Василий Чеславский
«Из роялей вырвали струны и устроили кормушки для лошадей»
Сама деревня Вздув небольшая и бедная, но около нее находится большой помещичий фольварк со всеми угодьями.
Эта усадьба расположена на возвышенности, окруженная громадной рощей, пролегая одной стороной к реке, а другой к деревне.
Двухэтажный большой дом красовался среди рощи, утопая в зелени деревьев и цветочных клумб. К нему вела широкая аллея, обсаженная высокими ветвистыми вековыми деревьями, сзади дома находились всевозможные хозяйственные постройки с длинными конюшнями и сараями, наполненными сеном и соломой, что нам весьма пригодилось.
Вся усадьба была обнесена железной решеткой на кирпичном фундаменте, с тяжелыми чугунными воротами, закрывающими вход в аллею.
При таких условиях фольварк представлял собой основательное укрепление, и если бы его занимали не австрийцы, а японцы, то я уверен, что потребовались бы большие силы и время, чтобы выбить даже их кавалерийские части из этого укрепления.
Но австрийская кавалерийская дивизия по тактическим ли или по другим причинам без боя очистила это место.
Конюшни и сараи так были велики, что почти весь полк в них разместился, и только незначительную часть пришлось выделить на стоянку в деревню. Штаб полка и большинство офицеров расположились в помещичьем доме.
Нижний этаж состоял из нескольких гостиных, будуаров, большой столовой, громадной залы и роскошного кабинета.
В круглой передней стояли чучела громадных полярных белых медведей, поднятые на дыбы и держащие в передних лапах серебряные блюда для визитных карточек.
Второй этаж состоял из ряда детских комнат и из огромной залы со стеклянной крышей, где размещалась библиотека. В ней находились тысячи книг на всех языках мира.
Позже мы узнали, что хозяин этого дома был большой лингвист и говорил на 24 языках.
Сам помещик и его семья с частью прислуги бежали вместе с австрийской кавалерией, но мелкие служащие остались в доме. Среди них оказался турок, который уже три года преподает арабский и турецкий языки хозяину дома.
Этот турок хорошо говорил по-французски, и от него мы подробно узнали о фольварке, о хозяине этого дома, о его семье и об австрийской кавалерийской дивизии, которая стояла там до нашего прихода.
Вот что рассказал нам турок. Хозяин дома польского происхождения, но большой австрофил, ученый лингвист и знаток истории древнего Египта и египетских иероглифов, куда он ездил неоднократно для изучения египетских надписей на пирамидах.
Человек он был очень нервный и ужасно суеверен. При встрече последнего нового года, когда более 200 гостей сидело за столом и когда часы начали бить 12, вдруг неожиданно сова ударилась об оконное стекло, разбила его, влетела в столовую, покружилась над гостями и уселась на голову хозяина, окропив его кровью, текущей из ее ран, порезанных разбитым стеклом. Согнанная сова вылетела в то же разбитое оконное стекло.
С тех пор хозяин сделался сам не свой, нервничал, не спал ночами и все время говорил своей жене, что произойдет какое-то ужасное событие и их постигнет громадное несчастье. Жена его уговаривала, просила не беспокоиться, доказывала, что сова влетела случайно. Но он остался при своем и верил, что в сову вошел злой дух, который и принес в их дом несчастье.
Российская империя, военные учения: пулеметная позиция. 1914 г. Фото: Карл Булла. Цвет: Ольга Ширнина
Когда грянула война, он решил немедленно уехать в нейтральную страну, но австрийские офицеры уговорили его не уезжать, доказывая, что они не допустят русских пройти мимо крепости Перемышль и продвинуться к Карпатам. Хозяин поверил и остался.
— Еще сегодня утром, — продолжал свой рассказ турок, — австрийский генерал говорил хозяину, что никакая опасность не угрожает и что русские стоят в Саноке и не имеют намерения продвигаться дальше, а около полудня прискакал австрийский разъезд и доложил, что русская кавалерия быстро движется от Риманова к Вздуву. Поднялась невыразимая паника: солдаты кое-как спешно седлали лошадей и врассыпную скакали на запад, штабные схватили свои вещи и на автомобилях умчались в том же направлении.
Хозяин совершенно растерялся, он бегал из одной комнаты в другую, собирал какие-то книги, затем бросал их и все время твердил: «Сова, злой дух, несчастье».
Жена его уговаривала не волноваться, а спокойно сесть в экипаж и ехать за австрийцами или лучше всего остаться дома. Она ручалась, что русские их не тронули бы, так как она, бывая в России, встречалась там с русскими офицерами и находила их хорошими и вежливыми людьми, наконец, ссылалась на сведения из мест, уже занятых русской армией, где русские с жителями обращаются хорошо и там, где хозяева не убежали, а остались дома, их имущество сохраняется не тронутым.
Но хозяин не хотел слушать, посадил жену, двух детей, часть прислуги и, бросив все, уехал в Краков.
Жена хозяина говорила турку, что она предпочла бы отправить мужа, а сама остаться дома для сохранения имущества. «Да, было бы приятно испытать некоторые ощущения и встречать новых людей, чем скитаться с мужем по гостиницам», — добавила она, уходя из дома. Но муж был упрям и не позволил ей остаться.
Выставив сторожевые заставы и выслав разъезды за ушедшим противником, я с полком оставался еще три дня во Вздуве, а к вечеру 22 сентября было получено приказание от штаба дивизии, где указывалось, что дивизия немного продвинется к западу, а мне приказывалось присоединиться к ней и занять какую-то деревню…
***
Через неделю мы подошли опять к старым местам, прошли около помещичьей усадьбы Вздув. Из любопытства я заехал посмотреть на свою бывшую стоянку.
О, Боже, что я там увидел: из благоустроенной усадьбы остались только руины. Все стекла в окнах были выбиты, двери сорваны, от стеклянной крыши над библиотекой остались только мелкие кусочки разбитого стекла, смешанные с разорванными в клочки книгами. Нужно было иметь варварское терпение, чтобы изорвать тысячи книг и рукописей. Вся мягкая мебель была изорвана, а дерево поломано, зеркала разбиты, а из роялей и пианино были вырваны струны и устроены кормушки для лошадей. Особенно злостно издевались над чучелами двух белых медведей, которые стояли в прихожей на задних лапах, а в передних держали металлические блюда для визитных карточек. Вся шкура изрезана в лохмотья.
Каким нужно быть диким варваром, чтобы делать такие бесчинства.
У Вздува еще не было боев. Мы оставили этот дом, не тронув ни одной нитки, а вернувшись назад, нашли руины. Все было уничтожено проходящими обозами. Парками и вообще тыловыми учреждениями, где не было офицерского глаза и некому было поддержать дисциплину.
А наш «богогосный народ» и «христолюбивое» воинство, ускользнув от глаз начальства, обращается в дикого вандала, ненавидящего всех и вся, доходя до полного разгильдяйства.
Конечно, на войне во всех армиях всегда был, есть и будет недостаток в пище, одежде, топливе и фураже; и если солдат это возьмет, то никто в вину этого не поставит, но такое варварство, которое я видел и описал, должно наказываться самым беспощадным образом, до расстрела включительно.
Но чтобы искоренить вандализм в армии, недостаточно одной воинской дисциплины, а нужно воспитывать народ в этом направлении.
Немецкая армия в отношении порядка была гораздо выше всех европейских армий, а японская была даже лучше немецкой. Мне лично приходилось видеть места, где во время войны переходила японская армия, и казалось, что эта армия прошла как будто в мирное время или на маневрах.
Они даже собирали разбросанную солому в кучи и чистили китайские дворы, где они стояли, а наши обозные солдаты часто рубили фруктовые деревья, чтобы сделать из них колышки для привязывания лошадей. Это при строгой старой дисциплине и воспитании солдат в сохранении и уважении частной собственности; вообразите теперь ту страну, где прокатится армия, воспитанная в отрицании частной собственности.
«Врет, как очевидец»
К вечеру мы вернулись в Черновицы, переночевали в нашей гостинице. А на другой день я сел в поезд, идущий в Россию, а мои офицеры Слезкин и Кульбах поехали обратно в полк в Фундул-Молдаву.
На другой день я уже подъезжал к Киеву и на станции Казатин, где мне предстояла пересадка, вышел на вокзал пообедать. Рядом с моим столом сидела большая компания пассажиров, оживленно беседующих о происходящих событиях, главным образом о военных действиях. Я тщательно прислушивался к их разговору, дабы вывести заключение о настроении публики в тылу и сравнить его с тем патриотическим подъемом, который я видел при объявлении войны.
Того энтузиазма уже не было, чувствовалась усталость продолжительной войной и апатия к происходящим событиям. Большинство были озабочены личными делами и потеряли интерес к общим событиям.
Разговоры выражались в критике правительства, военного командования, союзников и так далее. В словах каждого говорящего было так много уверенности и самонадеянности, что казалось, если бы он сделался премьер-министром или верховным главнокомандующим, то немцы были бы разбиты одним ударом.
Качества быстрого энтузиазма и скорая апатия, переходящая в необоснованную критику, являются характерной чертой горячего характера русского народа. Сначала большой подъем и энергия. Желание быстро достичь цели, и если это сразу не удается, то наступает резкая реакция, не только отдельные лица, но и большинство нации делается нетерпеливой, впадает в пессимизм, который выливается в критику всех и вся.
Мне казалось странным, почему люди тыла, не испытывающие ни боев, ни тяжелой походной жизни и сидения в окопах, а пользуясь всеми благами мирной тыловой жизни, быстрее поддаются разочарованию и апатии, нежели войска, несущие всю тяжесть бремени войны.
Пока я слушал разговоры пассажиров и анализировал их мнения, к столу подбежал молодой человек в форме земгора и оживленно начал рассказывать о гибели конного корпуса графа Келлера, доказывая правдивость этой новости провозом через станцию Казатин самого раненого графа Келлера. (Федор Артурович Келлер — генерал от кавалерии, герой Первой мировой войны. — Прим. ред.)
Федор Артурович Келлер
— Это не может быть, чтобы столь боевой корпус погиб, — крикнул кто-то из пассажиров.
— Помилуйте, как неправда, — продолжал доказывать земгор, — я лично сейчас говорил с очевидцем этой ужасной катастрофы, который сам видел графа Келлера и даже разговаривал с ним.
Обычная история, подумал я. «Врет, как очевидец», — часто говорили у нас на фронте.
— Я извиняюсь, что вмешиваюсь в ваш разговор, — обратился я к моим соседям, — но сведения, принесенные вам, являются провокационного характера. Граф Келлер действительно ранен в бою, но я командую полком в этом корпусе и покинул фронт лишь только позавчера, и там было все спокойно.
Земгор был крайне сконфужен и поспешил уйти из буфета.
На всем протяжении от Казатина и до Харькова везде была тишь и благодать. Жизнь в городах и в деревнях текла своим мирным путем.
Театры, рестораны, кафе, курорты, сады и бульвары были переполнены разодетой и сытой публикой. Только изредка на улицах проезжали автомобили с ранеными, доставляя их с вокзала в госпиталя, да иногда сестра милосердия проводила по тротуару выздоровевших солдат к воинскому начальнику.
В деревнях довольно сильно поредело число молодых мужчин и на полях и в огородах в большинстве работали женщины и пожилые люди, с помощью пленных австрийцев-славян, коим русское правительство разрешило жить на свободе.
Проведя свой отпуск в Чугуеве и Харькове, я отправился опять на фронт. В тылу ходили всевозможные слухи, распространяемые «очевидцами».
Больше всего нервничали в тыловых штабах, ожидая, по данным «очевидцев», прорыва немецкой кавалерии и подхода ее чуть ли не к самому Киеву.
Но чем ближе я подъезжал к фронту, тем становилось все спокойнее и спокойнее. Но самое спокойное место оказалось, когда я приехал в Фундул-Молдаву, пошел в окопы своего полка и в бинокль с наблюдательного пункта осмотрел все пространство, лежащее перед нашей позицией.
У противника были видны только часовые в его окопах, да изредка перестреливалась неприятельская артиллерия с нашей, а ночью были слышны выстрелы разведчиков.
Настроение у солдат и офицеров было прекрасное и более спокойное, чем в тыловых учреждениях под Киевом.
«Нашел могилу в русском плену»
Ужасный случай произошел во время допроса мною пленных немцев, о котором нельзя не упомянуть.
Закончив допрос, я приказал одному гусару и одному мотоциклисту отвести их в штаб корпуса, а сам пошел в хижину, чтобы написать донесение. Не успел я пройти несколько шагов, как услыхал нечеловеческий крик и стон, а затем шум закричавших гусар и мотоциклистов, собравшихся посмотреть на немецких солдат, коих мотоциклисты еще никогда не видели.
Я оглянулся и увидел раздирающую душу картину. На земле лежал немецкий гренадер, у которого из живота фонтаном вверх била кровь, а перед ним стоял молодой лет 19-ти мальчишка-мотоциклист, спокойно вытиравший тряпкой кровь со штыка своего ружья.
Оказание помощи раненым немецким солдатам. Фото: Карл Булла. Цвет: Ольга Ширнина
Я вернулся узнать, в чем дело. Оказалось, мотоциклист, воспользовавшись моим уходом, выскочил из толпы и с криком: «Ну-ка, посмотрим, как русский штык полезет в немецкое пузо», — вонзил свой штык в живот несчастного гренадера.
Не только меня, но и многих солдат страшно возмутил этот случай; многие гусары и даже мотоциклисты кричали: «Позвольте его здесь же расстрелять?»
— Этот мотоциклист не достоин быть солдатом. Он убил обезоруженного солдата германской армии и этим опозорил русское оружие и хорошее имя русских храбрых, но с добрым сердцем, солдат.
— Этот мерзавец недостоин даже расстрела, его бы следовало повесить на этом дереве. Но я не могу делать самоуправства и напишу рапорт по начальству о предании этого разбойника военно-полевому суду за убийство на театре военных действий, за что он будет расстрелян, — сказал я солдатам, а затем, обратившись к мотоциклисту, спросил его:
— За что ты убил этого невинного человека? Он защищал свою родину, как честный солдат, а ты ни за что лишил его жизни и, может быть, осиротил его детей.
— Да, — ответил другой пленный немец, говорящий по-русски, — наш комрад оставил в Германии жену и детей и сегодня, когда мы были взяты в плен, он говорил: «Я был на французском, русском, итальянском, сербском и теперь на румынском фронте, и Бог спас мою жизнь молитвами моей жены и маленьких детей. После плена я опять вернусь к своей дорогой семье». А вот нашел свою могилу в русском плену, — закончил немец свой рассказ и заплакал.
Прослезились многие гусары и мотоциклисты, смотревши на корчившегося от боли, умирающего гренадера.
Я взглянул на убийцу и, к удивлению своему, увидел, что и он плачет. Видимо, по природе он не был злой человек, а сделал это по молодости юношеских лет, просто из озорства, желая показать, вот, мол, посмотрите, какой я молодец.
Источник: Чеславский В. В. 67 боев 10-го гусарского Ингерманландского полка в мировую войну 1914-1917 годах. — Чикаго, 1937.
