Дмитрий Сладков
Лишь только я прочел в программе фестиваля название дискуссии – «Церковь моей мечты», как тут же вспомнил сцену из романа «Полная луна». Его написал в 1947 году Пэлем Грэнвил Вудхауз. Там пожилая героиня снимает телефонную трубку и слышит, как неизвестный пылко обращается к ее дочери: «Кролик моей мечты!..» Достойная дама растерянно говорит, что она не кролик, и трубку на том конце тут же вешают. Взволнованное семейство обсуждает это происшествие, и старшие решают, что называть девушку, конечно, можно по-разному, но «кролик мечты» – это чересчур.
Вспомнились мне и слова из шестой молитвы на сон грядущим, где мы каждый вечер просим: «…Соблюди нас от всякаго мечтания».
Живое движение души тех, кто выбрал для обсуждения по-настоящему важных вопросов это название – «Церковь мечты», совершенно понятно и вызывает симпатию. И все же, по моему разумению, в этом сочетании слов есть некое смысловое напряжение. Быть может, стоило говорить не о мечте, а об обетовании. Все-таки речь идет не о личном усмотрении «от ветра головы своея», но о совестном движении, а совесть, как известно, – это наша способность услышать голос Христа Спасителя. Ведь наша Церковь – Его, и без Него все разговоры о Церкви попросту не имеют смысла, становятся бессодержательными.
И услышать этот голос нашего Господа и Бога надо ясно и трезво. Без мечты достойно не проживешь, однако в известном лозунге «трезвость – норма жизни» есть и важный духовный смысл.
А если уж все-таки «Церковь мечты», то не «моей», а «нашей». Да, с Богом у каждого человека отношения личные. Но Церковь по природе своей общинна. Это корабль, а не одноместный челнок. И наши надежды, и наши смущения относительно Церкви не индивидуальны в строгом смысле слова. Мы разделяем их с нашими братьями и сестрами во Христе. И с теми, кто во всем с нами единомышлен, и с теми, с кем горячо спорим.
Сами эти слова – «Церковь мечты» – свидетельствуют об осознании немалой дистанции между высоким идеалом церковной жизни и его земным воплощением. Сюда стремится наше сердце, здесь наше сокровище. Тем больнее бывает видеть на этом месте святе то, чего не должно здесь быть.
Часто говорят, что Церковь отделена от государства, а от общества она не отделена. Однако из этого утверждения неизбежно вытекает и следующее. Не только Церковь влияет на общество, но и наше больное несчастное общество влияет на Церковь земную, и еще как влияет. И наш церковный быт (отношения людей), и управленческие практики, и хозяйственная жизнь, и публичная риторика сплошь и рядом несут на себе отпечатки одновременно славного советского прошлого и дикого российского капитализма наших дней. А не так редко – и феодальной формации, казалось бы, давно уже завершившейся на русской земле.
Для чистого все чисто, и многих Господь избавляет от искушений подобного рода. Но не так уж малому числу людей эти искушения оказываются тяжелы. Особенно стоящим еще за церковной оградой или только переступающим ее. «Внешние» – тоже люди, и они внимательно смотрят в нашу сторону. И никуда пока не деть такой тип, как «инвалид воцерковления».
Напомню слова давно почившего Сергея Фуделя: не Церковь во всем этом виновата, но темный двойник Церкви. Они были написаны около полувека назад.
Церковь нашего обетования будет с нами, а мы с ней и со Христом Спасителем, когда каждый из нас – по отдельности, друг с другом и со всеми вместе – сумеет избавиться от этого темного двойника в себе.
Оче-видное несовершенство Церкви земной – это духовная проблема. Конечно, она имеет социологические, политические, культурные, хозяйственно-экономические, психолого-педагогические и прочие проекции. Но, в конечном счете, дело не в них.
Сказанное не отменяет правомерности человеческих ожиданий по поводу Церкви во всех плоскостях и поворотах жизни земной. Однако осмысленно ставить вопрос о пути (или о возвращении) к Церкви такой, какой мы видим ее в обетовании нашей совести о Христе и правде Его, можно будет лишь тогда, когда мы поменяем сухую и ломкую риторику ценностей, так легко утилизируемую политически и пропагандистски, на откровенный и глубокий разговор о живом и многообразном духовном опыте, на внятное свидетельство нашей собственной духовной и нравственной развитости, нашей способности любить и прощать.
Корпоративизма в окружающем нас жестоком мире и так больше чем достаточно. На пути отстраивания Церкви как идеологизированной корпорации мы проиграем – как духовно (и это главное), так и общественно-исторически (что тоже немаловажно).
А как говорить обо всем этом, как «отражать в СМИ»?
Думаю, прежде всего, правдиво. Ведь Солнце Правды – одно из имен Христа.
По моему разумению, в журналистике, посвященной церковной жизни, не может быть заведомо запрещенных тем. Вопрос ведь, на самом деле, не в процедуре согласования «темников» и «стоп-листов», а в интонации обсуждения, в нашей бережности и подлинной благо-намеренности. В желании не навредить никому из живых людей, о ком мы пишем. В профессиональной компетентности, внимательности и осмотрительности, которые позволят этому желанию не остаться пустым звуком.
И надо бы по мере наших слабых сил воздерживаться от чрезмерной размашистости в праведном стремлении во что бы то ни стало нанести пользу и причинить добро.
Сумеем ли мы идти по этому пути, зависит не столько от нашей цели (уж она-то у нас всегда благая, вне всякого сомнения), сколько от общего сердечного устроения нас самих. От наличия или отсутствия любви, попросту говоря.
Даже мы, находящиеся под церковным покровом, часто оказываемся не защищены от зла, подхвачены страстным потоком взаимной осудительности и неприязни. И прямо ко многим из нас может быть по праву отнесено недавнее замечание социолога Александра Филиппова о состоянии умов и сердец в социальных сетях:
«Не стало споров, вы заметили? Не о чем стало спорить. Г-н Х идет на марш, г-н Y называет его врагом народа. О чем они могут спорить? Они и не спорят. Они свидетельствуют свою позицию единомышленникам. Холодная гражданская война, вот как это называется. Кажется, еще не все догадываются, что победителей и побежденных в ней не будет. Все еще на что-то надеются, обижаются, пытаются доказать… Кому? Себе, я думаю. Себе. Мы еще не умерли, говорят сами с собою господа X и Y. И это единственное, в чем я готов усомниться».
Мы здесь говорим об очень серьезных вещах, но серьезность, как напоминает нам русский мыслитель Олег Генисаретский, бывает двух типов. Серьезность звериная, когда пена капает с оскаленных клыков. И серьезность ангельская, то есть легкая и веселая.
Ведь ангелы легкие. Иначе они не могли бы летать.
Хорошо бы и нам в меру сил уподобиться им в нашем служении.