К вопросу периодизации истории Русской Церкви

¹
Христианство пришло на Русь из Византии, и при этом Россия присоединилась к религиозной культуре и мировоззрению Восточной Церкви. Из Византии Русская Церковь получила свои церковные установления и каноны; ее церковная жизнь находилась под сильным византийским воздействием, что особенно заметно в области религиозных воззрений1. При обозрении истории Русской Церкви чувствуется, однако, что это влияние осуществлялось не в простых формах, но исходило из исторических событий развития Русской Церкви и Русского государства, сильно и действенно сказываясь при этом на национальных чертах русского народа, особенно — на религиозных воззрениях и в народной религиозности, в некоторых церковных обычаях и в религиозных традициях русского народа, в его понимании различных аспектов унаследованных сокровищ веры. Вследствие этого мы можем сказать, что в течение почти тысячелетнего бытия русской церковной жизни Русская Церковь сама развила некоторые особенности, которые не были присущи Церкви христианского Востока. Поэтому можно с полным правом говорить о религиозных особенностях русского христианства, русского Православия ².

Вполне понятно, что всякий народ может и должен привносить национальные черты в свою религиозную жизнь. Это не противоречит ни Евангельскому вероучению Христа, ни канонам христианской Церкви. Но национальное в церковной жизни каждого народа не должно затуманивать чистоту вероучения, противоречить принципам. Чистоте веры может причиняться вред преувеличенным подчеркиванием религиозных народных обычаев и историческими фактами государственно-политичес­ко­го развития народа, которое несет в себе единство нации и народа.

В определенном смысле Русская Церковь также не могла, будучи религиозным единством русского народа, остаться вне действия исторических фактов. Хотя она сохраняла чистоту христианского вероучения Восточной Церкви ³, она была в своей церковной жизни, в общем быте и воззрениях, под влиянием этих исторических фактов государственно-политического развития русского народа.

Совокупность Русской Церкви и ее истории находится в тесной связи с названными фактами. История Русской Церкви есть история церковной жизни русского народа, преимущественно на территории Русского государства, который исповедует христианскую православную веру Восточной Церкви, сохраняет ее догматы и Таинства и управляется единой церковной иерархией на основании канонов Восточной Церкви.

Русская Церковь как общество верующих — восточно-православный русский народ Русского государства и вне его, ощущающий единство веры, иерархии и канонов.

Мы сказали ранее — “преимущественно на территории Русского государства”, так как вследствие исторических судеб пределы Русского государства не всегда были соотносимы с пределами Русской Церкви.

С ХIV в. часть русского народа, которая в своей вере была восточно-православной, находилась с Русской Церковью только в единстве веры и канонов, но не церковной иерархии, поскольку она была отделена от своей Матери-Церкви учреждением особой Митрополии (Киевская в 1448 г., окончательно в 1458 г.) ⁴.

В ХVII столетии Русская Церковь потеряла часть своих верующих через отпадение, через “раскол” старообрядцев, в силу чего было утрачено единство церковной жизни с Матерью-Церковью в единых Таинствах (догматически), в церковной иерархии и в канонах. Исходя из этого основания история раскола может быть рассматриваема в связи с историей Русской Церкви лишь постольку, поскольку она связана с миссией Русской Церкви, то есть с ее усилиями привести старообрядцев в лоно Матери-Церкви ⁵. К истории Русской Церкви принадлежит, так сказать, только история ее отношения к расколу, ее “борьба” с ним и история “единоверцев”, то есть старообрядцев, которые опять воссоединились с Русской Церковью на основе законодательных определений (со стороны Церкви).

Этих двух примеров достаточно, чтобы установить, что понятия Русской Церкви и Русского государства исторически имели разные объемы.

Чтобы точно определить область исследования историка Русской Церкви, необходимо прояснить предмет этой истории. Здесь исследование идет по семи главным направлениям, а именно:

1. Организация управления в центре и в епархиях.
2. Действия и деятельность ее органов и церковной иерархии ради того чтобы русский народ, исторически объединенный в единую национальную Церковь, сохранил в лоне Православной Церкви, в ее вере и в канонах и внешнее единство национальной церкви со всей Православной Восточной Церковью.
3. Сама религиозная жизнь народа в вере, Богослужении и христианском благочестии.
4. История отдельных институций, которые содействуют нормальному, постоянному и плодотворному развитию этой жизни: монашество, народная и богословская школа и церковный приход.
5. Миссия Русской Церкви для христианского просвещения нехристианских народов в пределах Русского государства.
6. Отношения к светской (государственной) власти Русского государства, в территориальных рамках которого Русская Церковь жила и развивалась.
7. Отношения Русской Церкви к другим Восточно-православ­ным Церквам и к неправославному христианскому миру.

Из многообразия жизни Церкви возникает проблема правильной периодизации ее истории; проблема трудная, так как Русская Церковь, как всякая национально-религиозная организация, испытала очень сильное воздействие не только внутрицерковных, но и внешнецерковных процессов. Их влияния временами переплетаются, часто идут параллельно, часто, однако, противоположны и мешают нормальному развитию и религиозному становлению Церкви и ее народа. Это переплетение исторических явлений и их различных по направленности или длительности действий не позволяет Церкви регулярно и постоянно функционировать во всех названных направлениях.

Русской церковно-исторической науке было нелегко найти правильный акцент в процессе развития Русской Церкви, четко осознать эти основополагающие факторы, которые имели историческое значение для развития и реально проявились во всех областях церковной жизни. Правильное решение этого вопроса имеет как теоретическое, так и практическое значение: теоретическое — для самой русской церковно-исторической науки; практическое — для последующего бытия Русской Церкви, которая, исходя из правильного суждения о прошлом, избежала бы ошибок в своем историческом бытии.

Мы будем рассматривать здесь три главных работы по истории Русской Церкви — Филарета (Гумилевского), архиепископа Черниговского, Макария (Булгакова), митрополита Московского и Е. Е. Голубинского, профессора Московской Духовной Академии ⁶.

Митрополит Платон (Левшин; †1812) довел свою “Историю Русской Церкви” из оппозиции к Синодальному периоду (1721–1917) только до конца ХVII века ⁷. Архиепископ Филарет, однако, изобразил уже эпоху Синодального периода. Его “История Русской Церкви” (1-е изд.: 1847–1848; 5-е и посл. изд.: 1884) доводится до 1825 года ⁸. Филарет строит свою Историю по четко определенной схеме, рассматривает ли он время XVI или XVII столетия, и использует для ее изображения, которое только частично имеет характер исследования, более богатый материал, чем его предшественник митрополит Платон. Для нас важна только его позиция по вопросу периодизации истории Русской Церкви. Филарет учитывает четыре следующих фактора как “важнейшие явления” всей истории Русской Церкви: 1) нашествие монголов (1237); 2) разделение Русской Митрополии на две части, которое он датирует 1410 годом; 3) учреждение Московского Патриархата (1589) и 4) учреждение Святейшего Синода (1721). Поэтому он разделяет всю историю на пять периодов: 988–1237, 1238–1409, 1410–1588, 1589–1720 и 1721–1825. Это разделение основано на фактах, которые имели место внутри истории Русской Церкви или Русского государства. Принцип разделения на основании исторических явлений, которые произошли внутри русской церковной жизни, вполне верен. Но Филарет кладет в основу своего разделения явления неравного исторического значения и не пытается связать влияние извне на собственно церковное развитие с церковной историей. Он рассматривает противостояние Церкви и государства в России, которое в действительности часто, если не постоянно, имело особое значение для развития Русской Церкви, и изображает отношения Церкви и государства — возможно, исходя из отношений николаевского времени, к которому он принадлежал — в мирно-идиллических тонах: в его изложении деятельность благоверных самодержцев играет для Церкви исключительно стмулирующую роль. Такая точка зрения соответствовала, однако, сознанию некоторой части русской церковной иерархии, которая шла путем “иосифлянской” традиции; архиепископ Филарет, однако, внутренне ее не почитал ⁹.

Десять лет спустя вышел первый том истории Русской Церкви епископа Макария (Булгакова), позднее Митрополита Московского (†1882). Его двенадцатитомная “История Русской Церкви”, которая последовала за вышедшим в 1846 г. трудом под названием “История христианства в России до равноапостольного князя Владимира, как введение в историю Русской Церкви”, доходит до 1667 года ¹⁰. Макарий рассматривает историческое развитие русской церковной жизни извне и в связи с отношением Русской Церкви с Константинопольским Патриархом. Исходя из этих отношений, он делит всю историю Русской Церкви на три главных периода: 1) зависимость Русской Церкви от Церкви Константинопольской (988–1240); 2) постепенный переход от этой подчиненности к самостоятельности (1240–1589) и 3) время самостоятельности (1589–1867) ¹¹.

Еще до завершения большой работы Митрополита Макария в 1880 году вышел первый том труда Е. Е. Голубинского (†1912) “История Русской Церкви” ¹², который охватывает только время до 1563 г. Е. Голубинский делит всю историю Русской Церкви на основании топографического принципа на три периода: Киев­ский (до 1240), Московский (1240–1700) и Петербургский (с 1700), по месту нахождения церковного руководства. Топографическая периодизация Е. Голубинского наименее обоснована. Он не находит внутри и извне процесса развития Русской Церкви никаких явлений, которые каким-либо образом повлияли бы на русскую церковную жизнь. Основополагающие, методологические вопросы деления русской церковной истории на определенные отрезки времени у Е. Голубинского отходят на задний план. Его гиперкритицизм мешал ему изобразить эту историю конструктивно и синтетически; невзирая на большие научные знания и острый ум, он упустил необходимость уяснить основные черты истории. Это особенно четко обнаруживается во втором томе, где он весь период 1240–1700 подразделяет по отдельным Митрополитам и делает своей задачей исследование всех подробностей. Ему не удалось отметить важнейшее и характернейшее. Это делает его труд почти негодным для мирян, и только специалист-историк в состоянии найти правильный путь через его лабиринты. Кроме того, не следует забывать, что гиперкритицизм и скептицизм Е. Голубинского и его стремление к “исторической истине” часто приводят к неверным утверждениям ¹³.

Возвратимся к работе митрополита Макария. Его точка зрения справедливее, нежели у Е. Голубинского. М. Приселков считает большой заслугой митрополита Макария, что он рассматривает историю Русской Церкви как часть истории Восточной Церкви. Но идея отношений Русской Церкви к Восточной Церкви (к Константинопольскому Патриархату), положенная в основу в его истории, представлена не в должной значимости, но только в связи с чисто внешними связями иерархии Русской Церкви с Константинопольской. Макарий уделяет внимание отношениям церковных управлений и игнорирует внутренние основания развития этих отношений. При установлении периодов он не ставит вопрос, действительно ли выдвинутые им моменты этих отношений двух Церквей имели существенное или эпохальное значение для русской церковной жизни. Окончание “подчиненности” Московской Митрополии — безразлично, рассматриваем ли мы его время defacto или dejure — в действительности не повлияло ни на деятельность и право церковной власти, ни на внутреннюю жизнь Русской Церкви и русского народа. Учреждением Патриархата в Москве датирует Макарий “самостоятельность Русской Церкви”, но оно произошло не на основании глубоких исторических причин и не может быть объяснено из динамики предшествующего периода; оно было скорее всего лишь следствием причин временного характера, может быть, только честолюбивой политики Бориса Годунова ¹⁴. Ни организация церковного управления, ни права Московского Патриарха не отличались от таковых у Московского Митрополита и уже с середины XV века Московский Митрополит был defacto независим во всех вопросах церковного управления. С 1036–1037 гг., когда греческие Митрополиты прибыли в Киев для возглавления Киевской Митрополии, до середины XV столетия “подчинение Русской Церкви” было скорее номинальным. Макарий справедливо считает, что большой период берет свое начало в конце XIII в., но характеризуется он не “посте­пенным переходом” к независимости, а стремлением к этому. Это стремление к собственной национальной самостоятельной церковной организации можно было чувствовать и до XIII в. Это выражается уже в назначении русских Киевскими Митрополитами (Иларион, Климент Смолятич и попытки князя Анд­рея Боголюбского), в национально-культурной деятельности Печерского монастыря (Никон, Нестор и др.), в антигреческой оппозиции в Киеве в XI–XII вв. Если это стремление до начала XIV столетия исходило преимущественно из церковных воззрений, что “русское христианство” так же “религиозно” и “пра­виль­но”, как и “византийское”, — вспомним о пафосе “Слова о законе и благодати”, — то с XIV столетия сюда присоединяются и государственные притязания возрастающего Московского государства, поддерживаемые также церковной иерархией начиная с Митрополита Петра (†1326). Мессианские идеи старца Филофея — “Москва — Третий Рим” — и практические соображения Иосифа Волоцкого работают для исполнения идеи — тесно связать Церковь и государство и привести обе силы к единой “хрис­тианской совместной работе”. Если оба великих идеолога Древней Руси в своих теориях представляют картины будущего по-разному — по Филофею, государство должно служить Церкви, по Иосифу, Церковь государству, — то на практике победили теории Иосифа. “Иосифлянские тенденции” остаются в последующие времена основополагающими в отношениях между Церковью и государством на Руси. Они действуют как во времена Московского Патриархата, так и в Синодальный период. Если между Церковью и государством начинается борьба, то победа всегда на стороне государства. Ни разделение Московской Митрополии на две части, на Киевскую и Московскую, ни учреждение Патриаршества или Синода не имели принципиального значения для внутреннего развития Русской Церкви, для церковно-религиозной жизни народа. Некоторые факты XVIII и XIX столетий, которые вызвали резкое осуждение сторонников “церковной свободы”, являются только логическим продолжением событий XVII столетия. Так, учреждение Синода Петром Великим есть завершение борьбы Церкви и государства времени царя Алексия Михайловича и Патриарха Никона. Секуляризация церковных имуществ во время Екатерины II есть также логическое продолжение учреждения Монастырского Приказа. Если во времена Петра Великого и его преемников давление государства на Церковь имеет эпизодический характер, то со времени Екатерины II это давление становится системой. И эта система стабилизируется во время императора Александ­ра I, который окончательно преобразовал Синод в государст­венное ведомство указами от 13 ноября 1817 и от 15 мая 1824 г. Это был последний момент в споре между государством и Церковью: в XVI и XVII столетиях Русская Церковь еще стояла перед лицом русского царя как теоретически привилегированная институция; в XVIII столетии ее жизнь развивается уже в сильной зависимости от власти императора; с начала второй четверти XIX столетия ее жизнь находится в руках ставшего “всемогущим” обер-прокурора. И это действовало как в теории, так и на практике, так как точка зрения, которую представлял К. П. Победоносцев в вопросе отношений Церкви и государства или задач русской иерархии, соответствовала идеям Иосифа Волоцкого. Эта двусторонняя трансформация отношений оказала громадное воздействие на положение Русской Церкви. Если идея “Москва — Третий Рим” имела определенный религиозный смысл и содержание, то во второй половине XIX века они были утрачены, так как Церковь страдала от произвола государственных органов власти, которая стояла между Церковью и православным императором, и здесь заложено главное различие отношений между Патриархом и императором в Византии.

Эта кратко отмеченная перемена отношений между двумя институциями имела громадное значение для внутренней жизни Русской Церкви. Сохраняя неизменность своего вероучения, Цер­ковь в других областях своей земной деятельности часто служила интересам государства, что особенно ясно показывает история ее внутренней и внешней миссии. Достаточно упомянуть историю организации православного прихода, раскол или обращение нехристианских народностей, например, в Сибири. Здесь в пользу государства были пожертвованы интересы Церкви и основные принципы ее деятельности. Мы знаем также, что Церковь не без борьбы отказалась от этих принципов, и много представителей русской иерархии боролось за свободу христианской миссионерской работы Церкви и за ее права или стояло в оппозиции к церковной политике государства. История церковной иерархии в России, которая постоянно была под сильным давлением государственной власти, убеждает в факте постоянного вмешательства государства в жизнь Церкви. Именно здесь появляется важный момент, имевший очень большое значение для нормального развития религиозной жизни русского народа. Тесные религиозные связи епископа с его приходом, на которых основывались первохристианские церковные структуры, суть главная движущая сила нормального развития христианской Церкви. Уже в Византии эта связь пастырей-душе­попечителей с верующими была разорвана. История отношений епископа и верующих в первые века русского христианства остается для нас очень неясной; можно, однако, утверждать, что эти отношения были не очень близки и религиозно-плодо­твор­ны. В церковно-просветительной деятельности высшая иерар­хия отходит на второй план и главная роль принадлежит русским монастырям, подвижникам и святым, которые являют пример христианского благочестия и удовлетворяют религиозные желания. Уже во время Иосифа Волоцкого эта обособленность иерархии сказывается очень наглядно и четко. Этот русский святой ставит монастырю особую задачу: воспитывать церковную иерархию в совершенно определенных воззрениях на отношения Церкви и государства. С начала XVI столетия развивается обособленность иерархии — достаточно вспомнить творения Максима Грека — как по отношению к клиру, так и к верующим. Это положение особенно усугубляется в Синодальный период, когда государство с помощью обер-прокурора расчленило внутреннее единство церковного общества: епископы, монашество, духовенство и верующие часто являли не единство, а противостояние. Религиозное мировоззрение русского народа раздроблено и так называемое “русское Православие” — не единообразное понятие. Раскол был первым ударом по религиозному единству, церковная политика государства, особенно со времени Екатерины II — вторым.

Если мы сравним отношения Церкви и государства на Руси с отношениями Русской Церкви и Константинопольского Патриархата, то становится ясно, насколько больше значат для Цер­к­ви первые; поэтому нельзя согласится со схемой деления Макария. Единственным твердым основанием для периодизации истории Русской Церкви, по нашему мнению, могут быть только такие факты, которые действительно определяли историческую судьбу Русской Церкви в развитии ее организации и ее жизни — и это были ее отношения с Русским государством.

Влиял ли этот факт развития Русской Церкви позитивно или негативно, — это другой вопрос, ответ на который не влияет на методологический принцип. Предпочтение этих принципов периодизации не означает также, что Русская Церковь владеет собственной идеей развития или что ее судьба совершенно в руках Русского государства. Напротив, она вела борьбу с государством за свободу своего бытия, — борьбу, которую не следует недооценивать.

Первая направляющая идея, которая возникла внутри русской иерархии и русского монашества, была идея национальной Церкви. Наличие этой идеи противоречит признанию М. Приселковым схемы Макария; он поддерживает эту схему, так как придерживается мнения, что Русская Церковь также и в вопросе периодизации своей истории должна рассматриваться в связи со всей Восточной Церковью. Восточная Церковь всегда стремилась сохранить единство только в вероучении, но не в земной организации, так как она ощущала свое неземное единство во Всеедином Главе, во Христе. Эта мысль была глубоко воспринята юной Русской Церковью. Поэтому она не видела в организации национальной Церкви никакого нарушения религиозного единства со всей Восточной Церковью, никакого обособления от своей Матери Церкви. Процесс национализации Русской Церкви длился примерно до конца XIII или начала XIV столетия, когда особенное чувство собственного достоинства национальной Церкви стало присуще русской иерархии. Исходя не из внутрицерковных, но из исторических фактов, совершающихся вне Церкви, перенесение местопребывания Русского Митрополита из Киева во Владимир и затем вскоре после этого в Москву совершенно случайно совпадает с нашествием монголов.

Первый период, который должен считаться от начала и до конца XIII века, может посему называться временем христианизации и национализации Русской Церкви. Нашествие монголов (1237–1240) отнюдь не может рассматриваться как граница второго периода истории Русской Церкви (это делают архиепископ Филарет, митрополит Макарий или Е. Голубинский, которые говорят о “домонгольском периоде”). Конечно, и воздействие владычества монголов на жизнь Русской Церкви не исчерпывающе. Отношения Русской Церкви и монгольского государства, Золотой Орды, датируются только с 1257 года, поскольку в этом году была проведена первая перепись населения (“чис­ло”), которой положение Церкви было зафиксировано татарами, получило определенные формы и регулировалось “яр­лы­ками” хана ¹⁵.

Второй период начинается в конце XIII века, когда высшее церковное управление, которое воспринимает себя как руководство национальной Русской Церкви, связывает свою судьбу с сильнейшим княжеством, с Владимиром и позднее аналогично с Москвой. Это наибольший отрезок времени в истории Русской Церкви. Интересы Церкви и государства тесно переплетаются; в своем развитии они взаимно поддерживаются так, что современники не только не могли различить интересы Церкви и государства, но часто путали их или подчиняли обе институции одной цели.

С самого начала в эти отношения между Церковью и государством в их земном переплетении очень четко и наглядно вошли два момента: во-первых, религиозные воззрения, лежавшие в основе этих отношений, очень сильно различались в теории и на практике; во-вторых — государству всегда принадлежит более активная роль. Наличие этих двух моментов дает нам возможность подразделить это время, которое в действительности длится с начала XIII столетия и до 1917 года и образует историческое единство.

В то время как Московское государство проходит первые фазы своего развития, Церковь первоначально стоит вне власти государства, которое, однако, поддерживает ее в стремлении к независимости от Константинопольского Патриарха, так как это соответствует интересам Московского государства. Эту поддержку государство постепенно преобразовывает — при постоянной силе и возрастающем расширении Московского царства — во вмешательство в церковные вопросы и влияние на них. Это четко проявляется уже в конце XV века и достигает своего апогея в споре царя Иоанна IV и Митрополита Филиппа (1568). Этот второй период длится до конца XVI века, до учреждения Патриаршества в Москве (1589).

Хотя время Патриаршества (1589–1700) с формальной точки зрения не является особенным периодом в истории Русской Церкви, следует, однако, обозначить XVII век как переходный период в истории Русской Церкви или как третий период. Это время, когда Церковь ощущает усилившееся вмешательство государства и ищет освобождения от его влияния, что выразилось в спорах между царем Алексием Михайловичем и Патриархом Никоном и заканчилось победой первого, то есть государства.

Четвертый, или Синодальный период есть ничто иное как логическое продолжение церковной политики государства в XVII столетии и означает превращение простого влияния государства во власть над Церковью. Учреждение Святейшего Синода имело для государства только формальное значение, но для Русской Церкви стало окончательной потерей организационной самостоятельности: она находится теперь не в конфессионально едином “царстве”, но в межконфессиональной “империи”. Это придает Синодальному периоду принципиальное отличие от всех предшествующих. Восточно-православное Московское царство в ходе своего роста потеряло конфессиональное единство. Для религиозных основ отношения между Церковью и государством это имело эпохальное значение. Внешняя политика и геополитическая необходимость XVIII–XIX столетия уничтожили идею “Москва — Третий Рим”. Межконфессиональная империя не ставила и не разрешала религиозных задач. Уже в этом пункте пути Церкви и государства разошлись. Если теоретически Православная Церковь получила привилегированное положение, то практически это было совсем по-другому. Государственная власть часто использовала Церковь для государственно-политических целей, но зачастую, также в собственных интересах, подрывала религиозное достоинство Церкви. И эта государственная власть в течение двухсотлетнего периода с 1721 и до 1917 усиливала свое давление и вмешательство в церковные вопросы, причем уже названные Указы 1817 и 1824 гг. имели особенные последствия. Для здорового и нормального развития религиозной жизни верующих Синодальный период был разрушительным. Если Церковь могла терпеть некоторое вмешательство в свои дела со стороны “православного царя” “православ­ной державы” — так как часть церковной иерархии имела особое мнение о религиозном и церковном значении царского достоинства ¹⁶, — то положение вещей в конфессионально-смешан­ной империи было совершенно иным и не очень ясен был вопрос о внутренней религиозной связи императора послепетровской империи с Православной Церковью ¹⁷.

Если бы мы захотели теперь вкратце охарактеризовать изменения церковно-государственных отношений Синодального периода, то можно было сказать, что в течение этого периода “Русская Церковь” превратилась в “Православную Церковь в России”. Это основополагающий момент этого периода.

Этот четвертый период должен был закончиться еще до 1917 г., когда в церковных кругах родилась мысль о решительных церковных реформах (1905), — мысль, которую разделял и очень религиозный и благочестивый царь Николай II (1894–1917). Только внутриполитическое положение России в 1905 г. расстроило эти планы ¹⁸ и только революция 1917 г. дала Русской Церкви возможность предпринять основополагающую реформу ¹⁹.

В 1917 г. начинается пятый период истории Русской Церкви. Церковь пытается вступить на свободный и самостоятельный путь развития и провести реформу сверху донизу. Но внутриполитический переворот в России ставит ее теперь под удар новой государственной власти. Церковь теоретически от государства отделена, практически же новая государственная власть вмешивается в жизнь Церкви. Русская Церковь, или лучше сказать Восточно-Православная Церковь в СССР теперь должна бороться за свое христианское существование. Эта борьба имеет для данного периода эпохальное значение, так как Церковь теперь обновилась не через церковные реформы Собора 1917/18 гг., но очищает и облагораживает своё внутреннее, религиозные силы, мученической смертью иерархов, духовенства и верующих. В последний период отношения отделенной Церкви и государства имеют также принципиальное значение.

Поэтому, как сказано, встает необходимость рассматривать историю Русской Церкви, исходя из изложенной нами точки зрения, кладя в основу принципа периодизации тип отношения Церкви и государства. Для нас именно это есть действительно исторически движущая сила, имевшая значение для Русской Церкви и влиявшая на ее внутреннее развитие.

Исследуя отдельных носителей церковной жизни в России, замечаем, что наша точка зрения правильна и в этом случае: монашество, школа, миссия, а также раскол и отношения к другим Церквам не могут быть отделены от влияния государства. И это дает достаточное основание считать исторически непродуктивными и методологически неверными схемы архиепископа Филарета, митрополита Макария и Е. Е. Голубинского.

Перевод с немецкого

архимандрита Макария (Веретенникова)