекарь папы Анастасий с тревогой отмечал, что греки прибегают к подкупам и другим хитроумным методам, чтобы вынудить Бориса разорвать отношения с Римом. Можно не сомневаться, что византийская дипломатия в полной мере использовалась для возвращения Болгарии в византийскую сферу влияния.

Получив решения собора 867 г., посланные ему новым императором Василием, папа Адриан II созвал собор в Риме в 868 г., вновь анафематствовал Фотия и его приверженцев, публично сжег определение Константинопольского Собора и направил в столицу своих легатов, чтобы доказать свою власть окончательным решением дела Фотия и Игнатия. В 869–70 гг. в Константинополе был созван новый собор, на котором присутствовали легаты папы Адриана II. Его целью было восстановить общение с Римом. Собор был малочисленным (на первой сессии присутствовало всего 12 епископов), так как святитель Фотий был очень популярен. Собор низложил Фотия, восстановил Игнатия, но ни слова не упомянул о правах Рима и о возвращении балканских территорий. Тем не менее в Риме этот собор считается VIII Вселенским.

На последнее пленарное заседание собора (в феврале 870 г.) явилась болгарская делегация, заявившая, что она привезла чрезвычайно важное послание от своего правителя. Через три дня собор по имперскому приказу был срочно созван вновь, чтобы ответить на окончательный вопрос Бориса: к какой Церкви должна принадлежать его страна — к римской или византийской? Последовала весьма острая дискуссия, в которой папские легаты заняли одну сторону, а византийцы и представители Восточных патриархов — другую. Римляне ссылались на то, что Болгария входила в церковный округ Иллирик, принадлежавший римской юрисдикции, но греки и Восточные патриархи утверждали, что эта территория изначально входила в Византийскую Империю. Несмотря на яростные протесты легатов, собор голосами представителей четырех патриархатов решил, что Болгария должна находиться в византийской юрисдикционной сфере. Решение собора было немедленно воплощено в жизнь: латинские клирики были отправлены восвояси и их место вновь заняли греки. Но, наученные горьким опытом, византийцы в 870 г. не повторили больше ошибки, заставившей болгар 4 года назад обратиться к папе. Патриарх Игнатий направил в Болгарию архиепископа и несколько епископов и предоставил им значительную автономию. С тех пор, несмотря на все сложности отношений с Византией, Болгария оставалась твердо православной.

Однако проблемы оставались. Противоречия, вызванные столкновением двух культур, были острыми, а древние болгарские роды, ненавидящие Византию и все византийское, копили силы для нового восстания. Глубинное сопротивление христианству усугублялось двумя факторами: продолжающимся этническим расслоением между потомками тюрок — болгарами и славянами и проповедью христианства на непонятном для большинства подданных Бориса языке.

Борис понял, что только обретя местное духовенство и перейдя на местный язык в богослужении, его народ может воспринять византийскую цивилизацию, не рискуя потерять при этом свою национальную культуру и независимость.

В 885 г. Борису подсказали способ разрешения этой проблемы: ему рассказали о моравской миссии равноапостольных Кирилла и Мефодия. Именно в этом году ученики святителя Мефодия после его кончины были изгнаны из Моравии. Они спустились вниз по Дунаю, достигли болгарского царства в Белграде и были направлены правителем этой территории ко двору Бориса в Плиске. Там им был оказан самый теплый прием. Два ведущих ученика святого Мефодия — священники Климент и Наум —ежедневно совещались с Борисом.

В 886 г. святитель Климент был направлен в Македонию с заданием привести ко крещению проживавших там язычников, совершать богослужение на славянском языке, переводить греческие богослужебные и богословские тексты на славянский и готовить местное духовенство. В 893 г. он был поставлен в епископы Охридские. Его переводческое наследие бесценно. По всей видимости именно он заменил глаголицу на кириллицу. Благодаря трудам святителя Климента, которые продолжались в этой местности более тридцати лет, Македония и один из ее главных городов — Охрид сделались основным центром славянской христианской культуры в эпоху раннего средневековья.

Его друг и коллега святой Наум остался в северо-восточной Болгарии, где основал монастырь святого Пантелеймона, ставший вторым по значимости центром славянской христианской учености. Монастырь пользовался особым покровительством Бориса и его сына Симеона, получившего образование в Константинополе. Апостольские труды учеников святителя Мефодия получили поддержку государственных властей в Константинополе.

Итак, политика Василия явилась продолжением политики Варды и Фотия. Популярность Фотия была огромной, а его унижение в глазах народа и большинства духовенства было равносильно унижению Востока перед Римом. Вскоре Фотий был возвращен ко двору и приглашен стать учителем детей императора. Через несколько лет произошло торжественное примирение Фотия и Игнатия. Сразу же после смерти Игнатия (877 г.) Фотий вторично вступил на патриарший трон (877–886 гг.).

В Риме папой был Иоанн VIII (тот самый, который вызволил Мефодия из темницы). Он  осознавал необходимость примирения. После предварительной переписки в 879–880 гг. в столице был созван новый собор: “Великий Собор примирения”, или  “Великий Собор в Святой Софии”. На соборе присутствовали легаты папы Иоанна VIII, которые сделали слабую попытку добиться от Фотия извинений за низложение папы Николая I. Но византийцы сожалений не высказали. Легаты также попытались было добиться от Фотия, чтобы управление Болгарской Церковью было в руках римского престола. Однако им было разъяснено, что вопрос этот не зависит от патриарха: разграничение епархий — дело императора. Им пришлось удовлетвориться такими объяснениями.

Собор принял следующие решения:

1) Собор 869–870 гг. — не собор и его решения полностью отменяются.
2) Иллирик входит в римскую юрисдикцию, но находится под управлением Константинополя (так была сделана попытка удовлетворить самолюбию пап, не уступив им ничего).
3) Быстрое возведение мирянина в патриархи допустимо в чрезвычайных случаях, но крайне нежелательно (точно такая же попытка удовлетворения самолюбия пап, как и предыдущая).
4) Собор 787 г. был объявлен Вселенским собором.
5) Папа и константинопольский патриарх провозглашают, что они имеют равные юрисдикционные права в своих сферах влияния.
6) Никео-константинопольский символ провозглашен навечно неизменяемым (таким образом было осуждено Filioque). Любой, кто попытается что-либо добавить к нему или убавить от него, подлежит анафеме.

Как мы видим — это было полное торжество идеи и видения великого патриарха Фотия. Собор этот был признан Вселенским и на Востоке и на Западе. Лишь в XI веке при папе Григории VII Гильдебрандте решения собора были сочтены неприемлемыми, и вместо него вселенским стали считать собор 869–70 гг., осудивший Фотия. Тогда же была пущена в ход легенда о втором фотианском расколе, на самом деле никакими историческими фактами не подтвержденная.

Святитель Фотий правил еще 6 лет и был энергичным и деятельным патриархом. В 886 г. он поссорился со своим учеником (тогда уже императором) Львом VI и ушел на покой. Оставшиеся годы жизни он посвятил богословской деятельности. Именно тогда была написана его “Мистагогия” (Тайноводство Святого Духа) с детальным осуждением Filioque. После Фотия осталось множество драгоценнейших писем, несколько богословских трактатов и “Библиотека”: около 400 обзоров книг, написанных его учениками по его рекомендации и под его редакцией еще до патриаршества. О многих несохранившихся до нашего времени книгах мы знаем лишь из “Библиотеки”.