29 июня 2016
— Вероничка, надень пожалуйста носки!
— Нет.
— Ну, котенок, понимаешь, нельзя по полу без носков ходить, он холодный!
— Нет.
— Нянечки ругаться будут! Я не могу тебя так оставить!
— Нет.
— Ну, пожалуйста, ну, Вероника… Просто надень носки, и я от тебя отстану!!
— Нет.
— Вероника!! Быстро надела носки!
— Нет!!!
Яна Дворкина
Понимаю, что дальше объяснять, уговаривать, упрашивать больше не могу. Могу жестко начать давить. Со злым лицом вытаскивать ее из-под кровати и насильно натягивать носки. Которые в знак протеста она несомненно тут же снимет. А еще будет орать, плакать, а я буду себя чувствовать последним садистом. Ведь я в сущности понимаю, что носки — это не так важно, что оставь я ее на пол часа без носков, она переключится, забудет, а потом я спокойно их надену, как и всегда раньше было. Просто настроение у нее такое, ну, а что — имеет право. Но нельзя, не могу я оставить ребенка босиком, только что выздоровевшего, на больничном полу. Мне влетит. И ей тоже. Надо надеть носки.
А потом я уже просто злюсь и начинаю слышать в голове мамин голос – я для нее что, не авторитет?! Я взрослая, я большая! А она маленькая. И не слушается меня. Надо показать кто тут главный! Надо заставить! Нельзя сдаваться, ведь если раз сдамся, то все, она никогда не будет меня слушаться!
И вдруг со мной, наверное, случается просветление. Наверное, именно это и называют просветлением!
Засовываю руку в носок и, шевеля ей, грустным, уже отчаявшимся голосом говорю:
— Где моя ножка? Я потерял свою ножку! Ножка, найдись! Мне так грустно без тебя.
Я не успеваю закончить, как Вероника бежит ко мне крича:
— Здесь! Я здесь!!
И я с отупевшим взглядом доигрываю сцену – каждый носочек находит свою ножку, и радостный ребенок убегает. Мне хочется плакать. Плакать, потому что я знаю, если бы не мое озарение, я бы вытаскивала ее сейчас силой, орала бы, злилась, она бы плакала…. Ради отстаивания какого-то авторитета и, конечно же, носка.
2 июля 2016
Чем занимаются волонтеры в моей больнице?
Вчера я вошла в палату в 9 утра. У нас сейчас лежат трое мальчишек – Саша, Костик, Витя. Все они находятся в закрытых кроватках.
Когда я захожу, они смотрят на меня во все глаза, Сашка — плачет, Костя тянет руки и тоже начинает хныкать. Витя встает и вцепляется в решетку кроватки — ждет — может быть, вытащат его оттуда?
Я успела проверить всем памперсы и принести завтрак – три бутылочки с разными смесями. Поочередно покормила всех деток, держа на руках, рассказывала им, какие они замечательные и как невероятно хорошо кушают! Смотрела в глаза и улыбалась им, чтобы каждый смог почувствовать – я ему рада. Я пришла именно к нему. И никуда не спешу, нет никаких других дел, пока я здесь.
После кормления, посидев еще какое-то время на ручках, все отправились играть на детский коврик, расстеленный на полу. В их распоряжение был отдан пакет с игрушками, и какая же это радость — изучать шуршащий пакет и доставать из него разные игрушки! Пока детеныши были увлечены этим занятием, я успела почистить всем уши, носы, зубы, умыть лицо, подстричь ногти.
После всех гигиенических процедур у нас было свободное время на игру. Костика я знаю уже давно – это его третья госпитализация. Можно сказать, что он растёт на моих глазах. Уже стал совсем большим, упитанным парнем, который учится ползать. И пусть пока не получается преодолевать большие расстояния, зато изучать все, что есть в доступе, можно до бесконечности. Соответственно, я все время подсовывала Костику разные игрушки, кто-то издает звуки, что-то интересно шуршит, а вот тот заяц оказался очень вкусным! Изучение мира не прекращается ни на секунду! Еще к Косте приходил медведь, надетый на руку – он с серьезным видом здоровался с ним за ладошку. Сначала за правую, потом за левую, а потом и за ногу! Потом мишка прятался за кроватью и выглядывал все время с разных сторон – махал лапой и прятался снова. Костик очень внимательно за ним наблюдал, уверена, что знакомство их состоялось успешно.
Саша — самый маленький и, как мы говорим, «домашний» ребенок, то есть приехал к нам из дома, а не из учреждения. Он начинает безостановочно плакать, если отходишь от него, и в глазах уже есть стойкое выражение ужаса. Вот этот детский ужас – непередаваемое ощущение. Как будто ребенок чувствует, что летит в бездну, где верная смерть, и орет изо всех сил, чтобы его спасли. И вот парадокс – вокруг целая куча взрослых, они приносят еду, игрушки, включают смешные песенки, а из бездны не достают. Он по-прежнему чувствует себя одним.
Сашка не улыбается. Ни разу у меня не получилось его рассмешить, максимум – была заинтересованность на лице. Он много провел времени у меня на ручках, и мы играли с полюбившейся ему игрушкой – циркачами, которые делают сальто, если их толкнуть. Саше очень уж они понравились. После еды я укачала его в кроватке, и он сладко уснул. Мастер класс по колыбельным, на котором я была, очень помогает в работе.
И третий наш пацан – это Витя. Самый взрослый и самостоятельный. Он даже сам ходит, держась за опору! Так почти всю смену и ходил, то держась за мои руки, то за мебель в палате. Медленно, по шажку, преодолевая расстояния. А сколько всего интересного можно найти, если умеешь ходить! В твоем распоряжении оказывается и шнур от ингалятора, и простыни на кроватях, и пачка салфеток! Целый взрослый мир! Витька это очень ценит и не останавливается в его изучении.
Витя тоже не улыбается, взгляд отводит и не смотрит на меня. Установить со мной контакт – даже не пытается. На руках сидит неловко, как деревянный буратинка, и старается побыстрее слезть. Это то состояние, которое приходит после горя, которое переживает Саша. Когда теряется надежда, что на тебя обратят внимание, что к твоим потребностям прислушаются. И как тело может расслабляться на руках, если такого опыта просто нет в жизни?
Перед концом смены я поменяла всем еще раз памперсы и накормила обедом. Включила колыбельные на магнитофоне, собрала все игрушки обратно в пакет, детский коврик поставила к стенке. Все, у детей тихий час. А я пойду жевать в раздевалке заслуженный бутерброд с соком и медленно плестись потом к остановке. Сил нету. Всегда безумно устаю к концу смены…
Это я все к чему. Если бы меня не было сегодня – дети полдня провели бы запертые в кроватках. Витька не смог бы ходить и с таким интересом исследовать окружающий мир, у него бы не было опыта совместной игры, и он бы опять не узнал, что это такое, когда тебя держат на руках. Костик не смог бы изучать игрушки и учиться ползать. Саша бы плакал все время в надежде, что его все-таки кто-нибудь услышит и придет. Потом, возможно, замолчал бы. Сдавшись, потеряв надежду. Став немножко таким же окаменевшим, как Витя. И он бы не смог поиграть с циркачами и «полетать» на руках.
Если бы и вечером не было волонтера, то они провели бы так весь день.
Пустые смены есть каждую неделю. И в эти часы я ежесекундно помню о том, что к ним никто не пришел.
18 июля 2016
Забежала сегодня в больницу на пять минут, по делам, а настроение поднялось на весь день! Помните, был у меня пост про трех мальчишек, одного звали Витя. Я писала еще, что он похож на буратинку, деревянный, когда берешь на руки, сразу начинает вырываться, в глаза не смотрит, от контакта со взрослым все время уходит. Я рассуждала еще тогда, что это типичное поведение для детей, долгое время находящихся в детском доме.
И вы представляете, Витька, увидев меня сегодня, что-то замычал и, держась за опору, неуверенными шажками пошел в мою сторону, дошел, обнял за ноги (!!!!!), поднял голову, посмотрел в глаза (!!!!!!!) и протянул вверх руки — попросился на руки! (!!!!)
Это что-то невероятное. Я не видела Витьку две недели, и, да, это далеко не единичный случай, когда дети «размораживаются» от ежедневного общения с волонтерами. Каждый раз поражает, как же мало надо внимания ребенку, чтобы он ожил. Волонтеры приходят не каждую смену, между дежурствами ребенка запирают в кроватке, внимание волонтера поделено между всеми детьми в палате, гулять нельзя, игровой нету. И несмотря на все это изменения поразительные! Жалко только, конечно, что выпишут его, и он поедет обратно в детский дом, где все по-прежнему.
Иногда слышу мнения от детей постарше, что в больнице лучше, чем в детском доме, потому что здесь волонтеры. И особенно поражает, когда это говорит ребенок, у которого за месяц госпитализации волонтеры успели побывать всего раза три.
26 июля 2016
Вчера я была в отделении больницы, где дети находятся не в палатах, а в боксах. Боксы – это маленькие комнатушки со стеклянными стенами. Совсем маленькие. Даже меньше, чем Вы себе сейчас представили. И еще меньше…
Ребенку выходить в коридор не разрешается, игровой нет, гулять, само собой, тоже нельзя. Такая жуткая изоляция, при которой нет уединения, и тебя все видят, но заходят только для того, чтобы накормить, переодеть или дать таблетку. И можно плакать, и стучать в стекло бокса сколько угодно – это ничего не изменит. В одном боксе обычно находится один ребенок. Вчера я была у Алены и Кати (девочкам около трех лет), их боксы соседние, то есть, одна стеклянная стенка на двоих. Это несколько усложняет процесс, потому что пока я была с Аленкой, Катя не отлипала от стекла и тоскливо в него скреблась.
Да и мне в такие моменты становится не по себе. Представляете, вот так сидеть в заточении и видеть как играют с соседним ребенком, надувают с ним мыльные пузыри, смеются, играют с шариками и новыми книжками, а ты можешь смотреть на этот праздник жизни только через стекло? И ты не знаешь, придет к тебе эта тетя играть или нет? Да и я, в общем-то, тоже не могу быть уверенной на 100%, что успею к ней зайти. События могут развиваться неожиданно…
Но все сложилось хорошо, и вторую половину смены я провела с Катюшей. Сначала я решила, что ребенок еще не разговаривает (у нас часто бывают уже подросшие, но не разговаривающие дети). За 1,5 часа она не произнесла ни одного звука. Была очень тихой, только еле заметно кивала «да» и «нет». Мы собирали паззлы с Винни Пухом, раскрашивали новую раскраску и, конечно, надували шарики и пускали мыльные пузыри.
Теперь уже Аленка прилипла к окну и громко плакала. Я сделала попытку бегать от одной девочки к другой, но тогда они начали плакать обе. Осталась с Катей и тихонько умирала внутри, видя, как уперевшись лбом в стекло хнычет Алена. Пообещала себе, что перед уходом обязательно к ней зайду и постараюсь уйти на какой-то позитивной ноте.
Катюша же вдруг разошлась и стала смеяться, прыгать и … активно разговаривать! О, неожиданность! Она оказывается и говорит длинными предложениями, и задает вопросы, и все понимает. Просто с чужими тетками разговаривать нельзя, все ж знают. А через полтора часа уже вроде и можно, вроде как уже своя.
Потом мы обедали и меняли памперс, и я готовилась ее уложить спать и идти прощаться с Аленой, но тут нас позвали на физиотерапию. Крепко держась за мой палец, мы шли по коридору, и, когда Катюшу слушал врач, она скашивала изо всех сил глаза, чтобы видеть меня и не упустить. Врач засмеялась и сказала: «здесь она, здесь, без тебя не уйдет». Потом Катерине делали массаж, она лежала на животике, держала меня за пальцы и во всю смеялись, пока я щекотала ладошку. Потом уже не щекотала, но Катя мои пальцы так и не отпустила. Такое доверие трогает, конечно, безумно, но мне-то пора уходить. И, вернувшись с ней в бокс, я поцеловала в обе щечки, пожелала сладких снов и ушла. Меня проводили похоронным выражением лица, потухшими глазами, и Катюша опять перестала разговаривать. Алина уже спала, и мой план провалился – мы не попрощались.
Вспоминаю я сейчас эту смену, и опять становится грустно, грустно, что, завоевав доверие девочки, я должна ее оставить. Как будто бы предать. И так ведь каждый волонтер, долго добиваясь ее расположения и доверия, потом уходит. Всегда уходит. Для меня это самый сложный и тяжелый момент в этой работе.
И каждый раз я говорю себе, а вот что было бы, если бы к ней никто не приходил? Все время в заточение бокса…. Как в одиночном изоляторе. С тобой никто не играет, никто не приходит просто пообщаться и посидеть. Ты все больше уходишь в ощущение того, что никому не нужен, тебя не слышат. Что бы ты ни делал – не слышат и не реагируют. Возможность кому-то довериться становится все меньше, все глубже прячешься в себе. Чувства притупляются все больше.
А вот еще я часто думаю о том, что год назад у меня умер друг. Самый близкий друг. И я переживала его уход примерно также, как и вчера Катя прощалась со мной. Но вот хоть на секунду я могу подумать, что лучше, чтобы моего друга не было совсем? Чтобы мы не были знакомы, не было всех общих воспоминаний и событий…? Нет, конечно нет.
Мне кажется, потеря – это такая же часть жизни.
И хорошо, когда в жизни есть, что терять. Значит живешь.
18 сентября 2016
Виталька, крепко держа меня за руку, идет в ванную. Он будет сейчас купаться под настоящем душем, в самой настоящей ванне! Но об этом знаю только я. И что душ этот весьма приятен, а ванна не страшная – тоже исключительно мое знание.
Виталик уже большой, но все еще не разговаривает, не сложилось у него пока как-то с разговорами. Так что узнать, мылся ли он когда-нибудь в больничной ванне, не получится. И, что он думает про мою такую идею, тоже не известно. По крайней мере держит меня он за руку крепко – доверяет. Это хорошо. Потому что сейчас будет что-то совсем уж удивительное – я его раздену и засуну под воду. С непривычки это может ой как испугать!
У меня для нашего приключения есть целых две задачи – отмыть Виталика, и чтобы ему это занятие понравилось. С первым я точно справлюсь, а вот успех второго под вопросом. Поэтому, зайдя в ванную, я даю возможность ему привыкнуть сначала к новой обстановке. А рядом еще и стиральная машинка работает: сразу привлекла внимание! Садимся на корточки перед ней и долго смотрим, как крутится барабан – интересно!
Только потом я включаю воду и ставлю Витю в ванну, сразу же попыталась направить на него воду, холодно ж вот так, голым, стоять…. Но Витька завизжал и стал вырываться. Ага. Понятно. Значит к душу мы все-таки не привыкшие. Ну ничего, будем привыкать. Я продолжаю держать в руке душ, Витя выглядит предельно напряженным, готовый снова орать и сопротивляться. Что же придумать?
Мое сознание выдает фразу: «Познавать новое можно только, когда чувствуешь себя в безопасности. В безопасности человек себя чувствует, когда у него есть возможность самому контролировать ситуацию» Вот оно! Дать возможность самому контролировать воду, потому как, пока душ в моей руке, он действует абсолютно не предсказуемо. Что мне в голову взбредет не понятно. И я переключаю воду на кран.
Теперь это стабильная струя, с которой можно спокойно познакомиться. Витя тут же разжимает кулаки и делает шаг в сторону воды. И следующие минут 10 он то подбегает к воде маленькими шажками, то отбегает назад – прямо демонстрирует мне, «что может исследовать мир, потому что ситуация кажется безопасной и ее можно контролировать». Очень показательно. Все-таки спасибо умным книжкам, выручают!
Потом я показала ему, что под воду можно засунуть палец и направление воды изменится. Заинтересовало. Минут через пять решился попробовать. Потом мы научились таким способом друг друга брызгать. Очень весело! (хорошо, что в раздевалке у меня есть сменная одежда).
Наверное, только через полчаса я снова переключила воду на душ, и Витька снова напрягся. Тогда я дала душ ему в руку и решила посмотреть, что будет. Он по-прежнему может контролировать близость своего контакта с водой, но теперь можно еще и управлять ей! Понравилось. С хитрым видом стал поднимать его вверх, в направление еще полусухой меня, увидел мой грозный взгляд и остановился. Умный, не то слово просто. Еще через полчаса нашим достижением было то, что Витька направлял сам себе воду на ладонь и руку! На мой взгляд – это круто! Эх, еще бы раз 5 с ним искупаться и душ стал бы совсем привычным делом.
Но и так очень я довольна нашим времяпровождением!
6 октября 2016
Вчерашняя смена получилась у меня какой-то дурной. Не знаю, с чем это связано, но в больнице аншлаг – все места заняты, и пять наших малышей — в одной палате. Все маленькие совсем, до полутора лет. Моя смена из 4 положенных часов превратилась в 6,5 и уехала я домой совсем уже ночью. За смену я поменяла 10 памперсов, подстригла 60 ногтей, скормила кучу бутылочек с едой и сделала 8 ингаляций.
Максим очень болезненно переносил заточение в кроватке, всеми силами требовал свободы и внимания. Каждый раз, проходя мимо него, я видела протянутые к себе ручки и отчаянный взгляд. И каждый раз я говорила ему: «Я вижу тебя, но подойду попозже». Это было единственное правильное, что я могла для него сделать. Парень совсем шустрый и только научился ходить – везде лезет, резко падает, за ним надо следить, а у меня вокруг еще четверо деток и целая очередь дел. Всего лишь раза три у меня получилось выпустить его по пять минут. И всю смену он проплакал, смотря в мою сторону. А я носилась по палате как угорелая и даже последний полный памперс прождал меня полтора (!!) часа. Я не копуша, правда. Просто не успеваешь, когда столько детей…
И все время приходится делать выбор, что важнее: поменять одному ребенку грязный памперс или накормить другого обедом? Обед остынет и придется кормить холодным, а памперс будет раздражать кожу. У вас есть ответ на этот вопрос? У меня не было. И сейчас нету. А еще одновременно надо накормить троих детей. С кого начать? Последний будет есть уже остывшую еду… Или начать торопить детей, чтобы все поели горячее?
И что важнее: после кормления подержать грудничка столбиком (чтобы он срыгнул) или идти быстрее кормить ребенка, который все время видел, что кормят другого, и который сейчас, протянув руки к тебе, орет? Он тоже хочет есть. Где я нанесу больший вред – не дав одному спокойно завершить ритуал кормления или не накормив быстрее другого? Или все же быстрее бежать менять памперс — я точно знаю, что он давно полный…
А еще ингаляции. Их надо делать вовремя, и меня просили их сделать уже давно. Ингаляция занимает минут 10, если ребенок сидит спокойно. Максимка спокойно не сидел. А в этот момент начала плакать Света в дальнем углу. Она совсем малютка и до этого лежала спокойно, мне хочется попробовать ее успокоить, кажется, что должно получиться. Что важнее? Бросить ингаляцию и вернуть Максима обратно реветь в кроватку, чтобы подойти к Свете, или силой держать Максимку, чтобы он быстрее закончил процедуру, и я могла пойти к девочке? Или дать Максу перерыв, поиграть немного с ним и снова вернуться к ингаляции, сделать ее в несколько этапов, чтобы ему было спокойно и комфортно выполнять процедуру? Но к Свете я тогда подойду не скоро.
Есть такое правило, что если ничего не успеваешь, то быть полностью, максимально тотально с тем ребенком, с которым ты сейчас. Не разрываться. Но вот вчерашний день меня конкретно смутил.
Я точно знаю, как правильно выполнять каждую процедуру с ребенком, как менять памперс, например, чтобы это было развивающим и наполняющим действием для ребенка. Не спеша, спокойно, рассказывая забавную потешку, улыбаясь, мимоходом промяв ручки – ножки, поцеловав в щечку, приговаривая какой замечательный у меня малыш, активно используя мимику и разные интонации. Тогда это не просто смена памперса, а общение, возможность для ребенка получить так необходимую ему заботу, внимание и любовь. Мы и приходим для этого. Я для этого прихожу. Но что важнее, вот так вот не спеша сделать процедуру или быстрее закончить с этим дитём и переодеть в чистое другого? Или пусть другой пока помучается, зато я дам необходимое общение и тактильный контакт этому, ведь другого времени к нему подойти пообщаться не будет, только сейчас.
А еще я вижу, что все четверо деток отчаянно скучают (Леша не в счет, он все время плачет, и игрушки его не увлекают), раз я не успеваю с ними позаниматься, то могу хотя бы подобрать по возрасту игрушки. Но за ними надо идти в другое помещение. Это минус 15 минут времени. Откуда их взять? Не подойти к Свете, которая никак сама не успокоится? Или покормить попозже Сашу?
У меня есть только одно решение для этой дилеммы – нужно больше волонтеров. Когда так много деток, то на смену нужно приходить вдвоем и на все будет время. Другого решения, мне кажется, не существует.
22 октября 2016
Вот бывают иногда такие дети… Как только видишь – пугаешься, на лице явные признаки патологии. Сразу хочется понять, что с ним. Инопланетное какое-то существо. Потом несколько часов пытаешься найти с ним общий язык, мальчонка-то большой уже – разговаривает, бегает и даже знает буквы. Привыкаешь к нему. Но все же чувствуешь, что он тебе чужой, незнакомый, странный, а в какие-то моменты и весьма утомительный человечек. Ухожу после смены с чувством, что не влюбилась в него, не мой ребенок.
Но проходит пара дней, и я ловлю себя на том, что все время на заднем плане мысли возвращаются к мальчишке. Вспоминают разные моменты нашего общения. Снова и снова перебираю в голове, как было бы правильнее ответить ему или что сделать. И что я снова и снова улыбаюсь, вспоминая, как купала его в ванне. Как нарушила регламентированное время на эту процедуру, и как он был счастлив, подставляя то одну, то другую часть тела под струю воды.
На самом деле я никогда не видела, чтобы так мылись дети. Хотя обычные дети — они все же человеки, а этот парень был явно водоплавающего происхождения. Увидев ванную он на месте скинул с себя всю одежду и практически прыжком (при его координации – это явно был целый прыжок) оказался в ванне и тут же залез под воду, хотя я еще не успела ее отрегулировать. И дальше извивался под ней, вскакивал и падал, улыбался и громко смеялся. Прямо как будто он находился в целом аквапарке. Ох… Аквапарк… Сейчас представила его там. Боже мой, каким бы чудом для него он был бы. Ужасно сейчас стало обидно…
Прошло всего несколько дней с нашей встречи, а я уже жду с нетерпением следующую. И парень явно поселился в моем сердце. Как это произошло? В какой момент? Я же четко помню, что во время дежурства и идя к автобусной остановки, я говорила себе, что нет, в этот раз любовь не случилась. Слишком для меня сложный ребенок, слишком особенный, непонятный мне. А сейчас вот уже все. Уже люблю.
И жалею, что так и не почитала ему сказку, он вроде бы просил, а потом сразу отвлекался на что-то другое, и я не попыталась завоевать его внимание. Хотя по тому КАК он просил, было видно, что сказки ему читали в детском доме и он их любит. Надо было все-таки сделать несколько попыток. Надо было.
Но зато получилось очень спокойно и хорошо от него уйти перед сном. В детском доме кто-то из нянечек явно приучил его к ритуалу перед засыпанием, где его накрывали одеялком. И мой мальчишка, увидев, что я собираюсь уходить, стал просить его накрыть, хотя одеяло лежало рядом и было жарко в палате.
Ну явно же – это привычный ритуал, а тут первый день госпитализации, чужие люди, ритуал ведь надо соблюсти обязательно. И он смог о нем попросить! И попросил так, что я поняла! Это правда огромное достижение для ребенка. Я накрыла его, и мальчишка свернулся калачиком, прижал к себе нашу больничную игрушку – резинового пупырчатого цыплёнка и закрыл глазки.
Все, день окончен. Я говорю ему, что пошла, «пока, пока!» и он спокойно кивает, мол конечно ты пошла, ведь ты меня уже укрыла, значит теперь должна уйти. Просто потрясающе.
Родители! Ритуалы – это ваша палочка-выручалочка с ребенком! Пару месяцев приучать к такому одеялку (а нянечка в детском доме наверняка и еще что-то делала), и ребенок будет быстро сам засыпать и вас легко отпускать.
В общем, жду я очень следующей смены и надеюсь, что его еще не выпишут к тому моменту, ибо все, родной он мне уже.
1 ноября 2016
Иногда бывает совсем больно, когда выхожу из больницы, и единственная мысль в голове: «Я никогда сюда не вернусь. Ни за что».
Вот и сегодня у меня такой день. Подташнивает и не хочется больше ничего видеть. Кажется, что еще чуть-чуть, и я перестану что-либо чувствовать. Это называется «профессиональной деформацией», да?
Я в очередной раз влюбилась в ребенка. Его зовут Женя. Он учится во втором классе школы и мечтает увидеть живую черепашку. В его семье было все совсем сложно, и органы опеки приняли решение забрать Женю и еще двух его младших братьев из семьи.
В мою больницу привезли его и самого младшего братика — Рому. Они лечатся, обследуются, и им собирают документы для перевода в детский дом. Все это занимает время, и мальчишки очень устали от постоянного нахождения в изоляции бокса. А еще неизвестность. Куда я дальше поеду? С кем? На сколько? Женька сегодня начал громить бокс, и окружающие всерьез испугались того, чтобы он себя не покалечил. И братика заодно.
Мне очень больно за то, что так недооценивается детское горе в нашем обществе. Что мать, которая потеряла ребенка – получит массу поддержки, понимания, теплых слов. Каждому рядом с ней будет понятно, что у нее горе. Огромное, бесконечное горе. Это очевидность.
Но вот ребенок, только что потерявший не только маму, но и всю свою семью, друзей, родной дом. Этот ребенок не считается пострадавшим. В его глазах не видят горя. И Жене окружающие говорят «ты плохо себя ведешь, так нельзя». А надо хорошо. Надо быть послушным мальчиком.
Мне кажется, что ребенку, потерявшему всю свою семью, не надо себя хорошо вести. Зато надо суметь пережить свою потерю и отчаяние. Но рамки больницы диктуют свои правила, здесь режим, да и куча опасных вещей вокруг – те же стеклянные стены боксов, которые при желании можно разбить стулом. Это опасно. И выходить в коридор – опасно, ибо инфекционное отделение. И на улицу нельзя – тоже ограничения инфекционного отделения.
И получается, что вроде как спасают ребенка из плохой семьи, а в реальности его благополучие совсем не самоцель. Раз ребенок остается сразу же один. Ограничен в пространстве. Рядом нет заботливого взрослого. Нет даже ни одной знакомой вещи из дома.
И хорошо, что Женька уже взрослый и может передвигаться по палате, ведь дети помладше сидят запертые в кроватках. Не потому что с ними плохо обращаются, нет, а потому что такова система. Потому что детей много, а персонала больницы – мало, и у них, кроме отказников, еще множество других обязанностей. Потому что в центре внимания оказывается надлежащая работа системы, а не ребенок с его живыми чувствами и большой раной в душе.
Когда я пришла к Жене, то обнаружила забаррикадированную изнутри дверь его бокса. Двумя тумбочками. Тумбочки были для него очень тяжелые, и, увидев меня, он крикнул радостно: «А тебе зайти можно!!», и с огромным трудом их оттащил. Правда, как только я зашла, придвинул обратно.
Протестует. Находит способ повлиять на окружающий мир. «Раз я могу контролировать ситуацию, то значит я в безопасности», — подсмотренная мной в какой-то психологической книжке фраза очень хорошо себя демонстрирует на практике. Особенно ярко это выглядит, когда снаружи забаррикадированная дверь Жени заперта на щеколду. Чтобы он не выбегал в коридор. Ну то есть вы понимаете, да? Он не смог ее открыть, хотя очень хотел, и заставил мебелью изнутри. Мол это не вы меня заперли, а это я вас не хочу пускать. Мне кажется, что это гениально. Гениально с точки зрения того, чтобы сохранить себе здравый рассудок.
Женька все время жался поближе ко мне. Вроде взрослый парень уже и не привык ласкаться, а что делать, когда так хочется, чтобы тебя обняли?
Братик его вцепился в меня, повис на руках и прорыдал так часа два. Ничего не помогало. Бывает такое, что ребенок после долгого стресса наконец чувствует себя на руках – в безопасности – может наконец расслабиться и позволить выйти всему скопившемуся напряжению. Главное при этом держать и не отпускать его, в какой-то момент успокоится и станет намного легче.
Вот так я и провела несколько часов с орущим мелким на руках и в попытках уделить как можно больше внимания старшему, чтобы он почувствовал, что в гости пришли не только к братику, а еще и к нему. Что я на эти пару часов его взрослый.
Мы успели полепить из пластилина машинки, человечков, устроить битву этих человечков, поотрывать им руки-ноги в бою, начать собирать конструктор и быстро бросить это занятие, поиграть во все мои игрушки на телефоне, загрузить мультик из интернета, посадить телефон, расстроиться, но все же поцеловать меня в щечку на прощание.
Безумно больно от того, что наша система такая. И ее заложником оказываются и органы опеки, которые видят ситуацию в семье ребенка и хотят ему лучшего, и госучреждения, в которые попадают дети – их как построили десятки лет назад по единой схеме, так они и работают. И персонал больницы — у которого нет возможности делать для детей большее, чем лечить/кормить/переодевать. Да и мамы в соседних боксах тоже оказываются в заложниках системы – они видят детей через стекло, но зайти к ним нельзя по больничным правилам.
Вне системы оказывается только один человек в больнице – волонтер.
Волонтер может заходить ко всем деткам в больнице, в его обязанностях нет выполнения медицинских процедур, занятий с ребенком, он не воспитатель, не медсестра, не врач, он нечто совсем иное. Он может пройти к ребенку, находящимся в самом аду системы, и при этом оставаться открытым и сердечным человеком. Который может просто побыть с ним, дать ребенку немножко тепла, любви, заботы. И мне кажется, что вот это «немножко» может очень даже повлиять на всю жизнь.
Я вот, например, до сих пор помню, как меня не принимали в классе и высмеивали преподаватели всю начальную школу. И помню учительницу, которая села рядом со мной на перемене и просто спросила: «Как дела?», и стала рисовать мне животных. Просто так. Всю жизнь помню, а она наверняка нет.
Так же и наши встречи с детьми – микроскопические, если смотреть в масштабе всей жизни, но такие важные для ребенка. Потому что наконец-то он оказался важен. Не его здоровье или уроки, а он сам. Ведь вы пришли именно к нему. Это бесконечно ценно.
В соседнем боксе с мальчишками было еще двое ребят, которые всю мою смену проплакали. И по остальной больнице раскидано еще несколько детей. Из волонтеров в этот день была я одна, меня хватило только на Женьку с Ромой, и к остальным детям сегодня никто не пришел. Следующий волонтер будет только завтра.
Для меня, если честно, загадка, почему в тринадцатимиллионном городе мы никак не можем набрать полную команду волонтеров для 10 учреждений, в которые ходим к детям. Я могу представить, что половина из этих 13 миллионов по уши занята и не имеет возможности выделить 4 часа в неделю для посещения детей, еще у трети просто нет такого желания. Хорошо. Но где оставшиеся 4 миллиона?
В моей команде 20 человек. Нужно еще столько же, как минимум. Тогда хотя бы лично мне не будет так больно уходить со смены. Я буду знать, что к Жене с Ромкой вечером придет другой волонтер, и у Жени не будет необходимости баррикадировать дверь. И ко всем остальным ребятам тоже придут. В наших силах изменить ситуацию к лучшему, вот только это дело, которое получится сделать только всем сообща.
6 января 2017
Какие люди идут в волонтеры? Есть же какой-то один типаж? Мне часто задают этот вопрос и, пока я думаю, что ответить, делают предположения: «Это, наверное, студенты медицинских вузов? Пенсионеры, у которых много свободного времени?»
А в храме, с которым мы сотрудничаем, абсолютно уверены, что приходим мы замаливать грехи. Вот только никак не могут понять: мы смертельно больны или убили кого-нибудь? В их представлении благополучный, здоровый человек никогда не пойдет заниматься благотворительностью.
Есть еще другая версия. Я ее часто слышу от медицинских работников наших учреждений — что волонтерам все же платят деньги. Или оплачивают хоть что-то. И мы, жуткие партизаны, все скрываем этот факт. Но если нас спросить раз 200, то кто-нибудь точно расколется!
Нет, волонтеры не получают денег за свою работу и не смертельно больны. В своей большей части это не студенты и не пенсионеры. Я хочу рассказать про тех, кто пришел в наш проект, – это люди, которые выделили 3-4 часа в неделю для того, чтобы сопровождать ребенка-сироту в больнице. Это совершенно разные люди, разных возрастов, вероисповеданий, образований. Но все они решили для себя, что ребенок не должен находиться один: ему страшно, скучно, часто больно и одиноко. Они приняли решение посвятить несколько своих часов в неделю, чтобы изменить ситуацию к лучшему.
Это, например, мама пятерых детей, она пришла радостная ко мне в команду, сказав, что младший пошел в детский сад и у нее теперь столько свободного времени! Это дает возможность помогать другим детям.
Это мама, у которой один свой ребенок, а один приемный, он в семье уже несколько лет, адаптация прошла и жизнь вошла в свое русло. Она говорит, что взять в семью еще детей не может, но все время помнит о том, сколько их еще осталось в системе, и хочет помочь.
Это бабушка, которая давно вырастила своих детей и на каникулах сидит с внуками. Она мне говорила о том, что жить надо, принося пользу, активно и с удовольствием. И волонтерство в нашем проекте – это возможность все совместить. И это точно лучше, чем сидеть дома и жаловаться, где что болит.
Это девушка-стюардесса, которая проводит большую часть жизни в небе, она говорила, что очень хочет детей, но с семьей пока не сложилось. А взять приемного с ее графиком – сложная задача. Волонтерство в больнице – это возможность быть с детьми и существенно улучшить их жизнь.
Это женщина, которая думает с мужем о том, чтобы взять приемного ребенка, но пока точно не решила и хочет познакомиться с детьми. Чем они отличаются от «домашних»? Через что они проходят, потеряв свою семью?
Это женщина, которая сама выпускница детского дома, сейчас она успешно реализовалась в жизни, но помнит о том, через что прошла и сколько еще детей живет сейчас в системе. И им можно помочь. Прямо сейчас.
Это молодой парень, получивший образование финансиста, у него сейчас много свободного времени и он считает, что его надо проводить с пользой.
Это студентка второго курса, учащаяся на механика машинного оборудования, она говорила, что когда в детстве сама лежала в больнице, то часто видела сирот и ухаживала за ними. Она специально искала проект, помогающий детям в больнице, всегда помнила, что их еще там много.
Это практикующий врач с многолетним стажем, который в свободное от работы время хочет помогать детям и во время дежурств готов слушаться медсестер, санитарок и выполнять их поручения.
Это девушка, которая собиралась взять ребенка в семью и уже прошла ШПР, но поняла, что прямо сейчас они с мужем не готовы к пополнению семьи. И стала приходить к детям в качестве волонтера.
Хочется рассказать про всех-всех, но я боюсь, что тогда мой рассказ станет бесконечно длинным. Мои дорогие, я очень-очень вас люблю! Вы все такие разные, у каждого своя история, своя жизнь, но нас всех вместе объединило одно дело. И я счастлива, что могу делать его вместе с вами!
Я много думала о том, что же между вами общего. Ведь должно же быть что-то, да? Я даже задавала этот вопрос своим коллегам, и многие говорят про неравнодушие, отзывчивость, сознательность. А я как-то очень отчетливо вижу, насколько эта работа важна для каждого из вас, как многое она дает взамен. И это еще большой вопрос, кто кому помогает больше – мы детям или дети нам.
Я считаю, что общее у всех вас – это способность любить и делиться своей любовью с теми, кому она сейчас очень нужна.
P.S. Я прочитала в каком-то интервью с Доктором Лизой ее рассказ про маму смертельно больного ребенка, что та готова к его смерти и говорит, что после этого пойдет помогать другим больным детям, и у Доктора Лизы спрашивают:
— Чтобы быть вот так готовым, что нужно иметь человеку внутри своей души?
— Любовь.
Источник: фейсбук Яны Дворкиной